есчестье...
   Он не стал разубеждать Тилорна и объяснять, как было дело. Зачем?..

   Косой дождь,  подгоняемый резким ветром,  кропил в  потемках заливные
луга, шептал над кладбищем-буевищем, хранимым могучими стволами берез, и
поливал мокрые дерновые крыши маленькой лесной деревни.  В  деревне жили
венны рода Пятнистых Оленей.
   В глухой предутренний час раскрылась набухшая дверь гостевого дома, и
наружу воровато выглянули двое.  Ни души! Двое выбрались вон и осторожно
двинулись  вдоль  стены.   Ничто  не  предвещало  неудачи:   к  рассвету
доверчивые Олени не  найдут даже  следа постояльцев,  пущенных скоротать
непогожую ночь.  Потом кто-нибудь додумается заглянуть в  клеть и найдет
там  выпотрошенные короба.  Люди,  самолично видевшие  веннские  вышивки
бисером,  сулили за  них  золотые горы.  Только вот купить у  веннов эти
вышивки было не легче, чем девушек в рабство.
   Еще, кажется, в клети спал кто-то из хозяйских детей. Не помеха! Дети
не успеют и пискнуть...
   Дойти, куда намечали, ворам не пришлось, впереди, в сырой тьме, вдруг
загорелись два недобрых зеленоватых огня. Потом небо разорвала первая за
всю  ночь  молния.  Перед дверью клети,  словно кого-то  заслонял собой,
стоял пес.  Громадный,  с  крупного волка.  Широкогрудый.  И удивительно
страшный.  Он  не лаял,  даже не рычал,  но жесткая щетина грозно стояла
дыбом,  и в свете мертвенной вспышки блестели,  точно клинки,  ощеренные
клыки.
   Двое бывалых и  далеко не  пугливых мужчин не помнили,  как оказались
там,  откуда пришли,  как  мокрыми трясущимися руками задвинули щеколду.
Когда  дыхание  перестало  со  всхлипами  рваться  вон  из  груди,   они
попытались вспомнить,  что же их так напугало.  Подумаешь,  пес!.. Потом
вспомнили,  и по спинам вновь побежал холодок.  ГЛАЗА. Они напоролись не
на простую собаку. У страшного серого зверя были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛАЗА.

   Ночью он проснулся оттого,  что мерзлячка Ниилит,  зябнувшая даже под
одеялом,  прижалась  в  поисках  тепла  к  его  боку.  Раньше  она  тоже
просыпалась  от   этого,   ужасно   смущалась  и,   бормоча   извинения,
отодвигалась в  сторонку.  Потом  привыкла,  и  теперь  просыпался  один
Волкодав.
   Да. А ведь поначалу он в самом деле начал было мечтать...
   Ниилит не расставалась с дареными бусами,  даже спала в них. Венн уже
знал,  что,  сам того не  ведая,  необыкновенно ей  угодил.  В  ее семье
передавалось из  поколения  в  поколение прекрасное сапфировое ожерелье.
Умирающая мать оставила его Ниилит. Теперь его носила дочь родственника,
продавшего Ниилит в рабство.
   Волкодав повернул голову  и  посмотрел на  полоску мутного синеватого
света,  сочившегося сквозь ставни.  Над Галирадом медленно плыла бледная
летняя ночь.  Вот бы знать, снились ли кому в эту ночь такие же странные
сны?.. Видел ли еще кто себя собакой у порога клети?..
   Глядя снизу вверх,  венн  долго рассматривал точеный профиль Тилорна,
спавшего на  кровати,  и  впервые думал о  том,  что  мудрец был красив.
Мудрость, мужество, красота... И такого человека Людоед держал в клетке,
пытками добиваясь... чего? Чтобы он ему алмазы вываривал из дерьма?..
   Я  выстрою дом,  думал Волкодав.  Ему и  Ниилит.  Мы уйдем в верховья
Светыни,  туда,  где самый корень веннского племени...  И  там я выстрою
дом.
   Есть ли  такое место на свете,  где можно выстроить дом,  и  мужчина,
уходя из  него,  не станет бояться,  что в  его отсутствие дом ограбят и
спалят враги?  Где  не  швыряют камнями в  щенков,  а  красивая девушка,
встретив в  лесу  незнакомого мужчину,  безо  всякого страха говорит ему
"здравствуй"? Где цветут яблони и зреет малина, где шумит вековой бор, а
ледяные ручьи с хрустальным звоном сбегают со скал...
   Волкодав подумал о  Богах,  которые одни только,  наверное,  и  знали
ответ. ИДИ, сказано было ему. ИДИ И ПРИДЕШЬ...
   Потом он вспомнил жрецов, встреченных на причале.

   Было  дело  -  в  рудники приехал Ученик Близнецов.  Приехал выкупать
рабов  на  свободу.  Золотом или  дорогими каменьями хозяев самоцветного
прииска удивить было трудно,  но жрец привез нечто гораздо более ценное:
невзрачные  с   виду,   крохотные  серенькие  кристаллы.   Знающие  люди
растворяли их  в  больших  чашах  вина  и  на  сутки-двое  погружались в
блаженство.
   Слух о жреце мгновенно распространился по подземельям.  Когда же рабы
проведали, что выкупал он только единоверцев, все кинулись расспрашивать
почитателей Близнецов.  Иные,  не скупясь, учили друзей священным знакам
своей веры и тому,  как следовало отвечать на вопрос: "Почему, признавая
Единого,  мы молимся Близнецам?" другие,  наоборот,  отмалчивались.  Они
опасались,  что жрец выкупит обманщиков,  а  истинно верующих освободить
уже не сможет.
   Серый Пес знать не знал о  переполохе в пещерах.  Он зыбко плыл между
жизнью и  смертью,  и  надсмотрщик не  знал,  стоило ли  тратить на него
ежедневную чашку воды.
   Жрец пришел в сопровождении Волка,  которому было поручено водить его
по  пещерам.  Серый  Пес  не  сразу  заметил их,  потому что  перед  ним
шествовали вереницы черно-багровых теней,  торжественно низвергавшиеся в
мерцающую черно-багровую бездну.  Волк ткнул его черенком копья,  и  раб
медленно повернул голову.
   Жрец  оказался на  удивление молод.  Тогда ему  было примерно столько
лет,  сколько Волкодаву теперь.  Несмотря на молодость,  его двухцветное
одеяние  отливало яркими  красками,  что  говорило о  немалом  сане.  Он
внимательно посмотрел на раба.  Тот был венном:  жрец сразу понял это по
прядям грязных волос,  заплетенных в подобие кос и перетянутых обрывками
тряпок.  Факел ослепил раба, и он устало опустил веки. Жрецу показалось,
будто возле покрытого струпьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на
миг выглянули два крохотных светящихся глаза.  Впрочем, это скорее всего
блеснули при огне осколки руды...
   "Святы Близнецы,  чтимые в трех мирах!" -  раздельно проговорил жрец.
Волк предупреждал его,  что  полумертвый раб был диким язычником.  Серый
Пес действительно довольно долго молчал. Но потом все же ответил:
   "И Отец Их, Предвечный и Нерожденный..."
   Он хорошо помнил науку старого жреца и знал,  как приветствовали друг
друга  Ученики Близнецов.  Старик всегда радовался,  когда боннские дети
здоровались с ним именно так...
   Волк  молча  стоял  за  спиной жреца,  похлопывая свернутым кнутом по
ладони.
   "Нет Богов, кроме Близнецов и Отца Их, Предвечного и Нерожденного." -
провозгласил жрец.
   Серый Пес ничего не  знал о  выкупе из неволи,  но безошибочное чутье
подсказывало ему -  от его ответов на вопросы жреца зависело нечто очень
важное. Может быть, даже свобода. И жизнь.
   Много  лет  спустя он  с  неохотой и  стыдом вспоминал охватившее его
искушение и  миг  колебания,  который -  из  песни  слова не  выкинешь -
все-таки был.
   "Я  молюсь своим Богам..."  -  выговорил он медленно.  И  закашлялся,
уткнувшись лицом в пол.
   "Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник!" - Ладонь жреца вычертила
между ними в  воздухе священное знамя -  Разделенный Круг.  Надсмотрщики
видели,  как,  освобождая единоверцев,  он сам промывал гнусные нарывы и
перевязывал раны.  Но  от  язычника он отошел,  брезгливо подхватив полы
двухцветного одеяния. Волк молча ушел следом за ним.
   Откуда мог знать Серый Пес,  что Боги,  которых он  не  предал тогда,
всего через год выведут его из подземного мрака...

   Снаружи делалось все светлей.  Вот медленно процокала копытами лошадь
водовоза.  Потом скрипнула,  пропуская кого-то,  калитка двора. Волкодав
слышал,  как заворчала свирепая сука, охранявшая двор, но ворчание почти
сразу  сменилось умильным  повизгиванием.  Должно  быть,  пришел  кто-то
знакомый.   Хватит  валяться,   сказал  себе  Волкодав.   Некоторые  тут
собирались работы искать. Хорош работник, который спит до обеда...
   Беззвучно поднявшись,  он накрыл своим одеялом свернувшуюся калачиком
Ниилит и  тихо двинулся к  двери.  Нелетучий Мыш  тотчас раскрыл глаза и
потянулся к  нему со своего гвоздя.  Вчера он в  очередной раз убедился,
что бывает,  если хотя бы ненадолго оставить Волкодава без присмотра,  и
повторять оплошность не  собирался.  Попробуй не  возьми  его  -  небось
переполошит весь дом.  Заверещит,  как  блажной.  Волкодав подставил ему
руку,  потом нагнулся и потрепал по загривку проснувшегося щенка. С кем,
с кем,  а с собаками он ладил отлично.  Куда лучше,  чем с людьми.  Спи,
мысленно велел  щенку  Волкодав.  Пушистый хвостик вильнул туда-сюда  по
полу,  и  сонный  малыш  снова  опустил голову на  лапы.  Подняв сапоги,
Волкодав вышел и притворил за собой дверь.
   Выбравшись  на  крыльцо,   он  немедля  понял,   кого  приветствовала
скрипучей песней  калитка.  На  толстом бревне,  уложенном вдоль  забора
нарочно для захожих гостей, сидел и грелся на ласковом утреннем солнышке
старый Варох.  Внучок,  устроившийся у его ног,  гладил собаку, тащил из
мохнатого уха толстого,  насосавшегося клеща.  А  на  коленях у  старика
лежал сверток. Длинный, узкий сверток. Волкодав без труда догадался, что
именно прикрывала от сглаза плотная рогожа.
   Он  остановился на верхней ступеньке крыльца,  не очень понимая,  как
себя вести. Между тем старик открыл глаза и сразу посмотрел на него.
   - Здравствуй,  мастер,  - без особой охоты поздоровался Волкодав. Был
бы сегван помоложе, он, пожалуй, и вовсе бы промолчал.
   - И ты здравствуй, - отозвался Варох. И добавил, помедлив: - Подойди,
парень. Уважь старика. Делать нечего, Волкодав подошел.
   - Сядь, - сказал мастер и похлопал ладонью по гладкому бревну рядом с
собой. - Я хочу кое-что тебе рассказать...
   Волкодав сел,  искоса  поглядывая на  внучка,  который  тем  временем
оседлал псицу и  дергал длинную шерсть,  упрашивая встать и покатать его
по двору. Собака вставать не хотела и только беззлобно морщила нос.
   - Ты,  верно,  заметил,  что мастерская моя не та, что была раньше, -
начал старый сегван.  -  Когда-то рядом со мной трудились два моих сына.
Даже витязи из крома приходили заказывать у нас щиты и ножны к мечам...
   Волкодав  молча   слушал  его,   косясь  на   отблески  бронзы  между
растрепавшимися кое-где нитями рогожи.
   - Я пришел сюда, в Галирад, еще до великой битвы у Трех Холмов, когда
жадности островных кунсов был положен предел,  - продолжал мастер Варох.
- Ты, парень, верно, сражался тогда?
   - Нет, - сказал Волкодав.
   - И я не сражался,  -  вздохнул старик. - Мои сыновья были наполовину
сольвеннами,  а  сам я считал -  раз уж мы со своего острова не на дикий
берег пришли,  так  надо  вежество понимать...  -  Варох снова вздохнул,
потер ладонью колено и вдруг сказал:  -  Ну, про Жадобу-то ты все, поди,
знаешь...
   Волкодав покачал головой.
   - Откуда мне,  -  ответил он  мастеру.  -  Только то,  что  он  вроде
знатного рода... и вас, сегванов, не жалует.
   - Не  жалует,  -  усмехнулся старик.  Нелетучий Мыш,  спустившийся на
бревно,   любопытно  обнюхивал  его  руку  -  на  сей  раз  безо  всякой
враждебности или боязни.  -  Не жалует,  - повторил Варох. - Его батюшка
был из тех, кто после Трех Холмов встал за то, чтобы всех нас спровадить
обратно за  море.  А  не  вышло -  подался в  лес  и  начал сам по  себе
воевать...  Батюшка одних нас  ненавидел,  сын  всех без  разбору резать
повадился... Узловатые пальцы Вароха теребили рогожку.
   - Один раз мы поехали на ярмарку к западным вельхам,  -  выговорил он
глухо.  -  У  нас было целых три повозки...  Сыновья взяли жен и  детей,
хотели...  порадовать... И ведь не одни ехали, большой обоз был... Кто ж
знал,  что половина разбойников в охранники нанялась...  Жадоба... Нас с
внучком за мертвых сочли, зверям бросили на дороге...
   Голос Вароха сорвался, старик не договорил. Волкодав молчал.
   - Теперь ты понимаешь, почему вчера я... так хотел, чтобы ты оказался
Жадобой,  - справившись с собой, продолжал старый сегван. - Прости меня,
парень.  Вот,  возьми...  -  Он откинул рогожу: на коленях у него лежали
прекрасные ножны  цвета старого дерева,  перевитые длинным ремнем.  -  Я
работал всю ночь, - сказал старик не без гордости. - Боялся... кабы ты к
другому кому не пошел... Сделай милость, прими... не обижай...
   - Сейчас меч принесу, - сказал Волкодав.
   Тилорн,  которому лечение щенка,  видно,  и впрямь недешево обошлось,
спал по-прежнему крепко.  Ниилит плела косу,  присев на  край деревянной
кровати у него в ногах.  Она улыбнулась Волкодаву и поклонилась ему,  но
тут же испуганно вскочила: он протянул руку к лежавшему на полке мечу.
   Волкодав прижал  палец  к  губам  и  помахал ладонью -  нечего,  мол,
бояться. Забрал меч и кошелек с деньгами и вернулся во двор.
   Узорчатый клинок вошел в ножны,  как нога в хорошо знакомый сапог. Ни
ноготка  лишку,  ни  волоска  недостачи.  Крестовина легонько щелкнула о
фигурную оковку устья,  снабженную ушком для "ремешка добрых намерений".
Волкодав перевернул ножны и с силой встряхнул их несколько раз. Меч и не
подумал вываливаться.  Волкодав перекинул ремень через плечо и застегнул
пряжки.  Потом  завел руку,  и  рукоять легла в  ладонь удобно и  точно.
Волкодав потянул меч наружу.  Тот вышел спокойно и плавно, не застревая,
одним движением,  сулившим немедленный удар. Волкодав улыбнулся и вернул
меч в ножны, без труда поймав устье кончиком лезвия.
   - Ты настоящий мастер, Варох, - сказал он с уважением. - Хотя погоди!
Вчера ты обмерил только меня, а меч, помнится...
   Хромой сегван улыбнулся в ответ и покачал седой головой.
   - Какая мерка? Мне один раз посмотреть... Волкодав развязал кошель:
   - Полчетверти серебром, так?
   Мастер проворно поднялся и удержал его руку.
   - Не обижай,  парень,  -  проговорил он негромко.  - Ты зарубил троих
разбойников и еще одного,  говорят,  застрелил, а у Жадобы меч отобрал и
правую руку ему  изувечил...  которой он...  За  это я  тебе не  то  что
ножны... Всю лавку свою...
   - Спасибо на добром слове, дед, - сказал Волкодав. - Только плату все
же возьми.  Тебе внучка растить... самому есть-пить надо... Не возьмешь,
выйдет, опять тебя Жадоба ограбил.
   Он отсчитал монеты и, не слушая уговоров, высыпал их Вароху в ладонь.
Старый  сегван  долго  смотрел  на  блестящее серебро,  и  белая  борода
вздрагивала все сильнее. Потом он вдруг шагнул к Волкодаву и обнял его.
   - Ты заходи к нам...  сынок, - сказал он и судорожно вздохнул, тщетно
пытаясь скрыть подступившие слезы. - Заходи как-нибудь, а? Девочке твоей
поясок справим... плетеный... с застежками...


   Утратив в неволе надежду на солнечный свет,
   Душа замирает, и сердце смолкает в груди.
   И кто-то шепнет: "Все равно избавления нет..."
   Кто сломленным умер в темнице - ты их не суди.

   И тех не суди, кто, не вынеся груза цепей,
   Спастись не умея и тщась досадить палачам,
   Все счеты покончил в один из безрадостных дней...
   Не лучше ли сразу конец - и себе, и цепям?

   Не смей укорять их за то, что они не смогли
   С таким совладать, что не снилось тебе самому.
   На собственной шкуре попробуй сперва кандалы-
   А впрочем, не стану такого желать никому.

   Я знал и иных - кто оковы едва замечал,
   Строку за строкой составляя в рудничной пыли
   Трактат о любви и о битве вселенских начал...
   Те люди - что солнца: они и во мраке светлы.

   Я был не таков. Я был зол и отчаянно горд.
   Я знал, для чего меня Боги от смерти хранят.
   Сперва отомстить за измену, за лютый разор -
   Тогда только пращуры примут с почетом меня.

   Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь.
   За всех, кто до срока ушел в беспредельную тьму.
   За всех, превращенных в клубки из когтей и клыков...
   Такого я тоже не стану желать никому.



        5. ПЕРЕСПОРИТЬ ЖРЕЦА

   Меч висел за  спиной,  прихваченный к  ножнам за крестовину "ремешком
добрых намерений".  Нелетучий Мыш успел уже подробно исследовать ножны и
нашел их малосъедобными, зато очень удобными для лазания туда и сюда.
   Волкодав не спеша шел по улице,  и  настроение у него было вполне под
стать небу,  сплошь затянутому серыми облаками. Вот уже битых три дня он
безо всякого толку обходил ремесленные мастерские.  Кузнецы,  кожемяки и
мостники,  подгонявшие один  к  другому  деревянные горбыли мостовой,  с
уважением поглядывали на  его широкие плечи и  покрытые мозолями ладони.
Но разбойничья, как выразился Бравлин, рожа и шрамы, оставленные оружием
и кандалами, раз за разом делали свое дело. Никто не спешил брать к себе
бывшего каторжника,  человека наверняка беспокойного, а то и опасного...
да  еще  венна.  Волкодав знал,  что  всегда  может  разыскать седоусого
старшину.  Тот наверняка поможет,  раз обещал. Но при мысли о том, чтобы
куда-то  бежать  и  по  приказу того  же  Бравлина рубить  какого-нибудь
"вора", ни в чем, как потом, выяснится, не виноватого... Нет уж.
   Волкодав шел по  улице и  думал о  родных лесах,  и  делалось ему все
тошней.  Дома ему хватило бы  с  собой простого поясного ножа,  ну там -
лука со стрелами для охоты.  Меч, оружие воинское, в лесу не потребен. А
здесь?..  После происшествия у  Вароха Волкодав без  меча  за  ворота не
выходил.  И ремешок,  перехлестнувший рукоять, был таков, чтобы в случае
чего удара не задержал.
   Еще он думал о том, как хорошо было бы приберечь оставшиеся деньжата,
купить парусную лодку и  уйти на  ней  в  верховья Светыни,  в  коренные
веннские земли...  кабы не замок Людоеда,  обугленные развалины которого
поганили берег в самом начале пути.
   Будь он,  как  прежде,  один,  он  легко обошел бы  замок лесами.  Со
спутниками вроде  Тилорна и  Ниилит придется ждать  осени,  когда  купцы
поедут из Галирада назад.
   Нет, все же слава Богам, что он был теперь не один...
   Иногда Волкодаву казалось - он так и не придумает выхода. Иногда же -
все как-нибудь образуется, надо лишь чуть-чуть подождать.

   Сегодня утром  Тилорн в  очередной раз  осмотрел крыло Мыша  и  велел
Волкодаву купить крепкого вина,  убивающего заразу.  Шагая вперед,  венн
неспешно высматривал харчевню почище, и было ему, правду сказать, слегка
жутковато.  Как  если  бы  покупка вина таила в  себе нечто необратимое,
вроде первого надреза ножом. Тилорн обещал, что Мышу больно не будет. Но
кто поручится наверняка?..
   Нелетучий  Мыш  чувствовал его  состояние,  и,  не  понимая  причины,
ластился к  человеку.  От  этого  совесть мучила  Волкодава еще  больше.
Наконец,  облюбовав дверь,  из  которой вкусно пахло  свежими пирожками,
Волкодав нагнул голову и вошел.
   Он сразу заметил стражников,  добрый десяток которых - с Бравлином во
главе - расположился за столом возле двери. Молодые стражники баловались
рукоборством.  Закатывали рукава,  утверждали локти на столе и  мерились
силой, ругаясь и хохоча.
   Волкодаву,  точно мальчишке,  захотелось немного поглазеть на борцов,
однако сначала следовало исполнить задуманное.  Он  ограничился поклоном
Бравлину и сразу прошел к стойке.
   Корчмарь ему  не  понравился.  Посмотрев на  него один раз,  Волкодав
понял,  что  до  Айр-Донна этому типу было далеко.  Случается,  человек,
привыкший  иметь  дело  по  преимуществу  с  иноземцами,  задумывается о
неоглядной ширине мира и обретает мудрость,  а с нею и доброту. Бывает и
наоборот:  иной начинает драть нос  и  вроде бы  даже стесняться кровной
родни.
   И  не поговоришь с  таким,  и путешественника,  попавшего в беду,  он
удавится, а даром не приютит...
   - Что подать, почтенный? - спросил он Волкодава.
   Спросил вроде вежливо, но так, что венн сразу вспомнил и свою рубаху,
залатанную на локтях,  и уродливый шрам на левой щеке, и пыльные сапоги.
Он сказал:
   - Маленькую склянку прозрачного вина.  Очень крепкого,  такого, чтобы
горело.
   Корчмарь слегка поднял брови.  То ли просьба Волкодава показалась ему
странноватой, то ли веннское оканье уж очень резало слух. Так или иначе,
он кивнул и скрылся в низенькой двери позади стойки.
   - ...жрецы  Богов-Близнец