А в тот  миг Волкодав сделал худшее,  что
можно было сделать. Крутанулся навстречу и влепил  молодому  сегвану хорошую
веннскую  оплеуху. Иначе  именуемую "опрокинутой  лодкой", за форму ладони с
пальцами, слегка согнутыми и сжатыми вместе.
     Слуга торговца был  никак не хлипче  самого Волкодава, но  "опрокинутая
лодка" сшибает  с  ног даже тех,  кого не вдруг проймешь  кулаком.  Человеку
попросту  кажется, что ему  вдребезги разнесли голову. Или  по  крайней мере
вколотили  в нее  гвоздь. Жестокая боль вонзается в самые недра мозга, лишая
способности нацелить  взгляд,  отнимая  чувство  верха и низа. Лицо  сегвана
некрасиво обмякло, точно  у  пьяного  или  спящего,  глаза поплыли в  разные
стороны, он начал валиться.
     Волкодав увидел, как раскрылась его ладонь, как вылетел из  нее кожаный
мешочек с драгоценной покупкой и стал, переворачиваясь в воздухе,  падать на
пыльный   плоский  камень,  отграничивавший   садовую  дорожку   от  уличной
мостовой...
     Глядя  на падающий мешочек, Волкодав запоздало  одумался и остыл  Нажив
полную бороду седины, он попрежнему то и дело срывался, как неразумный юнец.
Он  увидел собственную ладонь, успевшую  нырнуть  между  мешочком  и камнем.
Крупные, тяжелые стекла глухо стукнули друг о друга сквозь ткань, которой их
заботливо обернули как раз  для такого случая.  С камнем  ни одно из  них не
соприкоснулось, и  у венна чуть-чуть отлегло от сердца. Содеянное все  же не
оказалось непоправимым.
     Волкодав  поднялся и отдал  мешочек обернувшемуся купцу  Молодой  слуга
шарил руками  по земле, безуспешно пытаясь подняться хотя бы на четвереньки.
Он плакал,  подетски жалобно  всхлипывая. Ничего, скоро  пройдет. Венн хмуро
смотрел на его  хозяина, ожидая вполне заслуженной брани.  Известно  же, чем
обычно кончается  ссора двух  слуг.  Либо раздором хозяев, либо тем, что оба
господина  совместно наказывают виноватого.  Торговец  почему-то  молчал, не
торопясь заступаться за соплеменника или бежать жаловаться  мастеру  УЛОЙХО.
Он  смотрел, как, цепляясь  за каменный привратный столбик, встает на шаткие
ноги его  человек. Когда молодой сегван наконец поднялся и начал размазывать
ладонью по лицу слезы и пыль, продавец камней обратился к Волкодаву.
     - Спасибо тебе за то, что проучил неразумного, - сказал он  спокойно, и
венн  только  тут сообразил,  что купец, оказывается, все слышал. Хозяин тем
временем повернулся  к слуге... и огрел его по другой щеке: - А это от меня.
Чтобы впредь поменьше болтал.
     На  счастье  невезучего  парня,  "опрокинутой  лодкой" его  господин не
владел.  Так что от второй  оплеухи белобрысая голова лишь слегка мотнулась.
Кивнув Волкодаву,  сегванский  купец  повернулся  и  с  большим достоинством
зашагал по  улице  прочь.  Слуга  поплелся за ним,  всхлипывая  и  утираясь.
Некоторое время венн провожал  глазами его униженно согнутую  спину. На душе
было удивительно мерзко.

     Нам утро подарит и радость, и новую тень,
     И вечной надеждой согреет нас юное солнце,
     Но то, чем хорош или плох был сегодняшний день,
     Уже не вернется обратно, уже не вернется.

     Мелькают недели, и месяцы мчатся бегом...
     Мы вечно спешим к миражу послезавтрашней славы,
     А нынешней глупости, сделавшей друга врагом,
     Уже не исправить, мой милый, уже не исправить.

     Мы время торопим, мечтая, как там, впереди,
     От бед повседневных сумеем куда-нибудь деться...
     А маленький сын лишь сегодня лежал у груди -
     И вдруг повзрослел. И уже не вернуть его в детство.

     В минувшее время напрасно душой не тянись •-
     Увяли цветы, и соткала им саван пороша.
     Но, может быть, тем-то и светел божественный смысл,
     Что всякое утро смеясь разлучается с прошлым?..

     И сколько бы нам ни сулил бесшабашный рассвет
     На деле постигнуть вчерашнюю горькую мудрость,
     Он тем и хорош, что придумает новый ответ...
     А вечеру жизни - какое наследует утро?..



10. Тысячный день


     Когда Волкодав  вернулся  в дом, Вионы не было видно, а  мастер  УЛОЙХО
запирал двери "шкатулки".
     -  Наш сын уже  проснулся  и  захотел есть, - пояснил ювелир.  -  Виона
кормит...
     Телохранитель кивнул и хотел идти в сад, но УЛОЙХО удержал его.
     - Ты не рассердишься, если я скажу, что потихоньку наблюдал за тобой? -
спросил он. - Ты понимаешь, люди ведут  себя очень по-разному, когда впервые
попадают  за эту дверь.  Виона,  например,  сразу  увидела возле двери кусок
голубого гранита  и сказала:  точно  такой, мол,  встречался рядом  с  нашей
деревней,  можно,  я  поглажу  его?..  Я тогда  и  понял,  что  не ошибся  с
женитьбой.  -  Мастер улыбнулся.  -  Другие  люди испытывают  только желание
обладать...  даже пытаются тайком отколупывать... Но я еще  не  видел, чтобы
кто-то  стоял, как... Прости меня, но ты  словно привидение  увидал. Я очень
мало знаю о твоем племени, венн. У вас все такие, как ты?
     -  А  откуда  бы  тебе  знать  о  моем племени,  -  медленно проговорил
Волкодав. - У нас ведь не добывают ни  золота, ни серебра... а  из  камней -
только речной жемчуг...
     - Погоди! - изумился маленький ювелир. - Неужели ты хочешь сказать, что
совсем  не понимаешь в камнях? Не может же быть,  чтобы у тебя  на родине их
никогда не видали?..
     Этот  сегван,  что  к тебе приходил,  не  похож на  обманщика, мысленно
ответил Волкодав. Значит, ему самому сказали неправду. Под Большим Зубом нет
голубых  топазов,  там желтые.  Голубые  и  совсем  бесцветные  - только под
Средним, в южных забоях. И под Большим Зубом  никогда не было сорок третьего
яруса. Десять  лет  назад там дошли  до  тридцать  второго, но  в двух самых
нижних люди сразу начали гибнуть из-за подземных мечей, а потом все затопило
водой. Может, с  тех пор сумели пробиться вниз, я не знаю.  Может, и голубая
топазовая жила туда из-под Среднего завернула.  Но если так, то мастер Армар
твоих  камней  не гранил. Он  умер как  раз  в год наводнения...  Вслух венн
сказал совсем о другом:
     - Здесь,  в  Кондаре, сейчас  живет  мой друг, ученый аррант. Мы вместе
путешествуем. Он  бывал на родине твоей почтенной супруги  и мог бы развлечь
ее беседой, если ты пожелаешь.
     Мастер УЛОЙХО тоже молчал некоторое время, глядя на него снизу вверх.
     - Пойдем, - сказал он наконец. - Спросим ее.
     День понемногу  клонился к  вечеру,  и чем  ниже опускалось солнце, тем
тише  и  пугливей  становилась Виона.  Волкодав уже  не  удивлялся перемене,
происходившей с ней на закате, но  привыкнуть не мог. По утрам жена  ювелира
была  беспечной  девочкой,  щебетавшей,  точно   птичка  на  ветке.  Сумерки
превращали ее в запуганное,  загнанное  существо, боящееся  каждого  шороха,
каждой тени. В том, что страхи Вионы не были простой причудой, венн убедился
в первый же вечер своей службы. Когда  молодая мать вдруг хватает маленького
сына из колыбельки и, к полному ужасу нянек, бросается с ним сама не понимая
куда, но так,  словно спасается от  неминуемой  смерти, - это коечто значит.
Тот раз  он, конечно, сразу перехватил ее, обнял  и не отпускал, пока она не
перестала судорожно всхлипывать, а глаза не обрели разумного выражения.
     -  Чего  испугалась,  девочка?  -  спросил он,  надеясь  узнать наконец
истинную причину ее боязни.
     Однако Виона  только  уткнулась  носом ему  в грудь и снова  заплакала,
пробормотав то, что он уже не раз от нее слышал:
     - Я не знаю... Мне показалось...
     Она окончательно успокоилась, только когда прибежал из мастерской не на
шутку перепуганный муж, и  телохранитель с  рук на  руки  передал  ему  свою
подопечную, зареванную, дрожащую, но целую и невредимую.
     Трудно  охранять человека, который все время ждет удара, но не знает, с
какой  стороны  нагрянет  опасность.  Волкодав  прямо  так и  заявил  своему
нанимателю, силясь  понять, кому могла перейти  дорогу безобидная  маленькая
танцовщица. Мастер  УЛОЙХО в ответ  рассказал,  что  Виона выросла в  Богами
забытой  деревне  на западе  Мономатаны. Деревню смело  жестокое  немирье  с
соседями  -  обычное дело в бесконечной  череде  войн,  происходивших  между
тамошними племенами. Девочка как-то спаслась во время набега  и чуть не  год
прожила одна в горных лесах, боясь выходить к людям. Потом  все же решилась.
И обрела приют в храме  Богини Вездесущей,  чьи  жрецы оценили ее  красоту и
стали обучать Виону молитвенным танцам своей веры. Так прошло еще  три года.
Потом, перед самым посвящением в жрицы, Виона сбежала.
     - Почему? - спросил Волкодав.
     -  Она  случайно  подслушала  разговор  посвященных, -  ответил  мастер
УЛОЙХО. - И поняла, что служение будет слишком ужасно. Так она мне сказала.
     Волкодав  первым   делом  подумал   о   жрицах,   представавших  зримым
воплощением  Богинь  во  время   "священных  браков"  Небесных   Владычиц  с
паломниками и  самим  верховным жрецом.  Бывали  женщины,  жарко мечтавшие о
подобной судьбе. Бывали и иные.
     Слова ювелира заставили венна вздрогнуть:
     - Она должна была приходить к людям, на которых ей укажут жрецы высшего
посвящения,  и своими  танцами разжигать  в них  любовную страсть.  А  потом
избавлять их от бремени бытия.
     Волкодав задумался,  исподлобья глядя на  мастера. Его  подозрения были
всего лишь  предчувствием,  но очень  зловещим.  Так  в  рудниках  он  порою
чувствовал готовый  разразиться  обвал.  И  дважды выскакивал  из-под  удара
неминуемой  смерти,  вытаскивая  безногого напарника-халисунца. Позже Тилорн
объяснил ему,  в  чем  тут  было дело.  По  его словам,  тонкий  слух  венна
улавливал начинающееся  потрескивание породы,  слишком слабое для  разумного
осознания,  но уже  способное разбудить неясное чувство тревоги.  "А  может,
даже и не потрескивание, - добавил звездный скиталец. - Вероятно, достаточно
было  простого напряжения горных слоев... Наша  наука полагает,  что человек
воспринимает мир  гораздо тоньше,  чем  большинство  привыкло  считать. Надо
только научиться слушать себя..."
     Венн понял его так, что следовало уважать голос чуткого Пса, хранителя-
предка, порою звучавший внутри. Этот голос его еще никогда не обманывал.
     -  Было ли имя у  Богини  Вездесущей? - спросил он  ювелира. -• Как  Ее
называли?
     Мастер УЛОЙХО покачал головой. Он видел, что странноватый венн не желал
даром есть хлеб,  и старался отвечать без утайки, ведь речь, в конце концов,
шла о его любимой жене. Но утаивать и при всем желании было особенно нечего.
     - Виона не говорит. Даже если сама  знает... Волкодав попытался зайти с
другого конца:
     -  А как называли...  тех, с кем враждовала Богиня? Тех, против которых
посылали обученных жриц?
     - Ну...  - замялся горбун.  -  Как я понял,  речь шла  о  самых обычных
злодеях, заслуживших отмеренное им наказание.  Только Виона... она... она не
хотела отнимать  ничью жизнь. Даже такую.  Она видела гибель своей деревни и
решила...  не отнимать жизнь,  а  дарить.  - Мастер  смущенно  улыбнулся.  -
Нарожать много детей... Она...
     Волкодав подумал о том, как редко отражается на мужских лицах такая вот
стыдливая нежность. Иногда ему доводилось с  удивлением замечать ее на рожах
заскорузлых наемников, когда перед отчаянным боем, уже покаявшись друг другу
в затаенных грехах, они вспоминали, казалось бы, давно  и прочно забытых жен
и подруг. И все-таки он перебил:
     - Не называла ли Виона такого слова - Посягнувшие? Поднявшие Руку?..
     Он стал повторять эти слова на всех известных ему языках.
     -  Да  вроде...  - пожал плечами УЛОЙХО. - Вроде... было что-то, хотя я
толком не помню...
     Зловещее потрескивание,  едва уловимое слухом,  превратилось в  грозный
отчетливый рокот.
     - Скажи мне еще, - невольно подавшись вперед, спросил Волкодав, - давно
ли Виона стала бояться?
     - Вот как родила... Три месяца получается.
     -  А когда  она  сбежала  из  храма?  Год  назад?  Два,  три?..  Мастер
нахмурился,   прикинул   что-то   в   уме.   Ему   передалось   беспокойство
телохранителя, и он хотел ответить как
     можно точнее.
     - Около двух  с половиной лет, -  проговорил он наконец. -  Или немного
побольше.  Она,  по-моему,  сама  толком  не... Но  почему  ты  спрашиваешь,
Волкодав? Ты что-нибудь знаешь?..
     Они  беседовали в саду,  и мастер заметил: в некоторый момент разговора
венн нашел взглядом  Виону и более не  спускал с нее глаз. Ни дать ни  взять
готовился в случае чего одним прыжком оказаться с ней рядом.
     - Я не знаю, - сказал Волкодав. - Я ни в чем не уверен. Но лучше, чтобы
твоя  жена поменьше  оставалась  одна.  Когда ляжет  спать, пусть кто-нибудь
бодрствует рядом... И чтобы никто чужой  не  приближался  к ней  без меня...
человек, зверь или  птица...  даже если вдруг  подарят котенка... или чижа в
клетке... не надо ей отдавать...
     Было  заметно,  как  перепугали  УЛОЙХО  эти  слова.  Причуда  недавней
роженицы, которую друзья Кей-Сонмора объясняли ударившим  в голову  молоком,
оборачивалась  чем-то  действительно  страшным.  Чем-то,  вправду  способным
отнять  у мастера едва  обретенное счастье.  Невыносимо было даже думать  об
этом. Лучше сразу умереть.
     - Еще, - продолжал венн. - Я больше не буду уходить по ночам.
     Тут он почувствовал на своем запястье руку маленького ювелира. В тонких
пальцах обнаружилась сила, неожиданно резкая и опасная.
     - Волкодав!..  - не  отваживаясь говорить  вслух,  прошептал мастер.  -
Скажи наконец, кто угрожает Вионе?..
     - Богиня Смерть, - сказал венн. - Если  только не врут люди и  сам я не
ошибся,  Та,  Которой  она  не захотела служить,  по-нашему зовется  Мораной
Смертью. И Она придет за Вионой на тысячный день после побега из храма.
     Непосильная работа  и голод быстро  убивают в мужчинах  плотскую тягу к
женской  красе,  ставшей  недосягаемой,  как солнечный  свет. Остается  лишь
глухая  тоска,  сходная  с зудом  и болью в некогда  утраченных ногах калеки
халисунца.  Он-то,  халисунец,  и  рассказывает  напарнику-венну  о   храме,
сокрытом от мира удушливой зеленью далеких южных лесов. Только в его повести
грозную  Богиню называют  чуть  иначе -  Всеприсущей, а дом Ее  стоит не  на
западе Мономатаны, а в дебрях саккаремских болот.
     "Этот храм выстроили арранты, - хрипло дыша, говорит халисунец. - У них
все  не как  у  людей,  у  этих  аррантов.  Имя  их  Богини Любви никогда не
произносится  всуе,   так  Она  велика   и  ужасна.   Арранты   называют  Ее
Прекраснейшей  или  еще Всеприсущей. Ее служители  собирают  по всему  свету
смазливых  девчонок...  совсем молоденьких,  таких, которые еще  и одежек не
пачкают..."
     Двое лежат в  кромешной темноте, плотно прижатые друг к другу в  тесной
щели под тяжелой каменной  глыбой, Вернее, лежит халисунец, а венн стоит над
ним на  четвереньках, болезненно вывернув шею. Цепь от его  ошейника тянется
из-под глыбы наружу, теряясь в каменном крошеве.
     "Жрецы храма Богини обладают искусствами, давно утраченными  во внешнем
мире, - продолжает безногий. -  Говорят, сама  Прекраснейшая их научила. Что
там к чему, я сам  толком не знаю, но они  берут этих девчонок и  доводят их
красоту до  немыслимого совершенства.  Потом девки становятся жрицами. Тогда
Богиня  наделяет их  свойством причинять  смерть.  Она  очень  строгая,  эта
аррантская Прекраснейшая. Она не  терпит, когда нарушаются Ее заветы, а кара
у Нее всегда только одна.."
     "Что ж  это  за Богиня Любви..."  - ворчит Серый  Пес. Чужая вера редко
вызывает у  него одобрение. К  тому  же он  знает: если камни, рухнувшие  со
свода  пещеры, сдвинутся  еще хоть немного,  валяться-таки ему  со сломанной
шеей. А это мало кому прибавляет разговорчивости и доброты.
     "Ты слушать будешь или перебивать через каждое слово?!.." - возмущается
халисунец.  Серый  Пес  молчит.  Он давно  уже  не  чувствует ни локтей,  ни
коленей.  Его  напарник, оскорбившись,  тоже на  некоторое  время замолкает.
Только  слышно  тяжелое  дыхание   в   темноте  да  шорох  каменной  крошки,
потревоженной далекими сотрясениями.
     "Так будешь ты, наконец, слушать, когда умные люди с  тобой говорят?.."
- осведомляется халисунец.
     "Ну",  -  бурчит  венн. Ему кажется, что  навалившаяся  на  спину глыба
медленно, но верно вдавливает его в пол,
     "Что  "ну"... лесная твоя душа... так вот, в храм приходят паломники, и
многие   желают   испытать  свою  веру,  взыскуя  расположения  Богини.  Они
уединяются с  прекрасными жрицами, и те возносят их к вершинам блаженства...
- Калека со вздохом проводит  обрубком пятерни по спутанной бороде. - Но те,
на кого гневается Богиня, погибают прямо на ложе".
     "От  чего?  От блаженства?  -  недоверчиво  спрашивает венн.  -  Так не
бывает".
     "От блаженства!.. Ха!.. От страшных мучений!.. Потому  что у прекрасных
жриц внутри бедер растут скрытые зубы, и за  грехи у мужиков отсекается... А
впрочем...  -  тут  он смолкает, и в темноте  снова  слышится вздох, -  я бы
согласился, наверное".
     Серый Пес пытается пошевелить головой. Толстая цепь со скрипом тревожит
мелкие камешки.
     "М что ты понимаешь", •- говорит халисунец.
     Серый  Пес не отвечает. По  вере его  народа, споры  не угодны Богам. В
споре  легко обидеть  и  тем самым  умножить в  мире  неправду. И  к тому же
халисунец, по всей вероятности, сказал истину. Что он, никогда не целовавший
девчонок, может смыслить в любовных делах?..
     "Однако,  как  я  слышал, -  продолжает  его  напарник, - всего  строже
Прекраснейшая поступает  со  жрицами, вздумавшими  отказываться от служения.
Если девушка убегает из храма, Богиня отмеривает тысячу дней. А  потом  шлет
вслед беглянке Безымянную Смерть..."
     "Что  значит...   Безымянную?"   -  спрашивает  молодой  венн.   Дышать
становится все  тяжелей, по лицу стекает вонючий пот, перемешанный с грязью.
Он  знает, что рано  или  поздно  их откопают.  Не потому, что  сжалятся над
засыпанными. Здесь слишком хорошая жила, ее не захотят потерять.
     "А  то  и   значит,  что  Безымянную.   Парень,  который  мне  все  это
рассказывал,  говорил, их всего-то две до  сих пор и сбежало. Обе,  понятное
дело, тут же нашли себе  покровителей. Богатых и  знатных... Еще бы - такая-
то  красота! Ну и что ты  думаешь? На тысячный  день  первой кто-то разорвал
горло, так  что девка захлебнулась в крови.  А у  второй дом сгорел, тоже на
тысячный  день,  и она  вместе с ним.  Люди слышали,  оба  вельможи всячески
разыскивали тех, кто мог сотворить этакое злодейство, но никого  не поймали.
Даже следов не нашлось. А ты спрашиваешь."
     "Скверные дела творятся именем этой Богини... - сипит Серый Пес. - Я бы
Ей молиться не стал..."
     "Ты  глуп и ничего не  соображаешь, - сердится халисунец. - молятся  не
только из любви, но и из страха!"
     Тут он опять прав. В пору Великой Тьмы среди веннов тоже нашлись такие,
кто начал славить Морану  Смерть, надеясь  вымолить снисхождение.  Иные даже
называли ее Матерью Великой и Наказующей. Только Тьма-то рассеялась  не ради
их поклонения.  Ее  развеяли те,  кто  с  молотом и мечом  следовал  по пути
Светлых Богов...
     Парень, которого еще нескоро  назовут  Волкодавом, попрежнему не желает
спорить с напарником. В темноте перед глазами дрожат и расплываются радужные
круги. если завал скоро не разберут, Та, Которую они тут поминали, явится за
ним  и  на вожделенный миг  завладеет  его  душой. Все так, но жертвовать  и
молиться из страха  его не заставят. И пусть Боги, коим любезна человеческая
боязнь,  наказывают его как им заблагорассудится. Не будет он  ни перед  кем
ползать на брюхе только потому, что тот, другой, могуществен и силен...
     Халисунец говорит и говорит,  а потом перестает рассказывать  и  только
плачет. Калека всхлипывает и бранит Серого Пса на все корки, потому что венн
больше  не  отвечает ему и на ощупь никак не получается распознать, дышит он
или нет...
     Их все-таки откопают. Живыми. Пройдет время,