и Серый Пес познакомится с
настоящим аррантом из Аррантиады.  И  тот,  вольнодумный столичный  учитель,
выслушает легенду о страшном храме с прекрасными жрицами и осмеет  дремучего
варвара. Прекраснейшая, скажет  он, совсем  не строга. Во  всех  смыслах.  И
никого  не  наказывает. Ну  разве что наградит  мимолетной  благосклонностью
кого-то другого. И все. И храмы Ее стоят не в таинственном далеком лесу, а в
хороших людных местах, и  там всегда веселье и праздник. И никому нужды  нет
опасаться ни за мужественность, ни за женственность, а совсем даже наоборот.
Ибо Прекраснейшая учит  тысяче способов отражать  ликование  духа в радостях
плоти.  Вот  чему она учит. Счастливому дарению  жизни.  А  вовсе не отнятию
священного дара, что, напротив, есть ужасный грех перед ликом Ее...
     Так  говорит светлокудрый  аррант,  сидя  верхом  на бревне  рудничного
ворота, что вращает за них обоих злой  и выносливый венн. Время  от  времени
арранта в три  погибели  скручивает  кашель. Тогда бывший учитель  прижимает
руки  к  груди  и сердито отворачивается, потом пытается отскрести  с бороды
кровь.
     "А ты дарил когда-нибудь жизнь?" •- однажды спросил его Серый Пес.
     "Любовь - дарил, - ответил аррант. И добавил с  усмешкой: - Ведь каждый
раз, дурень, боялся, кабы чего не случилось. Ребенка то есть... А теперь как
подумаю, что там, может, дочка или сын уже бегает, так  на душе и потеплеет.
Все-таки... продолжение..."
     С того дня повелись в доме ювелира УЛОЙХО довольно странные  посиделки.
Каждый день приходили  гости, и  мастер, что было совсем  не  в  его обычае,
откладывал инструменты и покидал верстачок. Приходил Кей- Сонмор, приходил и
его  почтенный отец, сопровождаемый молчаливым Икташем. Впервые придя, Икташ
кивнул Волкодаву,  как старый знакомец,  и  после  весь вечер не  отходил от
Вионы.  Сонмор с усмешкой  спросил Волкодава,  прошла ли его болезнь ("Какая
болезнь?.." - испугался Улойхо).
     Что же касается Луты, то он привел с собой Рейтамиру, которой стал явно
благоволить, и она целый вечер пела, радуя гостей и хозяев.
     В  другой  раз  пришел  Эврих.  Он  действительно  на  редкость занятно
рассказывал  о  Мономатане,  где  побывал  восемнадцатилетним.  К  тому   же
выяснилось, что в те времена он выучился говорить на родном языке Вионы и не
все еще успел позабыть. Сообща они даже  решили, что  он вполне мог случайно
видеть ее, когда  странствовал по лесным рекам на лодке. Она, правда, совсем
не  помнила светлокожего чужестранца.  Он тем  более не помнил  голубоглазую
голенькую  малышку,  но  кого это волновало?.. Главное, что за разговорами и
угощением незаметно минула еще  одна ночь,  прежде такая страшная для Вионы.
Под утро с Эвриха взяли священное слово прийти опять.
     Но,  конечно, чаще в дом заглядывали  люди, о которых Волкодав  не знал
совсем ничего. Он отлично видел, что его колючий, напряженный, ищущий взгляд
был им неприятен.  Ну что тут поделаешь?.. Волкодав предпочел бы  отбиваться
от  десяти  переулочных  головорезов,  чем  от одного  убийцы,  воспитанного
почитателями   Смерти.   Человек,  для  которого  страха  гибели  просто  не
существует,  - самый опасный  противник. Он  не защищается и не бережет свою
жизнь.  Он  думает  только  о том,  как бы  убить. И почем знать, под  какой
личиной он явится?.. Старого знакомца, много раз у  тебя в доме дневавшего и
ночевавшего?  Любимого,  проверенного  слуги?  Молодой  рабыни,   как  будто
случайно купленной на торгу?..
     Волкодав не  впервые сталкивался с чтившими  Морану  Смерть.  И  вполне
отдавал себе отчет, что не постиг даже и доли всех их уловок. Просто не дано
этого человеку, чей  народ привык называть смерть  Незваной Гостьей. А вовсе
не Вездесущей или Желанной... Как, к примеру, распознать отравителя, если он
сам рад отведать собственный яд. только чтобы лишить тебя бдительности?..
     Когда-то  венн   себя  спрашивал,  почему   и  за   что   недолюбливают
телохранителей. Вроде добрым делом занят охранник,  жизнь хозяйскую бережет,
а всем  неприятен...  Наверное, решил  Волкодав,  вот  за  эту самую  вечную
подозрительность. Велика  радость  каждый  день  видеть  подле  себя  такого
хмуро-настороженного, точно большой взъерошенный пес?.. И как с тем псом, не
поговоришь с ним,  не погладишь. Заворчит, зубы оскалит.  Не мешай, дескать,
службу нести...
     - Я смотрю,  тебе спокойней, когда  ты сам гостей  выбираешь, -  сказал
мастер УЛОЙХО. Венн ответил:
     - Пусть будет так,  как спокойней  для  госпожи.  Вдвоем  они  все-таки
учинили Вионе подробный расспрос. Поначалу молодая женщина залилась горькими
слезами  и не  хотела  ни  о чем говорить.  Потом расплакалась  еще горше  и
созналась, что в самом  деле ждет гибели.  Скорой,  неотвратимой и страшной.
Она упала на колени  перед  мужем и просила  прощения  за  то,  что так рано
покидает его.  УЛОЙХО поднял ее на ноги и сам не  удержался от слез, а Виона
уже схватила за руки Волкодава:
     -  Меня  ты  не  спасешь,  но защити нашего сына!..  Вездесущая... Если
проклятие и на него...
     Схватив  мальчишку  из люльки, она  попыталась вручить его Волкодаву. С
венна  было  весьма непросто сбить  внешнюю невозмутимость. И уж  по крайней
мере  требовались для этого не рыдания женщины, которую его наняли охранять.
Не изменившись в лице, он посмотрел ей в глаза и сказал:
     - Пусть сначала перешагнут через меня,  девочка. А  меня знаешь сколько
раз убивали? Никому пока не удалось.
     -  Обо  мне ты  не  думай...  - все  повторяла  Виона.  - Сына...  сына
убереги...
     -  Не хорони себя  до срока, -  сказал  венн. -  Мужа  пожалей, видишь,
плачет уже.
     Плохо было  то, что она сама  толком  не знала, когда наступит тысячный
день.
     Эвриху тоже  нравилось у ювелира, ибо душа просила разнообразия. Беседы
со  жрецами в равной степени развлекали его и давали пищу уму, не говоря уже
про счастливую возможность блеснуть ученостью перед понимающим собеседником.
Никила, и в особенности его седовласый Наставник, это не полуграмотный венн,
открывающий рот два раза на дню... Да  и то чаще затем, чтобы брякнуть нечто
ему, Эвриху, неприятное...
     Сойдясь с Учениками Близнецов, молодой аррант стал частенько устраивать
себе  отдых от грамотейских  трудов  в "Сегванской  Зубатке"  и  шел  в  Дом
Близнецов. Тем паче что Сумасшедшая Сигина окончательно переселилась туда из
"Нардарского  лаура" и  ходила  за болящими  вместе со жрецами, оказывавшими
деревенской дурочке необъяснимый почет.
     Знакомство с  мастером УЛОЙХО обещало замечательную  главу  для путевых
заметок Собирателя Мудрости. Когда ювелир пригласил арранта еще раз посетить
его дом,  Эврих  с  радостью согласился.  Беда  только, предвкушение  нового
вечера в  обществе УЛОЙХО и  его супруги  совсем лишило его осторожности. Он
упомянул  о приглашении,  сидя  в лечебнице у жрецов. Наказание  последовало
незамедлительно.
     -  Я  пойду  с  тобой,  -  безмятежно заявила  Сигина.  -  Будет  о чем
рассказать сыновьям, когда они наконец вернутся ко мне.
     Весь день Эврих не знал,  как отделаться от  полоумной старухи. Обижать
Сигину  он не  хотел,  а по-другому заставить  ее отступиться  решительно не
удавалось. Ученый, чья книга удостоилась  хранения в Силионской  библиотеке,
скоро исчерпал  свое  красноречие  и  убедился  в  его  бесполезности. Когда
выяснилось, что Сигина  то ли  не  разумеет вполне  понятных намеков,  то ли
разумеет, но предпочитает  пропускать  мимо  ушей, Эврих мысленно махнул  на
бабку рукой. Во имя усов Морского Хозяина,  присохших к утесам, где купалась
Прекраснейшая!.. - плюнул он про  себя.  Да  пускай все идет так, как угодно
судьбе!..
     Волкодав думать не думал, что станет  однажды завидовать бессемейному и
бездетному  человеку. А  вот поди  ж  ты, дожил.  Икташ сидел в другом  углу
мерцавшей огоньками "шкатулки",  и  Волкодав  завидовал  ему. В  смуглокожем
нарлаке  вообще  нельзя  было  заподозрить  телохранителя.  И  тем  более  -
охранявшего  такого большого человека, как Сонмор. Никто не  косился на него
из-за  неприятного взгляда.  Со  спокойной  улыбкой,  как положено вежливому
слушателю,  смотрел  он  на  Эвриха,   увлеченно  повествовавшего  о   своих
путешествиях. Однако венн знал:
     Икташ присматривал за  каждым человеком  в комнате. И весьма зорко.  За
Сонмором,  своим другом и господином.  За Эврихом, который по  укоренившейся
привычке то и дело вскакивал, бросал  на руку плащ  и принимался расхаживать
между дверью и каменным деревом... За хозяином и хозяйкой. За Сигиной, мирно
вязавшей что-то в углу позади рабочего столика. И  за ним самим, Волкодавом.
Если неведомый  убийца хоть  как-то обнаружит себя, рассеянный с виду  Икташ
заметит его, может, даже и первым.
     Кто-то  на  месте  Волкодава стал  бы,  наверное,  ревновать.  Венн был
благодарен. И думал, как бы поучиться у этого человека.
     - ...И распространяется этот малорослый народ воистину подобно  лесному
пожару или полчищам муравьев, не щадящих на своем пути ни цветка, ни птицы в
гнезде... - говорил тем временем Эврих. Говорил он  негромко, почти шепотом:
подле Вионы спал  в  плетеной  люльке ребенок. Молодая  женщина  нипочем  не
желала с  ним  разлучаться, и  мастер  УЛОЙХО  утешал себя тем, что  дыхание
благородных камней должно было пойти его сыну только на пользу.
     Тут  отворилась дверь, и  служанка, поклонившись, безмолвно замерла  на
пороге.
     - Что тебе, милая? - спросил УЛОЙХО, когда Эврих прервал свою повесть и
потянулся за кубком.
     - Нищенка  у  ворот  сидит,  господин, -  снова поклонившись,  ответила
девушка. -  С маленьким дитем. Совсем  озябла,  сыро  там, туманище-то нынче
какой!.. Сидит на камне и плачет...
     - Просить подаяния после  заката не угодно Священному Огню, - проворчал
Сонмор. - Пусть ее сидит. Или дальше идет.
     - Она не просит милостыни, почтенный господин, - испугалась служанка. -
Просто плачет. И я ей ничего не давала!
     Девчонка даже попятилась за порог. Она явно жалела, что вообще сунулась
сюда,  к  господам,  и  досадовала на  привратника.  Нет бы  сразу  отогнать
побирушку, чтоб впредь не лила слез под дверьми у почтенных людей!..
     - Погоди, - сказал  ювелир. Он смотрел на жену. А Виона не сводила глаз
с люльки,  где  под  шелковым  одеяльцем  сладко  почивал  их  наследник.  В
присутствии великого Сонмора она не смела и заикнуться о том, чтобы нарушить
старинное установление. Но мысль о  беззащитности  человеческого счастья,  и
особенно материнского, заново посетила ее. И показалась невыносимой...
     -  Погоди, -  повторил УЛОЙХО. - Если  за  калитку  бросят какую-нибудь
снедь,  а  нищенка о  ней не просила, значит, это  не милостыня,  а случайно
подобранная еда, и Священный Огонь никак не должен прогневаться. Мало ли что
эта женщина могла найти на дороге?
     Виона вскинула  голову, и  от  Волкодава не укрылся  ее взгляд.  Велика
будет милость Богов, если  на него самого когда-нибудь так посмотрит любимая
женщина.
     Икташ,  сидевший скрестив  ноги,  легко  поднялся. Человек,  проводящий
жизнь  в праздности,  этого движения  вообще  не  смог  бы  повторить,  зато
Волкодаву оно  говорило о  многом. Воину достаточно посмотреть  на  то,  как
другой воин держит ложку, чтобы решить, стоит ли выходить с ним на поединок.
     - Я посмотрю, - сказал Икташ Волкодаву. И вышел следом за девушкой.
     Приближался  рассвет.  Обычно  к  этому  времени  гости   уже  начинали
откланиваться. У Вионы покраснели глаза и вид был  усталый. Волкодав подумал
о  том, что вряд ли стоило доводить молодую мать до подобного  состояния.  С
другой  стороны,  сейчас ляжет спать  и  уснет  прежде, чем  голова коснется
подушки.  Некогда  будет бояться  и вздрагивать, прислушиваясь  к  случайным
шорохам в темноте...
     Нянька,  крепкая  полная женщина, воспитавшая  не  один десяток  детей,
подняла  люльку,   и  Волкодав  сопроводил   их  с  Вионой   в  опочивальню.
Беззаконность  нарлаков состояла  еще и  в том, что богатые матери не желали
терять красоту и кормить новорожденных грудью  - обзаводились кормилицами. А
чтобы пискливая  малышня не  мешала  спать по ночам  - устраивали  отдельные
детские.  Что хорошего  может сотворить народ,  с которым от самого рождения
так  поступают?!.. По  счастью, у  мономатанки  Вионы и мысли  не  возникало
лишить  чадо  своего  молока  или  держать  его где-либо, кроме родительской
спальни. Счастливый муж только рад был ей потакать. Когда появился Волкодав,
они  перестали  запирать   за  собой  двери,  ибо   любые  запоры  -  помеха
телохранителю, сидящему у порога с другой стороны.
     Другое  никчемное  и даже  вредное  нарлакское установление  повелевало
прорезать стены  окнами. Куда  ж это  годится,  размышлял Волкодав,  вот так
нарушать  целостность  хранящей  границы,  открывая путь  разной нечисти, не
говоря уже  о мухах и комарах!.. Будь его воля, он при всей  своей нелюбви к
каменным стенам велел  бы заложить окошко  опочивальни,  и как можно скорее.
Одно утешение  - в  садике под окном до утра будут бодрствовать двое парней,
приставленных Кей-Сонмором. Обойти их без  шума вряд ли сумеют, а поднимется
шум - Волкодав сразу услышит...
     Сигина все так  же уютно  сидела в уголке позади столика, устроившись в
круге света  масляной лампы,  и  трудилась  над вязанием, задумчиво улыбаясь
чему-то...  Привычная   подозрительность  брала  свое:  венна  уже  посещала
крамольная мысль насчет Сумасшедшей. Ему очень не хотелось давать этой мысли
хоть сколько-то веры.
     Должно же быть на свете что-то святое...
     Волкодав  много  раз  убеждался,  какой  бедой  оборачивалась  подобная
доверчивость.  Давным-давно,  еще мальчишкой, он впервые увидел, как предают
люди, только что вкушавшие с тобой от одного хлеба.  Урок пошел впрок: с тех
пор он предпочитал не доверять никому.
     Мастер  УЛОЙХО  немного  задержался в  "шкатулке", чтобы  поговорить  с
Эврихом  и Сонмором.  Виона с нянькой скрылись в опочивальне, и  в это время
возвратилась  молодая служанка. Волкодав пропустил ее  к  госпоже и  оставил
дверь приоткрытой, чтобы все видеть и слышать.
     -  Я, с твоего позволения, положила за калиткой хлеба с сыром и немного
сушеных яблок,  - сказала Вионе девушка. - Женщина взяла еду  и  сразу ушла,
вознося хвалу Небесам. Она очень хромала. Больная, наверное...
     - Священный Огонь не каждой посылает такой хороший дом, как мне и тебе,
- отозвалась  Виона. - Заглянешь на  кухню,  умница? Пусть  нашему господину
подадут утром кашу с колбасками. Кухарка знает, какую он любит.
     Служанка поклонилась  хозяйке и направилась к двери, но уже на пороге о
чем-то вспомнила:
     - Та нищенка очень благодарила тебя, госпожа. Она сказала: да продлятся
твои дни и да будет безмерно счастлив каждый из них, и да благословится твое
лоно  многим потомством, ибо...  как там дальше... вот!  Ибо удел  мирный  -
радость избранных.  Именно  так она сказала,  моя  госпожа, и очень просила,
чтобы я чего не напутала, а то, мол, благословение не подействует.
     - Удел  мирный... -  опустив  глаза, повторила  Виона,  и слабая улыбка
пробежала по ее губам. - Да... радость избранных... Удел мирный...
     Служанка   вышла,  и  Волкодав  затворил  дверь.   И,  когда   она  уже
закрывалась, услышал, как там,  в опочивальне, испуганно ахнула нянька. Мало
ли что  могло  ее напугать. К примеру,  малыш выбрал  время и - ее,  няньки,
недосмотр!  - непоправимо  испортил дорогое шелковое одеяльце.  Или мохнатая
ночная бабочка  влетела  в окно,  чтобы  тут  же сгореть  над светильником и
покатиться по  полу трепещущим, еще живым  угольком...  Такие вещи  Волкодав
предпочитал  обдумывать  ПОСЛЕ.  Когда  уже  выяснится, что  не  было  нужды
бросаться на выручку. Дверь с треском шарахнула в стену:
     венн вломился в комнату, сразу оказавшись посередине.
     Виона держала в руках свой поясной кинжальчик. Которым, как уже выяснил
Волкодав, она владела не хуже воительницы Эртан. Только нынче мономатанка не
собиралась ни метать его в цель,  ни разить подкравшегося врага. Сомкнув обе
ладошки на узорчатой рукояти и глядя куда-то безжизненными,  остановившимися
глазами,  Виона  как  раз довершала  замах,  направляя острое  лезвие себе в
сердце.
     Волкодав  сразу понял,  что не успеет ее остановить. Но эта мысль  тоже
прошла стороной: его тело, вне  зависимости от разума, уже распласталось над
полом, летя в невозможном, рвущем  жилы прыжке. У няньки выпала из рук чашка
с  водой  и  стала медленно падать, неторопливо переворачиваясь, вода начала
выплескиваться  из  нее  сплошной  прозрачной   волной,  игравшей  на  свету
диковинными огнями. Волкодав увидел, как острие кинжальчика  прокололо синий
шелк платья, как распалась ткань, уступая нажиму клинка. Руки венна тянулись
вперед, к блестящему лезвию, неотвратимо входившему в нежную плоть, а вязкая
стена воздуха  расступалась  все  неохотнее,  так, словно колдовство  Богини
Смерти  незримо  висело  между  ним  и  Вионой,  мешая дотянуться,  удержать
качнувшуюся над пропастью жизнь...
     Для няньки все это выглядело совершенно иначе. Она  только увидела, как
взмахнула кинжалом  ее  госпожа,  и  тут-то, сшибив  с одной петли дверь,  в
опочивальню рванулся телохранитель и  ударил госпожу по  рукам, и они вместе
рухнули  на  пол. Кинжальчик,  выбитый  из  ладони,  отлетел  в  угол. Виона
умудрилась  вскочить  первой и  попыталась схватить его. Платье  на ней было
располосовано до  подмышки, и  медно-черную кожу, видимую в дыре, прочертила
длинная  кровоточащая царапина.  Телохранитель, извернувшись на полу, поймал
госпожу  за  ноги  и  вновь  повалил.  Виона  дралась,  как  кошка,  безумие
превратило гибкое тело танцовщицы в одну тугую пружину, наделенную неистовой
силой.
     Мыш  метался  над ними,  потом  с  отчаянным криком  умчался  за дверь.
Волкодав услышал, как где-то там  начался переполох, зазвучали встревоженные
голоса, раздался торопливый  топот шагов. Он не мог надежно захватить Виону,
при  этом  не  повредив  ей.  Она же не считалась ни  с чем  и  готова  была
переломать  себе руки и ноги, только  чтобы вырваться на свободу. Наконец он
прижал  извивавшееся тело к полу,  но Виона, словно того  и ждала,  вдруг...
перестала дышать. Волкодав ударил ее  кулаком в ребра, и она, зарычав, снова
бешено забилась, пытаясь его укусить.
     В опочивальню вбежал Икташ, а за  ним,  почти  одновременно,  Сонмор  с
сыном и мастер УЛОЙХО.
     -  Виона,  родная  моя!.. -  бросился к  жене ювелир. - Что ты делаешь,
Волкодав, отпусти!..
     Та,  что  еще  совсем недавно  была  ему  ласковой  подругой,  ответила
утробным  звериным рыком, невозможным для человеческих уст.  Приказ Богини -
УМРИ!  -  переданный  через  неведомую  побирушку, устремил всю  ее волю  на
прекращение жизни,  и  силой тут что-то  поделать было  невозможно.  Степной
пожар не затушишь, хлеща  тряпками пламя.  Его усмиряют, пуская огонь против
огня...
     Волкодав знал, перед чем  иной раз  склоняется даже воля Богов.  Каждый
венн знал это с пеленок.
     Перед материнской любовью.
     Икташ, оказывается, тоже хорошо это знал.
     Он не стал и пытаться  помогать Волкодаву. Он прянул в сторону, и в его
поднятой руке пронзительно заверещал выдернутый из люльки младенец.
     - А вот сейчас да об угол...  - жутко рявкнул он, озираясь по сторонам.
Позже, вспоминая эти  мгновения, Волкодав скажет себе: мало кто сумел бы так
прикинуться  беспощадным  детоубийцей.  Большинство  людей,   в  том  числе,
наверное,  и  он сам, обязательно выдало бы себя хоть  какой-нибудь мелочью,
убедительно говорящей: ан нет, не  убьет!.. Икташ не выдал себя ничем. Какую
жизнь надо было для этого прожить, какие тени похоронить в дальних закоулках
души?..
     Между тем несчастный  ювелир, сошедший с ума вместе с  остальным миром,
устремился на помощь ребенку. Хилый с виду горбун явил неожиданную прыт