беде всю душу отдав,
   Чуть живой распластался в снегу волкодав..
   И тогда-то, заслышав о помощи крик,
   Появился из леса охотник-старик.
   Оглядевшись, качнул он седой головой:
   "Век живу, а подобное вижу впервой!
   Ну и пёс!.. Это ж надо - свалил шатуна!
   Да подобных собак на сто тысяч одна!
   Но сумеет ли жить - вот чего не пойму...
   Ты ли, внученька, будешь хозяйка ему?"
   Вот вам первый исход. "Нет, - сказала она. -
   Не видала его я до этого дня..."
   И охотник со вздохом промолвил: "Ну что ж..."
   И из ножен достал остро вспыхнувший нож...
   А второй не чета был такому исход.
   "Мой! - она закричала, бросаясь вперёд. -
   Коль сумел заступиться - отныне он мой!
   Помоги отнести его, старче, домой!"
   А теперь отвечай, правоверный народ:
   Сообразнее с жизнью который исход?

7. Оборотень, оборотень, серая шёрстка...

   Его звали Гвалиором, и когда-то он думал, что его служба здесь должна
была вот-вот завершиться. Он копил на  свадьбу,  без  конца  подсчитывал
свои сбережения и прикидывал, сколько ему  ещё  остаётся.  Сперва  годы,
потом месяцы, потом чуть ли не вовсе седмицы...  И  вдруг  настал  день,
когда приехал дядя Харгелл и он получил известие, что в  родном  Нардаре
милостью кониса вышел новый закон  о  женитьбах.  И  его  девушка,  ради
которой он пошёл на проклятую, но очень денежную  работу  в  Самоцветные
горы, тут же выскочила за другого.
   Так случилось, что вскоре разразились ещё иные  события,  отсрочившие
для него окончание службы... И, пока они длились, он понял: идти  отсюда
ему некуда. Он  успел  подзабыть,  что  за  мир  лежал  там,  вовне,  за
отвесными на вид, чёрными  против  солнца  громадами,  в  которые  зримо
упиралась дорога, тянувшаяся от Западных-Верхних ворот... И, пожалуй, он
отчасти побаивался этого мира. Здесь, в рудниках, по  крайней  мере  всё
было   привычно.   Рабы,   надсмотрщики,   чёткий   круг    каждодневных
обязанностей... А что ждало его там? За пределами?.. И кто ждал его там,
кому он был нужен?
   Здесь у него имелось положение и весьма неплохой заработок, здесь его
знали и даже кое-кто уважал. Отправляться в дальние дали  и  заново  всё
начинать?.. А не поздновато ли - к сорока с лишним годам?..
   Гвалиор шагал нескончаемыми лестницами вниз и хмуро думал о том,  что
здесь, в Самоцветных горах, со  многими  происходило  подобное.  Человек
вербовался  сюда,  искренне  полагая,  что  останется  на  годик-другой,
поднакопит деньжат, и тогда-то... А  потом  как-то  незаметно  проходили
сперва десять лет, затем двадцать, а там и целая жизнь. Да.  Самоцветные
горы крепко держали не только тех, кто был прикован в забоях.
   Гвалиор  вытащил  из  поясного  кармашка  плоскую  стеклянную  флягу,
свинтил  крышечку  и  отпил   глоток.   Благословенное   пламя   сладкой
халисунской лозы отправилось в путь по  его  жилам,  делая  неразрешимые
заботы  легко  одолимыми  и  почти  смехотворными.  Гвалиор  знал,   что
облегчение это лишь временное, но всё равно прибегал к нему каждый день,
снова и снова. Он и теперь с  большим  удовольствием  опустошил  бы  всю
фляжку, но было нельзя. Запасы подходили к концу. Этак разгонишься  -  и
потом вовсе никакой радости до самого приезда купцов. Гвалиор сделал ещё
глоток и вновь завинтил фляжку. Однажды на такой же  лестнице  его  рука
дрогнула, крышечка запрыгала по ступенькам и исчезла в отвесном  колодце
воздуховода. В тот же вечер он отправился к сребро-кузнецам, захватив  с
собой два серебряных лаура, и ему  сделали  новую  крышечку.  На  хитром
вертящемся колечке с  цепочкой,  чтобы  крепить  её  к  кожаному  чехлу,
оберегавшему стекло. Иначе давно точно так же бы потерялась.
   Гвалиор с несколькими  старшими  надсмотрщиками  спускался  на  самый
нижний, давно оставленный проходчиками двадцать девятый  уровень  Южного
Зуба. Когда-то там добывали опалы баснословной ценности  и  красоты,  но
потом гора сурово покарала не в меру алчных смертных, дерзнувших слишком
глубоко забраться в её недра. В опаловом забое случился  удар  подземных
мечей, равного которому не припоминали даже  рудничные  старожилы  вроде
главного  назирателя  Церагата.  Погибло  восемнадцать  рабов.  И,   что
существенно хуже, выработку пришлось прекратить. Теперь забой стоял даже
не заваленный - запертый  здоровенными  воротами,  целиком  отлитыми  из
бронзы. И старший назиратель Церагат сам, не доверяя  помощникам,  время
от времени спускался туда убедиться, всё ли в порядке.
   Раньше этим  занимался  господин  распорядитель  Шаркут.  Собственно,
запертый уровень и теперь должен был  находиться  в  ведении  рудничного
распорядителя, а уж никак не  назирателя,  начальствующего  над  войском
надсмотрщиков, но времена изменились. Шаркут  умер  три  года  назад  от
неизлечимой болезни. Никто не заметил, как она к  нему  подобралась.  Он
просто начал останавливаться на ходу или замолкать на полуслове, а потом
не мог вспомнить, куда шёл и о чём говорил. Сперва  изредка,  потом  всё
чаще и чаще. Страшная это была перемена в человеке, чья  память  хранила
все сведения о многочисленных копях и, более  того,  о  рабах,  махавших
кирками  в  каждом  забое.  Спустя  полгода  Шаркут  перестал   узнавать
старинных знакомых и,  наконец,  умер,  и  вместо  него  появился  новый
распорядитель. Вольнонаёмный аррант по имени Кермнис Кнер.
   Это было очень странное событие само по себе. До сих  пор  арранты  в
Самоцветные  горы  нанимались  исключительно  редко,  на  рудниках  даже
поговаривали, будто жители просвещённой страны  брезговали  трудиться  в
этой вотчине страданий и  смерти,  -  не  брезгуя,  правда,  получаемыми
оттуда камнями. Удивительно ли, что про Кнера немедленно поползли  самые
разные слухи!  Кое-кто  утверждал,  будто  он  повздорил  с  придворными
учёными Царя-Солнца и был вынужден  покинуть  Аррантиаду,  не  дожидаясь
гонений. Другие были уверены, что его,  не  иначе,  застигли  в  спальне
младшей царевны, и именно этот проступок стал поводом к бегству...
   Слухи подогревались ещё и тем обстоятельством,  что  у  Шаркута  были
очень знающие и опытные помощники, ожидавшие, что в  ранг  распорядителя
возведут кого-то из них. Однако с Хозяевами не было принято  спорить.  А
кроме того, понятная ревность этих людей  быстро  утихла.  Кермнис  Кнер
оказался   полной    противоположностью    Шаркуту.    Он    предоставил
унаследованным  помощникам  вести  дела   в   забоях   и   распоряжаться
каторжниками так, как они  находили  нужным.  Сам  же  урядил  несколько
мастерских - и с головой погрузился в  постройку  и  опробование  разных
механизмов  для  подземных  работ.  Шаркут  предпочитал  действовать  по
старинке, используя лишь подтвердившие свою надёжность устройства  вроде
водяных воротов и подъёмников, и всего  меньше  заботился  о  сбережении
дармового невольничьего  труда.  Кнер,  напротив,  без  конца  налаживал
какие-то новые приспособления. Когда они начинали работать, то работали,
как правило,  здорово.  Но  при  наладке  обязательно  случались  разные
неприятности, а поскольку механизмы были всё тяжёлые и громоздкие, почти
каждый  был  оплачен  жизнью  рабов.  Это  ни  в  малейшей  степени   не
останавливало  Кермниса  Кнера.  Погибших   сбрасывали   в   отвалы,   и
распорядитель невозмутимо продолжал делать своё дело, и вот  тут  они  с
Шаркутом были поистине родственники.
   Но люди, как всем  известно,  очень  не  любят  никаких  новшеств,  и
особенно в деле, которым много лет занимаются. Люди начинают думать,  от
каких Богов идёт то или иное новое веяние, от Светлых или от  Тёмных,  и
приходят к убеждению, - что не от Светлых.  Удивительно  ли,  что  затеи
Кнера чем дальше, тем больше обрастали очень скверными сплетнями.
   Последняя по времени состояла в том, что - конечно же, вследствие его
работ! - из подземелий, чуя  неизбежность  погибельных  бедствий,  якобы
начали уходить крысы.
   Так совпало, что первым выпало узнать об этом именно Гвалиору.
   Он был едва ли не единственным  на  все  три  Зуба  надсмотрщиком,  у
которого среди рабов водились друзья, - насколько вообще возможна дружба
между каторжником и свободным. Собратья по ремеслу смеялись над ним,  но
он своих привычек не изменял. Даже подручных подбирал  себе  под  стать,
тоже таких, кто без крайней необходимости  не  хватался  за  кнут.  Смех
смехом, но рабы, вверенные Гвалиору, вели себя тихо, не набрасывались на
надсмотрщиков и не затевали между собой свар. И вот однажды двое опасных
с двадцать третьего уровня, к которым только он ходил в забой без  кнута
и кинжала, пожаловались ему,  что  уже  несколько  дней  им  не  удаётся
раздобыть рудничного лакомства - крысы, убитой метко пущенным камнем.
   "В  соседних  забоях  то  же  самое,  господин,  -  сказал  один   из
прикованных. - На всем уровне и внизу. К чему бы такое?"
   "Если вдруг что... ты уж побереги себя,  господин  Гвалиор",  -  тихо
добавил второй.
   Получив ещё несколько подтверждений этого слуха, нардарец для очистки
совести рассказал Церагату.  Старший  назиратель  очень  обеспокоился  и
почему-то принялся чаще обычного мотаться на двадцать девятый уровень, к
бронзовым, надёжно запертым воротам, - вот как теперь. И вместе с ним, в
сорок петель кроя бесконечную череду лестниц,  были  вынуждены  тащиться
вверх-вниз его ближайшие подчинённые, такие как Гвалиор.
   Самому же нардарцу с того дня повадились сниться очень скверные сны.
   Ему снилась рудничная легенда, родившаяся здесь, под Южным Зубом, лет
этак десять назад, и с тех пор чтимая, пожалуй, побольше, чем  связанные
с Белым Каменотёсом и Горбатым Рудокопом, вместе взятые.  О  ней  строго
запрещалось упоминать, ослушника из числа рабов ждало  полсотни  плетей,
то  есть  почти  верная  смерть,  а  надсмотрщика  -  ощутимая  убыль  в
заработке. Легенда была очень опасная, ибо призывала чуть ли не к бунту.
Но  куда  было  деваться  Гвалиору,  если  волею  Священного   Огня   он
присутствовал при рождении этой  легенды  и,  кажется,  даже  сподобился
чуть-чуть в ней поучаствовать?.. Что ему было делать, когда  друзья-рабы
просили его поведать о невольнике, прозванном, как пелось  в  опять-таки
запретной Песне Надежды, Грозою Волков?.. Только надеяться, что  его  не
выдадут.
   До сих пор не проболтался никто... И вот теперь человек, которого  он
знал под именем Пёс,  приходил  к  нему  по  ночам.  Он  что-то  говорил
Гвалиору, о чём-то предупреждал, и во сне тот хорошо  понимал  его,  но,
просыпаясь, не мог припомнить, о чём шла речь. "Наверно, умру скоро",  -
думал нардарец. Насколько ему было  известно,  невольник  по  имени  Пёс
погиб на леднике за отвалами, хотя, правду молвить,  его  мёртвого  тела
так потом и не нашли. Ну а зачем бы мёртвому приходить в сон живого, как
не для того, чтобы позвать за собой?..
   Гвалиор посмотрел на стену,  поблёскивавшую  в  чадном  свете  факела
зеленоватыми сколами  златоискра...
Семнадцатый уровень. Ещё дюжина уровней  вниз,  потом,  во  имя  Чёрного
Пламени, не менее двадцати - вверх... И  такое  вот  наказание  -  почти
каждый день.  Да  холера  бы  с  ними,  с  этими  сбежавшими  крысами!..
Спрашивается, ну какая нелёгкая тянула его за язык?..
   На следующем,  восемнадцатом  уровне  стройная  череда  лестниц  была
нарушена из-за  новой  машины  Кермниса  Кнера,  разворотившей  ступени.
Пришлось  долго  идти  по  длинному  штреку     к
следующему  лестничному  колодцу.  Вереницы  существ,  когда-то   бывших
людьми, катили к подъёмнику тяжёлые тачки, наполненные рудой. Вываливали
их в объёмистые  бадьи,  качавшиеся  на  прочных  канатах,  и  порожними
торопились  обратно.  Надсмотрщики  окриками  и  кнутами  заставляли  их
прижиматься к стенам: дорогу господину Церагату и его свите!..
   Гвалиор опять раскупорил свою фляжку и сделал радующий сердце глоток.
Мысль о возможности близкой смерти оставила его,  пожалуй,  равнодушным,
но заставила кое-что вспомнить. Дело было четыре года  тому  назад,  под
самую осень, как  и  теперь;  очередной  невольничий  караван  привёз  в
рудники девок. Надсмотрщики из свободных, в особенности  старшие,  имели
право выбирать, и Гвалиор выбрал. Ему приглянулась конопатая  невольница
из Нарлака, чем-то  похожая  на  его  прежнюю  невесту,  Эрезу.  За  это
сходство ей следовало бы  ежечасно  благодарить  и  Священный  Огонь,  и
подряд всех Богов, которых она смогла бы припомнить. Потому что Гвалиор,
проявив совершенно недостойное и, более того, вовсе не свойственное  ему
мягкосердечие... взял да и заплатил за девку полный выкуп, приобретя  её
для себя одного. Так и жила она  у  него  в  домашнем  покойчике,  редко
высовываясь наружу. Не пошла по рукам, не погибла, не  опустилась  и  не
спятила от унижения и побоев... Год спустя вновь приехал дядя Харгелл, и
глаза у старика полезли на лоб:  двоюродный  племянник  с  рук  на  руки
передал ему зарёванную молодёнку с животом, который, что называется, лез
на нос. И наказал отвезти её к  своим  родителям,  в  горную  нардарскую
деревню.
   "Да она ж у меня рожать примется прямо в телеге!.."  -  не  на  шутку
испугался свирепый старый надсмотрщик.
   "Справишься..." - был ответ. Конопатая благополучно произвела на свет
сына, ни с  кем  в  деревне  не  спуталась,  Гвалиоровы  родители  звали
мальчика внуком, а он  их  -  дедушкой-бабушкой.  Девка  же  всякий  раз
присылала ему с дядей отменно тёплые, любовно связанные шерстяные носки.
Кажется, она его ждала, дурёха. Гвалиор не очень-то расспрашивал о ней и
о сыне. Он не собирался возвращаться туда.
   Но почему с тех же самых пор, как ему начал  сниться  давно  погибший
приятель, он и о конопатой повадился вспоминать всё чаще и чаще?..

***

   - Кажется, мне снова повезло, - сказал Волкодав. - Опять я был у тебя
в руках... И опять ты меня не убил.
   Они с Винитаром стояли  на  пустой,  далеко  видимой  в  обе  стороны
дороге.  Винойр  держался  поодаль,  присматривая   за   двумя   конями:
Сергитхаром и серым. На сером обратно в Саккарем  поедет  молодой  кунс.
"Конь мне больше не нужен..." - сказал Волкодав.
   - Но ты знай, что мы с тобой ещё встретимся,  -  негромко  проговорил
Винитар. Его лицо было, по обыкновению, бесстрастно, но глаза улыбались.
Невесело и очень тепло.
   Может быть - в другой жизни... - подумал Волкодав, но вслух ответил:
   - Я был в твоей стране, теперь твой черёд приехать в наши края.  -  И
добавил:
   - Вместе с кнесинкой Елень.
   - Когда нас поженили, - качнул  головой  Винитар,  -  я  был  Стражем
Северных Врат. А теперь я вождь без племени и кунс без корабля.
   - У вас есть вы сами, неужто этого мало?.. - сказал Волкодав.
   Винитар вздрогнул... А Волкодав отошёл от него к  Эвриху  и  прицепил
поверх кладей вьючной лошади свой заплечный мешок. Он оставил  при  себе
лишь оружие, кремень с кресалом да тёплый старый  плащ  на  сером  меху.
Книги, одна из которых  так  и  осталась  непрочитанной,  теперь  только
отяготили бы его. Между книгами лежал и замшевый  мешочек  с  сапфировым
ожерельем. Уж кто-кто, а Эврих рано или поздно доберётся до беловодского
Галирада.
   Сколько всего я собирался рассказать тебе, Эврих... И не рассказал!
   -  А  ты  знаешь,  кто  нынче  в  свите  у  старика  Дукола?   Личным
телохранителем?.. - плохо  справляясь  с  прыгающими  губами,  выговорил
аррант. - Слепой Дикерона, вот кто! Метатель ножей!..  Ты  хоть  помнишь
его?
   - Как же, - кивнул Волкодав. - Ещё бы не помнить.
   И тебя ни о чём толком не расспросил... Эврих мрачно предрёк:
   - Он никогда мне не простит, что я тебя не привёз!
   Венн развёл руками:
   - Ну...  отобьёшься  как-нибудь.  Ты  кан-киро,  надеюсь,  не  совсем
позабыл?
   Эврих промолчал, лишь в глазах билось безнадёжное: "Во имя замаранных
ягодиц Прекраснейшей, поскользнувшейся у родника!.. Ну вот почему, когда
совершается  расставание  навсегда,  вместо  самого  важного  только   и
приходит на ум какая-то чепуха?.."
   Винойр не смотрел на венна, старательно отводил глаза.  Вчера,  когда
Ксоо Тарким прочитал письмо чирахского вейгила, пересчитал деньги  и  на
руке шо-ситайнца расклепали цепь, парень умудрился почти сразу  едва  не
поругаться с Наставником. Он  принялся  подбивать  Волкодава  освободить
весь караван. Оказывается, он уже прикинул, что даже  вдвоём  они  легко
совладают с надсмотрщиками, Харгелла убьют насмерть  его  же  палкой,  а
Таркима привяжут к хвосту пегой кобылы: "Там  такие  люди,  Наставник!..
Некоторые, да... верёвка  плачет...  но  остальные!  Кто  задолжал,  кто
слишком богатому в обьиной драке ухо расплющил..."  -  "Нет",  -  сказал
Волкодав. И не пожелал объяснить причину отказа. С этого времени  Винойр
держался с ним очень почтительно, но отстранённо.
   О том,  что  они  расстаются,  Волкодав  удосужился  объявить  только
сегодня утром, когда заливали костёр. "Куда собрался-то?  -  вновь,  как
когда-то, спросил язвительный Шамарган. - Домой к себе, что ли,  надумал
через горы махнуть?.." Венн подумал и кивнул: "И так можно сказать..."
   Винойр вдруг бросил поводья обоих коней, подбежал к Волкодаву, и  они
обнялись.
   - А мне ты ничего не скажешь, венн? - хмуро и зло  спросил  Шамарган.
Волкодав ответил не сразу, и лицедей почти выкрикнул:
   - Ну да, что со мной говорить, я же дерьмо!..  Да!..  Дрянь,  дерьмо,
мусор!.. Меня, младенца, нашли нищие, искавшие поживы в куче отбросов!..
Вот!.. У меня не было родителей,  я  никому  был  не  нужен!..  Я  решил
отомстить и пошёл к служителям  Смерти...  Я  думал...  неважно,  что  я
думал...  нас  с  напарницей  послали  в  Кондар,  истреблять   какую-то
танцовщицу... повинную только в том, что не  захотела  причинять  своими
плясками гибель... Там мою напарницу загрызла сторожевая собака, а  я...
я вроде понял... Я попал к Хономеру,  я  думал...  Э,  да  что  со  мной
рассуждать, я же мусор, и место мне  на  помойке!  И  он  рванулся  было
прочь, налаживаясь куда-то бежать.  Волкодав  придержал  его  за  плечо.
Глупый ты, парень, хотелось ему сказать. Чего ради мечешься? Чего  ищешь
по разным храмам такого, чего в тебе самом нет?.. Ты же  поэт,  дурачок.
На что тебе вымышленные отцы? У тебя и так звание повыше любого, которое
могут дать люди...
   Он сказал:
   - Ты называл себя сыном Тразия Пэта и жаловался, что не  умеешь  даже
зажигать огонь... На самом деле ты умеешь. Смотри, это же так просто...
   Он опустился на корточки, и  его  ладонь  зависла  над  кучкой  сухих
веточек и травинок. Мгновенное  напряжение  всего  тела,  едва  заметное
движение... и над кучкой заплясал  сначала  дымок,  а  затем  -  весёлые
язычки, почти невидимые при ярком дневном свете.
   Когда Шамарган наконец поднял глаза, Волкодава рядом  с  ним  уже  не
было.
   Теперь Эврих хорошо понимал,  что  означали  слова  венна,  сказанные
несколькими днями раньше:
   "Как бы ты отнёсся, брат, если бы я...  -  тут  он  чуть  помялся,  -
...если бы я вручил тебе месть?"
   На самом деле он  хотел  сказать  "завещал",  но  пожалел,  остерёгся
пугать. Эврих же не сообразил, что к чему, и привычно насторожился:
   "Какую-какую месть?.."
   Воображение уже рисовало ему всякие ножи, воткнутые в спину, и прочие
варварские штучки... Стыдно было теперь даже вспомнить об этом.
   "Месть, которую я не могу исполнить, а ты можешь, - терпеливо пояснил
Волкодав. - Есть в Аррантиаде один... Кимнот  Звездослов.  Книжки  пишет
сидит. Настоящей учёности в  нём  на  ломаный  грош,  зато  есть  другая
способность, более важная: убеждать вельмож и правителей, что только  он
- самый знающий и разумный  и  слушать  надо  только  его.  А  тех,  кто
осмеливается противоречить ему, - на каторгу отправлять".
   "Попадались мне его "Двенадцать рассуждений", - ответил Эврих не  без
некоторой   осторожности.   -   Я   не   стал   их   читать.    Сплошное
самовосхваление... Оно  не  показалось  мне  интересным".  "Ты  когда-то
оценил мой выговор и спросил, кто научи