шиться надо, госпожа. Промедлишь,
сама пропадешь.
   Кнесинка закусила губы  и  попробовала.  Венн легко отдернул голову и
сказал:
   - Этого обычно не ждут, только крика и слез.
   - А если за обе руки держат?
   - Тогда бей коленом в пах, госпожа. Это очень больно. А если схватили
сзади, попытайся ударить в лицо головой. Или ногой в голень. И бей, коли
бьешь, не жалеючи, изо всей силы. И сразу.
   Он  видел,  как  ужасала ее  лютая кровожадность ухваток,  которые он
объяснял.   Она-то  надеялась  постигнуть,   как  остановить,  отбросить
врага...  да  унести ноги.  Ан  выходило,  что жестокость не одолеть без
жестокости,  свирепость - без еще худшей свирепости... Где сыскать такое
в себе?
   Кнесинка смотрела на угрюмого бородатого парня, сидевшего против нее,
и  телохранитель-венн  вдруг  показался ей  выходцем  из  другого  мира.
Холодного и  очень  страшного мира.  Который она,  выросшая в  доброте и
довольстве, за дубовыми стенами крома, за щитами отцовской дружины, едва
знала  понаслышке.  А  теперь размышляла:  что  же  за  жизнь должен был
прожить этот человек? Что сделало его таким, каким он был?..
   - Ты мог бы убить женщину, Волкодав? - спросила она.
   Он ответил не задумываясь, совершенно спокойно:
   - Мог бы, госпожа.
   Кнесинка  Елень  знала,   как   высоко  чтил  женщин  его  народ,   и
содрогнулась:
   - Представляю, что за бабища должна быть, если уж ты, венн...
   Волкодав мельком посмотрел на  нее,  отвел  глаза и  медленно покачал
головой:
   - Лучше даже не представляй, госпожа.
   Где она была теперь,  та...  то  посрамление женщин,  которому он при
встрече снес бы  голову без разговоров,  дай только удостовериться,  что
это вправду она? Может, все там же, в Самоцветных горах. А может, и нет.
   - А ребенка? - спросила она. - Ребенка ты мог бы убить?
   Волкодав подумал и сказал:
   - Сейчас не знаю. Раньше мог.
   Сказал и  заметил:  кнесинка сделала усилие,  чтобы  не  отшатнуться.
Откуда ей было знать,  что он сразу вспомнил подъездной тракт рудника. И
детей на дороге.

   Кормили их  так.  Привозили корзину вяленой (и  откуда только брали в
горах?) рыбы. Сколько подростков, столько же и рыбешек. Все вываливалось
в  одну кучу наземь.  Кто смел,  тот и съел.  Серому Псу было тринадцать
лет,   когда  один  из  них,  пятнадцатилетний,  надумал  пробиваться  в
надсмотрщики.  И начал с того, что повадился отбирать еду у тех, кто был
послабей.  Однажды,  когда он кулаками отвоевал себе уже третью рыбешку,
Серый Пес подошел к нему и взял за плечо. Хватка у него уже тогда была -
не  больно-то вырвешься.  Парень обернулся,  и  Серый Пес,  не сказав ни
слова, проломил ему голову камнем.

   Еще в  памяти Волкодава упорно всплывали малолетние ублюдки,  которых
он расшвырял тогда на причале.  Хотя он и понимал,  что вспоминать о них
вовсе не стоило, а уж кнесинке говорить - и подавно.
   - Вы,  венны,  очень держитесь за родню,  - неожиданно сказала она. -
Как вышло, что ты живешь не в семье?
   Похоже,  она успела решить,  что его выгнали из дому за преступление.
Волкодав долго молчал,  прежде чем  ответить.  Разговор нравился ему все
меньше.
   - У меня нет семьи, госпожа. Она посмотрела на бусину, переливавшуюся
в его русых волосах, и решила похвастать знанием веннских обычаев:
   - Но  ведь ты  женат?  Или  это подарок невесты?  Волкодав улыбнулся.
Кнесинка еще не видела, чтобы он так улыбался.
   - Той, что подарила мне эту бусину, всего десять лет, госпожа.
   Елень Глуздовна уселась поудобнее и попросила:
   - Расскажи мне о себе, Волкодав.
   Рассказывать  о   себе  ему  совсем  не  хотелось.   Он  снова  начал
осматриваться кругом и молчал так долго, что девушка не выдержала:
   - Здесь никого нет,  кроме тебя и  меня.  Поехала бы я  сюда с тобой,
если бы не доверяла тебе?
   Волкодав подумал о том, что тоже вполне ей доверяет и, уж конечно, ни
в коем случае не имеет в виду ее обижать.  Просто, чем меньше наниматель
знает о  телохранителе,  тем обычно и лучше.  Складно и красно объяснять
он, однако, не выучился. Он так и ответил:
   - Я  плохо умею рассказывать,  госпожа...  В  это время из-за  куста,
гулко хлопая крыльями, взлетела большая темная птица. Волкодав мгновенно
прижал кнесинку к земле,  одновременно подхватывая лук и бросая стрелу к
тетиве...  и  только тогда осознал,  что  это  был всего лишь безобидный
глухарь,  едва перелинявший и надеявшийся отсидеться в кустах. Следом за
птицей на открытое место выбрался Мыш,  и Волкодав понял, кого следовало
благодарить за переполох. Он ослабил тетиву, глубоко вздохнул и выпустил
кнесинку.
   - Ну ты меня напугал... - выговорила она, и голос жалко дрожал.
   Бедная девочка,  до  чего  же  ей  страшно,  осенило вдруг Волкодава.
Храбрится,  требует,  чтобы оружному или на  худой конец простому бою ее
учил...  в  глухое место  без  охраны рвется скакать...  а  у  самой  от
малейшего шороха сердчишко,  как хвост овечий,  трепещет. Ну я и бревно,
коли сразу не понял...
   Он решил подбодрить ее и сказал:
   - Я тоже испугался, государыня.
   У нее совсем по-детски запрыгали губы:
   - Мне  страшно,   Волкодав...  мне  так  страшно...  скорее  бы  отец
возвратился... Все время крадутся... ночью, впотьмах...
   Уткнулась лицом в ладони -  и слезы хлынули. Волкодав пересел поближе
и  обнял  девушку,   не  забывая  поглядывать  кругом.  Гордая  кнесинка
прижалась к нему и расплакалась еще отчаянней.  Он ощущал, как колотится
ее сердце.
   - Не бойся ничего,  госпожа,  - сказал он тихо. Помолчал и добавил: -
Подумай лучше, как глухарь-то напугался.
   Кнесинка подняла голову и попыталась улыбнуться сквозь слезы. Сколько
ей лет,  подумал Волкодав.  Шестнадцать?  Семнадцать?.. Самая пора бы со
сватами беседовать да  доброго мужа присматривать.  Такого,  чтобы никто
чужой  впотьмах ночью  не  крался  и  даже  сон  дурной  за  семь  верст
облетал...
   Он сказал:
   - Не плачь, государыня. Хочешь, поедем домой? Она кое-как утерлась:
   - Нет... погоди.
   Тоже верно,  размышлял Волкодав,  спускаясь следом за  нею  к  берегу
заводи.  Поддайся страху один раз  -  потом попробуй избавься.  Кнесинка
умылась,  пригладила волосы и  стала  совсем прежней,  если  не  считать
припухших век  и  покрасневшего носа.  Пока  доедет  до  города,  все  и
пройдет.
   - Отец говорит,  я  в  людях смыслю,  -  окрепшим голосом сказала она
Волкодаву. - Я стану угадывать, а ты меня поправляй. Хорошо?
   Он неохотно ответил:
   - Как скажешь, госпожа.
   - Ты дерешься так,  что дядька Крут тебе удивляется. И честь блюдешь.
Значит,  ты был витязем,  -  решительно начала молодая правительница.  -
Наверное,  ты был ранен в бою,  попал в плен и угодил в рабство... - Она
выжидательно смотрела на Волкодава, но венн молчал, и она нахмурилась: -
Нет,  не то. Крут говорит, ты всего четыре года... И как получилось, что
тебя не выкупили из неволи?
   Волкодав покачал головой:
   - Все было не так, госпожа.
   Продолжения не последовало,  и кнесинка поняла:  больше она не выжмет
из него ни слова.  Он просто сидел и смотрел на нее.  И молчал. Страшный
человек.   Опасный   каторжник,   клейменый   убийца.   Кнесинка   вдруг
почувствовала, что доверяет этому страшному человеку полностью, бездумно
и  беспредельно.  Она захотела сказать ему об  этом,  но  не нашла слов,
поперхнулась и спросила ни с того ни с сего:
   - Почему ты пришел в Галирад, Волкодав? Он пожал плечами.
   - Мне было все равно, госпожа.
   Мыш,  уставший ползать в траве, вернулся к нему и устроился подремать
на  ременной петельке,  притачанной к  ножнам меча.  Кнесинка подумала о
том,  что городской человек, решив спрятаться, бежит в лес и воображает,
будто там его никто не найдет.  А лесной житель, наоборот, полагает, что
легче всего затеряться в большом городе.  Еще она подумала,  что такому,
как Волкодав,  затеряться ой  как непросто.  Такие не  умеют сидеть тише
воды,  ниже травы.  Такие без конца заступаются за осужденных еретиков и
за  нищих  старух и  с  мрачным достоинством ждут  приговора,  когда  их
приводят в суд по навету.
   Волкодав заново обшарил взглядом светлое редколесье, отмечая успевшие
сдвинуться  тени.   Любопытная  пищуха   опустилась  на   низкую  ветку,
посмотрела на  него  сперва одним  глазом,  потом  другим,  вспорхнула и
полетела ловить комаров.
   - Все-таки ты должен научить меня сражаться, - решительно проговорила
кнесинка.  -  Ты -  мой телохранитель,  не батюшкин... меня и слушай, не
его. - Венн молчал, и она, опустив голову, тихо добавила: - Я не посягаю
быть воительницей,  как моя мать. Я просто не хочу больше бояться... - И
вскинула голову,  глаза  снова  заблестели задором:  -  Я  слышала,  как
забавляются лучшие  бойцы  твоего племени.  Кто-нибудь разгоняет на  них
тройку,  и  они ударом в  оглоблю опрокидывают всех трех коней!  Ты  так
можешь?
   - Не знаю,  -  сказал Волкодав.  -  Я не пробовал. Кнесинка хитровато
посмотрела на него снизу вверх, из-под ресниц, и вздохнула:
   - Наверное, врут люди.
   - Не врут, - сказал Волкодав.
   - А ты сам видел?
   - Видел. Только это была не забава.
   - А как?..
   - Лошади понесли на ярмарке,  -  ответил он неохотно.  -  Нас, детей,
затоптали бы, если бы отец не остановил.
   - Твой отец был воином?  -  спросила кнесинка.  Волкодав отрицательно
мотнул головой. И опять намертво замолчал.

   А через несколько дней случилось то,  чего он ждал с самого начала, и
в  особенности -  после  того,  как  Лучезар привел бывшего полосатого и
Плишку.  Третий явился сам, и осталось только предполагать, подслушал ли
он  какой-нибудь разговор на  торгу или  смекнул сам.  Это  был  молодой
белобрысый сегван,  но,  при всей его молодости,  сегванского в нем было
намного меньше,  чем в старой Киренн -  вельхского. Волкодав хорошо знал
эту породу наемников, которые путешествовали из страны в страну вслед за
войнами и  войсками,  давно  и  прочно  забыв  дорогу домой.  Самого его
никакой заработок не заставил бы к  ним примкнуть.  Хотя и  звали.  И до
хрипоты объясняли дремучему бестолковому венну,  что война, мол, - такое
же ремесло, как и все остальные...
   Сегвана он  заприметил почти от самых ворот и  немедленно понял,  что
было у  того на уме.  Вот парень о  чем-то спросил отроков,  и они стали
объяснять,  указывая в сторону хором кнесинки. Сегван направился дальше,
и  один  из  отроков пошел  вместе с  ним.  Не  столько пояснить дорогу,
сколько ради того, что пришлец был оружен и явно не дурак в рукопашной.
   Кнесинка как  раз  отдыхала у  себя.  Волкодав сидел на  крылечке,  и
Нелетучий Мыш грелся на послеполуденном солнышке,  устроившись у него на
колене.  Привлеченная чем-то,  над ступеньками закружилась большая муха;
зверек хищно насторожил уши и даже подпрыгнул, но не полетел.
   - Эх ты, - сказал ему Волкодав.
   Сегван  подошел  и  остановился в  нескольких шагах.  Встал  довольно
нахально,  так, чтобы на ноги венна падала тень. Мыш враждебно зашипел и
перебрался повыше, угрожающе пригибаясь и расправляя черные крылья.
   - Ты,  что  ли,  Волкодав?  -  спросил сегван.  Некоторое время  венн
щурился на него против света,  прикидывая,  стоило ли отвечать.  Наконец
решил, что стоило, и проворчал:
   - Может, и я...
   - Я тебя побью хоть на мечах,  хоть на ножах,  хоть так!  -  не тратя
попусту времени,  взял быка за рога отчаянный малый.  -  Я буду охранять
кнесинку вместо тебя, потому что лучше сражаюсь!
   Это был вызов. К отроку, подошедшему вместе с сегваном, присоединился
второй,  потом  третий.  Появились братья Лихие.  Подъехали два  молодых
витязя и  остановились чуть  поодаль,  делая вид,  будто происходившее у
крыльца их нисколько не интересовало.
   - Как звать-то, храбрец? - не спеша проговорил Волкодав.
   - Сперва побей,  -  ответил тот  насмешливо,  -  тогда  и  спрашивать
станешь.
   Волкодав прислонился спиной  к  гладкой стойке крылечка,  устраиваясь
поудобнее.
   - Да ты трус никак!  -  обрадованно сказал ему сегван.  -  Хегг сожри
твои  кишки!  Правду же  говорят:  венн  молодец против овец,  а  против
стоящего бойца...
   Волкодав  не  ответил  и  не  пошевелился,  и  разочарованные зрители
поняли, что вставать он не намеревался.
   - Ты,  должно быть,  ни шиша не умеешь, - продолжал сегван, но уже не
напряженно,  как поначалу,  а с отчетливо различимым презрением. Вытащив
из ножен меч, он стремительно закрутил его в воздухе, ловко перехватывая
и кидая из руки в руку.
   - А вот так можешь? А так?!
   - Могу,  - безразлично сказал Волкодав. Он прекрасно понимал, чем был
занят непрошеный гость.  Так часто ведут себя перед поединком,  стараясь
смутить соперника,  а  себя раскалить самое меньшее докрасна.  Смущаться
Волкодав ни в  коем случае не собирался.  Драться -  тоже.  Этот парень,
наверное,  был куда как неплох в схватке, коли оставался до сих пор жив,
с его-то норовом.  Неплох,  но не умен.  Иначе повнимательней слушал бы,
что говорили в  городе о  кнесинке и  ее  телохранителях,  да  и  пришел
знакомиться по-хорошему.  Во всяком случае,  не считал бы,  что кнесинка
рада будет нанять его  вместо человека,  только что  спасшего ей  жизнь.
Нет,  подумал Волкодав.  Когда я  сам занимался примерно тем же,  чем ты
сейчас,  я  вел себя по-другому.  И  еще я  понимал,  что дочь правителя
города - это не купчиха, боящаяся ворья.
   "Сперва Побей"  между  тем  со  стуком вогнал меч  назад  в  ножны  и
выхватил сияющий боевой нож чуть не  в  три пяди длиной.  Волкодав знал,
что островные и береговые сегваны порою предпочитали их даже мечам. И уж
владели ими...
   - А так можешь?!..
   Парень ловко кинул нож себе за спину, и тот взвился над левым плечом,
чтобы точно лечь рукоятью в подставленную ладонь.
   - Не пробовал, - сказал Волкодав. - А зачем?
   - А вот зачем!..
   Он  вдруг скакнул на  полшага вперед,  низко пригибаясь,  и  Волкодав
успел подумать: нож, верно, свистнет сейчас в него, кабы резьбу на стене
маронговой,  красивой,  не  попортил...  но  что именно собирался делать
сегван,  узнать ему не довелось.  Потому что Мыш, и без того обозленный,
окончательно убедился:  на  них  с  Волкодавом  собирались  напасть.  Он
яростно  закричал и  бесстрашно ринулся  на  обидчика,  в  очередной раз
позабыв,  что кнут надсмотрщика Волка когда-то отнял у  него способность
летать. Равно как и то, что волшебник Тилорн ему эту способность вернул.
Мыш попросту взмахнул крыльями и бросился сегвану в лицо...
   И полетел.
   И вдруг сообразил, что ЛЕТИТ.
   Он  метил укусить человека за нос,  но от неожиданности промахнулся и
оцарапал  ему  щеку.  Боевой  клич  сменился воплями  ужаса.  Бестолково
кувырнувшись в  воздухе,  зверек  пушистым  комочком метнулся обратно  к
Волкодаву и юркнул за пазуху.
   Весь полет занял мгновение.  Сегван,  которому вдруг понеслось в лицо
что-то черное,  истошно орущее и злобно щелкающее зубами,  выронил нож и
отшатнулся,   запоздало  вскидывая  ладони.   Споткнувшись,  он  потерял
равновесие, взмахнул руками и неловко сел наземь.
   Отроки  и  молодые  витязи,  собравшиеся у  крыльца,  дружно  грянули
хохотом.  Тому,  кто явился славы искать, такой хохот хуже боевых стрел.
Сегван вскочил,  бешено озираясь.  Волкодав надеялся,  что у него хватит
ума пересилить себя и  посмеяться вместе со  всеми.  Не хватило.  Парень
сгреб оброненный нож и  со  всех ног кинулся за  ворота.  Не  бывать ему
телохранителем кнесинки, не бывать.
   Волкодав  вытянул  из-за  пазухи  взъерошенного,  скалящегося Мыша  и
высоко подбросил его на  ладони.  Мыш по  привычке жалобно завизжал,  но
потом развернул крылья и приземлился с достоинством.
   - Ну  вот,  давно бы  так,  -  сказал ему  Волкодав.  -  Все,  хватит
придуриваться!

   Они  снова  стояли  на  прибрежной  поляне,  только  теперь  рядом  с
кнесинкой  был  не  один  Волкодав,  а  все  трое  телохранителей.  Венн
взялся-таки   учить  молодую  правительницу  давать  отпор,   а   заодно
натаскивал и братьев Лихих.  Опять же было кому посмотреть вокруг,  пока
двое  других катали друг  друга  по  высохшим сосновым иголкам и  больно
впивавшимся шишкам...
   Храбрая  кнесинка  привезла на  дне  седельной сумки  мужские  порты,
облачилась в них за кустом и потребовала, чтобы ее не щадили:
   - Взаправду жалеть ведь не станут...
   - А синец вскочит,  госпожа?  - спросил Лихослав. Вот именно, подумал
Волкодав.
   - Нянька увидит, расшумится... - сказал Лихобор.
   - Да  знает она!  -  снимая с  головы серебряный венчик и  по примеру
Волкодава повязывая лоб широкой тесьмой, сообщила им кнесинка.
   Венн смотрел на нее, нежную, домашнюю, полнотелую, стоявшую в нелепых
мужских штанах между двумя крепкими, поджарыми, злыми в драке парнями, и
было  ему  невесело.  Почему,  в  сотый  раз  спросил он  себя,  сильный
присваивает себе какие-то права только потому,  что силен?  У  силы есть
одно  святое  право  -  защищать  тою,  кто  слабей.  Женщину,  ребенка,
калеку...  Ответь, справедливое Око Богов, что же это за мир, где мудрым
и добрым приходится учиться жестокости? Где женщина, созданная ласкать и
рожать, готовится убивать и калечить? Просто потому, что без этого самой
недолго пропасть?..
   Волкодав успел уже  обучить всех троих хитрому навыку падать в  любую
сторону,  не  расшибаясь и  не  ломая  себе  руки-ноги,  а  потом  сразу
вскакивать,  не охая и  не держась за отбитые бока.  Настал черед самого
простого приема.
   - Держи меня за руку,  госпожа,  - сказал он. - Нет, не этой, другой.
Крепче держи, ты нападаешь. Или у меня нож, а ты поймала. Вот так.
   Кнесинка  ухватила его  повыше  запястья и  стала  держать.  Волкодав
отшагнул вбок,  слегка довернул кисть,  присел,  нырнул, и рука кнесинки
оказалась невозможным образом  выкручена.  Все  это  венн,  науки  ради,
проделал  очень  медленно  и   осторожно,   но   "нападавшей"  только  и
оставалось,   что   ахнуть  и   неуклюже  завалиться.   Это   называлось
"Благодарность Земле". Кнесинка поднялась на ноги, кусая губы и хмурясь.
   - Теперь ты меня роняй,  госпожа,  -  сказал Волкодав.  Братья Лихие,
стоявшие рядом, пробовали повторять их движения.
   Елень Глуздовна пошевелила рукой,  зажатой в  ею ладони,  и  смущенно
пробормотала:
   - Да я же тебя с места не сдвину...
   - Сдвинешь,  государыня,  - пообещал Волкодав. И добавил: - Ты меньше
меня, тебе еще и удобней.
   Как и  в  какую сторону отступать,  кнесинка уяснила с третьего или с
четвертого раза.  Потом пустила в  ход вторую руку,  но  просунула ее не
сверху,  как полагалось,  а  снизу.  Волкодав поправил и  посоветовал не
спешить, следить разом за руками и ногами. Кнесинка попробовала нырнуть,
но слишком рано, и он легко удержал ее:
   - С этим погоди, не то опрокинут.
   В конце концов она все сделала правильно и от души выломала ему руку,
укладывая на землю.  Близнецы,  привычные к  потасовкам,  постигли прием
гораздо раньше нее  и  уже вовсю валяли один другого по  поляне,  только
знай  отряхивали сухие  иголки,  липнувшие к  потным  лоснящимся спинам.
Волкодав еще  несколько раз  дал кнесинке себя повалить,  потом подозвал
Лихобора,  а  девушку  поручил  Лихославу.  И  почти  сразу  понял,  что
поспешил.  Первый блин вышел комом.  Взрослый парень был намного сильней
кнесинки,   вот   только  соразмерять  силенку  не   научился:   молодая
правительница зашипела сквозь  зубы  и  принялась яростно тереть помятую
кисть.  Лихослав испугался,  бросился ее поднимать.  Кнесинка села, и из
глаз  сами собой хлынули слезы.  Она  вытирала их  о  штанину и  сердито
шмыгала носом.  Сама рада была бы  остановиться,  но не могла.  Волкодав
отлично помнил себя мальчишкой и знал,  что это такое. Обида тела, ни за
что ни  про что наказанного неожиданной болью.  Так бывает,  когда моешь
пол,  хочешь выпрямиться и с маху бьешься головой о Божью Ладонь. Еще он
знал,  что  пуще  всего сейчас кнесинке хотелось все  бросить,  сесть на
лошадь  и  ускакать