уже не поднимется выше. Не бывать ему  не
то что Воином Богов - не сделаться даже  Наставником,  о  котором  будут
долго вспоминать люди... Другая  столь  же  обидная,  но  не  подлежащая
отмене истина состояла  в  том,  что  Волк,  начавший  учиться  кан-киро
гораздо позже Хономера, тем не менее давно уже во  всём  его  превзошёл.
Когда на уроках они оказывались друг против друга, Хономер ничего не мог
противопоставить молодому  язычнику.  Так  же,  как  когда-то  -  самому
Волкодаву...
   Или почти так же.
   И оттого Хономер не стал тратить  время,  придумывая  Волку  какие-то
дополнительные испытания.
   - Наш храм, - сказал он весело, -  скоро  уподобят  последнему  среди
городских кабаков! Там, как мне доводилось слышать  от  сведущих  людей,
вышибалы сменяют один другого,  выясняя  в  поединке,  который  сильней.
Теперь и у нас, я смотрю, зарождается сходный обычай. Что  ж!  Если  нас
будет  наставлять  лучший,  мы  только  скорее  приблизимся  к   истинам
кан-киро. Принимаешь ли ты, Волкодав, вызов этого человека?
   Волкодав медленно кивнул:
   - Принимаю.
   И, по-прежнему не торопясь, принялся развязывать ремешки, стягивавшие
его  косы.  Так  поступали  воины  племени   веннов,   готовя   себя   к
величественным и грозным деяниям, требующим  полного  сосредоточения.  И
полного  отрешения  от  обыденности  жизни.   Волк   повторил   движение
Наставника с едва заметной задержкой - стороннему глазу  показалось  бы,
что расплетать волосы они принялись одновременно.
   Но вот что странно, как бы со стороны думалось  Волкодаву.  Когда  на
меня собираются нападать, я издалека вижу тянущееся ко мне красное  томя
угрозы... В том числе со спины и даже сквозь  стену.  Что  же  случилось
теперь? Почему от Волка ничего  подобного  не  исходит?  Может,  дело  в
болезни, поразившей меня?..
   Он решил проверить себя и покосился на Хономера. От движения глаз всё
кругом начало плыть, но венец  недоброжелательства,  трепетавший  кругом
жреца, никаких сомнений не оставлял. Волкодав ненадолго  прикрыл  глаза.
Всё было как всегда.  Даже  при  неглубоком  сосредоточении  он  отлично
чувствовал учеников. Кто-то отчаянно переживал за него и желал  выскочке
Волку остаться без рук и без ног, а заодно и без головы. Кого-то  -  это
касалось новичков - просто снедало жгучее любопытство. А  ещё  у  одного
разболелся живот, так что исход поединка его заботил всего менее...
   Что же касается Волка - его Средоточие лучилось ровно и светло, как у
человека, постигшего высшую правду служения. Неужели и госпожа  Кендарат
ощутила нечто подобное, когда я оспорил  у  неё  место  Наставника?  Что
изменилось в тебе нынче ночью, мой ученик?.. Ещё вчера ты был совсем  не
таким... И что видишь ты сам, когда обращаешь на меня духовное око?..
   Хономер поклонился им обоим и негромко сказал:
   - Начнём  же,  во  имя  Старшего,  благородного  в  битве,  Младшего,
милосердного к побеждённым, и Предвечного Отца их!
   - И Матери их, - вдруг проговорил Волкодав.
   Прозвучало это до  того  неожиданно,  что  Хономер  промедлил  лишнее
мгновение, против обыкновения не сразу найдясь с достойным ответом. Хотя
сказанное венном очень даже смахивало на  святотатство.  В  самом  деле,
поклонение, завещанное  от  праотцов,  вовсе  не  подразумевало  особого
почитания смертной женщины, выносившей во чреве своём сыновей Бога.  Кто
она такая была, чтобы её чтить? Любуясь великолепными статуями, мы очень
мало думаем о глиняной форме,  куда  по  воле  мастера  излился  горячий
металл...
   Разум Хономера, привыкшего проповедовать и спорить о вере, немедленно
породил эти и ещё иные, не менее сокрушительные рассуждения... Они так и
остались непроизнесёнными.
   - И Матери их! - глядя Наставнику в глаза, откликнулся Волк.
   Освящённого обычаем "я тебе доверяю" ни один из не добавил.
   В  кан-киро  нет  соперничества  и  вражды,  а  оттого  невозможны  и
состязания. Ученики на уроке,  разбиваясь  попарно  для  освоения  новых
движений, занимаются отнюдь не борьбой, не ревнивым сравнением, в ком из
двоих больше силы и ловкости, кто лучше преуспевает в искусстве.
   Один из них притворяется злоумышленником и  нападает  -  хватает  или
бьёт тем способом, который перед этим показывал, нападая на  Наставника,
их старший собрат. Он действует с большой внутренней силой,  искренне  -
если уж держать, то до последнего и так, чтобы ободрала  пальцы  жёсткая
ткань одеяний, если бить  -  так,  словно  собрался  перерубить  ладонью
бревно или прошибить кулаком стену! Но всё  это  совсем  не  обязательно
проделывать  быстро.  Быть  может,  от  нападения  защищается   новичок,
медлительный и неловкий. Пусть он  вдумчиво  следит  за  работой  своего
тела, не беспокоясь оплошать, не боясь, что в случае ошибки ему проломят
голову  или  жестоко  бросят  на  землю.  Пусть  он  загодя  знает,  что
нападающий дружески укажет ему его промах и научит, как  правильно.  Ибо
сказано: "я тебе доверяю"... В этом одна из основ  обучения.  Доверие  -
дело взаимное. Тот, кто защищается, обязан двигаться  не  быстрей  и  не
медленней нападающего, ибо слиться воедино могут  только  те  потоки,  в
которых вода одинаково стремительна - или  спокойна.  А  ещё  он  обязан
помнить, что любой приём кан-киро завершается или опасным  броском,  или
костоломным захватом. Но,  доколе  перед  тобой  друг,  исполнять  такие
броски и захваты следует бережно и осторожно, не причиняя увечий и боли.
Ибо нападающий вручает тебе своё тело и ждёт, что ты сумеешь не забыться
во вдохновении боя: "я тебе доверяю"...
   Волкодав и Волк неторопливо  и  медленно  сошлись  посередине  двора.
Поклонились друг другу...
   Ни тот, ни другой не напал. Напавший  на  мастера  кан-киро  заведомо
обрекает себя поражению. Он сразу являет свои сильные и слабые  стороны,
а самое главное - отдаёт мастеру движение,  из  которого  тот  выплетает
вразумление либо погибель напавшему.
   Волкодав и Волк одновременно подняли перед собой правые руки, и  руки
встретились,  соприкоснувшись  чуть  повыше  запястий.  Так   могли   бы
встретиться лезвия двух мечей.
   А потом начался танец. Медлительный и  невероятно  красивый.  Первыми
пришли в движение руки: то одна, то другая увеличивала нажим и  начинала
легонько скользить мимо, вынуждая  противницу  вписываться  в  движение,
подхватывать его  и  возвращать  вкруговую.  Очень  скоро  движение  рук
сдвинуло с места и самих поединщиков.  Они  начали  переступать,  плавно
кружась, завораживающе неспешно и  согласно  выписывая  знакомые  ритмы,
безупречные последовательности  шагов,  завещанные  людям,  если  верить
преданиям,  посланницами  самой   Богини   Кан,   нарочно   ради   этого
спустившимися на землю.
   Волкодав и Волк не смотрели один на другого. Тот, кто проследил бы за
ними в эти мгновения, наверное, поразился бы их лицам. Оба  казались  не
просто спокойными, но  даже  умиротворёнными.  Ни  страсти,  ни  ярости,
способной  возмутить   спокойствие   духа.   Рассредоточенные   взгляды,
обращённые словно бы за пределы этого мира. Глаза обоим  можно  было  бы
завязать. Ничего бы не изменилось.
   Но вот танец нарушился... Хотя нет, "нарушился" - не то слово. Просто
достигло  нужного  размаха  кружение,  один  из  двоих  чуть  сдвинулся,
предложив новое развитие, превращая очередной,  ставший  совсем  широким
шаг в разворот... способный стать для соперника погибельным водоворотом.
   Кто это сделал - ни один из учеников не успел  углядеть,  потому  что
движение было тотчас принято, подхвачено и продолжено, и...
   ... И Волк со всей определённостью понял, что погиб.
   Наставник без усилия, плавно, как льётся из  кувшина  вода,  вошёл  в
предложенное Волком движение и повёл его руку -  вроде  очень  спокойно,
вроде нисколько не торопясь... но до того неодолимо, властно  и  грозно,
что куда только подевалась уверенность, толкнувшая Волка на этот роковой
поединок! На смену  ей  явилось  знакомое  чувство,  ставшее  обычным  и
привычным за годы учёбы. Ему ведь  часто  приходилось  ощущать  на  себе
кан-киро Наставника. Волкодав на каждом уроке подзывал его по  несколько
раз, показывая что-нибудь ученикам, и  без  этого,  надо  думать,  Волку
разве что во сне приснилось бы заглазное  прозвание  Лучшего.  Так  вот,
всякий раз, когда Наставник призывал к нему  милосердие  Богини  Кан,  -
Волку  неизменно  казалось,  будто  его  подхватил  и  несёт  необоримый
вихрь... а на расстоянии ногтя блестят клыки вроде тех, которых не могли
прикрыть  губы  Тхваргхела.  Блестят,  не  касаясь  тела.  До  поры   не
касаясь...
   "И я, несчастный дурак, сказал  Хономеру,  чтобы  нанял  меня  вместо
него?.. Да я никогда не буду и вполовину так хорош..."
   Додумывал эту мысль  Волк  уже  в  полёте  -  Волкодав  отправил  его
приникнуть к безмятежности мудрой Земли. Это было очень сложное падение,
из тех, когда до последнего не удаётся пустить в ход руки. Не будь  Волк
лучшим учеником, точно лежать бы ему с переломанной шеей. Но если и были
в выучке Волка какие изъяны, то не по части соприкосновений с землёй.
   "... Никогда не буду и вполовину так хорош... О чём это я? Какое  ещё
"никогда"? Так дело пойдёт, я сегодняшнего  вечера-то  не  увижу.  Он  и
сейчас мог меня убить. Если бы захотел..."
   Останься лежать и будешь жив, нашёптывал здравый смысл, и  Волк  всем
существом понимал его правоту. Ну, посмеются над тобой  несколько  дней,
потом перестанут, потому что, кроме Наставника, всё равно никому здесь с
тобой не равняться... Лежи, дурень!
   Волк встал. И снова простёр к наставнику руку с  чуть  приподнятой  и
развёрнутой  кистью.  Так  воин,  вооружённый  мечом,  обращает  его   к
противнику, отказываясь сдаваться.
   Хономер следил за поединком Наставника и Лучшего унота  со  смешанным
чувством. Он, пожалуй, грустил. И дело было даже не в том,  что  сам  он
никогда не отважился бы предложить Волкодаву поединок,  как  это  сделал
отчаянный Волк. Да, кан-киро Хономера никогда не будет не то что великим
- даже и просто  выдающимся.  Но  этим  обстоятельством  была  затронута
только его собственная  гордость,  и  без  того  подлежавшая  всяческому
усмирению.  Глубинный  повод  для  душевной  печали  был  много,   много
серьёзней.
   Когда-то, едва  познакомившись  с  боевым  искусством  Богини  Любви,
Хономер в душе  возликовал:  вот  оно!..  Наконец-то!..  Быстрая  мысль,
присущая даровитому молодому сегвану,  тотчас  нарисовала  блистательную
картину: целую  школу  воинствующих  жрецов,  которые  станут  обучаться
кан-киро и, разъезжаясь по разным пределам  населённой  земли,  утвердят
славу Близнецов на юге и севере,  на  западе  и  на  востоке.  Ему  даже
мнилось тогда, что однажды отсветы этой славы  коснутся  и  его  самого.
"Кто же научил тебя, доблестный?" - спросит  победителя  побеждённый,  и
победитель ответит: "А научил меня Избранный Ученик Хономер..." И может,
означенного Хономера со временем даже призовут в священный  Тар-Айван...
и отечески велят забыть порицание, коего он удостоился почти десять  лет
назад за одну весьма обидную неудачу. А там - как знать? -  не  окажется
ли владычная похвала самой первой ступенькой, способной начать для  него
восхождение  по  ступеням  великого  храма,  к  престолу   Возлюбленного
Ученика?.. "Не о своей чести радею, - мечтая о таком восхождении, всякий
раз оговаривался про себя  Хономер.  -  Просто,  дана  буде  мне  земная
власть, немало смог бы я изменить  к  вящей  радости  всех  сподвижников
Близнецов..."
   Теперь ему  казалось,  что  те  давние  размышления  изначально  были
пронизаны хрустальным, как осеннее  солнце,  светом  несбыточности.  Ибо
затея со школой  воинствующих  жрецов,  похоже,  оказывалась  еще  одним
горьким уроком из тех, которые отчего-то  раз  за  разом  посылали  ему,
Своему верному последователю, Старший и Младший. В  самом  деле  -  если
хорошенько припомнить, почти так же всё обстояло  и  десять  лет  назад,
когда он отправился в Мономатану за Глазом Дракона.  Он,  Хономер,  тоже
увидел тогда в обладании Глазом земной путь к возвеличению  Близнецов...
и, соответственно, свой путь к подножию тар-айванского трона.  Ибо  кому
должна быть вручена власть, как не тому, кто  своим  служением  доказал,
что достоин?..
   Итог его усилий  оказался  плачевен.  Глаз  упокоился  в  недоступных
глубинах реки (как говорили, обретшей с тех пор  целебные  свойства),  а
он, Хономер, оказался за свои труды ещё и порицаем...
   Вот и теперь его, похоже, ожидало то же  самое.  То  есть  до  нового
отеческого порицания дело скорее всего не дойдёт, ведь он действовал  по
собственному почину... но легче ли от этого сознавать неудачу?

***

   Волк уже не считал, в который  раз  поднимается  с  жилистой  травки,
выработавшей за несколько лет упорство к ежедневному топтанию пятками, а
также  прочими  человеческими  статями  и  ладами.   Может,   он   нынче
перекатился по ней в седьмой раз, а может, и  в  тридцать  третий.  Тело
начинало жаловаться и болеть: Волкодав швырял его весьма от души, и, как
ни крепок был Волк, всё имеет предел  -  стирается  кожа,  исчерпывается
упругость суставов  и  связок.  А  всего  более  давило  молодого  венна
сознание: Наставник давно мог бы убить меня. Если бы захотел.  Почему  я
ещё жив?..
   Щадит ли он меня, полагая маленьким безобидным волчонком, на которого
взрослому сильному псу зазорно раскрывать пасть? Или не  хочет  отнимать
второго сына у матери, и без того уже утратившей старшего?..
   Такая  мысль  в  определённой  степени  изгоняла  мерзостный   страх,
овладевший Волком вначале, - но она же пребольно ранила душу.  На  самом
деле ему уже полагалось бы лежать с переломанным между лопаток  хребтом,
ибо Наставник только что явил приём "морская волна перекатывает  тяжёлые
камни", и Волку, беспомощно  обхваченному  за  шею,  довелось,  холодея,
завалиться  назад  и  явственно  ощутить  под  спиной   жёсткое   колено
Волкодава... довелось даже успеть мысленно испросить прощения  у  белого
света, поскольку от этого  приёма,  коли  уж  попался,  не  существовало
никакой обороны или  увёртки,  через  мгновение  ждала  смерть,  зря  ли
Наставник, объясняя, наказывал им быть друг с дружкой особенно бережными
и осторожными...
   Почему, каким образом колено Волкодава лишь чиркнуло ему по  лопаткам
вместо того, чтобы войти посередине и смять хрупкие позвонки, - Волк так
и не понял, и оттого, что он не уследил и не понял, было вдвое обидней.
   Хочет ли он показать мне, до какой степени я  ещё  глуп  и  далёк  от
истинного понимания? А сам он... понимает ли он, зачем я  сегодня  вышел
против него?..

***

   То, что он потерпел именно неудачу,  день  ото  дня  становилось  для
Хономера всё очевиднее. Поистине, следовало бы ему это понять  и  суметь
предвидеть ещё во времена Наставницы Кендарат,  к  удержанию  которой  в
стенах крепости он приложил столько усилий. Да, она  многому  научила  и
его самого,  и  других  братьев...  и  наёмную  стражу,  и  обыкновенных
наёмников, привлечённых слухами о непобедимом воинском искусстве...  Вот
только покамест что-то не доходило до Хономера известий  об  их  громких
ратных победах. Тем паче  -  о  победах  в  битвах  под  красно-зелёными
стягами. И даже хуже того. Слишком немногие среди них выказывали желание
стать последователями Близнецов... да и у тех, кто выказывал,  насколько
мог судить Хономер, новообретённая вера держалась только до  крепостного
порога... Потом её сбрасывали, точно одежду, оказавшуюся неподходящей  к
новым обстоятельствам жизни. А те ученики, что  оставались  в  стенах?..
Они были нисколько не лучше. Хономер слышал собственными  ушами  -  и  к
немалой своей досаде, -  как  они  расспрашивали  старуху  о  правильном
поклонении Богине Любви. Двое или трое (этого Хономер, понятно, сам  уже
не видел, - верные люди донесли) дошли  уже  до  того,  что  отправились
заказывать у  ювелиров  священные  знаки  Богини  -  капельки-самоцветы,
удерживаемые серебряными ладошками.  Какая  уж  тут  школа  воинствующих
жрецов, готовых жизни не щадить ради торжества правого дела?..
   Поэтому он очень обрадовался,  когда  на  смену  Кан-Кендарат  явился
новый Наставник. Хоть и был этот Наставник одним из самых непроходимых и
твердолобых язычников, каких Хономер в  своей  жизни  встречал.  И  даже
тогда не насторожился и не  возроптал  Хономер,  когда  новый  Наставник
воспретил ему  проповедовать  на  уроках.  Кан-киро,  которое  показывал
Волкодав, было поистине великолепно. Более того - в определённой степени
свободно от  излишней  мягкости  и  милосердия,  на  которых  неколебимо
настаивала Кан-Кендарат... Но что толку?! Ученики  кан-киро  по-прежнему
не  торопились  становиться  Учениками  Близнецов.  И  затея  со  школой
совершенно так же не  спешила  осуществляться,  как  если  бы  это  было
противно самой сути искусства Богини Любви...
   И кто сказал, будто всё изменится к лучшему при Наставнике Волке? Тем
более что парень был таким же упёртым приверженцем Богов своего племени,
как и Волкодав...
   А храм Близнецов до сих пор не породил даровитого  воина,  способного
победить нынешнего Наставника.
   Случайно ли?
   Но так оно или не так - легко ли смотреть, как умирает мечта?!
   Лицо у Наставника было, по обыкновению, деревянное. Три года знал его
Волк, но не мог припомнить, чтобы по лицу Волкодава  ему  удалось  сразу
определить, что у того на уме.  Намного  ли  был  Наставник  старше  его
самого? Лет на семь, может, на восемь... Отчего ж иногда Волку  казалось
- самое меньшее вдвое?.. А ведь, наверное, так оно и было, только не тем
счётом, какого обычно придерживаются люди...

***

   Как сказать ему, что мою чашу держала в ладонях Любовь?..
   И Волк, корчась в очередном захвате, способном, как он отлично  знал,
выворотить ему из сочленений сразу три сустава  руки,  извиваясь,  скаля
зубы и помимо воли, помимо ещё теплившейся гордости  лелея  мысль  -  Не
выворотит! Пощадит!.. - нарушил один  из  главнейших  заветов  кан-киро.
"Научаясь движению,  -  гласил  этот  завет,  -  объясняй  другу  телом,
движением тела, а рот держи на замке. Если появилась нужда  в  словах  -
стало быть, ты чего-то очень важного не понимаешь..."
   Ну и пусть я не понимаю, в кромешном отчаянии и упрямстве сказал себе
Волк. Пусть! Пусть даже то, что получилось у меня вчера вечером с чашей,
на самом деле получилось случайно и ни о чём не свидетельствует, как  я,
дурень, готов был вообразить. Пусть предзнаменования во время боя  собак
и даже то, что произошло у  меня  с  Пятнышком,  -  чепуха,  которую  я,
тешась, напридумывал сам себе в утешение. Пусть я плохо владею  кан-киро
и неспособен его языком объяснить Наставнику, что  я  задумал...  Я  всё
равно объясню ему...
   В  это  время  молодой  венн  пытался   совершить   над   Наставником
"благодарность Земле". Не получилось,  конечно.  В  самый  ненужный  миг
дрогнули и согнулись руки, вынесенные над головой.  Согнулись,  утратили
внутреннее  стремление  -  всего-то  чуть-чуть,  совсем  незаметно   для
постороннего глаза... ни один из  других  учеников  не  заметил  бы  его
мгновенной оплошности... но Волкодав, конечно, заметил.  И  не  простил.
Так при малейшей  утрате  сосредоточения  с  остро  отточенного  перышка
стекают чернила и вместо идеально задуманной буквицы расползается, портя
лист, безобразная клякса. Руки Волка  немедленно  утянуло  за  голову  -
точно так, как  приключалось  с  неумехами  новичками,  которым  он  сам
объяснял  этот  приём.  Они,  правда,  не  понимали,  что  вдруг   такое
стряслось, а он понял, но на том разница и  кончалась.  Локти,  плечи  и
спину тотчас пронзила беспощадная боль. Он не взвыл только  потому,  что
отчётливо, опытно знал: стерпим и это,  и  кое-что  ещё  похуже.  Может,
кстати, придётся... Уже падая,  уже  выбрасывая  из-под  себя  ноги,  он
воспользовался тем, что их головы оказались совс