ра  его  предков  отправляла
душу злого человека на отмели Холодной реки, бродить по колено  в  воде,
среди острых, как ножи, обломков камня и льда... Хономер тащился вперёд,
хромая на израненных, подламывающихся ногах, и в его мыслях  царила  уже
полная неразбериха. Если он действительно умер, то где же Праведный Суд,
почему не было взвешивания его дел, добрых и дурных? Или всё состоялось,
но он в помрачении ухитрился забыть? Или это  было  частью  его  кары  -
непонимание, что же на самом деле произошло?..
   Сумерки ещё не налились ночной чернотой, когда ему  попался  нависший
валун, показавшийся подходящим  для  ночлега.  Под  одним  его  краем  в
галечной осыпи образовалось нечто вроде пещерки, не очень  глубокой,  но
скрюченному человеческому телу  поместиться  как  раз.  Забившись  туда,
Хономер бережно распределил кругом тела навоз, поджал  ноги  и  обхватил
себя руками, сворачиваясь в клубок. Опустил  голову  на  колени,  плотно
притиснутые к груди, - и мгновенно уснул.
   Ему  не  досталось  исцеляющего,  спокойного  сна.  Он  увидел   себя
каторжником в Самоцветных горах, избитым и грязным, прикованным  в  углу
мрачного ледяного забоя.  Его,  не  давая  выпрямиться,  крепко  держала
короткая цепь, и не просто  держала,  -  гораздо  хуже,  она  постепенно
натягивалась,  притискивая  его  за  ошейник  к  щербатому  полу,  грозя
переломить хребет. А кто-то невидимый  ещё  и  смеялся,  забавляясь  его
отчаянием.  Очень  странный  был  это   смех,   шуршащий   и   рокочущий
одновременно...
   Хономер вздрогнул и рванулся, просыпаясь.
   К его полному и окончательному ужасу, сон и не подумал  рассеиваться.
Приснившееся властно вторгалось в явь, весомо заявляя  о  себе  страшной
тяжестью, вдавившей его в неудобное, бугристое ложе. Рокот  и  шуршание,
истолкованные им как издевательский смех,  были  звуком  мелких  камней,
вытекавших из-под большой глыбы,  где  он  нашёл  себе  приют,  и  приют
оборачивался ловушкой. Валун оседал, грозя придавить ничтожную  в  своей
хрупкости человеческую козявку...
   Хономер издал животный вопль  ужаса  и  забился  в  темноте,  пытаясь
ползти.
   Тут обнаружилось, что его сознание проснулось гораздо  быстрей  тела.
Тело,  предельно  измордованное  болью  и  холодом,  просто   отказалось
спасаться ещё от новой напасти. На бешеные приказы рассудка оно отвечало
лишь слабым трепетом мышц.  На  мгновение  жреца  даже  посетила  мысль,
глубоко кощунственная в глазах почти любой веры: а что, если  прекратить
бессмысленную  борьбу?  Дать   безымянному   камню   довершить   начатое
враждебными духами Алайдора двое суток назад?..
   Тяга к жизни всё-таки оказалась сильней. Ноги совсем не  повиновались
Хономеру, да и не мог он, зажатый под валуном, их уже  распрямить...  но
руки сумели сделать усилие, и жрец, обрывая ногти, всё-таки уцепился  за
что-то  и  бесформенным  комом  выкатился  из-под  опускавшейся   глыбы.
Выкатился, плача, задыхаясь, хрипя и толком не веря, что спасся.  Только
надолго ли, вот что интересно было бы знать?..
   Глыба позади него глухо вздохнула - ни дать ни взять разочарованно  -
и, сопровождаемая шлейфом камней помельче, отправилась в недальний  путь
по склону отрога. Скоро содрогания и шум затихли внизу,  и  опять  стало
тихо.
   Был самый тёмный час перед  рассветом,  когда  холод  и  зло,  словно
чувствуя близкое завершение своей власти, стремятся причинить как  можно
больше беды. Хономер ощутил, как горячими каплями текут по щекам  слёзы.
Только  они  и  свидетельствовали,  что  в  его  теле  ещё   сберегалось
сколько-то жизненного тепла. Жрец пополз, как раненое животное,  кое-как
подтягивая и подставляя под себя бездействующие колени. А потом он начал
молиться. Молча и совсем не так, как  во  времена,  когда  его  называли
Избранным Учеником, предводителем тин-виленского священства. "Боги  моих
отцов, вечно хранящие народ Островов!.. - взывала его страждущая душа. -
И вы, Прославленные в трёх мирах, Которым я поклялся служить. И ещё  вы,
иные Поборники Света, чьи имена радостны на устах ваших земных чад...  В
чём мой грех перед вами?  Где  заплутал  я  на  духовном  пути?  Укажите
дорогу..."
   Небо  промолчало.  Каменистая  земля  под  ладонями   и   утратившими
чувствительность коленями была  холодной,  жёсткой  и  мокрой.  А  потом
впереди вспыхнул огонёк. Крохотный, далёкий-далёкий. Хономер даже принял
его сперва за звезду, равнодушно проглянувшую  у  горизонта,  но  огонёк
жил.
   Он двигался так, словно  нёсшая  его  была  невысокого  роста  и  шла
неспешной походкой, весьма мало заботясь, поспеет ли за нею измочаленный
Хономер.
   Жрец тихо завыл. И пополз, обдирая колени, вернее, почти  побежал  на
четвереньках туда, куда звал огонёк, всего более страшась, что  потеряет
его.

   Это было давно,
   Да запомнилось людям навек.
   Жил в деревне лесной
   Старый дед с бородою как снег.
   Кособочился тын
   Пустоватого дома вокруг:
   Рано умерли сын
   И невестка, но радовал внук.
   Для него и трудил
   Себя дед, на печи не лежал,
   На охоту ходил
   И хорошую лайку держал.
   Внук любил наблюдать,
   Как возились щенки во дворе:
   Чисто рыжие - в мать
   И в породу её матерей.
   Но однажды, когда
   По-весеннему капало с крыш,
   Вот ещё ерунда! -
   Родился чёрно-пегий малыш.
   "Знать, породе конец! -
   Молвил дед. - Утоплю поутру..."
   Тут взмолился малец:
   "Я себе его, дед, заберу!
   Пусть побудет пока,
   Пусть со всеми сосёт молоко..."
   Но пронять старика
   Оказалось не так-то легко.
   Вот рассвет заалел...
   Снились внуку охота и лес,
   Дед ушанку надел
   И в тяжёлые валенки влез.
   Снился внуку привал
   И пятнистая шёрстка дружка...
   Дед за шиворот взял
   И в котомку упрятал щенка.
   "Ишь, собрался куда!
   Это с пегим-то, слыхана речь!
   Что щенок? Ерунда!
   Наше дело - породу беречь.
   Ну, поплачет чуток,
   А назавтра забудет о чём..."
   ...И скулящий мешок
   Канул в воду, покинув плечо...
   "Вот и ладно..." Хотел
   Возвращаться он в избу свою,
   Тут внучок подоспел -
   И с разбега - бултых в полынью!
   "Что ты делаешь, дед!
   Я же с ним на охоту хотел..."
   Внук двенадцати лет
   Удался не по возрасту смел.
   Только ахнул старик...
   Не успел даже прянуть вперёд,
   А течение вмиг
   Утянуло мальчонку под лёд.
   Разбежались круги
   В равнодушной холодной воде...
   Вот такие торги
   И такая цена ерунде.
   Без хозяина двор,
   Догнивает обрушенный кров...
   ...А в деревне с тех пор
   Никогда не топили щенков.

3. Родня по отцу

   Падение казалось ему бесконечным. Они словно зависли в полёте  сквозь
темноту и тишину таинственного Понора, в безмолвном средоточии  небытия,
вне времени и пространства. Волкодав даже  подумал  о  том,  что  именно
такова, наверное, смерть, - в то мгновение своей  власти,  пока  ещё  не
открыла глаза высвобожденная душа... Только слишком  уж  долго  тянулось
это мгновение, да и вряд ли он смог бы в смерти что-то осознавать. А  он
осознавал, и притом даже больше, чем ему бы хотелось. Он всё ждал, чтобы
они достигли границы, где,  словно  проглоченные,  гасли  все  факелы  и
необъяснимо обрывались  верёвки.  Может,  и  их  там,  как  те  верёвки,
размочалит, скрутит, порвёт?.. Однако границы всё не было. Хуже того, не
было и ощущения падения в глубину. Даже воздух,  казалось,  не  двигался
мимо, не свистел в ушах, не бил снизу упругими струями ветра. Они не  то
падали, не то возносились. От  этого  было  ещё  страшней  и  мучительно
хотелось неизвестно зачем прикрыть  локтем  лицо.  Так  помимо  рассудка
делает человек, на которого валится неловко  подрубленная  лесина.  Венн
обязательно  поддался  бы  природному  побуждению,  но  это  значило  бы
расцепить  руки,  крепко  обнимавшие  Винитара  и   Шамаргана,   и   он,
пересиливая себя, просто ждал. Может, чудо  Понора  было  лишь  сказкой,
придуманной в утешение уходившим, а необыкновенный полёт -  шуточкой  из
тех, на которые так гораздо меркнущее сознание?  Что  же  ТАМ,  наконец?
Самые что ни есть вещественные и жестокие камни, или лёд, или вода?..
   Оказалось - вода. Но ничего похожего на ту гладь, которую  с  плеском
разбивает сброшенное в колодец ведро... или, к примеру, три человеческих
тела. Эта вода, да будет  позволено  так  сказать,  -  разразилась!  Она
возникла одновременно со всех сторон,  сверху  и  снизу,  и  притом  так
неожиданно,   словно   падавшие   тела   не   пробили   поверхность,   а
материализовались непосредственно на глубине.
   Глубина, кстати, оказалась порядочная. Уши, вроде бы нечувствительные
после сокрушительного грохота  обвала  в  тоннеле,  самым  немилосердным
образом заложило. Но теперь, по крайней мере, кругом  была  не  какая-то
запредельная тьма, а обычная вода из мира вещей,  и  Волкодав  замолотил
ногами, радуясь вернувшемуся чувству верха и низа. Не  помешало  бы  ещё
хоть немножко света, а всего лучше - солнца наверху, чтобы знать, далеко
ли воздух, которого никто из них не успел запасти в лёгких. Но это  было
бы уже просто до неприличия хорошо, и потом, если им суждено выплыть, то
они выплывут и в темноте.....Тем более  что  вода  оказалась  пресная  и
тёплая. Не такая, конечно, как  в  ласковом  веннском  озере  в  хороший
летний денёк,  но  уж  после  ледниковой  речушки,  журчавшей  в  стылых
глубинах, - как раз. В этой воде можно было жить. И уж  величайший  стыд
был бы в ней потонуть...
   Что нагрело  здесь  воду?  Скрытый  жар  недр,  не  дававший  зимнему
великану  окончательно  утвердиться  на  острове  Закатных  Вершин?  Или
бегство от человекоядцев занесло  троих  путешественников  уже  в  такие
пределы, где законы привычного мира не имели никакой власти?
   Скоро узнаем...
   Больше всего Волкодав опасался, что вот сейчас они стукнутся головами
в подводный каменный потолок - и неминуемо задохнутся под ним.
   Благодарение всем Богам, этого не произошло.  Вот  перестало  терзать
уши давление, и последнее яростное усилие вынесло  на  поверхность  всех
одновременно. Воздух, сколько воздуха,  чистого,  живительно  свежего!..
Волкодав сразу перевернулся  в  воде  и  выпустил  из-под  куртки  Мыша.
Шустрый зверёк за время  падения  сквозь  Понор  успел  юркнуть  ему  за
пазуху, отлично зная, где самое надёжное укрывище ото всех бед.  К  тому
же они с Волкодавом не впервые оказывались в воде, и сообразительный Мыш
привык  доверять  воздушному  пузырю,  неизменно  задерживавшемуся   под
плотной  кожаной  курткой.  Этот  пузырь  и  теперь   его   не   подвёл.
Основательно вымокший, но невредимый, Мыш перебрался на голову хозяину и
стал усердно отряхиваться. Потом бодро взлетел.
   - Все живы?.. - вслух спросил Волкодав.  Услышал  собственный  вконец
осипший голос и с радостью понял, что временная глухота прекратилась.
   - Живы, - отозвался кунс Винитар.
   - Ох, - закашлялся Шамарган. - Любопытство - худший из пороков, это я
точно вам говорю... И что мне, действительно, не сиделось на корабле?..
   - Кто смирно сидит там,  где  ему  велели  сидеть,  живёт  дольше,  -
усмехнулся Волкодав.
   - И помирает со скуки, - не остался в долгу лицедей.
   Волкодав фыркнул и впервые подумал о том, что без Шамаргана, пожалуй,
вправду было бы скучновато. Правда, и дни  свои  окончить  от  его  руки
вполне было можно. Что он сам не так давно едва и  не  проделал.  Причём
очень даже успешно. И тем не менее присутствие  ядовитого  и  языкастого
парня некоторым образом радовало. Что они с Винитаром  без  него  делали
бы, два молчуна?..
   Ибо Волкодав уже понял:  поход  на  остров  за  Божьим  Судом  грозил
обернуться весьма нешуточным путешествием. Было ещё не вполне ясно, куда
всё-таки их вынесло из Понора, но в любом случае это местечко не имело к
острову  Закатных  Вершин,  убитому  ледяным  великаном,  ни   малейшего
отношения.  Ветер,  обдававший  лицо,  вбирать  в   грудь   было   сущее
наслаждение ещё и потому, что он  дышал  хвоей,  листьями  и  травой,  -
Волкодав только тут как следует понял, до какой степени  стосковался  по
этим запахам за время плавания по морю. И, если чутьё ещё не начало  его
подводить,  к  этим  благодатным  запахам  отчётливо  примешивался   дух
дровяного дыма. А стало быть, человеческого  жилья.  Нет,  Волкодав  был
по-прежнему весьма далёк от того, чтобы радоваться незнакомому человеку,
жителю незнакомого места, просто оттого, что он человек. Это было глупое
доверие, на его веку не однажды обманутое. Но кроме упоительных  запахов
ветер донёс ему ещё кое-что. Звук.
   Еле слышный в отдалении звук собачьего лая...
   Вот это было уже действительно хорошо. Вот это был истинный родич.  И
природный  союзник.  Волкодав  без   дальнейших   размышлений   принялся
потихоньку загребать руками, направляясь в ту сторону.
   - Звёзды, - вдруг сказал Винитар.
   Венн вскинул голову.  Ну  конечно.  Каждый  волей-неволей  тянется  к
привычному и родному. Для него родным был пёсий брёх и  запахи  леса.  А
куда перво-наперво обратится морской сегван, привыкший находить путь  по
расположению небесных светил? Понятно, к звёздам. Тем паче  что  облака,
висевшие над островом Закатных  Вершин,  остались  там  же,  где  и  сам
остров. Ночное небо над  озером  было  ясным  и  переливалось  мириадами
огоньков...
   - Ох, волосатая пе... - выдохнул  Шамарган.  И  замолк,  не  докончив
ругательство, наверняка святотатственное и непристойное.
   Волкодав не  сказал  ничего,  но,  глядя  вверх,  испытал  жутковатое
изумление, почти такое же, как то, что очень  далеко  от  него  довелось
пережить Избранному Ученику Хономеру. Задрав голову, всматривался  он  в
прозрачную вышину, искал знакомые рисунки созвездий... и не  находил  ни
единого!
   Он не припоминал подобного даже по Беловодью. Там  звёзды  оставались
привычными...
   - Мы в стране Велимор, - сказал молодой кунс.

***

   Велимор не Велимор, да хоть вовсе иная  Вселенная,  -  есть  вода,  в
которую ты угодил, есть впереди берег, есть  руки-ноги,  значит,  плыви!
Думать о том, как именно всё случилось и чем  может  кончиться,  станешь
позже. Когда выберешься на сушу и выжмешь хорошенько портки...
   Так рассудил про себя венн и был, конечно, прав.
   Глаза его спутников понемногу привыкли к скупому звёздному свету,  но
по озеру ходила раскачанная ветром волна, и они всё время перекликались,
чтобы не потеряться. Они не были между собой  большими  друзьями,  а  уж
Шамаргану ни Волкодав, ни Винитар ни в малейшей степени не доверяли.  Но
даже заяц и волк  вместе  спасаются  во  время  лесного  пожара,  и  это
подтвердит всякий, выросший в чащах.
   Собака между тем продолжала подавать голос, а спустя некоторое  время
на берегу затеплился огонёк. Он был очень далёким, но плыть удивительным
образом  сразу  сделалось  веселее.  Хотя  знать,  кого  им   предстояло
встретить на берегу, было по-прежнему неоткуда.
   Потом огонёк, а с ним и звук  собачьего  лая,  стал  приближаться,  и
вовсе не благодаря усилиям плывших.
   - Лодка, - первым определил Винитар. Подумал и добавил:
   - Парусная.
   - И, конечно, в ней опять твои родственники, - хмыкнул Шамарган. - По
отцу...
   Плавал он на удивление хорошо, да и подбитая нога в воде его явно  не
беспокоила.
   Волкодав, оказавшийся рядом, без лишних  слов  опустил  руку  ему  на
затылок и притопил.
   - Помолчи, - посоветовал  он,  когда  Шамарган  вынырнул  и  принялся
возмущённо отплёвываться. - В третий раз ведь не пожалею.
   Хотел  было  добавить,  что  у  самого  Шамаргана,  должно  быть,   в
родственниках числились змеи и скорпионы, но удержался.
   Про себя же отметил, что Винитар  никак  не  ответил  на  дерзость  и
вообще разговаривал словно бы через силу. Это  мог  быть  весьма  дурной
знак, и на всякий случай Волкодав стал держаться  к  кунсу  поближе.  И,
действительно, вскоре  он  заметил,  что  Винитар  начал  двигаться  всё
медленнее и отставать. Он не просил помощи, но Волкодав вспомнил камень,
угодивший в спину сегвану, и про себя удивился, как долго тому удавалось
держаться со всеми наравне. Видно, правду говорят люди, будто  никто  не
сравнится с аррантом в искусстве болтать  языком,  с  шо-ситайнцем  -  в
науке ездить на лошади, а с сегваном - в умении плавать. Веннское  племя
эта поговорка самым несправедливым образом  обошла  стороной.  Про  себя
Волкодав полагал, что его народ тоже  очень  многое  умел  делать  лучше
других, например плести  из  берёсты,  но  сейчас  некогда  было  о  том
размышлять. Волкодав подплыл к кунсу и молча застегнул  на  нём  кожаные
лямки мешка, пребывавшего доселе за плечами у  него  самого.  Мешок  был
жестоко издырявлен пращными камнями, однако в нём лежали карты и  книги,
непроницаемо упакованные от влаги, и, судя по  тому,  как  легко  плавал
мешок, рыбья кожа внутренних сумок держалась очень неплохо.
   Винитар всё вытерпел безропотно и только потом, когда Волкодав  сунул
ему в ладонь край своей куртки и велел крепче держать, негромко спросил:
   - Зачем ты это делаешь, венн?
   Ответ Волкодава воистину посрамил бы записного насмешника Шамаргана.
   - А затем, - сказал он, -  что  там,  в  лодке,  небось  впрямь  твои
родственники. Кто с ними договариваться будет, если потонешь?
   Винитар  хмыкнул.  Волкодав,  кажется,  первый  раз  слышал,  как  он
смеётся. Если это можно было назвать смехом.

***

   Вот  лодка  приблизилась,  и  с  неё  прозвучал  мальчишеский  голос,
срывающийся от волнения и восторга:
   - Держитесь, братья сегваны! Держитесь, я уже здесь!
   Лодка проворно описала полукруг, уронила парус, легла в дрейф,  и  за
борт полетела толстая верёвка, связанная  крепкими  петлями  -  как  раз
ухватиться  ослабшему  в  воде  человеку.  На  свободном  конце  её  был
прикреплён большой надутый пузырь, чтобы снасть не тонула.
   Лодка была крепким и вместительным судёнышком,  выстроенным  по  всей
премудрости Островов. Такие не боятся волны, зато с парусом  и  на  руле
может управляться всего один человек.  На  носу  ярко  горел  стеклянный
фонарь с хорошей масляной лампой внутри, а подле фонаря  стояла  собака.
Она  принюхивалась  и  переступала  лапами,  повизгивая  и  взлаивая  от
усердия,  -  некрупная,  красивая  чёрно-белая  лайка,   сука,   недавно
откормившая сосунков.
   - Держитесь, братья сегваны! - повторил  с  лодки  подросток.  Бросив
руль, он поспешил к борту, чтобы  помочь  усталым  пловцам.  Но  первым,
подтянувшись из  воды,  внутрь  перевалился  Шамарган.  Мокрый  и  тощий
лицедей, в пёстрой одежде, какой на Островах не носили, и с  пегими,  не
единожды перекрашенными волосами уж  никак  не  походил  на  правильного
сегвана. При виде  столь  странного  явления  мальчик  даже  замешкался.
Следом через борт перебрался выпихнутый Волкодавом кунс Винитар, и, хоть
уж он-то был  всем  сегванам  сегван,  недоумение  и  тревога  их  юного
спасителя, казалось, лишь возросли. Влезая последним в  лодку,  Волкодав
под его почти испуганным взглядом невольно подумал,  что  принадлежность
подобранных к племени Островов была, кажется, делом даже не главным.
   Трое, которых он отправился спасать посреди  ночи,  неизвестно  каким
чутьём уловив их появление в озере, были  настолько  не  теми,  кого  он
ожидал увидеть в воде, что, верно, большего  изумления  не  снискали  бы
даже чёрные мономатанцы, негаданно всплывшие из глубины. Как говорили на
родине Волкодава, - если в точности уверен, что кот в мешке белый, равно
удивишься и серому, и рыжему, и полосатому. Мальчишка даже спросил:
   - Нет ли с вами ещё кого, братья, кому я мог бы помочь?..
   - Нет, - ответил за всех Винитар.
   А Шамарган оглянулся на чёрные волны, шлёпавшие о  лодочный  борт,  и
добавил:
   - Надеемся...
   Волкодав и Винитар невольно покосились туда же. Вот уж чего им теперь
только не хватало, так это хищных дикарей, сброшенных сотрясением льда в
тот же Понор. Правда, подросток на них самих начинал с