могу как-нибудь?..  -  выговорил он сипло.  -  Ну...  как тот
раз...
   - Да нет, - сказал Тилорн. - Мы справимся, он ведь маленький.
   Мы, подумал Волкодав.
   - Мы  с  Ниилит,  -  ни  дать ни взять подслушал его мысли Тилорн.  И
покосился на  смущенную девушку:  -  Если  бы  ты  знал,  какие силы  ей
доступны...
   Волкодав вышел из комнаты и притворил за собой дверь.
   Некоторое время он неподвижно стоял,  прижимаясь к двери лопатками, и
ждал, холодея, чтобы изнутри вот-вот раздался отчаянный крик Мыша. Такой
же,  как тогда,  когда ему попало кнутом.  Однако Мыш молчал.  В комнате
было почти совсем тихо,  только время от времени негромко говорил что-то
Тилорн.  Волкодав слышал голос,  но слов разобрать не мог.  Он пожалел о
том,  что не  спросил мудреца,  долго ли  они провозятся.  Но в  комнату
возвращаться не стал.

   Между тем  внизу,  в  корчме,  нарастал подозрительный шум.  Волкодав
невольно прислушался,  и шум ему не понравился. Для вечерней пирушки еще
рановато.  Значит, просто кто-то кого-то не полюбил. Бывает, сказал себе
Волкодав и  покосился в  сторону всхода.  Для  того,  чтобы поссориться,
великого ума обычно не надо. Если сейчас еще и скамейки падать начнут...
На  пол  с  тяжелым стуком  опрокинулось сразу  две  скамьи.  Послышался
истошный визг служанок,  невнятный мужской рык  и  глухие шлепки,  какие
производит  кулак,   с  маху  врезавшийся  в  тело.  Волкодав  вздохнул,
нахмурился и  пошел на  шум.  У  госпожи Любочады было  двое здоровенных
работников, но нарочитой охраны она не держала. Ее постоялый двор любили
и  знали.  У  нее  останавливались торговые гости и  при них -  оружные,
умеющие драться ватажники.  Всегда найдется кому унять забияк, выставить
вон не в меру расходившегося буяна...
   Волкодав  еще  не  успел  достичь  лестницы,   когда  навстречу  ему,
подхватив подол, опрометью взлетела перепуганная служанка. Та самая, что
сватала ему яичницу с  салом.  За девушкой,  ругаясь,  гнался незнакомый
мужчина, крупный, сивобородый, раза в два старше самого Волкодава. Бес в
ребро,  хмыкнул тот про себя.   Давай, приятель. Попугал девку, и будет.
Теперь меня пугай.
   Заметив венна,  служанка пискнула и спряталась у него за спиной. У ее
преследователя поблескивал в  кулаке нож,  а  на  поясе  висел свернутый
кнут.  Возчик,  сообразил Волкодав. Из той ватаги, про которую он слышал
утром в корчме.
   Вообще-то он был не против молодецких потех.  Хотя сам в  них участия
не принимал никогда.  Если такой уж зуд в  кулаках,  почему бы,  в конце
концов,  по доброй охоте и не почесать их друг о друга. Но чего ради при
этом крушить скамьи и  переворачивать столы,  топча по полу добрую еду и
пугая людей?  А уж гоняться с ножом за девчонкой -  это вовсе ни в какие
ворота не пролезало.
   - Остынь,  -  посоветовал он мужчине. Волкодав не очень надеялся, что
тот послушает,  и  заговорил больше в  знак того,  что убивать задиру не
собирался.  Возчик ринулся на  него,  грозя  ножом.  Широкоплечий бугай,
захмелевший  ровно  настолько,   чтобы  Светынь  была  по   колено.   Не
удивительно, что девочка бежала, как от смерти. Волкодав и сам испугался
бы. В давно прошедшие времена.
   Он  не  стал бить -  просто без  большой спешки отступил в  сторону и
чуть-чуть подправил буяна за  рукав,  чтобы тот уж  точно не промахнулся
лбом мимо стены.  Бревна оказались крепче.  Врезавшись в  них с разбегу,
возчик обвалился на пол и остался лежать.
   Так ли я использую твою науку, Мать Кендарат?..
   Волкодав поднял укатившийся нож,  снял с забияки пояс с ножнами и все
вместе отдал служаночке:
   - Побереги для меня.
   Оружие,  отобранное в драке,  по праву переходило к отнявшему.  Что с
бою взято, то свято.
   Оседлав оглушенного возчика, Волкодав сноровисто обмотал ему запястья
длинными завязками от  его  же  собственных башмаков.  Чтобы не  мог  ни
высвободиться, ни встать. Оставив его на полу, венн пошел к лестнице.
   Он  сразу  увидел внизу Авдику и  Аптахара.  Отец  с  сыном держались
вблизи стойки,  не подпуская разгулявшихся молодцов к кухонной двери, за
которой,  как  все  хорошо знали,  сохранялись запасы выпивки и  еды.  И
прятались  молоденькие  стряпухи.  Двое  сегванов  действовали  ловко  и
слаженно - любо-дорого поглядеть. Авдика заметил Волкодава и обрадованно
махнул ему рукой.  За городскими стражниками наверняка уже побежали, но,
пока суд да дело, любая подмога кстати.
   Подумав  немного,  Волкодав  спустился вниз,  но  от  лестницы далеко
отходить не стал.  Еще не хватало, чтобы буяны забрались наверх и начали
безобразничать, пугая жильцов...
   Между  тем  ко   всходу  устремился  крепкий  парень,   нисколько  не
уступавший  Волкодаву  ростом.   Наверное,  решил  разузнать,  куда  это
запропал  пустившийся за  девчонкой приятель.  А  может,  просто  увидел
нового человека и  на  всякий случай решил для  начала влепить ему между
глаз?.. Волкодав знал свою внешность. Трезвые люди обычно остерегались с
ним  связываться.  Пьяные же,  наоборот,  принимались его  задирать.  По
крайней мере, когда видели его впервые. Он давно отчаялся понять почему.
   Волкодав перехватил кулак,  устремившийся ему в лицо, и слегка провел
детину  вперед,  помогая  потерять  равновесие и  опереться подмышкой на
выставленное  плечо.  И  отправил  возчика  мимо  себя  в  проход  между
лестницей и  столами,  хорошенько приложив об пол.  В  бою он,  пожалуй,
грохнул бы парня о ступени и наверняка сломал ему спину, но нынче боя не
было  -  обычная  потасовка.  Ему  случалось  подрабатывать вышибалой  в
придорожных корчмах.  Местные  драчуны  довольно быстро  усваивали,  что
кулаками  махать  лучше  где-нибудь  в  другом  месте.   Хотя  ни  одной
проломленной головы на его счету не было.
   Волкодав  по-прежнему держался у  лестницы,  решив  ее  постеречь.  И
правильно сделал:  спустя некоторое время поверженный возчик зашевелился
на полу и начал вставать. И не просто вставать. Рука его упорно тянулась
к ножнам на поясе.
   Удивительное дело,  вздохнул про себя Волкодав, ну почему большинство
людей воображают,  что делаются вдвое значительней и  грознее,  стоит им
схватиться за  нож?..  Волкодав успел бы  убить парня тридцать три раза,
пока тот вставал.  Причем голыми руками.  Ладно,  пусть идет,  ежели ума
нет....
   И  тот пошел,  безбожно ругаясь и -  как казалось ему самому -  очень
умело метя снизу вверх нешуточных размеров ножом.  Вот такие детинушки и
творят  в  пьяном угаре  неведомо что.  А  когда  улетучивается хмель  и
настает  пора  отвечать,  ревут  белугой  и  сами  ужасаются собственным
лиходействам.  Которых и  припомнить-то толком не могут.  А  жалостливый
народ с  готовностью роняет слезу и просит судей не брать греха на душу,
не  губить саженное "дитятко",  молодость его  пожалеть,  не  бесчестить
родительские седины.
   Положим, тот, связанный наверху, успел бы сцапать служанку...
   Увечить громилу Волкодав все же не стал, хотя и считал, что следовало
бы.  Он  выгнулся в  сторону,  уходя от удара (а был бы не так проворен,
получил бы все шесть вершков железа прямо в кишки),  после чего перегнул
парню  локоть и  подхватил выпавший нож.  "Черно-белая ласточка пьет  на
лету из  горной реки".  Возчик взвыл от  боли и  попытался достать венна
кулаком,  но  короткое движение обеих рук  вновь угомонило его на  полу.
Теперь уж надолго.
   Волкодав снял  с  пришибленного возчика пояс  и  забросил его  наверх
лестницы,  откуда  уже  неслось  неразборчивое рычание связанного.  Венн
видел, как из потемок коридора выглянула бледная растрепанная служаночка
и  забрала  ремень.  Интересно,  сколько поясов  она  соберет,  покамест
наконец не явятся стражники.  Или они не всюду поспевали так споро,  как
тогда в мастерскую Вароха, за мнимым Жадобой?..
   Он судил несправедливо.  Едва он успел подумать о стражниках, как они
с топотом ввалились внутрь через кухню:  видимо, с улицы, по которой они
прибежали,  так  было  быстрей.  Их  примчалось не  меньше десятка,  все
молодые,  крепкие и настроенные решительно. Гуляк вынесло во двор, точно
волной. Волкодав проводил глазами тех и других и подумал, что теперь уже
дело  как-нибудь  завершится  и  без  него.  Он  повернулся  ко  всходу,
собираясь подняться наверх и  проведать,  как дела у троих лекарей...  И
остановился,  холодея  от  самого  настоящего  страха.  Драка  ненадолго
отвлекла его; а вдруг там... а вдруг Мыша уже...
   В  это  время со  двора послышались крики.  В  криках звучала злоба и
боль,  и  Волкодав оглянулся.  Выкрики сопровождались громкими хлопками,
которые  мог  производить только  кнут.  Кнут,  заносимый многоопытной и
умелой рукой.  Волкодав нахмурился.  Потом мрачно сжал  зубы и  пошел на
крыльцо. Кнутов он очень не любил. И когда под кнутом кричат - тоже.

   Во   дворе  действительно  оборонялся  один  из   пьянчужек.   Взятый
стражниками в  кольцо,  возчик не подпускал их к  себе,  стращая тяжелым
длинным бичом из  тех,  что даже на щите оставляют отметину.  Пьяный или
трезвый,  владел он им как собственной рукой.  Стражники, конечно, могли
бы  смять его числом,  но для этого кто-то должен был шагнуть первым.  И
получить как следует.  Кровавую полосу через все брюхо,  если не выбитый
глаз.  Все это понимали, и желающих было немного. Вот отскочил в сторону
Аптахар и тяжело сел наземь,  ругаясь по-сегвански и по-сольвеннски:  на
его штанине возле колена проступила кровь. Авдика тоже помянул волосатые
Хегговы шульни и  кинулся было мстить за  отца,  но граненый конец кнута
тут же разорвал рубашку на его боку.  Молодой сегван закричал в голос и,
упав, поспешно откатился прочь. Аптахара и Авдику Волкодав считал своими
друзьями.  Не  особенно близкими,  но  все же.  Он  увидел,  как один из
стражников поднял с земли лук и потянул из тула стрелу.
   Волкодав молча  пошел вперед,  и  стражник опустил лук,  а  остальные
заинтересованно обернулись. Возчик явно способен был снять кнутом слепня
с  уха  любого  из  своих  упряжных коней,  не  потревожив при  этом  ни
шерстинки. Стегал ли он когда-нибудь самих коней, подумал Волкодав. Нет,
вряд  ли.   Наверное,   он  их  любил  и  берег.   В  Самоцветных  горах
надсмотрщики, случалось, тоже баловали приблудившуюся живность...
   Волкодав почувствовал,  что  звереет.  Он  понимал,  что сейчас опять
сделает глупость,  но эта мысль прошла каким-то краем сознания,  а  ноги
уже  несли  его  вперед,  навстречу  громко  щелкавшему  кнуту.  Бывало,
надсмотрщик выходил на поединок с  крепким рабом,  не имея иного оружия,
кроме кнута.  И этого обычно хватало. Если бы возчик был менее пьян, он,
возможно,  присмотрелся бы к  лицу Волкодава и удрал без оглядки.  Но он
присматриваться не стал. Он расхохотался и стегнул венна кнутом. Вернее,
то  место,  где  венн был  мгновение назад.  Волкодав уже летел к  нему,
распластываясь в прыжке. Левая рука, выброшенная вперед, мертвой хваткой
стиснула кнутовище. Между тем как правая сложилась в кулак и...
   Перед  его  умственным взором  предстала маленькая старушка верхом на
смирном, мышастого цвета ослике.
   Она строго смотрела на Волкодава и  грозила ему пальцем,  укоризненно
покачивая головой.
   Венн остановился, понимая, что был очень близок к убийству. Еще хуже,
чем тогда, на причале. Что-то жуткое рванулось наружу и, остановленное у
самого края,  снова уползло в  потемки души.  Стыд и  срам.  И  наука на
будущее.
   Кажется,  один только возчик так и не понял,  что едва не погиб. Ему,
правда,  было особо и некогда поразмыслить об этом,  потому что Волкодав
обошелся без  кулака  -  попросту пнул  его  в  колено  и  сшиб  с  ног.
Подскочившие стражники в один миг скрутили гуляку.
   - А ты,  венн, и убить можешь, - задумчиво сказал Волкодаву старшина.
Тот запоздало сообразил,  что дышит точно вытащенная рыба,  и задумался,
как  надлежало  понимать  эти  слова.   Как  похвалу?   А   может,   как
предостережение?  Ни в том ни в другом Волкодав не нуждался.  А впрочем,
наверное, не зря порядочные люди не хотели брать его на работу.
   - Может, и могу, - буркнул он сквозь зубы и повернулся идти.
   - Погоди,  венн, - остановил его старшина. Волкодав оглянулся, и воин
передал ему снятый с возчика пояс:
   - Держи. Ты побил, тебе и владеть.

   Волкодав мыл  пол.  Это был еще один надежный способ изрядно скостить
плату за стол и постой. Волкодав знал, что хозяйка навряд ли оставит его
добровольный труд без милостивого внимания.  Еще он  знал,  что рано или
поздно  начнутся почти  неизбежные смешки  по  поводу  мужчин,  до  того
привыкших  слушаться женщин,  что  им  уже  и  женская  работа  нипочем.
Замечаниями насчет  неподходящей работы бывалого каторжника пронять было
трудно.  Если же  ядовитые языки слишком распускались,  он их укорачивал
испытанным средством, столь же нехитрым, сколь и надежным. Поворачивался
лицом и вставал во весь рост.  Действовало безотказно. Во всяком случае,
на трезвых людей.
   Сняв рубаху и закатав штаны по колено,  Волкодав вымел наружу солому,
которой  по  сольвеннскому обычаю  усыпан  был  пол.  Обмакнул тряпку  и
принялся тереть половицы в углу,  под одним из столов. И почти сразу же,
совсем некстати, через порог шагнул человек.
   Волкодав скосил глаза и признал в нем одного из вчерашних гуляк. Того
крепкого,  которого  пришлось успокаивать дважды.  Под  глазом  у  парня
красовался  великолепный синяк,  да  и  шеей  по  сторонам  он  старался
особенно не крутить.  Что он здесь потерял? Сквитаться решил?.. Волкодав
равнодушно отвернулся от него и вновь принялся за работу.
   Некоторое время возчик молча переминался с ноги на ногу,  глядя,  как
равномерно двигается его спина. Волкодав не оглядывался, и наконец сзади
послышалось робкое:
   - Эй, венн...
   Волкодав  не  спеша  повернул  голову.  Здоровенный парень  тискал  в
ладонях кожаную шапку,  и  чувствовалось,  что одна рука у него болит до
сих  пор.  То  есть вид  у  детинушки был совсем не  задиристый.  Скорее
наоборот:  смущенный и даже просящий.  На всякий случай Волкодав не стал
отвечать, но тряпку положил. Послушаем, что скажет.
   И парень, не поднимая глаз, попросил:
   - Отдай мне мой пояс с  ножом,  венн.  Сквозь бурый загар на его лице
проступала яркая малиновая краска. Он помялся еще и добавил совсем тихо:
   - Пожалуйста...
   Волкодав сел на корточки,  сложил руки на коленях и  поинтересовался,
глядя на него снизу вверх:
   - А  с  какой стати мне  его тебе отдавать?  Тот так и  не  отважился
посмотреть ему прямо в  глаза и Волкодав подумал,  что краснеть подобным
образом можно было только от стыда.
   - Мне... от батюшки он... - глядя в сторону, ответил сольвенн.

   У   Волкодава   на   дне   заплечного  мешка   хранилось   сокровище:
старый-престарый молот,  которым некогда работал его отец.  Единственное
наследие,  чудом перешедшее ему от родни.  Волкодав скорее согласился бы
отрубить себе руку,  чем  его  потерять.  А  этому вот  дурню предстояло
вернуться домой и  рассказывать там,  как сберегал родительскую памятку.
Что  утратил ее  не  в  правом бою,  защищая жизнь друга или добро.  Что
напился пьяным и  сдуру  замахнулся заветным ножом на  встречного венна,
как выяснилось, слишком ловкого драться...

   Волкодав едва не  велел молодцу выкатываться подобру-поздорову вон из
харчевни.   Но  посмотрел  еще  раз  на  густо-малиновую  рожу  молодого
сольвенна...  и передумал.  Парень,  как видно,  стыда еще не забыл, и у
Волкодава,  человека  далеко  не  мягкосердечного,  что-то  шевельнулось
внутри.  Бросив тряпку,  он  поднялся на  ноги,  отметив про  себя,  как
попятился горе-драчун, и ушел по всходу наверх. Благо помнил, который из
трех поясов отнят был у просителя.
   Нелетучий Мыш спал на подушке, целиком запеленутый в чистую тряпочку.
Наружу  выглядывала только  ушастая голова  да  задние лапки.  Зашивание
крыла увенчалось отменным успехом,  но  на всякий случай Тилорн почти не
позволял зверьку просыпаться:  только для еды,  да  и  то  не полностью.
Полусонный Мыш глотал хлеб с молоком и вновь сладко засыпал,  не обращая
ни  малейшего внимания  на  повязку.  Волкодав  хотел  погладить пальцем
черную мордочку,  но не отважился.  Взял пояс и вышел так же тихо, как и
вошел.
   Самое обидное,  нож  был  заметно лучше двух оставшихся:  длинный,  с
крепким,  хорошей работы  клинком и  гладкой костяной рукоятью.  Рукоять
эта, правду молвить, ввела Волкодава в некоторое сомнение. Выглядела она
не  отцовым наследием,  а  скорее так,  будто ее купили на торгу седмицу
назад.   Скажем,   поставили  вместо  старой,   надтреснутой.   Волкодав
пригляделся к лезвию.  Умелый кузнец расположил между железными полосами
тонкую стальную пластину:  снашиваясь при работе, такие клинки сами себя
точат.  Вот  только  лезвие  вовсе  не  было  стерто  или  выедено возле
основания, как случается у старых ножей.
   Волкодав пожал плечами.  Вряд  ли  парень соврал ему.  Если он  врал,
значит,  либо сам был глупцом, либо его держал за беспросветного дурака.
И  на  то  и  на  другое  было  мало  похоже.   Скорее,  старый  батюшка
действительно подарил наследнику нож.  Только  не  прадедовский,  а  еще
тепленький, с наковальни. Мало ли что в жизни бывает. Волкодав взял пояс
и спустился по лестнице вниз.
   Он шел по ступенькам и думал о том,  что, наверное, должен был что-то
сказать.  Что-нибудь насчет того, чтобы больше не срамился. Он знал, что
промолчит.  Такое  говорить без  толку.  Рожоного ума  нет,  не  дашь  и
ученого. А есть, сам все поймет.
   Он отдал парню нож, и тот только что не бухнулся перед ним на колени:
   - Спасибо, венн...
   Волкодав повернулся к нему спиной и вытащил из ведра тряпку.

   В  крохотной  комнатушке,  предназначенной  для  одного-единственного
человека,  оказалось уже четверо постояльцев. Погода держалась теплая, и
Волкодав решил,  что кому-то  придется уйти ночевать во двор.  А  лучше,
если двоим.  Волкодав рассудил,  что одним из двоих будет он сам. Вторым
же...  Он снял с  деревянного гвоздя свой старый шерстяной плащ и позвал
Эвриха:
   - Пошли.
   Молодой аррант двинулся следом за ним послушно,  хотя и  без большого
желания.  Но  едва  он  успел сделать шаг,  как  мимо него проскользнула
Ниилит.
   - Лучше  я...  -  сказала она  и,  смутившись почти  до  слез,  низко
опустила пушистую голову.  Эврих  уставился на  нее  в  немом изумлении.
Волкодав посмотрел на  девушку,  потом  на  весело  щурившегося Тилорна.
Коротко кивнул и повесил на руку плащ.
   Эврих проводил их глазами...
   - Какое сокровище!  - сказал он, полагая, что Волкодав уже не мог его
слышать. - Какое сокровище! И какому зверю досталось!..
   Тилорн сел на кровать и широко улыбнулся.  В отличие от Эвриха, они с
Волкодавом хорошо знали саккаремский закон:  молодой девушке ни  в  коем
случае не  следует ночевать наедине с  человеком,  которого она  считает
своим женихом.
   - Ниилит  действительно  сокровище,   -  сказал  он  Эвриху.  -  А  в
остальном, друг мой, ты заблуждаешься. Весьма даже заблуждаешься!
   Волкодав  принес  несколько  охапок  соломы,  которую  предполагалось
назавтра разбросать по полу корчмы. Ниилит постелила теплый старый плащ,
сняла  башмачки и  скоро уснула,  по  обыкновению свернувшись калачиком.
Волкодав лежал рядом с  ней и  смотрел в бледное небо,  слушая невнятный
шум затихающего города.  Бок и бедро ощущали нежное, доверчивое тепло ее
тела,  и  Волкодав  вспоминал виденное  когда-то  в  детстве;  громадный
грозный  пес,   растянувшийся  на  солнышке  у  крыльца...  и  маленький
трехцветный котенок с коротким хвостиком-морковочкой, устроившийся возле
самой его морды, в каком-то вершке от страшных клыков...
   Потом он в который уже раз подумал о девочке,  чья хрустальная бусина
по-прежнему висела у него на ремешке. Волкодав улыбнулся. Он обязательно
разыщет ее.  Через несколько лет,  когда она войдет в возраст невесты. И
если его самого до тех пор не убьют.  Мож