икому зверю.  Рядом  с  роженицей всегда были  опытные бабы,
умеющие помочь и утешить.  И мать.  И муж - а как же иначе? Кто защитит,
кто прогонит любого врага, будь он во плоти или бестелесный?..
   - ...Но  когда  мать  снохи  вождя  пришла посмотреть,  как  дела,  и
принесла дочке поесть,  она  обнаружила при  ней  эту женщину!  Она сама
сказала,  что  оставалась у  нее все время!  И  даже прямо тогда,  когда
покидал тело младенец!..
   В толпе харюков застонали от ужаса.  Дело,  как видно, и вправду было
неслыханное.
   - Она  навлекла  на   нас  гнев  Прародителя,   чей  посланец  сейчас
забавляется с  рыбой и  слушает мои  слова.  Он  знает,  что  в  них нет
неправды.  Отныне дичь будет обходить наши силки, а ягодники высохнут на
корню!..  Только справедливый огонь, поглотив тело ведьмы, изгонит зло и
избавит нас от напасти! Только справедливый огонь! Я сказал.
   Толпа зашумела,  кое-где стали требовательно подниматься и опускаться
сжатые кулаки.  Женщина еще больше съежилась,  опустила голову,  закрыла
руками лицо.  Мальчишка,  наоборот, выпрямился над ней и оскалил зубы, с
ненавистью глядя на  угрюмцев.  Он,  похоже,  уже  перешагнул грань,  за
которой нет места страху.  Только смертельная ярость. Кто протянет к его
приемной матери руку,  пусть  сперва перешагнет через его  мертвое тело.
Волкодав очень хорошо знал эту ярость отчаяния.  Ему самому было столько
же лет, когда он убил взрослого вооруженного мужчину, комеса Людоеда. Он
тоже пытался защитить мать. И не защитил, впустят ли Бош, чтобы и на сей
раз кончилось тем же?..
   - А младенец? - спросила кнесинка.
   - Он  не  стал  жить,  светлая госпожа.  Злая ведьма убила его  своим
колдовством.
   - Ну и  пусть бы себе спалили ее,  сестра,  -  зевнул Лучезар.  Он со
скучающим видом стоял, как всегда, слева от кнесинки. - И нам недосуг, и
им облегчение.
   Непредвиденное  разбирательство вынудило  его  отложить  каждодневные
воинские упражнения, и он был недоволен.
   Халисунец Иллад с  немалым вниманием слушал гневную речь харюка.  Еще
бы,  ведь  говорилось о  его  собственном ремесле!  Услышав  предложение
Левого,  он соскочил со своего короба с такой прытью,  словно на гладкой
расписной  коже  выросли  иглы.  Вельможи  были  вынуждены расступиться,
пропуская  его  к   стольцу  государыни.   Кнесинка  оглянулась.   Иллад
наклонился к  ее  уху и  что-то  горячо зашептал.  Молодая правительница
выслушала его и кивнула.
   - Пускай подойдет сюда жертва колдуньи. Мой лекарь осмотрит ее.
   Сноха вождя зачарованно уставилась на важную госпожу,  удостоившую ее
своим вниманием. Она послушно шагнула вперед, но удержал муж.
   - То есть как это осмотрит?  -  зарычал он,  зыркая исподлобья. - Мою
жену? Да я... Не дам!
   Иллад, не смутившись, во всеуслышание заявил:
   - Я саму госпожу,  бывает,  осматриваю. Так что, во имя Лунного Неба,
не тебе обижаться!  И потом, твою жену мне будет достаточно просто взять
за руку...
   - Зачем?.. - опешил угрюмец.
   - Затем,  -  величественно пояснил Иллад,  - что для ученого человека
вроде меня биение сердца все равно что для тебя -  следы на  снегу.  Дай
мне руку, если не веришь... - Харюк мгновенно спрятал обе руки за спину,
и лекарь с усмешкой добавил: - ...и если не трусишь.
   В толпе с готовностью захихикали.
   Сын  вождя  налился  тяжелой краской и  медленно подошел,  протягивая
крепко сжатый кулак.  Он  сунул его  халисунцу,  точно в  огонь.  Пухлые
короткие  пальцы   Иллада  прошлись  по   заросшему  дремучими  волосами
запястью,  отыскивая живчик.  Нашли.  Надавили.  Сильнее.  Еще  сильнее.
Сдвинулись. Надавили...
   - Так,  -  провозгласил лекарь, выпуская взмокшего харюка. - Когда ты
был маленьким,  ты долго не начинал ходить,  а  заговорил впервые в  три
года.  Видишь,  твой достопочтенный отец не спешит меня опровергнуть.  У
тебя все время болели зубы,  ты без конца простужался,  а к четырнадцати
годам...  ну,  не стоит об этом... Два года назад ты сломал левую ногу и
ребро, а не так давно сильно отравился. Грибами, по-моему...
   - Довольно,  - спасая достоинство сына, остановил его вождь Каррил. -
Смотри его жену, как ты хотел.
   Молодуха неуверенно подошла и  протянула лекарю  вялую  бледную руку.
Иллад возился с  женщиной гораздо дольше,  чем с  ее  мужем.  Любопытный
народ  заинтересованно наблюдал.  Халисунец обмял  и  ощупал  оба  тощих
запястья,  потом велел роннанке повернуться лицом к солнцу и привстал на
цыпочки,  разглядывая глаза.  Лицо  его  при  этом  постепенно мрачнело.
Наконец  он  передал  молодуху нетерпеливо переминавшемуся мужу,  и  тот
поспешно увел ее в глубь толпы. От греха подальше.
   - Что скажешь,  ученый человек?  -  спросил вождь Каррил. - Сильно ли
испортила ее колдунья? Можно ли поправить ее или лучше изгнать?
   Иллад  вернулся к  стольцу  кнесинки,  сложил  ладошки  на  животе  и
объявил:
   - Я  вынужден  сказать  то,  о  чем  клятва  лекаря  предписывает мне
молчать,  если только речь не идет о жизни или достоинстве человека.  Да
будут мне  свидетелями все Праведные Отцы,  но  я  не  мог ошибиться!  Я
сожалею,  о вождь,  но благонравная женщина, которую мне посчастливилось
осмотреть,  не  предназначена Небом для материнства.  Судьбе было угодно
вселить  ее  душу,  при  нынешнем  воплощении,  в  тело,  неспособное  к
деторождению.  Более того, разрешившись мертвым младенцем, она неминуемо
должна была погибнуть сама.  Каким образом удержала в ней жизнь женщина,
именуемая  здесь  колдуньей,   я,  право,  не  знаю,  но  жажду  узнать.
Государыня кнесинка и  ты,  славный вождь,  -  поклонился Иллад,  -  я с
уверенностью  заключаю,   что   женщина,   ошибочно  именуемая  ведьмой,
совершила не вред,  а лекарский подвиг. Я утверждаю, что она заслуживает
не  позорной казни,  а  всяческих наград.  Порукой  же  тому  моя  честь
целителя, а я, милостью Лунного Неба, ничем не нарушал эту честь вот уже
тридцать шесть лет!
   Речь халисунца прозвучала в немыслимой тишине.  Казалось, до угрюмцев
с  трудом  доходил  ее  смысл.  Великим  умом  этот  народ,  похоже,  не
отличался.  Только  обреченная ведьма  медленно  подняла  голову,  и  во
взгляде,  устремленном на  кнесинку,  появились какие-то отблески жизни.
Потом она вдруг обхватила руками мальчишку,  все так же  стоявшего подле
нее, уткнулась лицом в его замызганную рубаху, - и беззвучно заплакала.
   - Слова твоего лекаря вошли в мои уши, светлая госпожа, - медленно, с
расстановкой  проговорил  вождь.   -   Но  сердца  не  достигли.  Неужто
Божественный Прародитель допустит,  чтобы  мужчина МОЕГО  РОДА  не  смог
зачать в  женщине младенца,  способного жить?  Та,  что  умертвила моего
внука черным колдовством, должна умереть. Я сказал.
   Коленопреклоненная женщина оторвалась от подростка,  гладившего ее по
голове, и что-то сказала ему, подталкивая вон из круга.
   - Беги к  ней...  -  расслышал Волкодав,  умевший уловить тихий шепот
среди всеобщего гама.  Женщина говорила по-саккаремски. - Пади в ноги...
Пускай добрая госпожа спасет хотя бы тебя...
   Парнишка свирепо дернул плечом и никуда не побежал.  Остался при ней.
А венн отчетливо понял:  тем, кто все-таки решится отправить ни в чем не
повинную лекарку на костер,  придется переступить через два трупа.  Если
не  через  три...  считая  Мыша,  возившегося и  кровожадно шипевшего на
плече.
   - Я  вполне  доверяю  твоей  мудрости,  доблестный вождь,  -  сказала
кнесинка Елень. - Ты - отец народа и воистину знаешь, что говоришь. Но и
целитель,  чьих  слов  не  приняло твое сердце,  заслуживает величайшего
доверия.  Как же быть?  Наша Правда учит:  если кажется,  что оба правы,
обратись за  советом к  Богам.  Ибо Им,  в  Их  божественном всеведении,
открыто все то, что нам, ничтожным смертным, представляется неразрешимой
загадкой.  Согласен ли  ты  со мной,  умудренный вождь?  Какие испытания
признает твой народ?
   После некоторого раздумья Каррил кивнул головой, и на солнце блеснули
красные  самоцветы,  вставленные в  глазницы медвежьего капюшона.  Лисья
Шапка начал с готовностью перечислять:
   - Если бы  речь шла об одном из нас,  светлая госпожа,  можно было бы
подвести его к воплощению Прародителя и посмотреть,  люб ли ему человек.
Но Прародителю нет дела до чужаков.  Можно связать колдунью и бросить ее
в воду,  ибо мы веруем в справедливость воды. Если она поплывет, значит,
виновна;  вода  не  станет  отвергать доброго человека.  Можно  развести
костер  и   принудить  колдунью  идти  по   углям,   ибо  мы   веруем  в
справедливость огня. Если огонь станет обжигать ей ноги, значит, незачем
и  выпускать ее  из  костра.  Но  более  всего,  госпожа,  мы  веруем  в
истинность поединка.  Ибо тому, кто прав, наш Прародитель, Вечно Сущий В
Зеленом Лесу,  дарует частицу Своей мощи, и правый выталкивает неправого
с полотна...
   - Довольно. Итерскел!.. Где Итерскел? - пророкотал вождь. И с видимым
удовольствием обратился к кнесинке: - Я вижу, владычица сольвеннов, ты в
доброте своего сердца не любишь приговаривать к смерти даже тех,  кто ее
несомненно заслуживает.  Это  достойно.  Я  вижу также,  что ты  склонна
верить своему лекарю,  попытавшемуся оправдать злодейку. Я не в обиде на
тебя,  светлая госпожа:  ты  являешь нам  правду духа,  присущую великим
вождям.  Ибо в чем доблесть вождя,  как не в боязни покарать невиновных?
Позволь же  нам  убедить тебя,  что ведьма ни  в  коем случае не  должна
избегнуть костра.  Ты выставишь своего человека, а мы своего, и с каждым
из  них  пребудет участь колдуньи.  Если победит наш  человек,  а  я  не
сомневаюсь, что он победит...

   Вождь не докончил фразы,  но доканчивать ее не было смысла.  Итерскел
уже   протискивался  вперед,   и   соплеменники  почтительно  перед  ним
расступались.  Он на ходу стащил с  себя овчинную безрукавку,  а потом и
рубаху,  оставшись  обнаженным по  пояс.  Загорелые плечи  плыли  повыше
макушек угрюмцев,  вдруг показавшихся рядом с ним толпой ребятишек.  Вот
Итерскел  вышел  к  трону  вождя,  и  галирадское воинство  откликнулось
вздохом восхищения и ужаса,  а Волкодав подумал, что дело тут, верно, не
обошлось без заезжего молодца. По силам ли было народу, не признававшему
браков  с  чужими,  выродить этакого детинушку?..  Венн  не  каждый день
встречал людей гораздо крупнее и сильнее себя, но Итерскел был именно из
таких.  Полтора Канаона, самое меньшее. А Волкодав и с Канаоном-то рядом
казался тщедушным подростком.
   - Я  своих людей калечить не  дам,  -  негромко,  но  так,  чтобы все
слышали, проговорил Лучезар. - Уж ты, сестра, не серчай.
   Декша,  Аптахар и Мал-Гона ничего не сказали,  но чувствовалось,  что
отдавать  справного  воина  на   растерзание  ради  какой-то  никому  не
известной колдуньи не хотелось ни одному.
   Волкодав, стоявший у правого локтя кнесинки, тихо попросил:
   - Позволь мне, госпожа.
   Елень Глуздовна вскинула на  него глаза,  и  он увидел,  как сползает
краска с ее щек, разрумяненных холодным воздухом и волнением.
   - Звал, отче? - осведомился Итерскел, останавливаясь перед вождем. Он
в  самом деле был подобен медведю,  скинувшему косматую шкуру.  Ни капли
лишнего  жира  не  портило его  тела,  наделенного чудовищной мощью.  Он
красовался:  необъятные мускулы то вздувались на его руках и  обнаженном
торсе,  то опадали.  Силен,  ох и силен!  И наверняка быстр, как куница.
Тяжелому да неповоротливому не выжить в лесу.
   - Ты сломал шею быку,  когда тот выбежал из хлева и  бросился на моих
внуков,  - несколько нараспев, точно произнося заклинание, начал Каррил.
- Когда  мы  корчуем  лес,  ты  один  поднимаешь пни,  которые не  могут
сдвинуть семеро сильных мужчин. Сокрушишь ли ты человека, утверждающего,
будто ведьма, уморившая моего внука, якобы хотела добра?
   Итерскел весело отвечал:
   - Сокрушу, отче!
   И  стукнул себя литым кулаком по  гулкой груди так,  что  с  деревьев
снялись вороны.  Кнесинка Елень невольно содрогнулась... В это мгновение
она  помнить не  помнила о  знахарке,  чью  судьбу должен был определить
поединок.  Только Волкодав существовал для  нее.  Единственный на  свете
мужчина. Который... Которого... Вот прямо сейчас...
   Кнесинка смотрела ему в  глаза и отчетливо видела,  что спорить с ним
бесполезно.
   - Он убьет тебя, Волкодав...
   - Не убьет,  -  сказал венн. И добавил с полным спокойствием: - Кишка
тонка.
   И  кнесинка Елень поняла неошибающимся женским чутьем:  он ответил бы
ей точно так же, идя один против тысячи. К дракону в пасть. Или куда там
еще - на верную смерть. Чтобы только она, дуреха, за него не страшилась.
И не силилась его удержать.
   Значительность происходившего подняла кнесинку на ноги, тонкие пальцы
с силой стиснули плечо Волкодава.
   - Вот человек,  на которого возлагаю я  свою веру в  неповинность сей
женщины!  -  прозвенел ее голос.  -  Ступай,  и да пребудут в твоем мече
Солнце, Молния и Огонь!..
   Вождь Каррил неожиданно рассмеялся.
   - Успокойся,  светлая госпожа, твоему воину не понадобится его меч, -
сказал он. И кивнул Лисьей Шапке: - Поведай, старший сын, умеющий красно
говорить.
   - Эти двое не враждуют друг с  другом,  -  принялся объяснять молодой
роннан.  -  Между ними нет  мести.  Прародителю не  будет угодно отнятие
ничьей жизни,  кроме жизни злодейки. Наш закон велит расстелить на земле
цельнотканое полотно  и  укрепить его  колышками.  Мы  ограждаем полотно
тремя бороздами и двенадцатью ореховыми прутьями, ибо Прародитель создал
ореховый куст  на  пропитание Своим  детям и  наделил его  благой силой.
Поединщики будут  стремиться вытолкнуть один  другого за  край  полотна.
Если кто-то из них сойдет наземь одной ногой,  мы скажем: "0н отступил".
Если двумя ногами,  мы скажем:  "Он побежал" - и поймем, что Прародитель
выразил Свою волю.
   - Уразумел ли  это твой человек,  светлая госпожа?  -  спросил вождь.
Итерскел стоял  подле отца,  как  бы  невзначай поворачиваясь то  правым
боком,  то левым.  На груди у  него виднелась пятипалая отметина длинных
когтей. Знак Прародителя? Рана, полученная на охоте?..
   Кнесинка повернулась к Волкодаву, и венн хмуро буркнул:
   - Уж чего не уразуметь...
   - Тогда, - приговорил вождь, - пусть твой боец оставит оружие у твоих
ног и сойдется с моим сыном посередине полотна.
   Волкодав расстегнул пряжки и  положил меч,  как было ведено,  к ногам
кнесинки на  ковер.  Снял  с  плеча Мыша,  посадил сторожить.  За  мечом
последовали пояс,  куртка,  кольчуга,  рубаха, а после и сапоги. Спасибо
хоть  не  потребовали полной  наготы  поединщиков.  Харюки между  тем  с
должным почтением раскатали порядочный -  пять на  пять шагов!  -  кусок
необычно  широкого  небеленого полотна.  Венн  только  диву  дался,  как
умудрились выткать  подобное.  Не  иначе,  с  молитвами  и  на  кроснах,
сооруженных нарочно для этого, на один раз. Еще он удивился запасливости
угрюмцев.  Это ж  надо,  все с собой захватили,  даже холстину на случай
Божьего Суда! Даже дрова для колдуньи!..
   - Не  погуби  себя,   Волкодав...  -  тихо,  чтобы  один  он  слышал,
напутствовала его кнесинка. Он ничего не ответил, только кивнул: слышал,
мол.  Распустил волосы, повязал лоб тесьмой. И босиком пошел на середину
поляны,  к уже натянутому,  приколоченному за особые петельки полотну. И
подумал, идя, что закон, признававший единоборство на полотне, был мудр.
Что такое есть нить,  сбегающая с женской прялки,  как не зримое подобие
нити  судьбы?   И   что  есть  тканое  полотно,   если  не  переплетение
человеческих жизней, каким предстает оно с неба Оку Богов?..

   Волкодав стал молча молиться, рассказывая Богам, за что шел на бой. И
вдруг  подумал:  а  если  славный Бог  Грозы  уже  удалился на  покой до
весны?..  Но почти сразу в  его сознании прозвучал удар грома,  да такой
раскатистый,  что  венн  даже оглянулся по  сторонам,  слегка удивляясь,
почему другие не слышали.
   Больше  всего  он  боялся  сдуру  нарушить какой-нибудь неведомый ему
роннанский обычай и тем проиграть дело еще до поединка. Такое случалось.
Волкодав пристально следил за Итерскелом, стараясь делать все то же, что
он, и по возможности одновременно.
   Они  разом  вступили  на   гладкое  прохладное  полотно  и   застыли,
присматриваясь друг к  другу.  Лисья Шапка склонил к земле посеребренный
наконечник тяжелого,  старинной работы копья ("наше,  сегванское, времен
Последней войны",  -  утверждал потом  Аптахар)  и  принялся вычерчивать
борозды.  Молодые парни принесли из  лесу пучок ореховых прутьев,  стали
втыкать сообразно сторонам света.
   Было тихо. Галирадцы и роннаны во все глаза разглядывали поединщиков.
Двое мужчин,  неподвижно стоявших на полотне, родились, наверное, в один
год,  но тем и исчерпывалось между ними всякое сходство. У одного весело
топорщились  золотистые  кудри,  прихваченные  на  чистом  лбу  плетеной
повязкой.  У  другого волосы были наполовину седыми,  и  не от возраста.
Один похвалялся бугристыми мышцами,  какие получаются от  доброй работы,
доброй еды и еще от того, что бывает, когда в жилы выродившегося племени
вдруг приливает свежая кровь.  Другой не  мог  похвастаться и  половиной
подобной мужской красы.  Был жилист, как железный ремень. Один напоминал
молодого  медведя,  вышедшего  поиграть,  повыдирать с  корнями  упругие
деревиа.  Другой смахивал на нелающего,  очень спокойного пса из тех,  с
которыми можно отпускать маленьких девочек за полдня пути и  не бояться,
что обидит злой прохожий.
   - Пусть совершится любезное Прародителю, - провозгласил вождь.

   Волкодав очень редко нападал первым.  Он  и  теперь стоял неподвижно,
ожидая,   что  будет.  Вот  Итерскел  неспешно  двинулся  боком,  как-то
пьяновато выламываясь,  поводя плечами,  неожиданно приседая, чуть ли не
готовясь упасть, выправляясь уже у самой земли. Перетекал, перекатывался
с места на место.  Играл.  Прекрасный зверь,  сытый и сильный. Если в не
Божий Суд,  он,  верно,  притом оскорблял бы  соперника,  вынуждая его к
опрометчивым действиям.  А так - просто запутывал. Заставлял смотреть во
все глаза и гадать,  куда он,  подвижный,  как ртутная капля, шатнется в
следующий миг.  Итерскел еще  вовсю улыбался и  танцевал,  намечал телом
какое-то  движение,  когда мускулы на  плече и  на  правой стороне груди
резко вспухли,  затвердевая узлами,  и  кулак размером в  головку сыра и
весом полпуда поплыл вперед, метя Волкодаву под вздох. Насмерть!
   Как   всегда   в    таких   случаях,    время   потекло   для   венна
медленно-медленно. Он успел подумать, что Итерскел уж точно без большого
труда  мог  проломить  кулаком  дощатую  стену.  Дать  коснуться себя  -
заведомая погибель.  Волкодав отступил на полшага в  сторону,  пропуская
летящий кулак  мимо  и  слегка  отводя  его  в  сторонку правой ладонью.
Разворот на  левой  ноге.  Уже  обе  руки  подхватывают кулак Итерскела,
провалившийся в  пустоту.  Плавно вперед,  потом  вверх.  "Благодарность
Земле".  Примерно то самое, что он объяснял на берегу Светыни кнесинке и
братьям Лихим.  Надо думать,  они одни и сумели что-нибудь рассмотреть и
понять.   Потому  что   худо-бедно  знали,   КАК   смотреть.   И   куда.
"Благодарность Земле" занимала примерно столько времени,  сколько нужно,
чтобы спокойно бьющееся сердце стукнуло трижды.
   Большинство галирадцев и  харюки  увидели  только  быстрое  движение,
согласный поворот двух  полунагих тел,  на  миг  словно  завертевшихся в
дружеском танце.  Потом  Итерскел  вдруг  изогнулся,  заваливаясь назад,
хрипло  заорал  от  неожиданной боли,  потерял  равновесие  и  грохнулся
навзничь.  Он уже падал, когда Волкодав выпустил его, направляя по кругу
противосолонь и прочь от себя.  Какой-нибудь негнущийся корчемный силач,
пожалуй,  всерьез пришиб бы хребет.  Ловкий и  быстрый охотник покатился
колобком и сразу вскочил.
   Зрители вздохнули.  Кто-то с облегчением, кто-то недовольно. Уж очень
быстро все кончилось.  И ни тебе выбитых зубов,  ни кровавых потек