неравный, отчаянный
бой.  Ее  Неведомый Ужас был  для него просто врагом из  плоти и  крови,
которого вполне можно было достать ударом меча...
   Потом кнесинка заметила,  что на ней самой тоже были кольчуга и шлем,
а в руке блестел меч. С которым она обращаться-то как следует не умела.
   "Беги, госпожа!" - не оборачиваясь, прохрипел Волкодав.
   И кнесинка почувствовала,  что в самом деле может убежать и спастись.
Просто повернуться и убежать. Что-то подсказывало ей, что она здесь была
вроде стороннего зрителя: можно спокойно уйти прочь.
   "А ты как же?.." -  закричала она. Волкодав не ответил. Он действовал
мечом с  той убийственной силой и быстротой,  что так часто завораживала
ее на заднем дворе крома.
   "За меня не бойся", - наконец бросил он через плечо.
   Повернуться и спокойно уйти... Кнесинка не могла ни спасти Волкодава,
ни  бросить его  здесь  одного.  Только умереть вместе с  ним.  Чего  ее
телохранитель как раз хотел бы меньше всего.
   Кнесинка собралась сказать ему,  что нипочем его не  оставит,  но  не
успела.  Волкодав начал падать.  Падая,  он  обернулся:  девушка увидела
искаженное, залитое кровью лицо. А из-за скалы - и тут у кнесинки волосы
поднялись дыбом - к нему уже тянулись какие-то мохнатые щупальца...
   Елень Глуздовна стиснула в мокрой ладони рукоять меча, дико закричала
и неуклюже бросилась на выручку...
   И все изменилось.
   Во  сне  всегда  так.  Натолкнувшись на  непереносимое,  человек либо
просыпается, либо вываливается из слишком страшного сновидения в другое,
поспокойнее.
   Кнесинка была на той же тропе,  но в  другом месте и откуда-то знала,
что это происходило уже "потом".  Она бежала со  всех ног,  петляя между
серыми валунами и страшась оглянуться.  Потом она увидела себя на мосту.
Мост  был  длинный,   составленный  из  множества  дощечек,  соединенных
веревками.  Он  тянулся через  ущелье,  на  дне  которого плавали клочья
тумана и раздавался глухой медленный рокот. Кнесинка бросилась бежать по
мосту и  почувствовала,  что он  внезапно просел.  Но  не  так,  как под
чрезмерной тяжестью:  его словно бы подрубили у нее за спиной.  Кнесинка
обернулась.  Какой-то  человек с  берестяной личиной вместо лица силился
еще  раз полоснуть мечом толстый канат,  а  Волкодав не  давал ему этого
сделать, теснил в сторону, не подпускал ко входу на мост...
   Кнесинка побежала к  людям,  ожидавшим ее на той стороне,  а мост под
ней опускался и опускался, теряя опору...
   И  опять прервался сон,  забредший в слишком жуткий тупик.  Только на
сей раз кнесинка проснулась.  Она не вскочила с криком,  пугая служанок.
Просто ощутила,  что  нет никаких скал,  никакого моста,  а  есть только
подушка  и  одеяло.  И  между  расшитыми  занавесями заглядывает веселый
утренний луч.

   Первым  движением  девушки  было  перевернуться на  другой  бок  и  с
облегчением погрузиться в блаженную дрему. Так она и поступила: натянула
одеяло повыше и  не  стала раскрывать глаза.  Но час был уже не особенно
ранний, молодое тело успело достаточно отдохнуть и больше не нуждалось в
покое.  Зато сновидение,  только что посетившее кнесинку,  еще плавало у
самой поверхности, не успев окончательно погрузиться в забвение.
   Волкодав,  подумала она,  и  глаза открылись сами  собой.  Я  его  не
бросила. Меня... унесло. А он, наверное, погиб.
   Ей стало страшно.  Когда случается увидеть во сне кого-то из близких,
потом, наяву, ощущаешь к нему особенное родство.
   С ним что-то случилось ночью. Его убили, и я это почувствовала...
   Кнесинка,  задохнувшись,  села и  спустила ноги на  холодный глиняный
пол, нащупывая на груди оберег. Подумаешь, сон. То есть, конечно, бывают
вещие сны.  О которых сто лет потом вспоминают.  Потому что и снятся они
раз в сто лет. Одному человеку из тысячи. Да кто сказал, что именно этот
сон - обязательно в руку?..
   Елень Глуздовна встала,  схватила широкий плащ,  набросила его поверх
просторной рубахи, в которой спала, и отодвинула занавесь.
   В  прихожем покое уже не  было никого из  служанок,  только на пороге
сидела  и  умывалась большая  полосатая кошка.  Дальше  виднелся залитый
солнцем двор, и во дворе кнесинка сразу увидела Волкодава.
   Ее  телохранитель  играл  со  своим  крылатым  любимцем.   Он  высоко
подбрасывал зверька на ладони, и тот переворачивался в воздухе несколько
раз,  а потом, не раскрывая крыльев, падал обратно. Мыш хорошо знал, что
знакомая рука обязательно подхватит его, не дав коснуться земли.
   Кнесинка  прислонилась  плечом  к  ободверине  и  стала  смотреть  на
Волкодава. Откуда ей было знать, что эту игру они выдумали давным-давно,
еще когда Мыш не мог летать.  Кнесинке вдруг вспомнилось, как она ездила
на Светынь вдвоем с  Волкодавом.  И как ее перепугал безобидный глухарь,
взвившийся из-за куста. И как телохранитель мгновенно прижал ее к земле,
загораживая собой.  А  потом гладил по голове и что-то говорил,  утешая,
помогая развеять испуг...
   Вот  и  теперь Елень Глуздовна смотрела на  него и  чувствовала,  как
уходит,  подергивается дымкой приснившееся сражение. Волкодав был здесь.
С ней.  Целый и невредимый.  Случись что,  и он подоспеет на помощь.  Не
плачь, скажет, государыня. Некого больше бояться. Да ведь и не случилось
ничего.
   Кнесинка была  далеко не  дурой и  к  тому же  привыкла раздумывать о
людских словах  и  поступках,  доискиваясь причин.  И  ей  было  отлично
известно,  что это значит, если женщине хочется смотреть мужчине в глаза
и  встречать  его  взгляд.  Заговаривать с  ним  и  слушать  его  голос.
Протягивать ему руку и ощущать ответное прикосновение.  Например,  когда
он сажает ее на коня. Или учит оборонять себя от врагов...
   Как все легко и  просто,  когда речь идет о ком-то другом.  Как легко
давать другому умный совет.  Разум советчика спокоен и ясен,  чужие бури
не смущают его. Зато как понятно со стороны чужое смятение, как очевидны
в  нем  черты того общего,  что роднит людей от  начала мира и  будет им
присуще до скончания веков.  Себя самого в эту общность включить гораздо
трудней.   Каждый  живет  впервые,  каждый  сам  для  себя  единствен  и
неповторим,  и то,  что с ним происходит,  -  особенное, не такое, как у
всех остальных.
   Кнесинке было всего семнадцать лет, и она ни разу еще не влюблялась.
   До недавнего времени...
   Ей  захотелось выйти наружу и  заговорить с  Волкодавом.  Все равно о
чем.  Но  в  это  время  во  дворе появился один  из  людей Лучезара,  и
кнесинка,  не слишком жаловавшая "брата",  отступила за занавесь. Там ее
не было видно со двора.
   Боярин  Лучезар хорошо знал,  кого  посылать к  Волкодаву.  Во  двор,
притворив за собою калитку, вошел смирный щупленький парень, по слабости
здоровья никогда не  посягавший на оружие.  Лучезар держал его за бойкую
грамотность. Сам боярин себя письмом и чтением не утруждал, хотя и умел.
На его взгляд, перо и чернила были воину едва ли не неприличны.
   - Господин...   -   кланяясь,   робко   проговорил паренек. - Доброго
утречка тебе, господин...
   Волкодава он,  похоже,  боялся и  трусил перед ним  по-щенячьи.  Венн
сначала  задумался,   отчего  бы  такая  боязнь.   Потом  вспомнил  тех,
наказанных ночью.  Не иначе,  приползли восвояси и наплели с три короба.
Тут Волкодав вспомнил еще кое-что,  усмехнулся и  подумал:  вот бы  хоть
краем  уха  послушать их  россказни.  Интересно,  сколько веннов держало
каждого за руки, пока остальные калечили...
   - И тебе доброго, - сказал он гонцу.
   - Господин,  - снова начал кланяться молодой писарь. - Боярин Лучезар
велит тебе прийти к нему, господин...
   Мыш перевернулся в воздухе и блаженно упал в ладонь Волкодава.
   - Боярин твой  мне  не  указ,  -  сказал венн.  И  замолчал так,  что
чувствовалось: больше ничего не добавит. Глаза юнца налились слезами:
   - Боярин сказал,  что велит меня выпороть,  если я  не  приведу тебя,
господин...
   Поймав Мыша  в  последний раз,  Волкодав водворил зверька на  плечо и
смерил юношу угрожающим взглядом:
   - Может,  и выпорет,  потерпишь.  Лучше будет, если я тебя пожалею, а
кнесинку без меня зарежут?
   У паренька задрожали губы, он всхлипнул, повернулся и убежал.
   Прибил  или  не  прибил  Лучезар писаря,  так  и  осталось никому  не
известным.  Спустя некоторое время  Левый появился во  дворе у  кнесинки
сам.  Конечно,  приехал он  не  один,  и  при  виде  Плишки  и  Канаона,
сопровождавших его, братья Лихие ненавязчиво приблизились к наставнику и
устроились неподалеку.
   Головорезы спешились  первыми.  Лучезар  сошел  со  своего  вороного,
опираясь на  их  плечи,  словно тяжко  больной.  Он  и  вправду выглядел
неважно.  Серое  лицо,  налитые кровью глаза и  зрачки,  как  булавочные
головки.  Вчера,  оставшись без  девки.  Левый развел себе  порошка,  но
бросил в чашу с вином не шесть крупинок, как делали ищущие блаженства, а
всего  одну.   Так  иногда  поступали,   желая  подстегнуть  бесплодную,
запутавшуюся мысль.  Или тело, напуганное неподъемной работой. Волкодаву
приходилось видеть и  то  и  другое,  и  он сразу насторожился.  Лучезар
только  казался расслабленным.  Венн  отлично знал,  какова  цена  этому
спокойствию.  Он не раз наблюдал, как боярин рубился на потешных мечах с
несколькими отроками сразу и поспевал отгонять всех.  Славна дружина,  в
которой есть  один-два  подобных бойца.  А  в  нынешнем своем  состоянии
Лучезар был куда опасней обычного...
   Левый сбил телохранителя с толку, приветливо улыбнувшись:
   - Здравствуй, Волкодав.
   Венн  оглянулся,   взглядом  подозвал  к  себе  Лихобора.   Парень  с
готовностью подбежал. Волкодав сказал ему:
   - И  боярину  от  меня  доброго  утра.  Лучезар  прошелся перед  ними
туда-сюда и весело погрозил пальцем:
   - Упрямый ты,  Волкодав.  И все врагом меня числишь,  даже обратиться
прямо не хочешь. Обижаешь, венн! Я ведь не ругаться с тобой сюда пришел.
Я тебя поблагодарить хочу.  Спасибо сказать,  что ты о чести моей вперед
моих  людей позаботился.  Те  трое дураков приметили на  пиру,  что  мне
девчонка вроде понравилась.  Решили подарочек поднести...  Ты  правильно
сделал,  что перехватил недоумков и каждому всыпал.  Они говорят,  будто
еще кого-то там видели,  но ты ведь один был,  правильно?  Я их отослал,
чтобы впредь меня не  позорили...  А  куда ты  отвел девушку,  Волкодав?
Перемолвиться с ней хочу, чтоб зла не держала...
   Волкодав ответил, обращаясь по-прежнему к Лихобору:
   - Скажи боярину,  что девушка решила послужить государыне и будет при
ней, пока государыня не уедет.
   - Вот оно что,  -  улыбнулся боярин.  Насквозь тебя вижу, говорил его
взгляд. Спрятал девку. Умен. Кнесинкой от меня заслонил...
   За что же ты отослал,  их, боярин, думал между тем Волкодав. Уж прямо
за посрамление?  Или тем тебя посрамили, что мне одному втроем хребет не
сломали?
   Совсем беззаботной улыбки у боярина не получилось.  Дурманный порошок
делал свое дело,  оставляя в  улыбке все  меньше человеческого.  Лучезар
развязал поясной кошель и вытащил длинное ожерелье. Полюбовавшись им при
солнечном свете,  Левый протянул его  младшему телохранителю,   зная,  что
старший не возьмет все равно:
   - Это  ей.  Пускай носит да  меня  добром поминает.  Лихобор пообещал
передать.
   Ожерелье было,  какие  в  Галираде дарили своим  девушкам безденежные
голодранцы. На них шла почти дармовая смола, добывавшаяся в окрестностях
города.  По виду она напоминала янтарь,  но,  в  отличие от него,  легко
плавилась.  И  крошилась прямо в  руках.  То  есть барахло барахлом,  но
ремесленная мысль и  тут не ведала удержу.  Кое-кто лил расплав в хитрые
формочки и нанизывал на жилку петушков,  уточек и лошадок.  Иные, совсем
уже жулики,  добавляли песок,  мелкий лесной мусор и мертвых насекомых -
от муравьев до раскормленных тараканов,  пойманных в ближайшей харчевне.
Остывшие глыбки раскалывали на  неправильные куски  и  успешно продавали
несведущим чужеземцам за настоящий самородный янтарь.
   Когда  боярин  уехал  прочь  со  двора,  Волкодав повертел ожерелье в
пальцах и вернул Лихобору: тебе дадено, ты и вручай.
   - Скажи ей, чтобы прежде вымыла хорошенько, - посоветовал он отроку.
   - Почему ты никогда не говоришь с боярином?  Только через кого-то?  -
любопытно спросил Лихобор.
   Волкодав пожал плечами,  соображая,  как быть.  Вот так прямо взять и
вывалить -  страсть не люблю, мол, Лучезара и боюсь, не досталось бы ему
шею сворачивать?  Близнецы Левого любили не  больше него.  Но рукопашная
схватка с  боярином парням,  вскормленным при дружине,  могла присниться
разве в дурном сне.  Как же!  Витязь из наивятших, у кнесова престола по
левую руку стоял! С ним и тут, в походе, пребывает кнесова воля. Мыслимо
ли  от  него,  вождя,  пагубы ожидать?  Да  и  самому на  него меч вроде
точить?..
   Пока Волкодав раздумывал, в груди затеплился маленький уголек, быстро
разгоревшийся в пламя.  Как всегда,  венн боролся до последнего,  силясь
остановить приступ,  и, как всегда, не совладал. Он тяжело сел наземь, и
Мыш с отчаянным криком завертелся у него над головой.
   Волкодав почувствовал,  как  рот наполняется кровью,  и  ощутил подле
себя кнесинку.  Почему-то  он твердо знал,  что кому-кому,  а  ей о  его
хворях знать было незачем.  НЕЛЬЗЯ.  Волкодав сделал над  собой страшное
усилие, и кашель отступил. Чудо из тех, которые удаются раз в жизни.
   Волкодав открыл глаза  и  в  самом  деле  увидел над  собой кнесинку.
Родниковые глаза были двумя омутами беспокойства:
   - Что  с  тобой,  Волкодав?  Что с  тобой?..  Он  поднялся на  ноги и
ответил, не очень надеясь, что голос прозвучит по-людски:
   - Да так, государыня. Ничего.
   Голос  не  подвел  его,   но  в  глазах  кнесинки  как  будто  что-то
захлопнулось.  Казалось,  она хотела заговорить с  ним,  но передумала и
промолчала. А потом повернулась и пошла прочь.

   Молодая государыня гостила в  Ключинке еще три дня,  и  за  это время
никаких ссор между хозяевами и гостями не произошло. Никто ни на кого не
начал коситься,  но  надо ли говорить,  что до самого отъезда галирадцев
местные девушки,  ключинские и  с  болот,  ходили по лесным тропинкам не
иначе  как  в  сопровождении отца,  братьев  и  жениха.  Волкодав сильно
подозревал,  что благодарить за это следовало не Кетарна, а его невесту,
сумевшую что-то шепнуть на ухо матери и подругам.  Потом поезду кнесинки
настала пора двигаться дальше.
   Волкодав уже вывел из  конюшни Серка и  смотрел,  как слуги и  охочие
помощники из  вельхов укладывали в  повозку лубяные короба с  имуществом
госпожи.  Работа была в самом разгаре,  когда к нему подошла Ане и с нею
Кетарн, почему-то прятавший руку за спиной.
   - Уезжаешь,  - поздоровавшись, проговорил вельх. - Что ж, заглядывай,
когда мимо случишься.
   - Может,  и  загляну,  -  сказал Волкодав.  Ему казалось,  что за эти
несколько  дней  Кетарн  повзрослел лет  на  десять.  По  крайней  мере,
превратился из драчливого юнца в справного молодого мужчину.
   - Вот, возьми на память, - вдруг сказал ему сын рига. - Чтобы вправду
дорога не позабылась.
   Вынув руку из-за спины,  он протянул Волкодаву вдетый в ножны кинжал.
Тот самый, с рукоятью в виде позолоченного человечка. Привезенный с поля
сражения у Трех Холмов.
   Волкодав покачал головой:
   - Больно дорогой подарок,  отдаривать нечем. Ане лукаво заглянула ему
в глаза:
   - А ты разве не отдарил? Кетарн же добавил:
   - Не обижай, возьми. Я его хотел поднять на хорошего человека... Руку
мне жечь станет, когда выну из ножен.
   Делать  нечего,  пришлось взять  и  повесить на  пояс.  Волкодав едва
управился  с  этим,  когда  Ане  решительно  подошла  к  нему  вплотную.
Дотянувшись,  она  обняла рослого венна за  шею,  заставила нагнуться и,
ничуть  не  стесняясь  глазевшего  народа,  крепко  поцеловала  в  губы.
Ошарашенный Волкодав посмотрел поверх ее  головы и  встретился глазами с
Кетарном.  Ревнивый жених подмигнул ему, а потом заговорщицки улыбнулся.
Историю,  выдуманную Лучезаром,  знали все.  Правду - только они трое да
еще, может, старейшина.
   Ане отступила на полшага, и Волкодав спросил ее:
   - Ожерелье-то где?..
   Девушка засмеялась, вновь заставила наклониться и поведала на ухо:
   - Богу Болотному подарила!..



   Было время когда-то. Гремело, цвело... и прошло.
   И державам, и людям пора наступает исчезнуть.
   К непроглядной трясине лежит потонувшее Зло
   И герой, что ценой своей жизни увлек его в бездну.

   Что там было? Когда?.. По прошествии множества лет
   И болото, и память покрыла забвения тина.
   Только кажется людям, что Зло еще рвется на свет:
   До сих пор, говорят, пузырится ночами трясина.

   До сих пор, говорят, там, внизу, продолжается бой:
   Беспощадно сдавив ненасытную глотку вампира,
   До сих пор, говорят, кто-то платит посмертной судьбой
   За оставшихся жить, за спокойствие этого мира.


        11. НЕ ТА!

   Сивур  испокон  веку  считался  пограничной  рекой.  Здесь  кончались
владения галирадского кнеса.  Дальше до  самых велиморских Врат тянулись
сумежные земли,  населенные племенами,  никому не платившими дани.  Были
кое-где в лесах и деревни, но рассчитывать на такой прием, какой оказали
кнесинке луговые вельхи,  больше не  приходилось.  Хуже того:  всем было
отлично известно,  что  здешний народ  промышлял как  умел  и  отнюдь не
чурался разбоя.  В  скором будущем,  когда  между двумя державами пойдет
бойкая  торговля и  зачастят туда-обратно купеческие обозы,  сами  собой
возникнут  вдоль   оживленного  тракта   сторожевые  городки,   появятся
вооруженные разъезды. Однако пока этого не было и в помине.
   Переправляться через  полноводный Сивур  предстояло  на  плоскодонном
пароме,  приводимом в  движение веслами.  Этот паром спускали на  воду в
основном  ради  приезжих  с  их  изнеженными,  непривычными к  трудам  и
опасностям лошадьми.  Сами вельхи,  если случалась нужда, вытаскивали из
сараев верткие круглые лодки,  обшитые бычьими кожами, а закаленные кони
переправлялись на другой берег вплавь. В Ключинке еще помнили, как герои
давно  прошедших времен  выбирали  себе  для  будущих  подвигов скакуна.
Загоняли в  реку  табунок  жеребят  и  примечали того  из  них,  кто  не
выскакивал в испуге обратно на берег,  а,  наоборот, отважно выплывал на
глубину.
   Переправа через реку вроде Сивура - дело не вполне безопасное. Это не
какая-нибудь лесная речушка,  которую лошадь переходит вброд, не замочив
брюха.  Старшины охранного воинства собрались на совет возле вытащенного
на  берег  парома.   Явился  с  ближайшими  подручными  Лучезар,  пришли
предводители   отрядов,   выставленных   галирадскими   землячествами  -
сольвеннами, вельхами и сегванами.
   Пришел  и  Волкодав.   В  вожди  он  не  лез  никогда,   но  старшему
телохранителю кнесинки полагалось хотя  бы  знать,  что  вожди затевали.
Аптахар  дружески  с  ним  поздоровался.  Мал-Гона,  рыжеусый  вельхский
старшина, вежливо поклонился, сольвенн Мужила равнодушно кивнул.
   Боярин Лучезар недовольно хмурился,  похаживая вокруг парома и  время
от  времени гулко  пиная ногой толстые просмоленные доски.  Черная смола
пачкала зеленые,  расшитые цветным шелком сапоги,  но  Левый не  обращал
внимания: не ему оттирать, на то слуги есть и рабы.
   - Лапоть  дырявый,  -  ругнулся он,  оставив  паром  и  возвращаясь к
остальным.  -  Хорошо,  если  один  раз  до  того  берега доберется,  не
развалившись посередине!.. Значит, так: первым делом, чтобы не вымочить,
перевезем сестру  со  служанками и  десятком воинов  для  охраны.  Потом
станем возить моих молодцов и велиморцев... доколе лохань эта по досочке
не рассядется.  Вы, городские, после дружины. А не захотите ждать - сами
на лодках или вплавь вместе с конями. Ничего, небось не размокнете.
   Трое витязей-Лучезаровичей со скучающим видом переминались у  боярина
за спиной.  Им,  что он ни реши,  все хорошо,  все любо. Волкодав быстро
посмотрел на старшин р