в его руках щ„лкнул,  небрежно
снимая муху с крупа одного из коней.  - Небось думаешь, это обычное держидерево
или ракита?  Приосмотрись как следует к его листьям, малец. Этот кустик - самый
настоящий дуб, вот как!
     - Дуб?..
     - Да. Это оттого, что здесь сухо и холодно и вс„ время дуют сильные ветры.
     Каттай сказал:
     - В  городе,  где  я  вырос,  есть умельцы,  которые выращивают карликовые
деревца.  Эти мастера обладают особым искусством, и деревца очень дорого стоят.
- Подумал и добавил: - Больше стоят, чем я. Возница расхохотался:
     - А на острове,  где вырос я,  самые высокие деревья доставали мне лишь до
колена,  а большинство было ещ„ меньше.  Вот так прожив„шь жизнь и потом только
пойм„шь, как надо было обогащаться!..
     Погода стояла в  самом деле нежаркая,  и  Каттай поймал себя на  том,  что
прячется от  ветра за  свисающим пологом.  Потом он  заметил небольшую пещерку,
словно выгрызенную кем-то в  песчаном склоне холма.  Сердце сразу заколотилось:
вот они, знаменитые каменоломни!.. Он отважился спросить:
     - Это  уже  рудники?..  На  сей  раз  возчик  не  стал  смеяться  над  его
наивностью, лишь покачал головой:
     - Когда мы к ним подъедем, малыш, ты их сразу узнаешь,
     Перед самым заходом солнца Тарким вывел караван к  берегу речушки и  велел
останавливаться на  ночлег.  Каттай  натянул  сапожки  и  попробовал  осторожно
пройтись,  и  у  него получилось.  Он  помог Харгеллу таскать воду для костра и
собрал в  кустах сухих веток на растопку.  "Всегда будь полезен своему господин
ну, - говорила мать. - Не сиди без дела, это грешно!"
     Несколько раз он проходил мимо клетки;  с  мальчишками из "дикого племени,
рекомого веннами".  Каттаю хотелось заговорить с ними, но он не отваживался. Да
и как с ними заговоришь?..  Чего доброго,  ещ„ зарычат или залают в ответ. Сами
они  большей частью  сидели  тихо,  лишь  изредка перебрасываясь словом-другим.
Каттай внимательно и с любопытством вслушивался в их речь.  И наш„л,  что она в
самом деле была ни на что не похожа. А уж он в родном Гарната-кате каких только
купцов не видал!..
     В  конце концов столковаться с  новоприобрет„нными сумел не кто иной,  как
Харгелл.  И,  если подумать,  ничего удивительного в том не было.  Надсмотрщику
приходится иметь дело с рабами из самых разных народов,  и грош ему цена,  если
он не сумеет объяснить каждому, что от него требуется!
     Когда начали раздавать кашу,  Харгелл подош„л к клетке и стал обращаться к
мальчишкам поочер„дно на всех наречиях, которые знал, начиная со своего родного
нарлакского.  И  скоро приш„л к  выводу,  что народ веннов обитал действительно
где-то  далеко и  притом в  отчаянном захолустье,  там,  где не имели понятия о
языках великих торговых держав.  Харгелл был  уже  готов махнуть на  свою затею
рукой,  потом вспомнил, что продавшие рабов вроде бы упоминали северные края, и
решил наудачу испытать сегванскую речь.  Хотя на сегванов -  что береговых, что
островных - юные невольники были похожи меньше всего...
     И вот тут ему неожиданно повезло.  При первых же словах на лице напряж„нно
слушавшего Волчонка отразилось искреннее облегчение.
     - Я  понимаю тебя,  -  сказал он Харгеллу.  Выговор был довольно неуклюжим
(как, впрочем, и у самого надсмотрщика), но вполне членораздельным.
     - Ты забыл добавить "господин",  -  наставительно поправил Харгелл.  Жизнь
научила его:  в  таких вещах раба следовало вразумлять без промедления.  И  без
поблажек.
     - Я... недавно, - медленно ответил Волчонок. - Я ещ„ не привык...
     - Господин!
     - Г-господин...
     В руках у Харгелла была длинная палка, необходимая в его ремесле. А может,
просто урок оказался не первым.
     Довольный надсмотрщик посмотрел на  Щенка  и  обратил внимание,  что  тот,
оказывается,  впервые утратил невозмутимость:  сидел напрягшись всем  телом,  и
глаза у  него  были  весьма нехорошие.  Харгелл даже  подумал,  что  парень был
странно  похож  на  своего  четвероногого  т„зку...  на  взъерошенного  п„сьего
дет„ныша,  из  которого обещает вырасти ого-го  какой  П„с.  С  во-о-от  такими
зубами... Харгеллу это не понравилось. Строптивые юнцы, если сразу не выбить из
них дурь,  очень скоро превращаются в опасных рабов. Не успеешь оглянуться, как
щенячью ш„рстку заменит щетина свирепого кобеля...  "Впрочем, - сказал он себе,
- мне-то что за печаль? Вс„ равно скоро его продавать..."
     - А этот, - спросил он Волчонка, - тоже понимает меня?
     - Да... господин. Он умеет говорить по-сегвански.
     - Тогда почему он вед„т себя так, словно Боги забыли наделить его речью?
     - Он не любит сегванов...
     - Не слышу! Волчонок спохватился:
     - Он не любит сегванов,  господин.  У  них было немирье,  и  он поклялся о
мести.
     - А  почему ты сидишь просто так,  а он -  на цепи?  Из-за побегов небось?
Говорят, он даже кровь кому-то пустил?
     Волчонок оглянулся на своего товарища. Надо было отвечать, и он проговорил
неохотно, словно совершая вынужденное предательство:
     - Он сын кузнеца,  господин,  и дважды открывал замок,  которым запирается
клетка,
     - Это правда? - Харгелл живо повернулся к Щенку. - Ты! Тебя спрашиваю!
     Тот  не  пожелал открыть рот,  и  Харгелл ткнул его  палкой.  Ткнул умело,
больно,  в р„бра. Со второго раза Щенок поймал и перехватил палку. Надсмотрщик,
понятно,  е„ тотчас высвободил, но про себя отметил, что рука у Щенка оказалась
на удивление сильная. Парен„к между тем посмотрел на него серо-зел„ными глазами
и плюнул сквозь реш„тку. Не в Харгелла - просто так, наземь. И отвернулся.
     Харгелл отлично знал подобное состояние,  которое переживает иной пленник,
только что проданный в рабство:  "Ну,  бейте,  убивайте меня, я вам покажу, как
умирают воины моего рода..."  Нет  уж.  Пускай этим  занимаются,  если глупости
хватит,  надсмотрщики там, в Самоцветных горах. У него, Харгелла, работа другая
- доставить туда всех рабов живыми и по возможности невредимыми.  Он,  конечно,
обломает тех,  кто даст ему повод.  Но  с  большинством пускай возятся их новые
господа...
     Он  кивнул,  довольный,  что сумел-таки объясниться с  мальчишками и,  что
гораздо важнее,  разведать нрав  того и  другого.  Уважающему себя надсмотрщику
следует знать вс„  о  своих подопечных.  Хотя бы  им  предстояло путешествовать
вместе  всего  несколько дней...  Он  пош„л  прочь,  кивнув  Каттаю,  безмолвно
присутствовавшему в сторонке:
     - Накорми их.
     Каттай  помчался было  бегом,  но  ст„ртые ноги  тотчас напомнили о  себе,
отозвавшись болью.  Вс„ же  он  поспешил как мог и  вскоре вернулся с  миской и
ложками.  Тут оказалось,  что миска между прутьями не  проходила,  а  каша была
достаточно жидкая:  наклонишь -  немедленно выльется. Тогда Каттай натянул руки
ив курточки на ладони, чтобы не жечь рук, и сказал по-сегвански:
     - Ешьте, я подержу.
     "Всегда будь полезен другим рабам, - учила мать. - Особенно таким, которые
в неволе Недавно. Они могут не знать обычаев и по незнанию совершить проступок,
за который будут наказаны..."
     Юные венны, проголодавшиеся за день, с готовностью взяли деревянные ложки.
Щенку,  с его цепью, было трудно зачерпывать сквозь реш„тку, он ел медленнее, и
Каттаю показалось,  что Волчонку досталась большая доля.  Щенок ничего по этому
поводу не  сказал.  Каттай вымыл  миску  и  прин„с мальчишкам глиняный кувшин с
водой из реки.
     Вечерами Ксоо  Тарким  иногда  позволял себе  пороскошествовать,  -  если,
конечно,  позади был  удачно прожитый день,  за  который не  грех  себя немного
побаловать.  Нынешний вечер был как раз из  таких.  Его караван безбедно одолел
дневной  переход:  никто  не  свалился  замертво,  не  поранился,  не  заболел,
послушная пегая  кобыла ни  разу  даже  не  споткнулась...  и  от  рудников его
отделяло чуть меньшее расстояние,  нежели накануне.  Тарким полулежал у костра,
блаженно вытянувшись на  ковре  (шутка  ли  -  день-деньской провести в  седле,
присматривая за  людьми!),  не  спеша  жевал  только что  поджаренную леп„шку и
копч„ное мясо,  очень тонко,  как  он  любил,  нарезанное старательным Белиром.
Тарким ужинал не  спеша,  растягивая удовольствие.  Он  смотрел на огонь сквозь
большой стеклянный бокал, любуясь отсветами огня. Он был доволен собой. Те двое
торговцев,  что  продали ему  веннских мальчишек,  определ„нно присочинили себе
больного товарища,  чтобы он, Ксоо Тарким, не уличил их в неопытности. Конечно,
они  просто  боялись  застрять в  Самоцветных горах,  запертые снегом,  который
сделает  перевалы  непроходимыми.   Тарким   отхлебнул  ещ„   немного  славного
мельсинского  вина,  в  меру  хмельного,  сохранившего золотой  аромат  любовно
возделанного винограда. Он-то был опытным торговцем и в Самоцветные горы ш„л не
впервые.  А  потому очень хорошо умел  выбрать время для  подобной поездки -  в
самом  конце  лета,  в  месяце  Яблок,  который обычно считают неподходящим для
путешествия по  горам.  Это  мнение тех,  кто  редко высовывается за  городские
ворота.   Послушать  их,   так  надо  было  бы  вести  караван  весной,   когда
только-только устанавливается тепло. Глупцы! Где ж им знать, что лишь к поздним
Яблокам на перевалах успевает просохнуть талая грязь,  в  ущельях успокаиваются
безумные  реки  и  можно  более  не  опасаться лавин,  а  воздух  ещ„  оста„тся
более-менее т„плым,  пригодным для дыхания!..  К тому же Тарким давно следил за
погодой и знал приметы,  позволяющие судить, каковы окажутся ниспосланные Небом
лето и осень.  Эти приметы описаны в книгах,  и горе купцам,  не читающим книг,
ибо  те  составлены  мудрецами.  Такими,  например,  как  достославный  Зелхат,
домашний лекарь и  наставник саккаремского шада...  Таркиму не  нравилось слово
"шад",  он,  как  и  многие  образованные саккаремцы,  полагал  его  варварским
сокращением от "шулхада" -  воистину державного,  произнести-то приятно, титула
государя соседней страны.  Видно,  правы те,  кто  помнит,  сколько раз Халисун
древности воевал - и порой заво„вывал! - ничем не знаменитых в ту пору соседей,
даря им на память слова для обозначения правителя,  советника, военачальника...
И самые красивые родовые имена, такие, например, как у него, Ксоо Таркима.
     Иные  люди,  не  читавшие книг,  ныне полагали,  будто Саккарем ВСЕГДА был
могущественным и  великим.  Тарким слышал краем уха:  не так давно эти невежды,
склонившие к  себе ухо молодого шада,  отправили в ссылку Зелхата Мельсинского.
Тот  якобы  оскорблял державность Саккарема,  описывая  его  некогда  униженное
положение и не усматривая в том ничего стыдного. Всякой стране, говорил Зелхат,
свойственно переживать эпохи величия и упадка.  Ну и что с того, если несколько
столетий назад Халисун был воинственней и сильней? Где теперь былые завоеватели
и  бывшие покор„нные?..  И  что станется с  ними,  если подождать ещ„ полтысячи
лет?..
     "Надо  будет,  -  подумал Тарким,  -  по  возвращении домой  раздобыть его
последнюю книгу.  Конечно,  через кого-нибудь,  чтобы не обвинили в крамоле. Но
если он и об истории написал так же занятно,  как о земном устроении, рискнуть,
право же, стоит..."
     Ощутив,  что под влиянием отдыха и вина мысли вс„ более устремляются прочь
от  насущных  забот  завтрашнего дня  к  возвышенному и  радующему пытливый ум,
молодой торговец улыбнулся и подозвал верного Белира:
     - Принеси каррикану.  Слуга  исчез  в  сгустившейся темноте,  чтобы вскоре
вернуться,  бережно  неся  на  ладонях  истинное  сокровище  своего  господина.
Каррикану  отличала  благородная красота  формы,  выработанной столетиями.  Это
совсем особенная красота.  Каждая крохотная деталь служит своему назначению, ни
одной невозможно убрать, чтобы не нарушить целостности, но и прибавить что-либо
решительно невозможно.  Для  подобного совершенства сущее  надругательство даже
ш„лковый бант,  который в последнее лето так полюбили столичные щеголи, те, что
покупают себе  дорогой инструмент,  а  сами толком в  руках-то  его  держать не
умеют, уже не говоря об игре...
     Каррикана,  которую любовно устраивал на коленях Тарким,  стоила, пожалуй,
побольше,  чем  весь  нынешний  его  караван.  Она  была  редкостным  старинным
изделием,  достойным искуш„нного ценителя.  Дека  со  струнами была посажена на
точ„ный  деревянный короб,  округлый и  гладкий,  своими  очертаниями неуловимо
напоминающий прекрасное женское тело.  По  одну его  сторону блестел полировкой
длинный  ряд  клавиш.  Стальные язычки  нависали над  струнами,  готовые своими
поцелуями пробудить их  к  звучанию.  Тарким  держал каррикану,  словно хрупкую
бабочку или  птицу,  готовую улететь.  Потом  закрыл глаза и  опустил пальцы на
клавиши.
     Каррикана от его прикосновения ожила и  издала звук густого медового тона.
Тарким смаковал его,  как  смакуют изысканное вино.  Первый звук  ещ„  дрожал в
темноте,  расходясь вместе со светом и дымом догорающего костра, когда вдогонку
ему  полетели другие.  Таркиму,  наверное,  вс„  же  далеко было до  придворных
музыкантов шулхада,  ну так те с рассвета до заката не выпускают свои карриканы
из  рук,  совершенствуя тонкости мастерства.  А  ему,  чтобы позволять себе вот
такие мгновения,  целый день  приходится посвящать грязной,  малопочтенной и  к
тому же небезопасной работе. Сопровождать три десятка висельников в Самоцветные
горы! Это вам не в шулхадовых виноградниках о поэзии рассуждать...
     Золотые угли  дышали щедрым теплом.  Они  ещ„  выдыхали языки  пламени:  в
царстве  огня  возникали  и   рушились  города,   вспыхивали  косматые  солнца,
проваливались в небытие величественные хребты...
     Вс„ же Ксоо Тарким играл так, как дано немногим любителям. Каррикана в его
руках  пела  сразу  тремя голосами.  Голоса сплетались и  расплетались,  следуя
прихотливому течению мысли великого Хпаа Вурната, оставившего эту музыку людям.
Сведущие знатоки уверяли Таркима,  что  Лунному Небу  было  угодно наделить его
безошибочным слухом и тонким пониманием красоты.  Без сомнения,  они правы: его
место не  здесь,  среди пустоши с  е„  вечно воющим ветром,  во  главе каравана
грубых  скотов,  ошибочно именуемых людьми.  Когда-нибудь он  скопит достаточно
денег,  Отойд„т от  дел и  примется коротать неспешные дни в  цветущем саду,  с
любимой  карриканой и  книгами.  Может,  он  даже  сам  напишет книгу  о  своих
путешествиях. Он назов„т е„ "Пыль на моих сапогах"...
     ...Ах, этот несносный ветер. И зачем он воет так громко, мешая приобщаться
к бессмертию великого сына Хпаа...
     Ветер?..
     Выпитое вино,  жар  костра и  паче того музыка успели увести мысли Таркима
весьма далеко в область приятного, но не настолько, чтобы торговец рабами вовсе
утратил привычную бдительность. (А будь по-другому, давно бы лежал где-нибудь с
перерезанным горлом,  отлуч„нный от  жизни одним из  тех,  кого в„л продавать.)
Уловив  некую  неправильность в  окружающем мире,  Тарким тотчас насторожился и
сел, обрывая мелодию.
     Выл не ветер. В темноте пел свою одинокую песню волк.
     Настоящей опасности для каравана волки не представляли:  сытые в эту пору,
они  самое  большее напугают привязанную кобылу.  Тем  не  менее  Тарким  начал
поспешно  подниматься,  уже  открывая рот,  чтобы  на  всякий  случай  кликнуть
Харгелла...
     ...И сообразил, что снова ошибся. Не волк.
     Собака.
     После долгого любования огненным царством ночь над  пустошью была для  его
глаз черней болотной воды,  но  воображение успело нарисовать ему  эту  собаку.
Огромного,  мохнатого,  страшного своей  свирепостью пса  с  глазами,  горящими
бешеной зеленью. Не приведи Лунное Небо столкнуться с таким один на один...
     ...Но  тут  слуха  Ксоо  Таркима достигли ругань  Харгелла и  резкий стук,
который могла  произвести только палка  надсмотрщика,  с  силой  шарахнувшая по
деревянной реш„тке.  Пугающее видение сразу  пропало,  зато  вспомнилась кличка
одного  из  приобрет„нных сегодня юных  рабов:  Щенок.  Так  вот,  значит,  кто
испоганил  великую  музыку,  заставив  опечаленно удалиться тень  божественного
Вурната!..
     По   мнению  Таркима,   с   людей,   оказавшихся  способными  на  подобное
святотатство, следовало живь„м сдирать кожу.
     Когда  он  подош„л  к   клетке,   возле  не„  стоял  разъяр„нный  Харгелл.
Надсмотрщик тяжело дышал и  с  отвращением смотрел на  свою  палку,  валявшуюся
сломанной под ногами. Новую здесь, посреди пустошей, вырезать было просто не из
чего. Перепуганный Каттай держал масляный светильник с фитильком, выдвинутым до
отказа.  Ветер колебал плюющийся копотью огон„к. У Щенка вс„ лицо было в крови,
губы разбиты.  Но молящего взгляда, свойственного наказанному рабу, не было и в
помине.  Если бы не клетка и цепь -  точно бросился бы на Харгелла... чтобы тут
же погибнуть, конечно. Съ„жившийся Волчонок плотно вжался в свой угол, стараясь
отодвинуться от него как можно дальше...
     - Ты!  -  неожиданно сказал ему Харгелл,  и  он вздрогнул.  А  надсмотрщик
поднял и протянул ему тот из обломков своей палки,  что был покороче:  -  Ну-ка
всыпь ему! Двадцать раз, и я буду считать!
     Волчонок  спрятал  в  коленях  лицо  и  попытался отодвинуться,  укрыться,
насколько позволяла теснота клетки.
     - А  не то я  отлуплю его сам!  -  рявкнул Харгелл.  И громыхнул палкой по
прутьям:  - А потом выколочу пыль из тебя! И ты получишь в полтора раза больше,
чем он!
     Гнев,  снедавший Таркима,  поневоле уступил любопытству.  Хозяин  каравана
остановился и стал ждать,  чем кончится дело.  Когда доходило до сбивания спеси
со слишком дерзких рабов, равного Харгеллу было трудно найти.
     Волчонок между тем  принял какое-то  решение и  протянул руку  за  палкой.
Примерился,  сглотнул, трудно перев„л дух... и ударил вскинувшего руки Щенка по
плечу.
     - Раз...  два...  -  начал считать Харгелл.  И вдруг заорал:  - А ну стой,
ублюдок прокаж„нного и горбуньи!!!  Я сказал - БИТЬ, а не мух отгонять!.. Бей в
полную силу, не то живо раком поставлю и...
     По  части угроз многоопытный нарлак тоже был  мастером,  какого не  всякий
день  встретишь.  Где  же  сообразить перепуганному мальчишке -  увечить товар,
предназначенный для продажи,  не станут уже потому, что это невыгодно. Он видит
лишь  всклокоченную седоватую  бороду,  занес„нную палку  и  рот,  из  которого
яростно брызжет слюна и летят чудовищные непотребства.  Он способен думать лишь
о  том,  что случится,  если этот могучий и страшный человек разойд„тся уже как
следует...
     Волчонок съ„жился ещ„ больше,  всхлипнул,  заплакал -  и стал бить. Каттай
крепко зажмурился.  Он не первый раз видел,  как бьют провинившегося раба.  Его
прежний  владелец дал  тридцать плетей  нерадивому слуге,  упустившему из  дому
породистую хозяйскую кишку,  и  тот  ещ„  сидел потом на  воде  и  хлебе,  пока
беглянка  не  отыскалась (чтобы  в  должный  срок  родить  самых  что  ни  есть
простецких котят).  "Если тебе кажется, что наказание несправедливо, хорошенько
подумай ещ„ раз",  -  говорила мать. О нет, конечно, милостивого господина Ксоо
Таркима было не за что упрекнуть.  Щенок помешал его отдыху и  вынудил прервать
чудесную музыку.  И  теперь получал удары,  наносимые не Харгеллом и подавно не
Волчонком, а своей собственной дерзостью...
     Но  масляный светильничек вс„ сильнее дрожал в  руках у  Каттая,  и  перед
зажмуренными глазами плыли зел„ные пятна. Что-то было неправильно. Мама, мудрая
мама, посоветоваться бы с тобою сейчас...
     Он не видел,  как Харгелл обернулся к  Таркиму и -  куда только подевалась
вся его недавняя ярость - довольно улыбнулся углом рта.

     Порою люди, не желал зла,
     Вершат настолько черные дела,
     Что до таких блистательных идей
     Не вдруг дойд„т и записной злодей.

     Один решил "раскрыть тебе глаза"
     И о любимой сплетню рассказал.
     Другой тебя "приятельски" поддел -
     А ты от той подначки поседел.

     Подумал третий, что