обычно пролегал  путь  клубящегося
чудовища.  Здесь  не было рыбачьих поселений, а в  глубь страны до самых гор
тянулся, как ожог, след множества смерчей,  проходивших этими краями испокон
веку. Путешественники и купцы, ездившие с севера на юг и обратно, не боялись
пересекать Змеев След. Не боялись  проходить мимо и корабельщики. Они просто
поднимали все паруса  и  сажали  людей  на  весла, стараясь  скорее пересечь
опасное место. Змей,  надо отдать ему должное,  был все же существом отчасти
благим: он  всегда  предупреждал о своем появлении, вот  как теперь.  Загодя
убраться  с его  дороги было не трудно. Еще одно благо  - правда,  по мнению
многих,  сомнительное  - состояло в самородном  золоте,  издавна  приносимом
реками Змеева  Следа. Каждый  новый смерч  проходил по  долинам, словно орда
землекопов с  лопатами, неизменно обнажая новые россыпи. Волкодав не видел в
том ничего  удивительного.  У  него дома  тоже все  знали, что  Змей охоч до
богатств  и носит  под  крыльями сокровища.  Иногда  он дарит  их  людям.  И
случается - вместе с погибелью.
     Кондарский  тракт,  на  который  выбрались двое мужчин и  две  женщины,
пролегал  на  почтительном  расстоянии от Змеева Следа. Тем не менее  вскоре
начал накрапывать дождь  и стали  видны синеватые  зарницы, вспыхивавшие над
морем.  Сколько  помнили люди,  ни  разу  еще не  бывало  смерча без грома и
молнии.  Волкодав мог  бы  объяснить, почему. Бог Грозы пристально следил за
Своим  старинным врагом  и гнал его ударами  пламенеющей секиры, не пуская в
светлые небеса...
     Когда начал  накрапывать  дождь,  беглецы  снова углубились  в  лес,  и
мужчины растянули кожаный полог.  Полог  был  просторный: хватит  места всем
четверым. Путники устроились с подветренной стороны не слишком  высокого, но
крутого и обрывистого холма. Песчаный откос  гостеприимно  нависал, не грозя
обвалиться, ибо внутри сплетались корни. Хорошее место.
     Рейтамира шагала  на своих ногах от самой землянки Сигины. Это удивляло
мужчин. Они-то думали, ее, жестоко избитую мужем, придется нести.
     - Как  ты? -  несколько раз  спрашивал  ее  Эврих. И неизменно слышал в
ответ:
     -  Спасибо,  добрый  человек, мне  хорошо...  Когда ставили полог,  она
усердно стаскивала  под  него лежалую  хвою,  еще не  промоченную  дождем. И
забралась под кожаный кров только после того, как там устроилась Сигина.  Но
тут  уж ее силы кончились: молодая женщина не села, а прямо- таки  свалилась
на землю. Обмякла и больше не двигалась.
     Эврих запоздало сообразил, что Рейтамира скорее упала бы и умерла прямо
на ходу, чем решилась произнести хоть одно слово жалобы. Она слишком боялась
показаться кому-то обузой. Аррант припал рядом на колени, поспешно выпростал
из  мешка теплое  меховое  одеяло, стал ее кутать. Рейтамира открыла  глаза,
попыталась что-то сказать...
     - Лежи, лежи, - ласково Шепнул Эврих ей на ухо. И погладил  по  голове,
стараясь ободрить: - Сейчас поедим, потом спать будешь... Все хорошо...
     Она  вдруг  заплакала. Ее намет,  головной  убор  супружества,  остался
валяться на пустоши у деревни. На  том месте, где  чужестранец пытался  кое-
что втолковать ее мужу. Теперь уже - бывшему мужу...
     Волкодав стоял  на макушке холма, прячась от дождя под густой кряжистой
сосной, и  смотрел  в южную сторону.  Мертвенные зарницы полыхали  там почти
беспрерывно,  и  на их  фоне, вращаясь, медленно двигалась гигантская черная
тень. Ветер доносил яростные раскаты  грома и время от времени -  чудовищный
рев. Змей,  давным-давно изгнанный Богом Грозы из  пределов земли,  рвался в
дневной  мир, шарил  хоботом,  нащупывая  дорогу к  Железным горам:  сломать
заповедные крепи, выпустить из  векового заточения  хозяев  смерти и холода,
Темных Богов...
     Венн  пристально  следил  за   вселенской   битвой,  происходившей   на
расстоянии множества  поприщ. Он не позволял себе  даже думать  о  том,  что
получится,  если   Змей  один  раз  за  всю  вечность  надумает  свернуть  с
проторенной дороги  и устремиться прямо к их пологу. Худые мысли притягивают
беду, и Волкодав старательно гнал их прочь. Он не уходил с холма, пока гроза
не докатилась до гор и не уперлась в них, застряв, как всегда прежде бывало.
Где-то там дробились от страшных ударов гранитные скалы, и вниз обрушивались
потоки  битого  камня,  сверкавшие  в  отсветах  молний,  точно  самоцветные
россыпи.  Особенно  сильные  вспышки  порой озаряли  громоздящиеся  облачные
кручи,  и  в них  на мгновение представали то вздыбленные крылатые кони,  то
летучая колесница, то беспощадно занесенная огненная секира...
     Волкодав  вдруг представил  себе: такая же  вот туча...  нет,  куда там
такая  же! эта не справилась бы!.. - гигантская, небывалая со времен Великой
Тьмы гроза накрывает, как горстью, одетые снегами хребты  Самоцветных гор...
и страшные рогатые молнии бьют с высоты  по вершинам... Бьют снова  и снова,
раскалывая ледники, оплавляя черные скалы, выворачивая  наизнанку изъеденное
подземными ходами нутро...
     Серый Пес не  раз и не  два молился об этом, пока сидел на цепи. И если
бы  в  те  времена  его  услыхал  какой-нибудь  Бог  и  согласился  разнести
Самоцветные  горы в  пепел  и  пыль,  но и самому  венну предрек смерть  под
страшным  обвалом,  -  он бы  с радостью согласился.  Согласился бы  умереть
рабом, а значит, и в следующей жизни обречь себя на  неволю. И, погибая  под
глыбами, с  упоением принял бы  смертные  муки. Если б только  ему было дано
почувствовать  в  последние мгновения  жизни,  как  до основания содрогаются
Самоцветные горы... как они рушатся, оплывают в потоках небесного пламени...
проваливаются неизвестно  куда...  навсегда  сползают с  тела земли, которую
оскверняли так долго...
     Девушка сидела  на свернутом меховом плаще, обхватив  руками колени,  и
смотрела вдаль. Ярко светила луна, озаряя  мертвенным серебром горы, ставшие
за  два с половиной года  такими привычными. Днем на лугу  кипела  видимость
жизни:  наливалась соком  трава,  трудились  над  цветами пчелы  и  бабочки,
выходили пастись мало кем пуганные олени. Но вот наступила ночь, и сделалось
видно, что  эта пестрая копошащаяся жизнь мимолетна, как огонек  светляка, а
истинный лик гор неизменен,  вечен и мертв. Замершие под луной хребты дышали
тяжким морозом, и трава была стрелами ломкого  серебра. Пройдет  тысяча лет,
не  останется даже  праха от ярких цветов и промчавшегося по ним олененка, а
горы будут  все  так же вздыматься  к черному,  усеянному холодными звездами
небу, и леденеть под луной, и молчать, равнодушные, всезнающие, одинокие...
     Рядом с  девушкой  шевельнулся  мягкий  белый  сугроб, заискрилась, как
иней,  мохнатая  блестящая  шерсть.  Огромный  кот  сладко  зевнул,  показав
торчавшие в  пасти кинжалы,  и ткнулся  лбом под локоть  хозяйки, еле слышно
мурлыча. Его  звериная  память  не  сохранила  плетеной  корзины,  в которой
горцы-ичендары доставили его  через пропасть, именуемую Препоной, и оставили
там в  подарок  одному  молодому вельможе,  Стражу Северных врат. Кот смутно
помнил лишь очаг  и  ковры,  и человеческий  запах, и ласковые сильные рука,
подносившие соску с молоком. А потом его, уже начавшею  взрослеть, почему-то
снова отнесли в горный лес и хлопнули  по загривку: беги. Откуда  было знать
юному  зверю, что  молодой куне Винитар,  лишившись невесты,  не  счел  себя
вправе владеть  знаком благосклонности ичендаров и  решил выпустить  его  на
волю?.. Кот не понимал,  что такое  воля,  и совсем к  ней  не стремился. Он
хотел есть  вкусную пищу, играть кусочками  меха и спать у огня, от которого
его  зачем- то прогнали. Через два дня, голодный и грязный, он наткнулся  на
человеческий след и бежал по  нему  во всю прыть,  истошно  мяукая, пока  не
догнал свою  нынешнюю хозяйку.  Теперь все было хорошо: его снова любили. Он
бегал где хотел, охотился и уходил далеко в горы, но всегда возвращался.
     "Твоя  невеста  еще  не достигла  возраста  зрелости,  -  передали  его
прежнему хозяину  ичендары. -  Ее следовало оберегать либо отцу, либо  мужу.
Почему вышло так, что  одна лишь  старая нянька, дочь нашего племени, смогла
исполнить свой долг перед  госпожой?  Ты, не сумевший как следует  встретить
драгоценную гостью, даже не заикайся о  ее преждевременном  возвращении. Жди
теперь, когда  ей  исполнится  двадцать  один  год. Тогда  она  сама  примет
решение".
     девушка,   которую  некогда   называли  кнесинкой  Елень,   наследницей
стольного  Талирада,  передвинулась,  прижимаясь  к  теплому боку,  и  стала
смотреть на запад. Там, очень далеко - невообразимо далеко, как это возможно
только  в  горах,  -  полыхали  отсветы  молний.  Гром   не  мог  преодолеть
расстояния,   но   зарницы   все-таки   долетали.   Молчаливые,   пепельные,
невсамделишные. Словно воспоминания, когда-то  яркие, как полуденное солнце,
и невероятно дорогие, но с тех пор успевшие поблекнуть и затуманиться.
     Волкодав  смотрел на далекие ледяные  вершины, призрачно вспыхивавшие в
отсветах  молний,  и  ему  хотелось  спросить   Бога  Грозы  -  как  терпишь
непотребство,  Господь?..  Почему  не  искрошишь  Самоцветных  гор в  мелкие
брызги,  похоронив навсегда?.. Он не  спрашивал. Венны  любили  молиться  во
время грозы, в близком присутствии Бога: вернее услышит. Только гроза бывает
разной.  Хорошо обращаться  с молитвой синим днем,  когда в  небесах  бушует
веселая и светлая свадьба, а гром кажется победным кличем любви. Ныне стояла
черная ночь, и за тучами происходил поединок. А  не годится отвлекать воина,
занятого единоборством с врагом.
     Венн ушел  с макушки холма, убедившись, что Змей вправду повержен  и не
прилетит обижать путников, спящих  под пологом. И когда он  уже спускался по
склону, его вдруг посетила неожиданная мысль. Он вспомнил сказания о Великой
Тьме и о том, как в конце концов была рассеяна тьма. Богу Грозы, закованному
в семьдесят семь цепей и запертому в  ледяную  темницу, помог человек. Самый
первый  Кузнец.  И не  было венна, который не возводил  бы  свой род к этому
Кузнецу.
     Так  может  быть,  и теперь...  Что,  если против  зла Самоцветных  гор
Светлым Богам опять нужна смертная помощь...
     Гроза уже утихала, успокаивалась вдали. Но в этот миг вспорола небесную
твердь едва ли не самая последняя  молния и  полыхнула так, что  ночь  стала
светлей дня. Волкодав успел увидеть  каждую иголку пушистой  сосновой ветки,
которую   отводил   рукой   от  лица.  Разглядел  даже   крохотного  паучка,
прятавшегося между иголками. А спустя время докатился громовый  раскат такой
мощи, что Волкодав, ожидавший его, вздрогнул вместе со  всем  мирозданием. И
понял,  что  Бог  Грозы, которого он не смел побеспокоить молитвой, все-таки
услышал его. И ответил.
     Эврих нес  стражу: таращил глаза  в мокрые потемки, с  трудом сдерживая
зевоту. Зная ученого, Волкодав  ожидал, чтобы тот сразу принялся обсуждать с
ним необыкновенную последнюю молнию. Аррант, однако, молчал.
     Женщины  мирно  посапывали  под пологом, прижавшись друг к  дружке ради
тепла. Венн  поискал взглядом  Мыша. Зверек,  по давней привычке, висел вниз
головой  на деревянной распорке. И тоже спал, закутавшись в крылья. Никто на
небесное знамение внимания не обратил.
     - Ложись, - сказал арранту Волкодав. - Я постерегу.
     А про себя подумал: уж не была ли та молния послана мне одному?..
     Эврих забрался  глубже под полог, хотел  было устроиться  подле спавшей
крепким  сном  Рейтамиры,  но  смутился,  вновь вылез  обратно, переполз  на
четвереньках и  лег  около  Сигины,  спиной  к женщине. Волкодав с  усмешкой
наблюдал за его возней. Самому  венну спать почему-то не хотелось совсем. Он
уже чувствовал,  что этой ночью с ним  опять произойдет то, чего  ни разу не
было за два  года в  Беловодье. Необъяснимым образом обострятся все чувства,
потом как  бы раздвоится сознание... И он, оставаясь сидеть на прежнем месте
и не теряя зоркой бдительности, положенной караульщику, в  то же самое время
увидит себя большим серым псом  и побежит куда-то через поле и лес... станет
совершать поступки, кажущиеся не менее жизненными, чем  те, что  творила его
человеческая половина...
     Когда это случилось  и проснувшийся зверь затрусил по обочине большака,
та часть  Волкодава,  что осталась  у полога, посмотрела  в темноте на  свои
руки.  Венн  предполагал  и боялся,  как  бы  однажды не обнаружить  на  них
начавшую пробиваться шерсть. До сих пор Боги миловали его.
     Под утро его слуха снова  достиг низкий, зловещий,  рокочущий  рев.  Но
совсем  не  такой, как тот, что сопровождал  пришествие  Змея. Это,  ворочая
валуны  и   швыряя,  как  лучины,  выдранные  с  корнем  деревья,  грохотала
утратившая разум река...
     Когда  развиднелось, беглецы  продолжили путь. Над мокрой землей висело
неприютное  серое  небо,  но  дождь больше  не шел. Грохот,  доносившийся со
стороны реки, с наступлением дня сделался заметно тише. Большая  часть воды,
вознесенной в горы  смерчем,  успела  прокатиться вниз,  перелопатив русло и
забив  грязью  луговую  траву.  Теперь  водяной вал,  наверное,  достиг  уже
лукоморья,  и  стража,  стоявшая  на  кондарском  забрале,  не  без  трепета
наблюдала,   как   в   желтовато-зеленое  море,   взбаламученное   вчерашним
прохождением Змея, рвется бурая бушующая струя...
     - Куда  торопишься?  - удивился Эврих, наблюдая,  как  Волкодав  спешно
сворачивает  полог  и увязывает его, чтобы нести  за  спиной. - Вряд ли  кто
теперь за нами погонится...
     Венн  ответил не сразу.  То есть сперва он вообще собирался промолчать.
Хоть  и знал, что  любви  к  нему от этого у Эвриха  не  прибавится.  Но что
прикажете  делать,  если  Боги  забыли  снабдить его красноречием?..  Он  не
надеялся объяснить ученому грамотею даже доли происшедшего ночью. И особенно
то,  что в этот раз  его песья  половина что-то не  спешила обратно, оставив
человеческую   часть  сознания  сиротой.   На  родине   Эвриха  не  почитали
предков-зверей. Аррант  не поверит.  Да еще посмеется,  заявит  что-  нибудь
насчет  варварских суеверий.  Это не  Тилорн.  От  Эвриха, только зазевайся,
иголки в бок дождешься сейчас же...
     Почти решившись ничего не  говорить, Волкодав перехватил взгляд Сигины,
державшей в  руках котелок.  Взгляд  был спокойным и глубоким, как небо. Ее,
кажется, не удивляла его  странная спешка.  Сумасшедшая просто знала  что-то
очень главное и про Волкодава, и про весь остальной мир. Венн нашел  глазами
Рейтамиру. Молодая женщина тоже смотрела на него, но, заметив взгляд, тотчас
потупилась.  Волкодав посмотрел  на Сигину  еще раз  и впервые  подумал, что
Эвриха тоже, наверное, обижала его привычка отмалчиваться. И он проворчал:
     - Там, на реке... Мало ли, вдруг кто в разлив угодил...
     Грязь по обочинам большака уже загустела, и Волкодав почти сразу увидел
то,  чего ждал с надеждой и одновременно - со странной  боязнью. В подсохшей
глине  темнел  глубоко  вдавленный след большой лапы.  Боязнь боязнью,  а не
окажись его  здесь,  венн испытал  бы немалое разочарование,  убеждаясь, что
двойник-Пес существовал только в  его воображении. Но след не мерещился ему,
он  просто БЫЛ. И  Волкодав, глядя  на  него,  испытывал то  особое чувство,
которое  возникает,  когда  видишь  на земле свои собственные следы. Частицу
себя.  Венн  вздохнул, Расставаться с  человеческим обликом - если, конечно,
именно в этом состояла его судьба - ему не слишком хотелось.
     Впрочем, недосуг  было разбираться  в собственных ощущениях  и о чем-то
гадать. След был настоящий. Значит, то, что совершал ночью его двойник, тоже
не было сном.
     Тонкий,  отчаянный  крик  в темноте,  заглушаемый неистовым гулом реки.
Мальчишеские руки с сорванными ногтями, скользящие по мокрому боку щербатого
валуна. Темноволосая голова, то возникающая среди пены, то вновь пропадающая
из  виду...  Лошадь,  уносимая   гремящими   бурунами...  мгновенные  искры,
высеченные из камня  судорожным ударом  подковы... И снова  -  слабый  крик,
долетевший издалека...
     Плывущий пес. Двухвершковые  клыки,  сомкнувшиеся на  воротнике вышитой
курточки. Ослабевшие  руки силятся обхватить мокрую косматую шею,  цепляются
за кожаный  ошейник. Мощные  лапы  упираются в камни, пес пытается  вытащить
человека,  но того  не пускает  придавившая тяжесть. Бешеный поток  неистово
хлещет обоих, порываясь опрокинуть, захлестнуть, утопить. Пес глухо рычит от
бессильной ярости и держит, держит...
     Будь Волкодав один, он бы помчался бегом. Он был не один.  Спасибо и на
том, что с него больше  не спрашивали объяснений, не добивались, куда это он
так уверенно спешит через сосновую рощу. Потом впереди открылась река.
     В этом  месте  Ренна разливалась в ширину на целых  два  перестрела.  В
обычные дни вода здесь совсем пряталась в залежах гальки,  и даже теперь над
поверхностью  всклокоченного  потока  выглядывали  подсохшие  островки. Вода
больше  не  ворочала неподъемных  камней.  Вполне  можно было перебраться на
другой берег, прыгая по лысым макушкам.
     На одном  островке лежало несколько валунов. И между ними стояла, глядя
на людей, большая собака.
     При виде этой собаки у венна сердце стукнуло невпопад, он даже забыл на
мгновение, для чего явился сюда. Но потом пес повернулся - и поскакал к тому
берегу, легко перелетая клокочущие  протоки. Волкодав не стал  провожать его
взглядом. Он  смотрел  себе  под ноги. Пес удалялся, и  он  чувствовал,  как
постепенно отпускает что-то внутри.
     Он так и не понял, видели ли его спутники то же, что и он сам.
     Мыш вдруг закричал,  снялся с его  плеча и черной стрелой метнулся  над
руслом реки.
     - Смотрите! - крикнул Эврих, указывая вытянутой рукой. Венн всмотрелся,
и  его   обожгло  стыдом.   Вот  что   бывает,  если  не  вовремя   утратить
сосредоточение.  Возле  одного из  валунов, в  углублении,  прорытом потоком
воды,   лежал   человек.   Насколько   можно   было  разглядеть   издали   -
мальчишка-подросток. Мутная вода  и наносы гальки  с песком позволяли видеть
только темноволосую голову, плечи, обтянутые стеганой курточкой, и безвольно
раскинутые  руки.  Песку все  равно,  что  заносить: живое теплое  тело  или
догнивающую корягу...
     Четверо  путешественников  разом  устремились  вперед.  Перед  какой-то
протокой женщины, конечно, застряли:
     перепрыгнуть  бушующую стремнину шириной  в полтора  человеческих роста
было им не по силам. Двое мужчин, не задумываясь, с разбегу перелетели ее.
     Мальчик был не  в  себе. Услышав скрип гальки и  близкие  голоса, он не
повернул головы, не открыл глаз.
     - Песик... -  выговорил он по-нарлакски,  когда Волкодав склонился  над
ним,  сдвинул с  детского  лица  мокрые  волосы  и  погладил  запавшую щеку,
расчерченную глубокими ссадинами. - Песик... не уходи...
     -  Держись,  малыш,  мы  с тобой,  - опустился рядом  на колени молодой
аррант.  Торопливо сбросив наземь  заплечный  мешок, он  раздернул  завязки.
Где-то там у  него сохранялась небьющаяся  стеклянная фляга с крепким вином.
Поспешно  достав ее,  он зубами вынул затычку,  приподнял мальчику голову  и
поднес  к его губам  гладкое  прозрачное горлышко:  - Пей!  Отхлебни, малыш,
полегчает...
     Тот попробовал глотнуть, поперхнулся и судорожно закашлял. Потом открыл
глаза. Глаза  были  голубыми,  как  утреннее небо. Вьющиеся  темные  волосы,
нежная  смуглая  кожа,  да  еще эти  глаза... Нарлакский  народ был •издавна
знаменит  мужской  красотой.  Вот,  значит,  из  каких  мальчиков  вырастали
знаменитые красавцы, слава страны.
     Волкодав полными горстями отбрасывал мокрую гальку, осторожно откапывая
заваленные ноги. Ему  очень не нравилось,  как лежал многопудовый валун.  Ко
всему прочему он заметил  на шершавой поверхности наполовину смытые кровавые
полосы и разглядел  ободранные  пальцы  мальчишки:  ночью  тот  изо всех сил
цеплялся за  камень, пытаясь  припо