гшего пса.
     - С  твоим  домом  такое же несчастье, Элдаг, - проговорил он медленно,
обращаясь  к вождю. -  Мой  брат  говорит, дождевые  ручьи  подточили  опору
камней,  и скалы  обрушились.  По счастью, утавегу,  оставленные в  деревне,
вовремя предупредили  людей, а самых  беспомощных выволокли  на  себе.  Твой
народ  сейчас идет  сюда, чтобы вместе с воинами принять  жизнь  или смерть.
Хорошие псы у тебя, вождь...
     Произнося  эти слова, он сам выглядел до  такой  степени  собакой,  что
Элдаг поверил ему. Сразу. И полностью.
     Вот,  значит,  как,  вертелось  у  Эвриха  на  уме. Вот,  значит,  как.
Непослушных,  драчливых  детей следует  хорошенько отшлепать. Чтобы поскорее
набирались ума...
     В обоих отрядах было  примерно поровну воинов, однако нападать на шанов
стало  бессмысленно.  Мужчины мужчинами, но  если за каждым  - его  женщина,
готовая, если придется, пустить в ход и ногти и зубы, если не кинжал, снятый
со  стены разрушенного жилища... И, что важнее, квары стали оглядываться.  В
дальнем  конце луга  должны были вот-вот появиться те,  кому  полагалось  бы
сидеть дома, под защитой неприступной стены и свирепых собак. Воин не должен
так оглядываться в бою. Иначе конец и ему, и тем, кого он силится оградить.
     Эврих смотрел  то на  одних,  то  на других... на  мрачно  насупившихся
вождей... и видел,  что  они  с  Волкодавом больше  ничего не могли сделать.
Жертва, которую они предложили,  думая отвести два племени  от бессмысленной
распри,  осталась  невостребованной и, похоже, успела забыться.  И даже Мать
Сигина, каждому посмотревшая в душу,  не сумела погасить в этих душах черный
огонь. Остановит ли материнский укор беспощадного воина, способного не сходя
с места перечислить десять родственников, убитых или замученных теми,  с кем
его хотят помирить?..
     Он сказал  себе, что сейчас неминуемо начнется  резня,  И вдруг  увидел
Йарру.  Кондарский  сирота  как-то  робко, бочком протиснулся мимо  Элдага -
вождь  даже  не  остановил его,  не  поняв  намерения приемного  сына,  -  и
неожиданно пошел через луг туда,  где  угрюмо,  закрыв спинами  свои  семьи,
стояли  шанские воины. Золотистый отлив  кожи делал  его  бледнолицым  среди
темно-медных соплеменников,  но нынче Йарра был действительно бледен чуть не
до зелени. Правда, чем дальше  он уходил, тем больше расправлялись его плечи
и уверенней становилась походка. Так идут  за смертью или за славой, которой
нипочем смерть. А у ноги  юного горца вышагивал молодой  утавегу  -  еще  не
взрослый пес, но  уже не щенок, - верный спутник,  обретенный позавчера,  на
священном пиру, связавшем  их  жизни. Время от времени Йарра касался ладонью
белого  щетинистого загривка, и  пес поднимал голову, готовый к послушанию и
защите.
     Теперь на них  смотрели уже  все. Эврих заметил - мальчишка шел прямо к
Раг, стоявшей за плечом мужа. И вот наконец приблизился. И остановился.
     - Госпожа Раг!.. - звонко прозвучал его голос. Итигулы  знали множество
способов оживить надорванные связки, и Йарра почти не хрипел. - Госпожа Раг,
ты,  верно, не позабыла, как в деревню, ныне исчезнувшую с лика гор, привели
пленницу. И  как Йарра, сын Йарана Ящерицы, называемый сегодня младшим сыном
вождя, был среди тех, кто плясал кругом пленницы и смеялся, подбирая для нее
казнь!..
     Женщина  ответила  не сразу. Некоторое время она пристально,  испытующе
смотрела  ему в глаза. Потом  что-то шепнула  настороженно замершему мужу, и
тот отодвинулся на шаг в сторону, пропуская  ее. Раг вышла вперед,  держа на
руках спеленутую дочь.
     - Я помню, - негромко, глуховато проговорила она в ответ.
     Йарра, побледнев еще больше, церемонно расстегнул на себе пояс и стащил
курточку,  а потом и  рубашку  - ту самую,  старенькую, сшитую матерью,  - и
остался  обнаженным по  пояс. Люди, хорошо знавшие обычаи  итигулов, поняли,
что было  у него на уме.  И  действительно, Йарра вытянул из ножен охотничий
нож (ибо  кинжала  у  него, не  пролившего вражеской крови,  еще  не было) и
бестрепетно прочертил по голой груди три глубокие поперечные полосы, немедля
обросшие густой  бахромой алых  потеков. Йарра приложил  к  ним левую  руку,
хорошенько размазал... и протянул женщине окровавленную ладонь:
     - Госпожа Раг!.. Не моя  заслуга в  том,  что ты  осталась  жива и дала
рождение  той,  что толкалась у тебя во чреве, когда твои руки привязывали к
цепям. Отцу  Небо было угодно прислать  тебе на помощь других людей, гораздо
смелее  и благородней меня.  Госпожа Раг!  Чтобы такого больше не  случалось
между нашими племенами...
     Горло все-таки подвело его - голос сорвался, но Йарра мотнул  головой и
упрямо докончил:
     - Чтобы  такого  больше не случалось  между нашими  племенами,  я прошу
тебя, госпожа,  позволь мне быть женихом и хранителем твоей маленькой дочери
и любовно оберегать ее, пока она не  войдет в возраст замужества и не станет
мне женой  перед  Отцом  Небо и пращурами, ликующими над вершиной священного
Харан Киира!..
     С его ладони обильно капала кровь. Чем глубже борозды на груди, тем, по
мнению итигулов, искренней были намерения.
     Довольно долго  Раг  не  двигалась с места  и не произносила ни  слова.
Потом  медленно, очень  медленно  развернула  пеленки,  выпростала крохотную
ручонку,  разжала  стиснутый  кулачок  и приложила  ладошку спящей  дочери к
протянутой навстречу руке Йарры, словно ставя печать.


     С младенческого крика
     До самого "прости"
     Таинственную книгу
     Слагаем по пути.

     Теснятся чьи-то лица
     За каждою строкой...
     Мы черкаем страницы
     Бестрепетной рукой.

     Мы веселы и правы,
     Мы скачем напрямик...
     Размашистые главы
     Заносятся в дневник.

     А если и помаркой
     Испорчена строка -
     Ни холодно ни жарко
     Нам с этого пока.

     Успеем возвратиться,
     Попридержать коней...
     Подумаешь, страница!
     Их много в книге дней.

     Что гоже, что негоже
     И кто кому должник?
     Когда-нибудь попозже
     Исправим, черновик...

     ...но поздно, милый, поздно.
     Не отыскать мостов.
     И делается грозным
     Шуршание листов.

     Обиженные люди,
     Забытые долги...
     Поправлено не будет
     В минувшем ни строки.

     Кому мы, обещая,
     Солгали без стыда,
     Уходят не прощаясь,
     Уходят навсегда.

     Кого мы оттолкнули,
     Кого мы подвели...
     Корявых загогулин
     Напрасно не скобли.

     И наша повесть мчится
     К финалу... А потом
     Последняя страница
     Покроет пухлый том.

     И так же, запоздало
     Стирая слезы с глаз,
     Как мы иных, бывало, -
     Другие вспомнят нас.



16. Отданные долги


     Все же дело у них вряд  ли скоро заладится, - рассуждал Эврих. - Так не
бывает,  чтобы после  столетней  грызни  мирились  в  один  день. Ты  только
подумай, ведь за  каждым  такой хвост крови, что  представить-то страшно! На
кого ни  посмотри, каждый у кого-то  либо  отца убил,  либо  сына замучил...
Разве такое прощают? А туда же, общую деревню строить собрались...
     Ноги  у  арранта  были длинные, а  ослик  под ним  - малорослый, хотя и
крепкий. Оттого  сандалии  Эвриха (которые он,  спустившись с  холодных гор,
вновь  торжественно надел  вместо сапог  и  штанов)  то и  дело  чиркали  по
слежавшейся пыли болыпака.
     - Одна надежда, место там в самом деле особенное, - продолжал книгочей.
-  Я  так полагаю, если  бы  не Мать Богов,  они  бы и нас с тобой,  и  друг
дружку...
     У  него  почему-то  не поворачивался язык назвать Ее  тем  именем,  под
которым они  с  Волкодавом  знали  Ее  в  Нарлаке. Внезапно  возникшая мысль
заставила Эвриха воздеть руку в жесте красноречия и повернуться к Волкодаву,
размеренно шагавшему рядом:
     - Вот  тебе,  друг  мой, и  еще  вопрос,  которым  задаются  увенчанные
истинной  мудростью. Почему,  скажите на  милость,  величайшие откровения  и
чудеса бывают явлены не в святилищах учености  и не тем, кто кладет жизнь на
их  постижение?  Почему  Создавшие  Нас  предпочитают  беседовать  с  дикими
племенами, вряд ли способными осмыслить весть, им ниспосланную?..
     Обращаясь к Волкодаву,  аррант в действительности вопрошал себя самого;
как  объяснили ему в немеркнущем  Силионе,  легче набрести на дельную мысль,
если вслух рассуждаешь о том, что  занимает  твой ум и кажется неразрешимым.
Он до того привык,  что  венн обычно отмалчивался или в лучшем  случае ронял
слово-другое, что даже удивился, когда Волкодав вдруг ответил:
     -  Так  они же  все  поняли...  Ну там...  Что Отца  Небо, которому они
поклоняются, огорчает вражда. Что еще надо было понять ?
     Эврих развел руками:
     - Да как тебе объяснить... -  Он  тут же  испугался, что обидчивый венн
неправильно истолкует его слова, и  поправился: - Это, пожалуй, не их, а нас
с тобой скорее касается. Почему мы спустились с Засечного кряжа не в  другом
каком-нибудь месте? И  дальше... уж  очень  все одно  к одному... Всадник...
младший Близнец непогребенный... Кто  же знал,  что  он Бог, могли бы  так и
оставить...
     -  Не  оставили  ведь,  - сказал  Волкодав. И  неожиданно улыбнулся:  -
Только, значит, диким племенам чудеса достаются?  А ученым вроде  тебя, хоть
лопни, их не дождаться?..
     Эврих фыркнул и рассмеялся, но потом снова впал  в задумчивость.  Легко
рассуждать,   как   не   повезло   Достопочтенному   Салегрину,   безвылазно
просидевшему в Верхнем  Аланиоле всю  свою  жизнь. Салегрин ведь в глаза  не
видел всего того, о чем создал столь мудрую и достоверную книгу. А вот  ему,
Эвриху, похоже, везло. Он повидал мир  и, как выяснилось, сам того не ведая,
насмотрелся чудес. Ну и как прикажете справляться с подобным везением?..
     -  Знаешь...  вот еще что,  - подумав, сказал молодой  аррант. -  Жрецы
Богов-Близнецов, они...  если проведают...  живенько весь  Заоблачный кряж к
рукам приберут. Те, в Кондаре, они, как я теперь понимаю, сразу заподозрили,
что  наша Сигина...  ну...  не такая  простая, как  кажется... Вот  придем в
Тин-Вилену  - а вдруг  тамошние тоже почуяли...  про древний  храм  и насчет
Младшего Брата...
     - Поглядим, - сказал Волкодав.
     -  Я бы, -  глядя  на  убегающую вдаль  дорогу, проговорил Эврих, -  на
всякий  случай  не  стал  никому  ничего  говорить.  Помнишь,  сколько  было
молившихся Близнецам и  как они  отталкивали Сигину? Вот пускай  и  приходят
такие, кто сами...
     Он хотел сказать "сердцем услышат", но убоялся слишком красивого слова,
как-то не  вязавшегося с простым величием совершившегося. Волкодав понял его
и молча кивнул.
     Итигулы  проводили их  до  маленькой  порубежной  деревни,  в  которой,
отправляясь торговать в Тин-Вилену, обычно нанимали лошадей и вьючных мулов.
В эту  осень торговать было  нечем. Два племени остались настолько  нищими и
голыми на пороге зимы, что  какие там барыши, - дай Отец Небо  возвести хоть
плохонькое жилье  и скопить мало-мальский  съестной  припас, пока не грянули
холода!..
     Узнав, что торговых караванов нынче не будет, жители деревни обозлились
из-за  упущенной  выгоды и заломили с двоих путешественников столько, что от
мысли о лошадях  сразу пришлось отказаться. Решили взять  осликов,  но и тут
все вышло  не  слава  Богам.  Итигулы обычно платили  деревенским задаток, а
остальное отсчитывали по возвращении. Эврих и  Волкодав были  люди  новые  и
честности  неведомой, а посему  с них потребовали все деньги  вперед. Кто их
знает,  вдруг  они,  за полцены  взяв ослов, не  оставят их в  Тин-Вилене на
оговоренном  постоялом  дворе, а съедят  по дороге? Или,  вообще продадут, а
выручку прикарманят?..
     "Возьмем одного, - сказал тогда Волкодав. - Для тебя.Я пойду пешком".
     Аррант возмутился и  начал его уверять,  что, во-первых,  денег  у  них
вполне хватит, а во-вторых, он, Эврих, умеет ходить на своих двоих ничуть не
хуже венна и  уж как-нибудь  обойдется. Он до  сих пор считал, что был прав.
Вот  только  спор   с   Волкодавом   чаще   всего   был  занятием  абсолютно
бессмысленным. Венн просто  упирался на своем и молчал, предоставляя арранту
сотрясать  воздух неотразимыми  доводами. А потом  делал  так,  как с самого
начала  считал  нужным. УЖ  что  говорить -  идеальный  товарищ для дальнего
путешествия!..  Эврих сперва был здорово на него  зол, потом  успокоился.  В
конце  концов, на спине смирного  выносливого ослика было лучше, чем пешком.
Если приноровиться,  можно  даже книжку  читать.  Или  заметки  какие-нибудь
черновые делать  безотказной Тилорновой самопиской, которую не надо макать в
чернильницу  через каждое  слово.  Или просто  вбирать  новые впечатления  и
подыскивать слова для их описания:
     это тоже лучше делать, когда разум не затуманен усталостью.  А Волкодав
пускай шлепает босыми пятками, если больно охота. Эврих тоже некоторое время
был  сам  не  свой  после  Глорр-килм  Айсаха.  И  что  чувствует   человек,
готовившийся отречься  от жизни, ведал  не  понаслышке.  Вчера венн  шел  на
подвиг и смерть, сегодня чудит. Ну и пусть его.
     Горные  тропинки,  сбегавшие  с  гор, ближе  к  Тин-Вилене  сливались в
широкий,   плотно  укатанный  большак.  Дорога  вилась  берегом,   и  город,
поднимавшийся над  прикрытой мысом небольшой  бухтой, постепенно  открывался
взгляду.
     Когда люди затевают новое  поселение, они обращаются за советом к Богам
и просят Их указать  хорошее место, где можно будет вековать в ладу с Силами
небесными и земными. И всегда почему-то  получается так,  что самое доброе и
праведное  место  неизменно оказывается и  самым  красивым. Вот и Тин-Вилена
стояла так, что глаз радовался, издали  созерцая ее. Глядя вперед, Эврих про
себя жалел  только о том, что  не  довелось приближаться к городу с моря, на
быстроходной "косатке", а значит, не придется и вносить в  "Дополнения", как
над  перламутровым утренним  морем  неспешно  проявляются горы,  как рассвет
шествует к долинам с вершин  и как,  наконец,  на гребне  возносящихся  скал
делается различима крепость-храм, выстроенная жрецами с острова Толми...
     Между прочим, встречной  процессии  жрецов, "услышавших сердцем",  пока
что-то не было видно.
     - Вот послушай, куда мы идем,  - сказал Эврих. Развязал  сумку, вытащил
видавшую   виды   книгу  в  навощенном  кожаном  переплете,  не  первый  раз
похвалился:  - Это список со  свитка Салегринова  труда, нарочно исполненный
мельчайшими буквами, дабы не отягощать странствующих... - Открыл на знакомой
странице и  начал читать: - "Бухта,  облюбованная первыми поселенцами, имеет
форму  подковы.  Несовершенные  верования  жителей  края  породили предание,
повествующее  о шо-ситайнском Боге Коней,  чей жеребец якобы коснулся  здесь
копытом  земли.  Островные  же  сегваны,  коих  с  той поры  немало осело  в
Тин-Вилене, никакой подковы в облике бухты не усматривают. По их мнению, она
больше напоминает слегка укороченный силуэт корабля..."
     Волкодав молча слушал.
     - Я тут  думаю... - сказал он, когда Эврих решил пропустить интересные,
но  не  особенно  полезные  в  каждодневной  жизни  сведения  и  перелистнул
несколько страниц,  добираясь до  сути. - Я  тут думаю... Ты помнишь, те, на
"косатке"  у  Астамера...  Они ведь  ехали в  Тин-Вилену, чтобы  поклониться
жрецам и вступить в наемный отряд.  Потому что здесь вроде бы учат воинскому
искусству...
     Эврих даже расхохотался, не отрываясь от книги:
     -  Только  не   говори  мне,  Волкодав,  что  собираешься  еще  чему-то
учиться!.. Хотел бы я посмотреть на того, кто дерется лучше тебя!..
     Венн взирал на него без улыбки.
     - Может, и посмотришь, - проговорил он затем. Эврих сообразил, что не в
меру  обидчивый варвар  может  снова  замкнуться,  и,  перестав  веселиться,
прикрыл "Описание", вложив палец между страниц.
     - Когда  на Засечном кряже  я дрался с наемниками, - сказал Волкодав, -
один из  них пытался достать меня  приемом  кан-киро, но  сделал  ошибку.  И
потом,  в  Кондаре,  я  замечал кое-что...  Гарахар  тот же...  Так,  словно
набрались у кого-то, кто сам толком не знал... А здесь, в  Тин-Вилене, есть,
стало быть. Наставник...
     Эвриху показалось, будто солнечное утро внезапно померкло.
     - Друг мой, - проговорил он очень  тихо. - Я тебя  прошу, не забывай об
одном. Мы,  помнится, предполагали, что в это  время уже вернемся назад. Уже
почти  осень, а нам еще предстоит плавание... да и то неизвестно, удастся ли
сразу нанять мореплавателя или придется сначала на Острова...
     Волкодав промолчал. А потом за  очередным поворотом  дороги  показались
первые дома выселок, и пришлось  остановиться у ручейка, чтобы привести себя
в  порядок. То, что  уместно  в дальней дороге, на городской улице  выглядит
неприличием, и все путешествующие это хорошо знают.
     Тин-Вилена  Волкодаву   не  понравилась.   Не   из-за   каких-то  своих
особенностей: по его глубокому убеждению, людям просто не следовало селиться
такими громадными скопищами. Все правильно - в  столь посещаемом месте легче
предаваться  ремеслу  или науке и кормиться  только  ими, не  держа  поля  и
огорода. С другой  стороны,  в больших поселениях скапливаются и сопрягаются
не только благие познания, но и самый черный порок. Может, потому-то  многие
известные Волкодаву мастера и  ученые рано или поздно сбегали из хлопотливых
людских  муравейников  в  глушь  и   только  там  достигали   окончательного
совершенства...
     Когда-то, годы назад, впервые попав  в большой  город, он с отвращением
оглядывался кругом и не мог взять в толк, отчего  же остальные люди никак не
поймут того, что было  очевидно для него самого, и  не переселятся из душной
суеты на волю, где можно не спеша разговаривать с Землею и Небом?.. Потом он
повзрослел и сам многое уразумел. А  именно: что было хорошо для него, вовсе
не являлось благом для других. Эти другие, может, жить не могли без того, от
чего он, Волкодав, готов был удрать без оглядки. И были по-своему правы...
     Любви  к городам  у него  с тех пор не прибавилось,  И неприязнь  была,
похоже,   взаимной.   Очередное   ее   подтверждение,   способное   отравить
злопамятному  венну  посещение прекраснейшей  столицы,  было получено еще за
городскими воротами. Постоялый двор, куда  они привели ослика (выкупанного и
вычищенного,  как  никогда  в  жизни),  назывался  "У  Ретилла"  - по  имени
владельца. И этот Ретилл  наотрез  отказался поверить, что они уже заплатили
за длинноухого  все деньги полностью, а  не обычный задаток. Не произвела на
него  впечатления  и  деревянная палочка  с  зарубками  и  хитрыми отметками
каленым гвоздем,  привезенная из  предгорной деревни. Осанистый  нарлак лишь
погладил черный веник бороды и заявил арранту:
     - Вот что,  любезный. Либо ты мне не сходя с места платишь еще четверть
овцы  серебром, либо прямо сейчас позову стражу - и тогда доказывай  сколько
угодно, что осел не краденый и палочка не поддельная.
     Двое громил, каждый - полтора Волкодава, ухмылялись у него за плечами.
     Эврих не впервые напарывался на этакое наглое корыстолюбие, подвигающее
иных  людей  обижать странников, за которыми не ощущается могучей  поддержки
вельмож или родни, - а подобную  поддержку люди вроде Ретилла чуют непонятно
как, но всегда безошибочно. Молодой аррант каждый раз чувствовал себя словно
дерьмом облитый. И придумывал на будущее десять остроумных способов посадить
наглеца в лужу.  Но приходило время,  и Боги  Небесной Горы вновь испытывали
его столкновением  с тупым бессовестным кровососом... и опять  он оказывался
беззащитен.  Надо думать,  появись во  дворе самый распоследний итигул,  ему
поверили бы без разговоров. Себе дороже  - связываться со свирепыми горцами!
А кто вступится  за одинокого странствующего  грамотея,  явно  не брата и не
свата обосновавшимся в Тин-Вилене аррантским купцам?..
     Тут Эврих закономерно вспомнил про Волкодава,  стоявшего рядом, и успел
и