ивительном ущелье  он  так  и  не  побывал.  И  вот  теперь  он  опять
соприкоснулся с Велимором, и опять подле него был кунс Винитар...
   Волкодав сидел на заднем дворе, греясь  на  ласковом  послеполуденном
солнышке, и размышлял, было ли это случайным  совпадением.  Может,  Боги
тыкали его, как щенка, носом в одну и ту же лужу, а он, бестолковый, всё
не мог уразуметь, чему его хотят вразумить?..
   Пахло сквашенным молоком. Под свесом крыши бревенчатого амбара висело
несколько объёмистых бурдюков. В них  отделялись  от  сыворотки  плотные
сгустки: готовился знаменитый козий  сыр,  который  никто,  даже  народы
прирождённых пастухов вроде  халисунцев,  не  умели  готовить  так,  как
сегваны.  И  при  этом  жителям  Другого  Берега,  выходцам  с  голодных
Островов, была присуща ценимая веннами добродетель бережливости.  У  них
ничего не пропадало даром, в том  числе  сыворотка,  которую  в  том  же
Халисуне в лучшем случае отдали бы свиньям. Только дома у  Волкодава  из
этой сыворотки напекли бы на всю деревню  оладий  или  блинов.  А  здесь
скорее всего оставят бродить и сделают хмельной напиток...
   С той стороны амбара доносился  перезвон  струн  и  голос  Шамаргана,
сопровождаемый  хихиканьем  девок.  Шамарган  пел  по-сегвански,  словно
прирождённый сегван. И баллада была из тех, что любили на Островах:  про
то, как Храмн, кунс всех Богов, явился соблазнять  синеокую  Эрминтар  и
какое препирательство вышло у него  с  упрямой  красавицей.  Вот  только
Волкодав,  слыхавший  в  разное  время  немало  сегванских  баллад,   от
величественных до вполне непристойных, именно этой что-то не припоминал.
История гордой Эрминтар, ответившей отказом величайшему из  небожителей,
была вывернута забавным и неожиданным образом. Распалённый страстью  Бог
так и этак расписывал свою  постельную  удаль,  не  впадая,  впрочем,  в
похабщину, а Эрминтар всякий раз находила, чем его срезать.
   "Ты думаешь, лишь борода у меня велика? Потом  не  захочешь  и  знать
своего муженька!" - "Большая колода - большой  и  безжизненный  груз,  А
маленький шершень как цапнет - седмицу чешусь!"

***

   Волкодав рассеянно слушал.  Насколько  ему  было  известно,  ещё  лет
двадцать назад о Богах-Близнецах складывались песенки, наперченные  куда
как покруче той, что распевал Шамарган. Причём складывались  самыми  что
ни на есть горячими поклонниками Двуединых. Про то, например, как Смерть
решила извести Близнецов и, обернувшись молодой женщиной, отправилась за
их головами.
   Да только Братья, не растерявшись, взяли красавицу в оборот, и так ей
понравились их объятия и поцелуи, что Незваная Гостья не только оставила
Близнецов до срока в покое, но и стала с тех пор  иногда  давать  пощаду
влюблённым... Теперь всё изменилось, и песни стали  другими.  Теперь  на
острове Толми, в самом главном святилище, сидели люди, должно быть ещё в
детстве  разучившиеся  смеяться.  Нынешнее  поклонение  было  предписано
совершать сугубо торжественно и коленопреклонённо, В  храмах  без  конца
рассуждали о мученической гибели Братьев,  ни  дать  ни  взять  забыв  в
одночасье, что кроме мгновения смерти была ещё целая жизнь,  и  её,  эту
жизнь, наполняло всё: и великое, и  страшное,  и  смешное.  Так  вот,  с
некоторых пор было разрешено вспоминать лишь о возвышенном и скорбном. А
за шуточки, в особенности малопристойные, запросто и в Самоцветные  горы
можно было угодить. Волкодав в глубине души полагал, что глупее при всём
желании трудно было что-то придумать. Что же это за вероучение,  которое
изгоняет из себя смех? И долго ли оно такое продержится?.. Ведь  сильные
и уверенные в себе всегда охотно  смеются,  не  обижаясь  на  остроумную
шутку. И, наоборот, знаков раболепного почтения требует лишь тот, у кого
мало причин для уверенности, что его действительно чтят.

   "Я тысячу раз до рассвета тебя обниму.
   Две сотни мужей не соперники мне одному!" -
   "Звенит комариная рать мириадами крыл,
   Но взмахом орлиным разогнана мелкая пыль". -
   "Божественный огнь мой неистовый жезл изольёт,
   Гремящая молния в лоне твоём пропоёт!" -
   "Не молния греет, но милый очажный огонь.
   А гром - ну ты помнишь, чему уподобился он".

   Девчонки, окружавшие лицедея, дружно залились  смехом.  Все  помнили,
какое словцо в вежливой беседе заменялось словом "греметь".
   Солнце дарило тепло, изгоняя из костей холод, принесённый  с  острова
Закатных Вершин. Вот что интересно, думалось Волкодаву.  Мир  Беловодья,
где мне выпало попутешествовать, похож  на  мой  собственный  почти  как
близнец. Зато люди там живут другие. Ну, то есть не  совсем  другие,  но
как бы отсеянные. Беловодье принадлежит тем, кто возвысился до духовного
запрета на отнятие человеческой жизни. Меня по большому счёту, наверное,
не стоило туда пропускать... А Велимор населён самыми  обычными  людьми,
дружелюбными и не очень, потомками тех, кто в разное время просто забрёл
сюда и остался жить... да  только  сам  Велимор  на  наш  мир  не  похож
нисколько. Вместо холодного моря и стынущих во льду  Островов  -  что-то
вроде Озёрного края в Шо-Ситайне, куда я так и  не  дошёл.  Хорошо  хоть
такие же ёлки растут, не то что в какой-нибудь жаркой стране, населённой
чернокожими... И это небо. На Островах в летнюю пору  день  от  ночи  не
разберёшь, а тут - чернота и в ней созвездия, даже отдалённо не  сходные
с нашими. Днём разница незаметна, зато ночью сущая жуть... Почему?..
   Волкодав  в  который  раз  пожалел,  что   рядом   не   было   учёных
путешественников вроде Тилорна или хоть Эвриха.  Уж  они  бы,  наверное,
сразу истолковали причину. Особенно Тилорн, числивший свою родину  возле
одного из неведомых солнц. Вот кто всё знал про звёзды. "Вселенная полна
движения, -  когда-то  рассказывал  он  Волкодаву.  -  Неподвижность  не
свойственна сущему. То, что мы в своей повседневной жизни  принимаем  за
неподвижность, есть лишь кажимость. Вековые скалы на самом  деле  мчатся
вместе с Землёй быстрее всякой стрелы: всегда найдётся точка, с  которой
это будет заметно. И даже звёзды не стоят на месте, друг  мой,  хотя  бы
нам так и казалось. Просто их движение  столь  непомерно  величественно,
что мы в мимолётности нашей жизни не способны за ним уследить. Но,  если
бы мы составляли подробные карты небес хоть через каждую тысячу лет,  мы
увидели бы, как постепенно меняется рисунок созвездий..."
   Волкодав  почесал  затылок  и  стал  задумчиво  смотреть  на  ворону,
подобравшуюся к самому большому бурдюку. Неожиданная мысль посетила его.
А что, если здешнее небо - то же самое наше, но  только...  как  бы  это
сказать...  отнесённое  по  времени?  Что,  если  удар  Тёмной   Звезды,
вышибивший друг из друга три мира, не только  перекроил  пространство  и
придал Беловодью его особые свойства,  но  и  странным  образом  исказил
время, оставив Велимор болтаться на пуповинах нескольких  Врат,  хотя  в
действительности время здесь отличается от нашего  на  тысячелетия?..  И
знать бы ещё, вперёд или назад?.. Может ли быть такое вообще?..
   Продолжая рассеянно наблюдать за вороной, Волкодав положил себе нынче
же ночью  постараться  найти  хоть  какие-то  знакомые  звёзды  и,  если
удастся, попробовать зарисовать их здешнее окружение. Вдруг представится
случай показать рисунок  тому  же  Тилорну?  Или  другому  достославному
мудрецу, толкователю звёзд, который возьмётся проверить  догадку?..  Это
было бы весьма интересно, ведь  даже  у  Зелхата  Мельсинского  "другие"
небеса Велимора просто упоминались как данность, а попыток объяснения не
делалось...
   Ворона обосновалась на  бурдюке,  хитро  покосилась  на  венна  -  и,
примерившись, долбанула клювом по туго натянутой коже. Бурдюк,  конечно,
был  прочным,  но   надо   знать   силу   удара   вороньего   клюва.   И
сообразительность  птицы,  безошибочно  определившей  на  плотном  мешке
местечко потоньше. Бурдюк словно шилом пырнули.  Вырвалась  тонкая,  как
спица, длинная блестящая струйка. Она ударила в  обширный  лист  лопуха,
произведя резкий шлепок, и лист покачнулся.
   ...И Волкодав мгновенно забыл все свои рассуждения  о  чудесах  небес
Велимора и даже рисунок, предназначенный для показа учёному звездослову.
Спасибо им, этим рассуждениям, на том, что они,  как  воинские  правило,
которое готовит тело для боя, разогнали его мысль, подготовили  разум  к
восприятию гораздо большей и  важнейшей  догадки.  Спасибо  им  -  да  и
позабыть. Пусть другой кто додумается, а нет, и не важно. Ибо все звёзды
Велимора не стоили выеденного яйца  рядом  с  тем  великим  откровением,
которое только что на него снизошло.
   Пещера. Дымный чад факелов... Шипение, грохот и страшные крики людей.
Тонкие, прозрачные лезвия подземных мечей, разящие из трещин в стенах  и
полу. Облака горячего, невозможно горячего пара. Брызжет  и  растекается
вода, неизменно появляющаяся вслед за мечами...
   Нет, не вслед! Те мечи и БЫЛИ ВОДОЙ! Ледяной зал в Бездонном Колодце.
Арки, колонны, столбы, замысловатые наплывы застывшей воды. Но  не  той,
что стекала сверху потоком. "Она била снизу!" - удивлялся Тиргей. Голова
халисунца Кракелея  Безносого,  вмёрзшая  в  лёд.  Голова,  срезанная  с
плеч... нет, не клинком подземного Божества, оскорблённого вторжением  в
заповедные недра. Человеческую плоть рассекла струя воды. Совсем как та,
что бьёт наружу из бурдюка.  Только  здесь  всего  лишь  козья  шкура  с
будущим сыром внутри. А под Самоцветными горами  -  напряжённый  гнойник
Земли, обманчиво затянутый сверху камнем и льдом. Если  на  человеческом
теле проколоть вызревший чирей, его содержимое и то вырвется струйкой. А
тут - Земля!.. И  её  гной  -  чудовищно  стиснутая  и  накалённая  вода
подземных мечей.  Там,  под  горами,  в  расколотой  глубине  не  первое
тысячелетие тает Тёмная Звезда.  Я  видел  её  падение,  когда  лежал  у
Винитара на корабле и  моя  душа  совсем  было  покинула  тело.  Зря  её
саккаремцы называют Камнем-с-Небес. Надо было - Льдиной-с-Небес...
   Почему я раньше не догадался ?
   И почему не догадались другие, умней меня и гораздо учёней?
   Двери, тяжёлые ворота, отлитые из несокрушимой бронзы, притащенные на
двадцать девятый уровень  и  установленные  у  входа  в  опасный  забой.
Хозяевам рудников следовало благодарить за  те  бронзовые  створки  всех
Богов сразу. Они удержали напор водяных мечей  толщиной  в  человеческий
волосок и не выпустили погибель наружу.
   В тот раз Самоцветные горы остались стоять.
   А вот если бы вырвался Меч толщиной с саму эту дверь...
   Истинную правду говорят люди, утверждая: слишком умные долго на свете
не  живут.  Они  либо  отравляются  собственной  премудростью,  не  умея
передать её  другим  людям,  словно  неудачливые  кормилицы,  у  которых
перегорает  оставшееся  невостребованным  молоко...  либо  им   помогает
покинуть сей мир кто-нибудь не столь высоко устремлённый умом,  но  зато
гораздо более приспособленный к жизни. Сколько  Волкодав  в  своё  время
втихомолку посмеивался над Эврихом, который вечно забывал  смотреть  под
ноги,  и  не  только  в  переносном  смысле,  но  и  в  самом  прямом...
Посмеивался, ведать не ведая, что однажды и сам поведёт себя в  точности
так же!.. Он даже вздрогнул,  запоздало  сообразив,  что  уже  некоторое
время слышит за спиной близящиеся шаги, слышит  -  но  ничего  по  этому
поводу не предпринимает, даже не оборачивается. Он  обернулся  и  увидел
Винитара.
   Сын Людоеда протянул ему, возвращая,  его  деревянный  меч.  Волкодав
обратил внимание на то,  как  он  это  проделал.  Если  судьба  приводит
передавать меч - всё равно, деревянный или стальной - человеку, которого
не  хочется  оскорблять,  но  от  которого  и  неизвестно,  чего   можно
дождаться, меч дают ему по  крайней  мере  так,  чтобы  не  сумел  сразу
схватить и ударить: череном под левую руку.  Так  поступают  все  воины.
Деревянный меч, очень грозное на самом деле оружие, покоился на  ладонях
сегвана рукоятью Волкодаву под правую руку. Знал ли  Винитар,  что  венн
обеими руками владел одинаково хорошо?.. Может, и знал. Но отдавал  меч,
как отдают его  только  старшему  или  равному,  и  притом  заслужившему
всяческое доверие.
   Волкодав поклонился и взял.
   - Старейшина беспокоиться начал, - сказал молодой кунс.  -  Сыну  его
давно бы пора возвратиться, а мальчишки ни слуху ни духу.

***

   К  вечеру  беспокойство  старейшины  Атавида  переросло  в  снедающую
тревогу. Молодые сегваны, ровесники Атароха, приготовили лодки, чтобы  с
рассветом отправиться на поиски. Пустились бы и прямо сейчас, да боялись
разминуться с ним в темноте, если он всё-таки возвращался.  И,  главное,
было не очень понятно, где вообще его следовало искать.
   - Может, у него ловушки оказались пустыми, - пыталась утешать Атавида
старшая дочь. - Он и перебрался куда-нибудь,  где  лов  сулил  оказаться
удачней...
   Атавид пробурчал что-то в том духе, что,  мол,  с  сыном  он  по  его
возвращении вот ужо поговорит, да так, что тот пару седмиц потом в лодке
будет грести единственно стоя. Волкодав слушал разговоры сегванов  и  не
встревал. По его глубокому убеждению, на  поиски  следовало  отправиться
уже давно. И притом с собаками, обученными вынюхивать человеческий след.
Они хоть в тридцать третьей по счёту бухточке на  берегу,  но  рано  или
поздно что-нибудь да учуяли бы. И вообще венн исполнился самых  скверных
предчувствий. Если такой обязательный и крепкий на слово  парень,  каким
знали  Атароха,  вдруг  пропадает  неизвестно  куда,   отправившись   по
пустяковому делу, добром это обычно  не  кончается.  Но  старейшина  был
всего менее склонен спрашивать  мнение  гостя,  и  Волкодав  помалкивал.
Милостью Богов, ещё, может, всё обойдётся. Да и, если подумать, не имели
хозяйские  тревоги  большого  касательства  до  троих  перехожих  людей,
готовых хоть завтра отправиться с Другого Берега дальше...
   Когда совсем сгустились сумерки, у  кромки  озера  разложили  большой
костёр. Чтобы Атарох мог увидеть его с воды и вернее направиться к дому.
И ещё затем, что до утра всяко никто не собирался ложиться, а  у  живого
огня, как известно, коротать ожидание всегда веселей.
   Довольно скоро в дальних отсветах появилась остроносая лодка, и  люди
с радостными криками побежали прямо в мелкую воду  -  встречать.  Однако
радость  длилась  недолго.  Это  оказался  не  Атарох,  а   всего   лишь
седобородый старик из соседней деревни. Он выбрался из лодки, держа  под
мышкой жалобно поскуливающего щенка.
   - Я на Земляничный остров ездил за ягодами, там нашёл. Ещё и  в  руки
дался не сразу, напугали его... Ваш вроде?
   Жалко было смотреть на враз помертвевшего Атавида. Уезжая утром,  его
сын взял с собой неизменную спутницу, лайку Забаву. И её  щенка,  малыша
Звонко, оставленного из последнего помёта на племя.
   Спущенный с рук наземь, Звонко сперва беспокойно завертелся на месте:
где  оно,  привычное  ощущение  уютного  и  безопасного   логова?   Куда
приткнуться на знакомом дворе,  если  рядом  больше  нет  ни  мамки,  ни
хозяина?..
   Потом, будто что-то услышав, он насторожил уши и  затрусил  прочь  от
воды. Там, за костром, припав на одно колено, сидел  Волкодав.  Сидел  и
смотрел на щенка, и кое-кто из видевших клялся потом, что глаза  у  него
светились, отражая огонь. А тень за спиной вздрагивала,  вытягивалась  и
металась, делаясь временами жутковато похожей на  тень  сидящей  собаки.
Подбежав к венну, Звонко не повалился перед ним  на  спину,  отворачивая
мордочку, как  обычно  делают  щенки,  повстречавшие  старшего  пса.  Он
привскочил передними лапками ему на колено и  затявкал,  глядя  прямо  в
глаза. Оторопело смотревшим сегванам  сделалось  холодно:  щенок  что-то
рассказывал  человеку,  -  или  не  совсем  человеку?  -  только   вчера
выловленному из Понора. Волкодав протянул руку, провёл  ладонью  по  его
голове, по ушам... Поднял глаза, вновь блеснувшие  звериной  зеленоватой
бирюзой, и медленно выговорил:
   - Твой сын теперь у Небесного Отца Храмна и у Матери Роданы, Атавид.
   Страшные это были  слова  и  такие,  которым  человек  до  последнего
отказывается поверить, оберегая призрак надежды. Но здесь, у костра, они
прозвучали как-то так,  что  старейшина  сразу  понял:  сказана  правда.
Надеяться не на что.
   И  кто  только  выдумал  дурацкое   присловье   про   беду,   которая
"постучалась" - де в дом? Если бы она стучалась, предупреждая о  себе  и
испрашивая позволения войти!.. Нет, она просто  выламывает  двери,  даже
запертые самыми крепкими засовами: любовью родительской да братской...

***

   В мире Волкодава и Винитара сегваны,  переселившиеся  на  Берег,  ещё
говорили на родном языке, не признавая иных. Но двадцать  восемь  разных
наименований для разных волн помнили только некоторые  старики.  Молодые
говорили  просто  "волна",  хотя  раньше  такое  было  немыслимо,  да  и
слова-то, обозначавшего "волну вообще", почитай что и не было.
   Язык велиморских сегванов не испытал столь прискорбных  утрат.  Более
того, они упорно именовали свои  озёра  "морями",  а  лодьи  вооружённой
свиты своего кунса - "косатками".  Хотя  правильнее,  пожалуй,  было  бы
называть их "щуками". Для плавания среди Малых Островов  не  требовались
большие  корабли,  способные  противостоять  океанским  штормам.  Да   и
тесновато было бы им в узких затонах и извилистых, мелководных проливах.
Люди кунса Вингорриха ходили на узких, вёртких,  но  при  этом  довольно
вместительных лодках, а настоящая "косатка" имелась всего одна.  Морской
народ выстроил её очень, очень давно, когда кое у кого  ещё  были  мысли
вернуться. Но с тех пор, как выяснилось, что морских  Врат,  ведущих  из
Велимора и способных пропустить судно, ещё  не  разведано,  -  её  стали
тревожить плаванием всё реже. "Косатки" строятся на века, однако никакой
корабль долго не проживёт  вытащенным  на  сушу.  Наверное,  злополучная
"косатка" так и рассохлась бы в  сарае,  не  видя  солнца  и  ветра.  Но
появился  юный  кунс  Вингоррих,  и,  когда  спасённый  из  озера  отрок
повзрослел и люди  Малых  Островов  снова  обрели  предводителя,  да  не
какого-нибудь, а из хорошего Старшего Рода, - у "косатки" снова  завёлся
хозяин. И хозяин, по общему мнению, очень достойный.
   Во всяком случае, Винитар, глядя  с  подходившей  к  берегу  рыбачьей
лодки, ревниво оглядел стоявший у причала корабль - и  не  нашёл  повода
для придирки.
   Остров, где остановился кунс, назывался Шесть Ёлок. Легенда  гласила,
что  люди,  первыми  побывавшие  здесь  в  стародавние  времена,  немало
подивились шести деревьям, росшим из одного могучего корня. Раз  нашлось
чему удивляться, значит, ели уже тогда были пышными и  высокими.  С  тех
пор миновали века, и кто сказал, будто ель живёт всего триста лет? Шесть
красавиц по-прежнему лишь посмеивались  над  снегопадами  и  ветрами,  а
подгнивать и валиться вовсе не собирались.
   Понятно, именно под ними и должен  был  совершиться  кунсов  суд.  На
острове уже знали, что с Другого Берега  едут  за  справедливостью,  ибо
совершилось  убийство.  Винитар  пристально  смотрел  вперёд,   стараясь
высмотреть родича, но того пока нигде не было видно.
   Когда Волкодав передал рассказанное ему  щенком,  и  чуть  позже  его
повесть самым плачевным образом подтвердилась в малейших подробностях, -
старейшина Атавид, у которого в  одну  ночь  зримо  прибавилось  седины,
прямо над телом сына едва не проклял троих пришлецов, ни дать  ни  взять
накликавших ему несчастье. Так шады Саккарема когда-то  казнили  гонцов,
доставивших скверные вести.
   "Атарох был нам не чужим, - сказал старейшине Винитар. -  Не  назовут
люди достойным, если его гибель останется неотомщённой.  Убийцу  видели,
значит, найдётся и способ воздать ему по заслугам".
   "Видели?.. - с горестным смешком переспросил Последний. - Кто  видел?
Щенок?.."
   "Разве этого не довольно для справедливости? - подал голос  Волкодав.
- Когда дво