мой Харгелл, - проговорил Тарким, не открывая глаз. - Ты пытаешься
уберечь меня от разочарования, и я тебе благодарен. Я действительно сам положил
и монетку, и камни. Но я подумал об уличных фокусниках чуть раньше, чем ты. И я
вытряхнул монетку из кошеля не глядя,  чтобы самому не знать ни е„ достоинства,
ни места чеканки. И Белир не увидел е„, потому что я велел ему отвернуться. Что
ты скажешь на это, мой добрый Харгелл?..
     Надсмотрщик поскр„б неч„саную бороду и ответил:
     - Скажу,  что  мальчишке надо  бы  дать хлеба с  маслом,  сколько в  брюхо
войд„т.
     - Ну так и дай!.. - неожиданно громко расхохотался Тарким. - А ты, Каттай,
вот  что.  С  завтрашнего дня можешь ехать в  повозке или идти пешком,  как сам
пожелаешь.  А если вдруг кто обидит -  не жди,  сразу жалуйся мне или Харгеллу.
Понял, малыш?
     Каттаю действительно дали ломоть хлеба, настоящего белого хлеба из запасов
хозяина,  огромный ломоть,  отрезанный от целой ковриги.  Ксоо Тарким знал, чем
запасаться в  дорогу!  Замечательный мастер исп„к этот хлеб таким образом,  что
мякиш не  черствел даже  после долгого путешествия в  кожаном коробе.  Конечно,
коврига не  казалась только что вынутой из печи,  но была мягкой и  плесенью не
отдавала.  После однообразной каши,  которой кормили рабов, этот хлеб, да ещ„ и
густо намазанный маслом,  показался Каттаю самым вкусным, что он когда-либо ел.
Он  единым  духом  умял  половину  ломтя.  Потом  неизвестно отчего  вспомнил о
сидевших в  клетке Щенке  и  Волчонке.  У  обоих кости выпирали сквозь кожу,  и
матери не дали им и дорогу вязаных безрукавок,  отгоняющих холод. "Помоги тому,
кому плохо сегодня, и назавтра кто-нибудь поможет тебе..."
     Каттай представил,  как  проглотили бы  эту  пищу  Богов  двое  оголодалых
мальчишек,  и  очередной кусок застрял у него в горле.  Ему расхотелось доедать
хлеб.  Надо было,  пожалуй, сразу разделить его натрое... Каттай собрал с колен
крошки и огляделся, чувствуя, как подкатывает тоска. Он ещ„ не согрешил, но уже
видел  себя  преступником.   Господин  наказал  своих  рабов,  особенно  Щенка.
Получается,  он, Каттай, вознамерился пойти против господина?.. Ну, не то чтобы
против...
     Порка за этот проступок ему,  может,  и не грозила. Но если его застанут у
клетки,  хозяйского благоволения ему больше не видать уже точно.  И  как быть с
Предназначением? "Мы должны быть добрыми слугами, сынок. И тогда от нашей крови
когда-нибудь родится Достойный. Тот, кто совершит Деяние, дарующее свободу..."
     "Я не буду перечить моему господину,  -  мысленно ответил он матери.  -  Я
просто сделаю так,  чтобы двое его рабов одолели дорогу немножко более сытыми и
здоровыми". Он поднялся и направился к клетке, пригибаясь, словно воришка, и на
ходу придумывая оправдания на случай, если будет-таки застигнут.
     Ему повезло.  Харгелл резался в  кости с другими надсмотрщиками у большого
костра,  освещавшего цепь  и  рабов,  а  Ингомер вовсю  храпел,  завернувшись в
попону,  прямо  на  земле  под  ногами  у  своего любимца-коренника.  Саврасый,
привязанный на длинной вер„вке,  осторожно переступал через сегвана,  выискивая
траву посочней.  Никто не перехватил Каттая, не спросил, что это он тут делает,
не вынудил врать.  Пробираясь к клетке,  он даже разделил хлеб пальцами надвое,
чтобы  сразу  сунуть  мальчишкам.  Из-за  спешки  и  темноты  куски  получились
неравными, но это было не так уж и важно. Главное, что вс„ удалось!
     Юные венны не спали.  Волчонок жадно схватил протянутый хлеб и  один кусок
сунул  Щенку,  во  второй  впился  зубами.  Каттай  заметил  мелькнувшую корку:
Волчонок взял себе тот край, что был побольше.
     Щенок,  прежде чем есть,  подержал хлеб на ладони, словно молясь. Он жевал
медленно.  Разбитый рот  плохо  слушался и  болел.  Потом  он  спросил  Каттая,
сидевшего возле колеса:
     - Ты - раб?
     Он  не  сказал  "тоже".  Каттай  поддел  пальцем  деревянную бирку-серьгу,
оттягивавшую левое ухо:
     - Разве ты не видел у меня это?..
     - Видел. Но не знал, что это такое. Каттай пояснил:
     - Господин не надевает тебе свой знак, потому что скоро продаст.
     - Тебя не ведут на цепи и не везут в клетке,  -  сказал Щенок. - Почему же
ты не убегаешь?
     Каттай улыбнулся: вот и ему выдался случай наставить не знающего истин. Он
ответил:
     - Потому, что негоже бегать от Предназначения.
     - Какого предназначения?..
     Каттай объяснил, и венны переглянулись.
     - Кто научил тебя такой чепухе?.. - хмыкнул Волчонок.
     - Моя мама.
     Волчонок по„рзал на ж„стком деревянном долу.
     - У нас чтут матерей,  -  проговорил он затем.  - Давай выбросим то, что я
нечаянно сказал, в отхожее место. Я не хотел обидеть тебя.
     Каттай улыбнулся впотьмах.
     - Я раб и сын рабов. У меня нет гордости, которую можно ранить словами.
     - Этот Достойный с его Деянием...  -  вновь подал голос Щенок.  - Кто тебе
сказал, что это - не ты сам?
     - Я?..  -  изумился Каттай.  Потом вспомнил:  -  Двести лет назад в  нашем
городе сразу много рабов совершили Деяние.  Это было во  время Последней войны.
Полководец Гурцат Великий хотел захватить город.  Под стенами встал отряд в два
раза больше нашего обычного войска.  Тогда государь шулхад вооружил всех мужчин
и даже рабов. За доблесть в сражении им была обещана вольная...
     - И они е„ получили?
     - Да.  Потому  что,  как  говорят,  именно  ярость  рабов  помогла разбить
осаждающих.  Шулхад  Эримей  был  великий  правитель-Щенок  придвинулся  ближе,
насколько позволила цепь. Он сказал:
     Не хочешь бежать сам - так выпусти нас!
     Каттаю стало страшно.  Ему показалось,  глаза венна светились в ночи,  как
два изумруда.
     Нет.  нет!.. зашептал он, отползая прочь по траве. - Нет, что ты... нет...
Я добрый раб... Я не могу предать господина...
     Щенок хотел сказать что-то  ещ„,  но Каттай слушать не стал.  Он вскочил и
убежал прочь,  спотыкаясь в  пот„мках.  Забрался в повозку,  ставшую за эти дни
такой родной и привычной, свернулся там на мешках и неслышно заплакал. Что-то в
н„м  жутко и  томительно отозвалось на  слова о  побеге,  что-то  затрепетало в
груди, словно домашняя птица, услышавшая из поднебесья зов вольных собратьев...
     Но  слишком искусно подрезаны были  крылья,  и  птица даже  не  попыталась
взлететь.
     Самоцветные горы были труднодосягаемы и славились этим. Старинные летописи
гласили: давным-давно, когда безымянный старатель впервые обнаружил драгоценные
жилы-верховки  (легенда  рассказывала  о  подстреленном  олене:  зверь,  силясь
встать,   сорвал  копытами  пласт  земли  с  травой,  и  на  солнце  засверкали
баснословные россыпи),  заво„вывать дармовое  богатство  отправилось превеликое
множество  народу.  Охотники  за  камнями  повалили  из  всех  ближних  держав.
Саккаремцы,  нарлаки, халисунцы, нардарцы... шли люди даже из Вечной Степи и из
Пота„нной  Страны  Велимор.  В  одиночку  закладывали  неглубокие  копанки,  по
двое-трое били первые шурфы<Ш у р ф -  в горном деле: разведывательный колодец>
- "напытки"...Всем  казалось:  только  бы  отыскать "то  самое" место  -  и  за
богатством, валяющимся под ногами, останется лишь нагнуться...
     Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится, просчиталось.
     Потомки самых  удачливых стали  хозяевам" рудников и  теперь  наслаждались
богатствами,  не поддававшимися никакому исчислению. Дети менее удачливых пошли
к  ним в  услужение,  став рудознатцами и гранильщиками камней.  Но большинство
тех, кто устремился к Тр„м Зубцам с котомками и кирками, так и не увидели не то
что рубинов и золота -  даже самого паршивенького крошащегося червеца<Ч е р в е
ц - старинное название красного граната>...
     Так говорил Харгелл, и Каттай ему верил. Трудно не поверить, когда говорит
Харгелл.  Харгелл жесток,  как  сама жизнь,  и,  подобно ей,  мало расположен к
ласковым сказкам.
     Караван Ксоо  Таркима только-только  втянулся в  предгорья,  а  дорога уже
стала опасна.  Она косо тянулась вверх по склону холма,  и  обе е„ стороны были
укреплены сваями и плетн„м.  Иначе сверху могли посыпаться камни, а сама дорога
- съехать оползнем вниз. Харгелл утверждал, будто такие рыхлые склоны были куда
страшнее нависающих скал.
     Наверное, он знал, что говорил. Каттай только пробовал вообразить, сколько
дерева и  из какой дали потребовалось привезти,  чтобы построить эту дорогу.  А
какого людского труда она, наверное, стоила!..
     - Труда ?..  -  расхохотался Харгелл.  -  Труд -  это  то,  что делает наш
хозяин.  Он сам ставит себе урок,  он знает,  чего хочет,  и не жалуется, когда
тяжело.  А рабов,  строивших эту дорогу,  вс„ время подгоняли кнутами и грозили
оставить без  жратвы,  если  они  не  выполнят назначенного на  день.  Такие не
трудятся, а ишачат!
     Каттай посмотрел на  вереницу невольник ков,  угрюмо и  молча  одолевавших
подъ„м, а
     - Каждый из  них  либо  грабил,  либо убивал,  либо обманывал,  -  заметил
Харгелл.  -  А Их сюда привели их собственные дела.  Пуст" отрабатывают то, что
отняли у добрых людей!
     "И Щенок с Волчонком?  -  невольно испугался Каттай.  - Они тоже у кого-то
срезали кошел„к?.."
     На сей раз Харгелл превратно истолковал его взгляд.
     - Вот кому незачем бояться кнута,  так это тебе. Ты ещ„ там, чего доброго,
даже и в господа выйдешь...
     В  другое время Каттай непременно набрался бы храбрости и  расспросил его,
почему это господин велел дать ему хлеба с  маслом и что за удивительная судьба
ожидала его в Самоцветных горах. А уж от слов "даже и в господа выйдешь" у него
просто захватило бы дух:  то есть как???  Мне скажут,  что я ДОСТОИН, мне дадут
свободу и назовут ГОСПОДИНОМ???
     Но не теперь! С самого утра Каттая преследовало острое, как головная боль,
ощущение некоей неправильности и зловещего напряжения повсюду вокруг. Почти так
было однажды,  когда у  него на ноге случился нарыв:  воспал„нная шишка зрела и
зрела,  чтобы наконец прорваться и вытечь.  Вот и сегодня весь день в н„м росло
зудящее беспокойство.  Откуда-то ш„л глухой гул: так стонали бы прочные дубовые
балки,  не в силах выдержать навалившийся груз. Гул этот оставался неразличимым
для  обыкновенного уха,  лишь  Каттай слышал его...  да  ещ„  кони,  беспокойно
прядавшие ушами.  Когда наконец мальчик понял,  в ч„м дело, он отчаянно схватил
надсмотрщика за руку и закричал:
     - Дядя Харгелл, здесь опасно!.. Дядя Харгелл!..
     Он даже не думал,  поверит ли ему свирепый нарлак. Но тот поверил. Сразу и
без  лишнего слова.  Он  был  слишком опытен.  Такие,  если видят,  что смирный
домашний п„с  вдруг схватил из  колыбели младенца и  бежит с  ним на  улицу,  -
мысленно благодарят за  предупреждение и  тотчас бросаются следом.  А  не  ищут
дубину, чтобы прибить взбесившегося кобеля.
     - Ингомер!.. - заорал Харгелл во всю силу л„гких. - Гони!..
     Сам же кинулся к невольникам, ругаясь в девяносто девять петель и ревя что
было мочи:
     - Бегом, вонючие отродья водяной крысы! Бегом!..
     Говорят,  никто  на  свете  не  умеет  материться так,  как  надсмотрщики.
Наверное, это правда. Они имеют дело со всеми народами света и прекрасно знают,
что самое оскорбительное для арранта,  а что -  для жителя шо-ситайнских болот.
Поэтому до них далекое и  проигравшим битву на„мникам,  и  саккаремским купцам,
обнаружившим,  что их надули,  и даже ч„рным головорезам с кораблей, охраняющих
морские границы империй Мономатаны.
     Но  в  эти мгновения Харгелл утратил всю?  свою изобретательность.  Должно
быть,  оттого рабы не стали переругиваться с  ним и  спорить и тяжело затрусили
впер„д,  подхватив цепь. А Ингомеру даже не пришлось пускать в ход бич. Услышав
"Гони!",  он  для начала лишь привстал и  чмокнул губами -  и  кони обрадованно
зарысили,  а  потом  поднялись в  галоп.  Цепь  натянулась и  заскрипела.  Кони
налегали люди, ругаясь, прибавляли шагу.
     Крутой  склон  над  дорогой  усеивали  большие  угловатые валуны.  Иные  с
полновесный арбуз,  иные -  с сарай.  Они лежали так,  словно в древности некий
великан небрежно,  словно плохой пахарь,  разбрасывал их горстями -  где густо,
где пусто.  Там и  сям виднелись глубокие борозды:  после дождей и  особенно по
весне валуны скатывались, наваливаясь и напирая один на другой...
     ...Нынче была уже  далеко не  весна,  и  дождь последний раз ш„л дней пять
назад,  но от судьбы не уйд„шь.  Нескольким камням просто "приш„л кон" <"Пришел
кон" -  выражение, означающее наступление рокового момента в судьбе> скатиться,
и  если случай вывел под обвал людей и  повозки -  значит,  так тому и  следует
быть. Первый валун с треском и рокотом выехал на дорогу, едва не сметя ослика и
клетку  с  мальчишками-веннами.  Длинноухий с  перепугу рванул впер„д так,  что
повозка встала на одно колесо,  но выправилась и продолжала катиться. Следующий
камень,  поменьше,  прон„сся,  подпрыгивая и раскалываясь на ходу, перед самыми
мордами  упряжных  коней.  Саврасые  шарахнулись,  насколько  позволяла дорога,
однако хода не сбавили.  Им не меньше, чем людям, хотелось убраться подальше от
опасного места, и, в отличие от людей, они хорошо знали, как это сделать. Пегая
кобыла под Ксоо Таркимом бесилась и  ржала,  взвиваясь на дыбы и  желая нестись
впер„д во всю прыть.  Молодой купец сдерживал е„ крепкой рукой. Не дело хозяину
убегать,  бросая  работников и  товар.  Тарким  лишь  поглядывал вверх,  силясь
угадать, откуда покатится новый валун.
     - Стыд вам,  алчные духи предгорий! - прокричал он, силясь быть услышанным
за  грохотом и  треском обвала.  -  Я  ли  не  подарил вам  вчера две леп„шки и
зайца!..  Во имя рваной накидки Хранящей-в-пути,  да постигнет вас справедливая
кара...
     Словно в  ответ на угрозу,  над головами бегущих людей раздался чудовищный
скрежет,  отчасти  похожий  на  смех.  Так,  забавляясь ничтожными притязаниями
смертного,  мог  бы  расхохотаться  сам  холм.  Где-то  там,  выше  по  склону,
докатившиеся сотрясения нарушили  равновесие целого  гнезда  валунов,  и  глыбы
двинулись вниз.  Крупные  обломки  набирали  скорость  обманчиво-медленно.  Они
величаво  и  тяжеловесно вращались,  приминая  хрустящие  осыпи,  и  от  ударов
срывались новые камни.
     Мелкие камешки неслись вниз прыжками по десять саженей, отскакивая и жужжа
на лету, словно выкинутые из пращи...
     Один небольшой,  пуда на  два,  валун уже упокоился на дороге -  но только
затем,  чтобы лечь под  колесо повозке-клетке.  Повозка подпрыгнула и  вс„-таки
перевернулась. Ос„л тоже упал и забился, истошно крича, пытаясь? подняться. Это
никак не  удавалось ему -  мешали оглобли.  Новый камень вылетел из  тучи пыли,
окутавшей вс„  кругом,  и  со  свистом  прон„сся над  самой  клеткой.  Волчонок
завизжал и  затряс было прутья,  потом скорчился в  комок,  скуля и силясь хоть
как-то прикрыть ладонями голову.  Щенок, с белыми скулами, как мог выпрямился и
стал нараспев произносить некие слова.  Кто знал обычаи его племени,  тот понял
бы -  он пытался с достоинством принять смерть.  И перечислял имена тех,  с кем
должен был встретиться за  е„ чертой.  Тарким оглянулся на опрокинутую повозку,
но  не  стал  посылать к  ней  никого из  надсмотрщиков.  Это  -  позже,  когда
выдохнется обвал.  А если клетку засыплет совсем,  значит, туда и дорога. Никто
не  скажет про Ксоо Таркима,  будто он  рисковал своими работниками ради двух -
может быть, уже м„ртвых - невольников и осла...
     Каттай,  пригибаясь,  бежал  возле  заднего колеса конной повозки.  Тарким
наклонился с  лошади  и,  схватив за  шиворот,  вскинул л„гкого мальчишку перед
собой на  седло.  Оставлять сво„ главное сокровище на  произвол духов предгорий
Тарким был вовсе не расположен!
     Как  оказалось,  купец очень вовремя о  н„м  позаботился.  Прыгнув впер„д,
пегая  поравнялась  с  упряжными  лошадьми,  и  в  этот  момент  из-за  повозки
послышался глухой  удар  и  почти  сразу  -  страшные  крики,  а  сама  повозка
остановилась так, словно е„ кол„са приросли к дороге разом и насмерть - до того
резко, что два передних коня повалились на колени.
     Но на этом коварство духов предгорий оказалось исчерпано. Валуны больше не
покидали своих вековых гн„зд,  прекратился грохот и гул,  лишь кое-где, зловеще
шурша,  продолжали осыпаться мелкие  камешки.  Обвал  кончился.  Упряжные кони,
привыкшие к опасностям дальних дорог,  успокоились сразу,  горячая нравом пегая
ещ„  поплясала,  но,  когда начала оседать пыль,  перестала рвать узду  и  она.
Тарким повернул кобылу и поехал взглянуть, что же случилось.
     Кусок  скалы  размером с  халисунскую винную бочку  въехал в  самую голову
вереницы рабов и  накрепко прижал к земле цепь.  Вместе с цепью придавило троих
рабов.  Один был  м„ртв -  ему  размозжило всю левую половину тела.  Второй,  с
ногами,  превращ„нными в  кисель  до  самого  паха,  взмахивал свободной рукой,
словно плыл через т„плое озеро.  Его лицо сияло блаженной улыбкой - так бывает,
когда хлынувшая боль превосходит все  мыслимые пределы и  гаснущий разум просто
отказывается е„ постигать. Широко раскрытые глаза смотрели в серое небо, но то,
что они там видели, уже не принадлежало этому миру. Рядом на земле сидел Рыжий.
Его левую ступню пригвоздил и, видимо, искалечил острый край камня. Рыжий мотал
головой и кусал губы, едва удерживаясь, чтобы не завыть в голос.
     А  от четв„ртого остался только кусок цепи,  перерубленной ударом валуна о
валун.  Теперь этот раб во все лопатки улеп„тывал прочь,  назад,  туда,  откуда
приш„л караван. Это был Корноухий.
     Харгелл,  подоспевший на  место раньше Таркима,  уже  гнался за  беглецом.
Раненые и  тем более погибшие под обвалом могли потерпеть,  но поимка удравшего
никакому отлагательству не подлежала. Вместе с Харгеллом за Корноухим бросились
ещ„ двое надсмотрщиков -  таких же  сытых и  выносливых,  как их  предводитель.
Корноухий мчался,  прыгая через  камни,  с  отчаянной быстротой спасающего свою
жизнь.  Но после нескольких седмиц в караване удирать от надсмотрщиков было вс„
равно что от сторожевых кобелей. Настигнут, прижмут и...
     Корноухий,  при  всей его  прыти,  понял это уже возле опрокинутой клетки.
Погоню отделял от  него какой-то десяток шагов,  и  беглец сделал единственное,
что ему ещ„ оставалось,  -  выпрыгнул за край дороги и,  кое-как соскользнув по
растр„панным сваям,  лохматым от свежих щепок,  начал спускаться на осыпь. Но и
тут судьба уготовила ему неудачу.
     Корноухий был уличным вором.  Он промышлял на торгу в  большом городе и уж
там-то,  в своей Четверти, отлично знал каждый закоулок и тупичок. Уж там-то он
играючи  удирал  и  от  разгневанного  прохожего,   хватившегося  мошны,  и  от
стражников,  которым вроде бы  полагалось знать город не хуже воров...  Дальняя
окраина Самоцветных гор  оказалась куда  менее  милостива к  карманнику.  Думая
только о том, как бы ещ„ на шаг отдалиться от Харгелла с помощниками, Корноухий
с  разгона запрыгнул на  большую кучу камней,  начал перескакивать с  одного на
другой...
     ...И  не сразу почувствовал,  что камни зашевелились и  поехали у него под
ногами.  Это  было совсем свежее нагромождение валунов;  глыбы,  ещ„ горячие от
соударений,  не  успели  толком улечься и  обрести хотя  бы  шаткое равновесие.
Тяжесть человеческого тела оказалась достаточна, чтобы побеспокоить их вновь.
     - Стой,  дурень!..  -  заорал сверху Харгелл.  Но для раба, ударившегося в
побег, это "стой!" имело только один смысл. Корноухий оглянулся, блеснув сквозь
пыльную бороду оскаленными зубами, и прыгнул еще дальше впер„д...
     Он наконец понял свою ошибку,  когда огромный и  казавшийся таким над„жным
валун  начал с  потрясающей л„гкостью поворачиваться под  ним,  грозя сбросить.
Корноухий испуганно вскрикнул и  подался назад.  Камень,  как  ни  удивительно,
успокоился.  Беглец снова оглянулся и  увидел,  что преследователи остановились
поодаль,  на песчаном о