л меня аррантскому  языку...  Его
звали Тиргей Эрхойр, и он составил бы славу аррантской науки, если бы не
зависть Кимнота. Я крутил с ним ворот в Самоцветных горах. Он  был  моим
учителем. Потом он погиб". "И ты хочешь, чтобы я..." "Да. Таких Кимнотов
надо по ветру развеивать. Мелкими брызгами... Я думаю, ты и один  с  ним
справишься, хотя ты не подземельщик, а лекарь. А  уж  если  ты  разыщешь
Зелхата..." Эврих встрепенулся: "Зелхата? Ты тоже полагаешь, он жив?" "Я
почти уверен", - кивнул Волкодав. Эврих преисполнился вдохновения:  "Так
это не месть, друг варвар! Это святой бой с пустомыслом, чьи  писания  и
злые дела оскорбляют саму сущность науки!"
   "Не смей называть меня варваром!" - сказал Волкодав...
   ...И вот Эврих ехал по невольничьему тракту назад, и  седло  под  ним
состояло из одних жёстких углов, а  ноздри  забивала  поднятая  копытами
пыль, не торопившаяся оседать в стоялом  предгрозовом  воздухе.  Его  не
оставляло чувство, будто он сделал - или делает, или собирается  сделать
-  какую-то  большую  ошибку.  Какую?..  Мысли  о  мести  заставили  его
вспомнить кое о чём, и  он  направил  своего  мерина  поближе  к  серому
Винитара:
   -  Хочу  с   тобой   посоветоваться,   сегванский   кунс,   ведь   ты
мореплаватель...
   Винитар церемонно наклонил голову:
   - Я слышал от людей, вы,  арранты,  лишь  немногим  уступаете  нам  в
море... - В устах жителя Островов это была наивысшая похвала. - Но  если
могу чем-нибудь помочь, спрашивай.
   И Эврих спросил:
   - Известно ли тебе, кунс, о  чудесной  скале,  прозванной  Всадником,
топчущим корабли?
   Мог ли он предполагать, каков будет ответ!
   -  Я  видел  Всадника,  когда  мы  шли  Аррантским  морем  к  берегам
Шо-Ситайна, - просто сказал Винитар.
   Эврих так и ахнул:
   - Как же вышло, что ты остался в живых?..
   - Он не стал топтать мой корабль, - пожал плечами сегван. -  Не  знаю
уж, почему Он нас пощадил. - Подумал и добавил:
   - Мне показалось даже, никто больше на "косатке" не видел Его, только
я. - И усмехнулся:
   - Вот видишь, не много я сумел тебе рассказать.
   Эврих, волнуясь, бросил на руку полу плаща:
   - Дело в том, друг мой, я тоже когда-то видел Его... и  даже  больше,
чем видел. Мы с Волкодавом были на  "косатке",  погибшей  под  каменными
копытами. Не выплыл никто, лишь мы, выброшенные волной на Его  стремя...
мы двое и мальчик, ехавший с нами. Дело  происходило  посреди  моря,  но
утром мы увидели вблизи берег. А потом... в общем,  потом  у  меня  было
несколько случаев вспомнить, что якобы Всадник  порою  ходит  неузнанным
между людьми и слушает их разговоры. Мне даже начало казаться, будто  Он
чего-то  ждал  от  меня,  но  вот  чего?..  Каким  образом  я  мог   Ему
послужить?..
   Винитар внимательно слушал.
   - И вот недавно... - продолжал Эврих. -  Ах,  сегванский  кунс,  чего
только не  отыщет  в  старых  летописях  любопытный  разыскатель,  коему
даровано  право  свободно  рыться  по   древлехранилищам!..   Совершенно
неожиданно  я  наткнулся  кое  на  что,  могущее,  как  мне  подумалось,
оказаться занятной вестью для Всадника... Но почём знать,  как  и  когда
снова пересекутся наши пути? И пересекутся ли? Скажи,  кунс,  нет  ли  у
твоего народа какого поверья... ну там, дурной приметы - сделай  то  или
не сделай этого, и нарвёшься на Всадника?..
   Винитар, подумав, ответил:
   - Когда я узнал чужие племена, я скоро перестал верить в приметы, ибо
увидел, что людям свойственно толковать  одно  и  то  же  по-разному.  К
примеру, мергейты считают проточину на лбу  вороного  коня  чуть  ли  не
раскрытой могилой для его хозяина, а халисунцы, напротив, усматривают  в
ней верный признак силы и счастья... я же сам убеждался, и  не  однажды,
насколько ошибочно и то и другое. Но у моего народа есть пословица: "Все
реки текут в море". Так что посоветую тебе только одно - скажи  то,  что
хочешь сказать, любому ручью...
   - Бог ручья передаст мои слова Богу  реки,  а  тот  рано  или  поздно
свидится с Морским Хозяином! - подхватил  Эврих.  Сощуренные  глаза  уже
искали впереди, на кустарниковой пустоши, узкую голубою полоску. -  Так,
здешние ручьи впадают либо в Сиронг, либо в Малик... Спасибо тебе, кунс!
   - Не мне спасибо, - проворчал Винитар. - Это моя бабушка  любила  так
говорить.
   Ручей, к которому они подъехали через некоторое время, выглядел очень
несчастным. Мало того, что под конец лета  почти  иссякли  питавшие  его
талые  струи,  так  ещё  и  люди,  переправлявшиеся  вброд,   беспощадно
разворотили и разгваз-дали русло. После того, как здесь побывал  караван
Ксоо Таркима, ручеёк только-только собрался с силёнками, чтобы наполнить
две глубокие колеи, оставленные повозкой, и возобновить течение.
   Рассёдланные   лошади   сразу   потянулись   к   воде.   Эврих    же,
посомневавшись, в какую сторону отойти - выше или ниже брода, - всё-таки
отошёл выше, туда, где вода показалась ему светлой и чистой. Он встал на
колени  и  невольно  задумался  о  том,  какой  долгий  путь  предстояло
пробежать этой воде. Которым из её капель суждено в самом деле влиться в
могучий Сиронг? Сколько будет вычерпано вёдрами для кухонь,  огородов  и
бань? Сколько попросту впитается в землю и  пополнит  невидимые  потоки,
текущие в недрах?..
   - Слушай же, о Всадник, если эта весть когда-нибудь отыщет Тебя...  -
проговорил он негромко, наклонившись низко к ручью. -  Вот  что  открыли
мне  летописи  Благословенного  Саккарема,  созданные   много   столетий
назад... Я  видел  лишь  маленький  отрывок,  не  содержавший  ни  имени
тогдашнего шада, ни упоминаний о каких-либо известных событиях,  могущих
пролить свет на возраст написанного...  Собственно,  это  была  даже  не
летопись, а просто записка сборщика податей, сохранённая  лишь  ради  её
древности...  по  свойству  самого  незначительного  предмета  с  годами
обретать немалую ценность... Записка рассказывала,  как  некий  торговец
рабами... давно умерший, о Всадник! - привёз целый корабль  невольников,
в том числе женщину "из далёкого и диковинного Шо-Ситайна", и заплатил в
казну должный налог. На той же страничке эти  рабы  упомянуты  ещё  раз.
Всех, в том числе женщину, оказавшуюся  "слишком  дикой"  для  торговцев
прекрасным товаром, перепродали в  Самоцветные  горы...  Я  не  знаю,  о
Всадник, о той ли шла речь, которую до сих пор не  может  позабыть  Твоё
сердце... но я скорблю вместе с Тобой, где бы Ты сейчас ни был...
   Говоря  так,  Эврих   не   ждал   от   ручейка   немедленных   чудес,
подтверждающих правоту Винитара. И, действительно, ничего особенного  не
произошло.  Вода  не  поднялась  вихрем,  не  плеснула  на  берег.  Лишь
переползали по дну, отмечая слабое  течение,  комочки  бурого  ила...  и
маленькая  волна,  побежавшая  вниз,  была  порождена   просто   землёй,
обвалившейся из-под ладони. Эврих проследил за нею глазами  и  почему-то
вдруг испугался, что её сейчас выпьют лошади и весть будет потеряна.
   Он  вернулся  к  своим  спутникам,  чувствуя   странную   и   светлую
опустошённость, какая бывает по завершении  очень  большого  труда.  Или
принятия безумного  на  первый  взгляд,  но  тем  не  менее  безошибочно
правильного решения. "Да сгори они,  мои  "Дополнения"...  Ожерелье  для
Ниилит? Может, ещё удастся... А не удастся, она меня простит..."
   - Я нашёл, что направил коня не в ту сторону,  -  весело  сообщил  он
Винитару, Шамаргану,  Винойру  и  Афарге  с  Тартунгом.  -  Я,  пожалуй,
рановато повернул в Саккарем. Этот купец, Ксоо Тарким, определённо может
рассказать немало занятного о своих странствиях, и хвала Богам  Небесной
Горы, что я вовремя спохватился! Я вновь присоединюсь к его  каравану  и
буду говорить с ним по праву, вручённому мне государем шадом...
   Да и Самоцветные горы стоят того, чтобы на них посмотреть!
   Помолчал и добавил:
   - Но, опять-таки во имя Богов Небесной Горы, я поеду один.
   - Обижаешь, аррант, - сразу сказал Тартунг.
   - Прогони меня силой, мой великий и величественный господин,  -  мило
улыбнулась Афарга.
   -  Тьфу  на  тебя,  лекарь!  -  сказал  Шамарган.  Винитар  и  Винойр
промолчали... "Сделай по его слову и не горюй оттого, что  не  превратил
его дорогу в свою..." - отдалось в памяти у одного. "Если ты ещё  зовёшь
меня Наставником - езжай отсюда прямо в Мельсину и  не  задерживайся  по
дороге!" - вспомнил другой.
   А вниз  по  течению  безымянного  ручья  катилась  себе  да  катилась
маленькая волна. Торопливый  водяной  бугорок  не  терялся  среди  ряби,
поднятой ветром, и не истаивал в заводях,  заросших  пышным  ракитником.
Ему предстоял долгий путь...

***

   Что до Волкодава, он в это время сидел на макушке холма, до  которого
каравану Ксоо Таркима оставалось  ещё  ползти  и  ползти,  и  с  большим
изумлением разглядывал некое диво, извлечённое из  поясного  кошеля.  Он
расплёл волосы, чтобы по  веннскому  обыкновению  повязать  их  тесьмой,
сунул руку за гребешком... а пальцы нежданно-негаданно ткнулись в  ребро
плотного, многократно сложенного  листа.  Волкодав  помнил,  что  ничего
подобного в кошель не убирал. Кто же?..  Ему  понадобилось  лишь  слегка
повести носом. Шамарган. И когда успел?..  Утром  Волкодав  перетряхивал
кошель, выбрасывая всё лишнее, и никакого листка внутри не  было.  Ну  а
потом он мог отвлечься и слегка потерять  бдительность  только  однажды.
Когда Шамарган объявил  себя  дерьмом,  мусором,  отбросами  и  собрался
бежать, а он остановил парня, взяв за плечо... Неужели  и  те  его  речи
были  всего  только  лицедейством?  Неужели  это  он  так  моё  внимание
отводил?.. А я и попался. Как тогда со сребреником, у ворот...
   Ну что ж, кажется, ему второй, и  последний,  раз  в  жизни  прислали
письмо... Волкодав развернул лист  и  начал  читать.  Написанное  сперва
привело его в недоумение, он даже  не  сразу  вспомнил,  как  на  палубе
"косатки"  пересказывал  сегванам  баснословную  книгу   про   Крылатого
Властелина и свои сомнения на её счёт... и как потом  Аптахар  взялся  с
ним спорить. Оказывается, Шамарган очень внимательно слушал его. Кто  бы
мог заподозрить?

   Что задаром даётся, то не будет и свято...
   Ты во взглядах Бессмертных приговор свой прочёл.
   Пусть потешатся властью! Ты вернёшься, Крылатый.
   Мы согреем Тебя. Мы исцелим Твою боль.
   Пусть упрячут как могут, хоть за краем Вселенной,
   И чудовищ приставят самый след сторожить -
   Что нам грозная стража, что нам крепкие стены?
   Мы придём - или будет просто - незачем жить.
   Мы придём за Тобою... только б не было поздно
   Ускользающий пламень подхватить на лету...
   И в слепые глазницы лягут новые звёзды,
   Чтоб опять научиться отражать Красоту.
   Опустевшее небо над землёю распято,
   И ненастные зори, как предвестье конца...
   Но затем ли будил Ты наши души, Крылатый,
   Чтобы скорбью бесплодной надрывались сердца?!
   Кто сказал, будто ныне поведётся на свете,
   Чтобы добрых и мудрых ждал терновый венец?
   Чтобы стыло в груди и тихо плакали дети,
   Когда горькую песню довершает певец?
   Кто сказал, что за счастье неизбежна расплата
   И нелепо тягаться с жерновами Судьбы?
   Зря ли нам от рожденья, говорил
   Ты, Крылатый: Мы - свободные Люди. Никому не рабы.
   Горевать, ожидая хоть каких-то известий,
   И склоняться всё ниже? Ну уж нет. Не про нас.
   На Небесном Престоле позабыли о чести...
   Значит, воля Бессмертных больше нам не указ.
   Мы, свободные Люди, не даём на расправу
   Тех, кого полюбили, никакому врагу.
   А иначе - пустышка наша прежняя слава,
   И цена ей копейка на базарном торгу.
   За любовь - не казнят! Не обрекают на муку!
   Даже Боги на память не наложат печать!
   Предавать, продавать - ведь это тоже наука...
   И её Ты нам, грешным, позабыл преподать.
   А ещё не учил Ты поклоняться из страха
   И стреноживать мыслей дерзновенный разбег...
   Ну так может ли статься, чтоб взошёл Ты на плаху -
   И с колен не рванулся ни один человек?
   Мы пройдём эти бездны. Разузнаем дорогу.
   А не то и проломим створки Врат неземных...
   Чтобы смертные Люди заступились за Бога -
   Кто сказал, не посмеем?!! Покажите таких!
   Наша Правда и Совесть - вот и всё, чем богаты.
   И Любовь, о которой с нами Ты говорил.
   Мы придём за Тобою. Ты дождись нас, Крылатый.
   Мы придём за Тобою. Лишь не складывай крыл.

   Горыч,  вечно  дующий  ветер  предгорий,  шевелил  на  макушке  холма
засыхающие травинки.
   Прочь цепочкой тянулись отпечатки лап огромной собаки...

***

   - Ну и что! - сказал Шаршава. - Левая, она  левая  и  есть.  Главное,
десница цела!
   Он храбрился. Его. рука, порядком-таки изуродованная  зубами  слишком
властного вожака "гуртовщиков пленных", безобразно  распухла  и  нещадно
болела. Одна из двух костей, что располагаются ниже  локтя,  определённо
была сломана, да и вторая  скорей  всего  треснула.  Застоя  с  Игрицей,
конечно, должным образом зализали раны, остановив кровь, но  действовать
левой рукой Шаршава почти не мог, и к тому  же  его  донимал  лихобойный
озноб. Дома он теперь отлёживался бы под одеялом, пил снадобье из  травы
мышьи-ушки, прогоняющее лихорадку... Куда ж ему деваться  посреди  леса,
да с тремя женщинами и двумя детьми на руках, да с погоней позади?..
   Погоня между тем была близко, и, похоже, беглецов спасало пока только
то, что наёмники, не зная реки, не  решались  плыть  по  ночам.  Однажды
вечером Шаршаве послышался издали не то лай, не то  вой.  Он  посмотрел,
как насторожился Застоя, как подняла шерсть Игрица, - и понял,  что  ему
не примерещилось...
   Плевать бы на боль, но он толком не мог даже грести, больше правил, а
гребли Заюшка с  Оленюшкой.  Гребли  молча,  сноровисто  и  усердно,  не
жалуясь и его же подбадривая, и Эрминтар пыталась им помогать.
   - Так не уйдём... - сказала на том привале сегванка. - Нужно  сделать
мачту. И парус.
   Трое веннов  только  переглянулись...  Конечно,  венны,  привычные  к
рекам, время от времени поднимали  над  своими  лодками  паруса.  Прямые
полотнища, натянутые на какую-нибудь  прочную  жердь.  Но  делалось  это
больше ради забавы либо  если  при  попутном  ветре  пересекали  крупное
озеро. По болотам, протокам и каменистым, коряжистым  речкам  их  родины
путешествовали больше на вёслах, и тут веннам, наверное, не было равных.
Но посреди бегства ладить мачту и парус на лодке,  никогда  не  ведавшей
того и другого?.. Да не обладая должным умением?..
   - Я бы показала... -  потупилась  Эрминтар.  Терять  было  нечего,  и
Шаршава принял решение:
   - Показывай, сестрица.
   Эрминтар взяла прутик и обозначила на  земле  возле  костра  понятный
рисунок:
   - Такой парус легко поворачивается туда и сюда... Он  поможет  нам  и
при попутном ветре, и при противном...
   Она  хорошо  говорила  по-веннски.  Она  спрятала  глаза,  когда   её
похвалили: "Я же понимала, рядом с каким племенем будем жить..."
   Девки  схватили  топор,  бросились  рубить  ровные  рослые   деревца,
указанные Эрминтар, и древесные души не сердились на людей, понимая, что
их тела берут не из прихоти, а  по  великой  нужде.  Шаршава  обтёсывал,
подгонял одно к другому: только на это он  теперь  и  годился.  Эрминтар
ползала на четвереньках, расчерчивая угольком добрый полог, под  которым
они собирались спать до утра, и псы тыкались любознательными носами в её
руку,  помогая  работе,  а  кошка  охраняла  рисунок  на  песке,   чтобы
кто-нибудь ненароком не стёр. Потом, не следя за движением ночных звёзд,
все трое резали прочную  кожу,  сгибали  для  крепости  углы,  продевали
верёвки (какой же венн  пускается  в  путь  без  верёвок?),  и  Эрминтар
завязывала их красивыми прочными узлами, которых её новые сестры и  брат
никогда доселе не видели... Как она безоглядно доверилась им,  уходя  из
деревни, так теперь они доверились ей...
   Словом, поздний осенний рассвет встретил на  реке  лодку,  увенчанную
небывалой треугольной мачтой, на которой тем не  менее  бодро  надувался
косой кожаный парус. Эрминтар сидела у рулевого весла.  И  распоряжалась
доставшейся ей корабельной дружиной, временами от волнения  сбиваясь  на
сегванскую молвь. Что удивительно - все трое, красноглазые от  недосыпа,
очень скоро начали её понимать.
   Шаршава посмотрел на воду, резво бурлившую  под  лодочным  бортом,  и
восхитился.
   - Счастливы мы: есть у нас Прекрасная Эрминтар! - повторил  он  слова
бесстыжего Рахталика, но на сей раз прозвучали они безо всякой насмешки,
скорее наоборот - попирая ту злую насмешку.
   - Слышали мы ваши сказания, госпожа названая сестрица!  -  подхватила
разумная Заюшка. - У вас ведь как? Если  кто  был  отмечен  доблестью  и
умом, про него обязательно говорится: он был красив! А если кто,  никуда
не  денешься,  был  пригож,  да  чёрен   душой,   обязательно   упомянут
какие-нибудь воровские глаза! И, сдаётся мне, та давняя Эрминтар, может,
тоже ходила, как ты, а самой прекрасной её назвали потом!
   Река Шатун творила посильную помощь,  быстро  неся  их  к  встрече  с
полноводной Челной.

***

   Судьба явно решила доконать Гвалиора.
   Он понял это со всей определённостью, когда -  а  то  мало  ему  было
крыс, взявшихся покидать подземелья! - наружу стаями потянулись  летучие
мыши. Год за годом, если не век за веком,  гнездились  они  и  приносили
приплод в одних и тех же пещерах... И вот теперь что-то гнало их  прочь.
Прочь, пока в горах ещё стояло кое-какое тепло и было  не  поздно  найти
новые, более безопасные обиталища...
   И об этом  Гвалиору  тоже  рассказали  рабы.  Они  даже  описали  ему
зачинщика переполоха в мышиных посёлках. То тут, то там видели  большого
самца с серебряной грудкой и розовым шрамом на  левом  крыле.  С  его-то
появления всякий раз и начинался исход.
   Гвалиор подумал о том, что старший назиратель вполне может  заставить
его бегать по выработкам и пересчитывать  летучих  мышей,  и  больше  не
пошёл к Церагату. Вместо этого он  в  тот  же  вечер  напился.  То  есть
сначала он просто хлебнул из заветной бутыли несколько лишних глотков...
а потом произошло неизбежное. Все мысли о тщательном сбережении припасов
показались ему суетными, глупыми и пустыми,  а  местное  пойло,  которым
придётся   пробавляться    назавтра,    -    совсем    не    таким    уж
отвратительно-терпким. Он преисполнился лихости, пришёл  к  выводу,  что
одна  хорошая  попойка  -  дело  гораздо  более  стоящее,  чем  двадцать
маленьких глотков в течение двадцати дней... И почти не  останавливался,
пока из бутыли не вытекла последняя капля. Когда он  убедился,  что  там
вправду ничего больше нет, оплетённая бутыль вывалилась у него из  руки,
глухо стукнув о каменный пол, а Гвалиор  кое-как  добрался  до  лавки  и
почти сразу уснул.
   И, как следовало ожидать, ему приснился  всё  тот  же  давно  умерший
венн, наделённый перед смертью прозвищем Волкодава. Венн пришёл прямо  в
его домашний покойчик, чего никогда раньше  не  делал.  По  сравнению  с
прежними временами у него  прибавилось  изрядно  седины  да  перевязь  с
драгоценным мечом, а в остальном он был всё  тот  же.  Разве  что  менее
оборванный и косматый. Он подсел к нардарцу,  собираясь,  похоже,  вновь
начать свои речи, полные невнятных предупреждений...
   - Уйди, - сказал ему Гвалиор. - Без тебя тошно... Уйди!
   Вместо  ответа  венн  засветил  ему  полновесную   оплеуху.   Резкую,
жестокую... и  очень  похожую  на  ту,  что  он  когда-то  уже  от  него
получил... ВЕСЬМА НАЯВУ. Гвалиор вскинулся на  лавке,  отчасти  трезвея,
спустил ноги на пол. Выпитое вино ещё вовсю гуляло у него в крови, даруя
счастливое забвение разницы между явью и сном, возможным и невозможным.
   - Вставай, пропойца! - сказал ему Волкодав. - Расковывай людей,  кого
успеешь, и выводи. Да сам убирайся.
   Вино сотворило чудо: нынче Гвалиор вполне его понимал.  Не  в  пример
другим ночам, сегодня было внятно каждое слово. Венн поднялся  и  вышел.
Нардарец о