рою ловил себя на том,  что  никак  не
перестанет этому удивляться. Вот так идти мимо  людей,  встречаться  без
радости и расставаться не горюя, подобно листьям,  плывущим  по  осенней
реке? А потом, чего доброго, ещё взять помереть прямо в дороге, вдали от
праотеческих, праматеринских  могил?..  Иногда  ему  начинало  казаться,
будто весь мир только и делал, что странствовал  по  чужедальним  краям.
Понять подобное Волкодав ещё как-то мог - жизнь  заставит,  ещё  не  тем
займёшься, - но одобрить... Он сам с двенадцати лет не  жил  на  родине,
однако с собой ничего не поделаешь: что в  младенчестве  впитано,  то  и
держится всего крепче. Венны же  полагали,  что  доброму  человеку  след
держаться дома. Вести семью, множить свой род и его добрую славу...
   Волкодав  дожевал  баранину  с  овощами  -  на  его  взгляд,  изрядно
пересоленную, но зато от души сдобренную перцем  -  и  теперь  не  спеша
потягивал пиво, поглядывая вокруг. К его немалому сожалению,  в  Овечьем
Броде, как и повсюду в Шо-Ситайне, не знали и не умели  делать  сметану.
Однако пиво оказалось действительно вкусным. И  пирожки  с  начинкой  из
грибов, долежавших в дубовых кадушках с прошлого лета. И  блюдце,  чтобы
размочить для Мыша в молоке кусочек лепёшки, у служанок сразу нашлось...
   Народу в харчевне вечеряло достаточно.  Конечно,  Овечий  Брод  -  не
Тин-Вилена, да и красавец "Белый Конь" "Матушке Ежихе" уж точно  был  не
чета. Потому люди сидели не друг у  дружки  на  головах,  как  временами
случалось у Айр-Донна, и  Волкодаву  ни  с  кем  не  пришлось  толкаться
локтями. Свободный стол, за  которым  он  расположился,  стоял,  правда,
почти у самой двери и, знать, именно потому оставался свободен:  снаружи
зябко тянуло ночным холодком. Однако в том ли  беда?  За  другим  столом
баранина не сделалась бы вкусней. А сквозняков Волкодав не боялся.
   Звяканье струн, услышанное ещё на улице, не  померещилось  венну.  На
другом конце комнаты в самом деле возился с  сегванской  арфой  один  из
гостей.
   Что-то не получалось, струны никак  не  хотели  звучать  в  лад.  Над
незадачливым певцом уже начали понемногу посмеиваться:
   - Э, да мы от своих упряжных коней скорее песен дождёмся!
   - Слышь, малый? Если ты так в других местах пел, то как до сих пор  с
голодухи ноги не протянул?
   Музыкант только посмеивался. Это был молодой парень,  растрёпанный  и
лохматый, выглядевший так, словно пару седмиц  ночевал  в  стогах  и  на
чужих сеновалах. Нечёсаные патлы льняной куделью падали ему на лицо,  но
глаза поблёскивали хитро и весело. Не помер с голоду и не помрёт,  решил
про себя Волкодав.  Такого,  кажется,  пестом  в  ступе  не  утолчёшь  -
вывернется!
   Неожиданно для окружающих  парень  пробежался  пальцами  по  струнам,
словно последний раз убеждаясь  в  правильности  их  настроя,  и  громко
запел:

   Боятся люди проезжать
   Лесами Пелагира:
   Когда-то битва здесь была,
   Решались судьбы мира.
   Но полководцев той войны
   Не славили сказанья:
   Тут воевали колдуны,
   Метали заклинанья.
   С тех пор хранит земная глубь
   Волшебные словеса...

   Волкодав невольно навострил уши. Вот так так! очень скоро  сказал  он
себе. Он не узнал парня тотчас,  поскольку  не  приглядывался  подробно,
как-то сразу решив, что знакомого лица здесь наверняка не дождётся. Да и
песнопевец  трактирный  очень  мало  напоминал  теперь  нищего   калеку,
сидевшего  в  пыли  возле  тин-виленских  ворот.   Видно,   не   впервые
лицедействовал, примеряя всякий раз ту личину, от которой ждал выгоды.

   Простой народ не так уж глуп:
   Темно под сенью леса!
   Любая тварь, что здесь живёт,
   Не такова, как всюду.
   Одну увидишь - жуть возьмёт,
   Двух сразу - станет худо!
   Такое шастало во тьме
   Направо и налево!..
   И был там холм, а на холме
   Росло большое древо.
   Ночами силой колдовства
   Земля под ним светилась!
   На древе же, в дупле ствола,
   Там ящерка ютилась...

   И  даже  голос  казался  не  вполне  тем  же  самым,  что  надрывался
поддельной слезой,  выводя  "жалевсто"  о  молодом  воре,  угодившем  на
каторгу. Куда только подевалась напускная гнусавость и  хрипотца.  Но  -
всё равно это был тот  самый  побирушка,  якобы  удравший  с  каторги  в
Самоцветных горах.

   Однажды он наружу прыг -
   И что, представьте, видит?
   Бегом бежит седой старик
   В изорванной хламиде!
   Добро и мудрость на челе
   И все приметы мага,
   Но скоро, видимо, в петле
   Запляшет бедолага:
   Летят собаки по пятам,
   Вдали топочут кони...
   "Скорее, дед! Влезай сюда,
   А я собью погоню!"

   Волкодав слегка пожалел о том, что успел миновать ворота и не остался
на ночь в лесу. Ничему-то его, дурня, жизнь  так  и  не  выучила.  А  то
раньше  не  бывало  -  думал,  будто  помогает  кому-то,  даже  из  беды
выручает... и только затем, чтобы потом напороться на злую насмешку. Кто
его  знает,  этого  малого?  Чего  доброго,  сейчас  укажет  пальцем  на
недоумка, якобы умилившегося  его  воровской  песенкой  -  аж  на  целый
сребреник...
   Волкодав плюнул про себя, - а будь что будет! Устроился  поудобнее  и
стал слушать дальше.

   Тут налетели злые псы...
   Шипя, храбрец хвостатый
   Давай откусывать носы -
   И откусил с десяток!
   Собаки воют и рычат,
   Зализывая раны...
   И вот охотников отряд
   Въезжает на поляну.
   Малыш таких злодейских рож
   Давно уже не видел!..
   "Где пленник? - вопрошает вождь,
   В седле высоком сидя. -
   За ним гнались мы по пятам
   Сквозь гущину лесную!.."
   Злодеи шарят по кустам,
   Копьём в траве шуруют...
   Затих вдали и шум, и крик,
   И лай ищеек жутких.
   Спустился с дерева старик,
   Благодарит малютку...

   По глубокому убеждению венна,  такие  бестолковые  преследователи  не
годились кого-либо ловить даже в самой  шуточной  песне,  но...  вот  уж
действительно - "не любо - не слушай"!..
   Однако узнать, что далее приключилось с храброй маленькой  ящеркой  и
как отблагодарил её спасённый волшебник, никому в тот вечер не довелось.
Входная дверь резко распахнулась во всю ширину, и через порог  уверенно,
по-хозяйски властно шагнул ещё один посетитель, и  было  в  нём  что-то,
заставившее Волкодава немедля насторожиться.
   Выглядел этот мужчина так, словно явился прямиком с дороги, - рослый,
широкоплечий, он был при оружии и котомке, в запылённом плаще. Уж не  по
деревне из одного дома в другой путешествовал!  И  тем  не  менее  позже
Волкодава войти в погост он мог вряд ли.  Старейшина  при  нём  довершил
свой обход, и, значит, до утра поселение  было  отъединено  от  внешнего
мира. То есть следовало спросить себя, где он бродил до сих пор и почему
появился в харчевне только теперь. Найти, что ли, её не мог?..
   А если сторожа при воротах его в нарушение обычая всё же  пустили,  -
это воистину только давало лишний повод держать ухо востро. Стало  быть,
не простой человек, странствующий себе потихоньку!
   Уж не Хономер ли его за мной вдогонку послал?..
   Пронёсшаяся мысль не задержалась надолго. Нет. Волкодав хоть и  вырос
совсем в других лесах, а пешехода на дороге в нескольких поприщах позади
себя ни в коем случае не прозевал  бы.  По  голосам  зверей,  по  оклику
птицы...
   Да и нужен был этому вошедшему, как тотчас выяснилось, вовсе не он.
   Плечистый малый быстро окинул  взглядом  харчевню  -  и  всё  той  же
уверенной   походкой    охотника,    идущего    принимать    на    копьё
согнанного собаками зверя, прошагал прямо в
угол, где устроился со своей арфой певец.
   Струны  жалобно  звякнули  и   умолкли.   Лохматый   парень   заметил
новоприбывшего и, похоже, мигом сообразил, что это явились по его  душу.
Тотчас прекратив петь, он уставился на шедшего  к  нему  человека  таким
затравленным взглядом, что слушатели, сгрудившиеся вокруг, поневоле тоже
повернулись в ту сторону.
   И опять что-то не правильно, глядя со стороны, решил  Волкодав.  Если
бы я ждал и боялся погони, я нипочём  не  сел  бы  в  угол,  откуда  нет
удобного хода наружу.  Да  и  внимание  к  себе  такими  вот  песенками,
пожалуй, не стал привлекать. А впрочем...
   Безжалостный  преследователь   между   тем   остановился   посередине
харчевни. Не спуская глаз с певца, он передвинул котомку, запустил в неё
руку и вытащил свиток пергамента.
   - Мир вам, добрые люди, под кровом этого дома! - прозвучал его голос.
Он говорил на языке Шо-Ситайна, но чувствовалось, что ему гораздо  более
привычна  вельхская  речь.  -  Мир  всем,   кто   встречает   Посланника
Справедливости, - всем, кроме злодея и вора, бегущего от правого суда!
   Жёсткий пергамент коротко прошуршал, разворачиваясь.  С  его  нижнего
края свисала целая бахрома  разноцветных  шнурков.  На  каждом  -  яркая
восковая печать.
   - Вот грамота, к которой приложили руку  без  малого  все  уличанские
старосты Тин-Вилены. Кто умеет читать,  тот  воистину  может  подойти  и
удостовериться! Я  выслеживаю  злодея  по  имени  Шамарган,  отравившего
боевую собаку своего недруга и трусливо скрывшегося из города. Я  послан
схватить его и привести назад для суда!
   Арфа задребезжала, свалившись на пол. Белобрысый вскочил, лихорадочно
озираясь  -  куда  броситься,  как  спастись?..  Слишком   поздно.   Его
угораздило устроиться на длинной скамье возле стены, а  справа  и  слева
набился охочий до песен народ. Не больно-то убежишь!
   Резкий  шум  встревожил  Мыша,  лакавшего  молоко  с  хлебом.  Зверёк
вскинулся, поднял шерсть  на  загривке  и  воинственно  раскрыл  крылья,
торопливо облизываясь: кто такой, что такое? Уж не решились ли на них  с
Волкодавом напасть?..
   Венн накрыл  ладонью  не  в  меру  храброго  летуна.  Во-первых,  всё
происходившее  их  ни  в  малейшей  степени  не   касалось.   Во-вторых,
злонамеренно отравившему собаку действительно  не  могло  быть  никакого
прощения. Волкодав такому мерзавцу, пожалуй, влил бы  в  глотку  его  же
собственного зелья и оставил кататься по  земле  и  блевать,  корчась  в
смертных  мучениях.  В-третьих,   в   Тин-Вилене   действительно   вёлся
привезённый из коренного Нарлака обычай снаряжать в  путь  охотников  за
беглыми злодеями. Их именовали Посланниками  Справедливости  и  снабжали
верными грамотами, обязывающими всех встречных помогать им в  их  благом
деле. За известное, кстати, вознаграждение. А в-четвёртых... В-четвёртых
и в-главных, Волкодаву  трудно  было  заставить  себя  поверить  однажды
разоблачённому обманщику. Сколько бы тот ни твердил, что  вот  теперь-то
он - настоящий. Попробовал обмануть раз, попытается и вдругорядь...
   Кто-то из сидевших  рядом  с  певцом  нерешительно  протянул  руку  -
хватать. Другие, наоборот, исполнились подозрения:
   - Эй, эй, погоди, добрый человек...
   - Мало ли Шамарганов на свете, чем докажешь, что злодей?
   А кто-то, самый осмотрительный, буркнул:
   - Этакую грамотку кто угодно выправить мог...
   Однако Посланника оказалось весьма трудно смутить. Знать, не  впервые
сталкивался с людским недоверием. Он даже не переступил с ноги на ногу -
стоял, точно врытый, и самая спина его, обращённая к Волкодаву, источала
уверенность.
   - Не назвали бы меня Посланником Справедливости, если бы я ради денег
мог возвести поклёп на безвинного. Коли вы, добрые люди, снимете рубашку
с того, кто развлекал вас песнями, вы увидите у него на груди  выколотое
клеймо:  три  зубца  в  круге.  Он  успел  побывать  за   свои   прежние
преступления на каторге, и не где-нибудь, а в Самоцветных горах!
   Да что они привязались к Самоцветным горам?.. досадуя, размышлял  тем
временем Волкодав. Услышали от кого-нибудь - и лыко в строку немедля?..
   У него дома считали, что плетельщик лаптей, без разбору  использующий
лыко, очень скоро пойдёт гулять по снегу босиком. С лицедеями,  даже  не
знавшими, что в рудниках клеймили не  всех,  а  только  опасных,  да  не
дурацкой наколкой, а калёным железом, - могло приключиться что похуже. К
примеру, нарвались бы они на знающего человека...
   Но откуда  бы  взяться  знающему  человеку  здесь,  на  другом  конце
населённого мира, по ту сторону обширного океана?..  К  парню,  которого
Посланник поименовал Шамарганом, протянулась уже не  одна  пара  рук,  а
несколько - люди захотели проверить.  Причём  вознаграждение  за  помощь
Посланнику было, вероятно, вовсе не лишним.
   Волкодав подумал о том,  что,  согласно  всё  тому  же  обычаю,  если
Посланник Справедливости  ловил  свою  жертву  в  какой-нибудь  деревне,
местный старейшина обязан был выплатить ему немалую  пеню.  Своего  рода
овеществлённое порицание. За то, что сами не распознали  и  не  схватили
подлого татя. Вот, стало быть, чего ради два лицедея всё дело затеяли. А
тогда, у  ворот  городских,  проверяли,  смогут  ли  кого  обмануть.  И,
благодаря мне, решили, что смогут!..
   ... А Шамарган, не дожидаясь, пока  на  нём  примутся  рвать  рубаху,
сделал единственное, что ему ещё  оставалось,  -  махнул  прямо  вперёд,
через стол. В разные стороны полетели чашки и миски с угощением, которым
щедрые слушатели  потчевали  певца.  Разлилось  пиво,  прямо  на  пол  -
непотребство из непотребств -  шмякнулся  хлеб!  На  то,  что  случилось
дальше,  Волкодаву  показалось  уже  вовсе  тошно  смотреть.  Лже-беглец
попытался проскочить мимо лже-Посланника. Видимо, ничего  умней  они  не
смогли придумать даже вдвоём. Ну нет  бы  хоть  запустить  чем-нибудь  в
безжалостного преследователя, хоть солью в глаза ему сыпануть,  вынуждая
отвлечься, а самому тем временем броситься через кухню!..  Так  нет  же,
кинулся прямо к двери,  словно  его  там  осёдланная  лошадь  ждала.  И,
конечно, не добежал.  Кряжистый  Посланник  мигом  оказался  на  пути  у
стремительно сиганувшего парня - и живо  скрутил  его  в  три  погибели,
заломив за спину руку.
   Среди былых унотов Волкодава не находилось ни одного, кто  уже  через
седмицу  не  смог  бы  преспокойно  освободиться  от  такого  захвата...
Шамарган же выгнулся, поднимаясь на цыпочки и всем видом изображая лютую
боль. С отчаянием пополам.
   - Сходите, добрые люди, позовите кто-нибудь старосту.
   На эти слова вскинулся было мальчонка, собиравший по  столам  грязные
мисы. Привык  на  побегушках  быть,  и  тут  собрался  бежать.  Понятно,
мальчишку сразу одёрнули - ещё не хватало  с  сопляком  чаемой  наградой
делиться! - и за  старостой  отправился  один  из  мужчин.  В  разговоре
мелькнуло имя или прозвище старейшины: Клещ.
   Как уж мнимый отравитель собак намеревался в дальнейшем вернуть  себе
свободу, оставалось только гадать. Волкодав  мысленно  пожал  плечами  и
стал  допивать  пиво.  Не  было  на  свете  уголка,  где  испытывали  бы
недостаток в обманщиках и проходимцах. На каждого  внимание  обращать  -
всей жизни не хватит...
   ... Пламя светильничка, ровно и весело горевшего на  стенной  полице,
внезапно  и  безо  всякого  предупреждения  из  тепло-золотистого  стало
бесцветным. А потом - вот это была воистину новость -  весь  мир  начала
заволакивать  непрозрачная  пелена,  похожая  на  разбавленное   молоко.
Волкодав крепко зажмурился, потом даже прикрыл ладонью глаза,  внутренне
свирепея: НЕТ!..
   Помогло. Он ощутил в крови некое освобождение и отнял от  лица  руку.
Лохмы Шамаргана были по-прежнему льняными, а плащ  Посланника  бурым,  и
серая пыль покрывала его.
   Волкодав как раз опустошил свою  кружку,  когда  появился  старейшина
Клещ. Подняли его, похоже, с постели. Три  косы,  на  шо-ситайнский  лад
украшавшие бороду, выглядели только что наново  заплетёнными,  и  притом
впопыхах. И, ясное дело, мягкосердечия у Клеща от таких  заполошных  дел
отнюдь не прибавилось.
   - Ты кто таков? - немедля подступил он к Посланнику Справедливости.
   Тот вновь, почти теми же словами, поведал об отравлении боевого пса и
о Самоцветных горах. А после добавил:
   - Не велишь ли проводить нас в надёжную клеть, где я мог бы  до  утра
присматривать за этим никчёмным?  Не  бойся,  я  не  позволю  ему  долго
оскорблять Овечий Брод  своим  недостойным  присутствием.  Уже  утром  я
отправлюсь с ним  назад,  ибо  мне  велено  доставить  злоумышленника  в
Тин-Вилену  самым  скорым  порядком,  пока  степные  кланы   не   отбыли
восвояси...
   -  Если  бы  я  чего  боялся,  -  буркнул  Клещ,  -  я  бы   тут   не
старшинствовал. - И протянул руку:
   - Дай-ка сюда свою грамотку, сам сперва прочитаю!
   Конечно, его требование было исполнено,  но  Волкодаву  помстилась  в
движении Посланника тень неуверенности.  И  Шамарган  -  а  это  уже  не
помстилось! - больно пристально скосил глаза на  двоих  крепких  парней,
вставших подле двери...  Ай  да  старейшина!  похвалил  про  себя  венн.
Неспроста Клещом величают!
   Клещ тем временем дальнозорко отвёл шуршащий лист подальше от глаз:
   - Так, так... От Горбатой улицы... от Железного ручья...  от  Маячной
дороги... Э, а это кто тут от Селёдочного тупика изволение дал?
   По мнению Волкодава, вот теперь-то двоим лицедеям следовало, более не
мешкая, давать тягу. Он даже ждал,  чтобы  Шамарган  прямо  сейчас  пнул
ловца татей в колено и во всю прыть бросился в дверь, а тот  как  бы  за
ним... Но нет, Посланник ещё попытался что-то спасти.
   - Как кто? - спросил он  с  почти  настоящим  недоумением.  -  Плакун
Дырявый Бочонок, старшина над засольщиками!  Разве  ты  не  узнаёшь  его
знамя? Чайку с рыбёшкой в клюве?
   - Узнать-то узнал, -  проворчал  Клещ,  сворачивая  пергамент.  -  Да
только Плакун всегда рисует камбалу, а тут какой-то  озёрный  карась.  А
посему я тебе, добрый человек, вот что скажу.  Клеть  на  ночь  у  меня,
понятно, найдётся... А вот в город, ты уж не обессудь, тебя мои  ребятки
проводят. Там и разберётесь честь честью. Там тебе и положенную  награду
дадут... а с меня, ежели что, потом высчитают. Ясно?.. Ну,  стало  быть,
веди отравителя своего.
   И старейшина, опираясь на  посох,  тяжеловатой  походкой  двинулся  к
выходу из харчевни. Посланник - делать нечего - пошёл следом, ведя  свою
жертву перед собой. Парни возле двери  подались  в  стороны,  освобождая
дорогу...
   ... И зря, поскольку Шамарган именно теперь решил проложить себе путь
на свободу. Может, счёл, что чем дальше, тем труднее  будет  сбежать.  А
скорее всего - просто не ждал такого поворота событий и  испугался.  Ибо
действовать начал, творя вещи глупые и ненужные, такие,  о  которых  сам
должен был потом пожалеть, если не совсем уже изне правдилось  сердце...
- то есть так, как и свойственно людям поступать только со страху, когда
отступает прочь хладнокровный рассудок и любое деяние  предстаёт  просто
необходимым, если кажется, будто оно способно помочь.
   Мутно-алые,  окутанные  дымной  пеленой  страха   пламена   намерений
Шамаргана выстрелили так ярко, что Волкодав  про  себя  успел  мимолётно
удивиться, как же их проморгали все прочие посетители. Парень вывернулся
у мнимого охотника на беглых злодеев одним  ловким  движением.  Выхватил
откуда-то из рукава широкий нож  без  рукоятки  и...  пырнул  старейшину
Клеща прямо в живот...
   То есть сам он нимало не сомневался, что в самом деле пырнул,  потому
что  в  такие  мгновения  человек  склонен  видеть  свои  действия   уже
довершёнными, хотя в действительности они  успели  сбыться  хорошо  если
наполовину. Надо  думать,  стремительно  воображение  успело  нарисовать
Шамаргану ярко брызнувшую кровь и возникающее на лице  Клеща  изумление,
смешанное с горькой детской обидой...
   Но люди, мимо которых его в это время вели, увидели совершенно  иное.
Спустя время они рассказывали и божились и,  бывало,  лезли  в  драку  с
теми, кто  не  желал  верить  сказанному,  -  хотя  бы  и  сказанному  с
призыванием самых высших Свидетелей. Но кто же в здравом рассудке  сразу
поверит, будто молчаливый чужеземец, невозмутимо кормивший  из  блюдечка
ручную летучую мышь, внезапно наклонился из-за стола -  и  его  движение
рассказчики припоминали как медленное - и пр