я,  но все тело рванула такая боль, что едва
теплившееся сознание снова погасло.
   Во второй раз его привел в себя не крик - просто возбужденные голоса,
раздававшиеся совсем близко.
   - Вели  заковать  негодяя  в  цепи,  благородный  кунс,  -  убежденно
доказывал Лучезар.  - Ты сам слышал, что говорят пленники. Вот этот меч,
он  принадлежал раньше  Жадобе.  Какие  еще  доказательства тебе  нужны?
Подлый предатель сторговался с разбойником, пообещав возвратить меч!
   - Этот,  что  ли?  -  спросил  незнакомый голос,  и  Волкодав услышал
сдержанный  шелест  клинка,  извлекаемого из  ножен.  Потом  восхищенное
восклицание: - Хорош!..
   - Ты  вполне  достоин опоясаться им,  мой  кунс,  ибо  ты  покончил с
Жадобой. Прими же этот меч, благородный Винитар, потому что продажный...
   - Не тронь,  Лучезар!  -  глухо и  очень грозно выговорила Эртан.  Ее
поддержал возмущенный ропот и злобная ругань мужских голосов.  Уцелевшие
ратники вовсе не  собирались отдавать на поругание ни Волкодава,  ни его
меч.
   Венн  сделал усилие,  снова  приоткрыл глаза  и  сквозь слезы и  боль
увидел молодого кунса.  Он хорошо помнил, каким был почти двенадцать лет
назад отец этого парня,  но так и не смог решить, на кого больше походил
Винитар -  на  Людоеда или на  мать,  которой Волкодав никогда не видал.
Страж Северных Врат был  высок и  широкоплеч,  с  длинной гривой светлых
волос,  гущине и  блеску которых позавидовала бы  любая девушка.  Больше
ничего девического в  облике Винитара не  было.  Твердые жилистые ладони
ласкали и поворачивали клинок. Истинный воин, умевший быть стремительным
и  страшным.  Он  не носил бороды,  только усы над верхней губой,  но ни
намека на юношескую незрелую мягкость не было в его лице. Жесткие скулы,
суровые морщины у рта... Вождь!
   Синие  сапфировые  глаза  вдруг  встретились  с   глазами  Волкодава,
задержались, и венну хватило мгновения, чтобы понять: Винитар ЗНАЛ.
   - Разбойники не сказали,  кто именно обещал вернуть меч,  -  спокойно
проговорил молодой кунс.
   - Скажи лучше,  где ты был,  Лучезар, пока нас убивали! - потребовала
Эртан. Лучезар зло огрызнулся:
   - Ты-то закрой рот, дура.
   Лоб  красавца боярина  перехватывала повязка.  Время  от  времени  он
вспоминал о  ней  и  болезненно морщился,  поднося  руку.  Ратники снова
возмущенно зашумели, а Эртан не оставшись в долгу, раздельно ответила:
   - Тебя, говнюка, твоим бы воеводским поясом удавить!
   Лучезар болезненно поморщился. Рядом тотчас вырос Канаон:
   - Кого, худородная, срамословишь? Эртан бестрепетно ответила:
   - Вон  того  крапивника,  хозяина  твоего.  Канаон  шагнул  вперед...
Волкодав увидел ноги двоих свирепых парней,  вельха и  сегвана,  немедля
заслонивших воительницу.
   - Потише, ты! - мрачно сказал вельх. - Не тебе чета люди ее старшиной
на щит поднимали!
   Воины, только что выстоявшие в лютом сражении, не собирались уступать
дорогу наемному головорезу.  Равно как и его господину. Не такое видели,
не напугаешь.  До сих пор Винитар слушал не вмешиваясь, но тут он поднял
руку и Канаон почтительно отступил.  Поди не посчитайся с боевым кунсом,
которому здесь не  было равных по  знатности и  за  спиной у  которого -
сотня с  лишним мечей.  Это не  горстка ратников,  сплошь покалеченных и
измотанных боем.
   - Предатель,  -  в  упор глядя на  Волкодава,  с  ненавистью выдохнул
Лучезар. - Сестру мою!.. В цепи тебя... Венн безразлично опустил веки.
   - Попробуй!  -  сквозь зубы,  с мрачным вызовом сказала Эртан. - А не
сам ты Жадобе меч обещал?
   Боярин побелел и схватился за ножны, но Винитар снова поднял руку.
   - Мой кунс... - послышался слабый голос откуда-то сбоку.
   Дунгорм!..  Волкодав еще не знал, что разбойники, перебив велиморский
отряд,  самого посланника схватили живого,  раздели догола, долго били и
вознамерились разорвать  лошадьми,  но  бросили,  когда  самим  пришлось
удирать. Кони только протащили нарлака по камням, тем и отделался.
   Волкодаву захотелось посмотреть на  Дунгорма,  он решил приподняться,
но сумел только повернуть голову, и этого ему хватило. Неудержимая волна
дурноты вывернула желудок.  В животе с утра было пусто - изо рта потекла
желчь пополам с кровью.  Волкодав закашлялся,  ощутил, как рвется что-то
внутри, понял, что умирает, и плотная тьма вновь накрыла его.

   Мама  решила  обновить  хлебную  закваску  и  по  обыкновению послала
меньшую дочку в  род мужа.  После летнего происшествия с чужим человеком
детей перестали пускать одних в лес,  но Барсуки,  ближние соседи,  жили
всего-то  за  двумя  лугами  и  кладбишем-буевищем куда  Пятнистые Олени
издавна относили хоронить своих стариков.
   Буевище   заросло   нарядным  высокоствольным  березняком  -   костер
напросвет было видать. Какая беда может подстеречь здесь, под присмотром
витающих праматеринских, праотеческих душ?..
   Мама поставила в  корзинку горшок для  закваски,  но  негоже просить,
ничем не отдаривая взамен.  И горшочек наполнился левашом,  малиновым да
черничным.   Как  делается  леваш?   Ягоды  разваривают,   высушивают  и
получившиеся лепешки скатывают трубкой.  Чего уж проще. Однако и в самом
простом деле  водится своя хитрость.  В  соседнем роду тоже умели делать
доброе лакомство,  но такого вкусного,  яркого и  прозрачного у Барсуков
почему-то не получалось.
   - Смотри у меня,  не съешь по дороге! - строго наказала девочке мать.
- Да не рассиживай в гостях, домой поспешай!
   Девочка  только  кивнула  в  ответ,  хотя  наставление показалось  ей
обидным.  Как-никак двенадцатый годок покатил,  не маленькая небось!  Но
матери не перечат. Оленюшка подхватила корзинку и отправилась со двора.
   В  березняке она увидела крупный след волчьей лапы и удивилась:  люди
не  помнили,  чтобы волки когда забредали на  буевище.  Девочка положила
себе рассказать об этом. дома и пошла дальше, поглядывая по сторонам.
   Соседская большуха,  тетка  отца,  ласково  приняла ее,  обрадовалась
левашу  ("Как  раз  мне,   беззубой,   посасывать..."),  щедро  отмерила
закваски, угостила пирожком и отправила девочку назад.
   На  сей  раз,  спеша  через  одетый  осенним золотом лесок,  Оленюшка
засмотрелась   на   ширококрылого   беркута,    вестника   Бога   Грозы,
опустившегося отдохнуть на вершину кряжистого дерева,  девочка осторожно
подошла,  запрокидывая голову. Громадная бурая птица бесстрастно взирала
сверху вниз, рассматривая человеческое дитя.
   - Здравствуй, батюшка орел, - сказала девочка. - Хочешь, пирожка тебе
дам?
   Она  сунула руку  в  корзинку,  нашаривая угощение,  отвела взгляд от
древесной вершины и...
   Куда  подевался знакомый реденький березняк?  Вместо прозрачной рощи,
которую она  знала  до  последней отметинки на  белых  стволах,  темнела
кругом  непролазная  чащоба.   Громоздились,   топырили  обломки  корней
поваленные деревья, длинными лохмами свисал седой мох... Всего несколько
мгновений назад впереди уже  виднелась за  лугом крыша общинною дома.  А
этот лес выглядел так,  словно на сто верст вокруг не было человеческого
жилья!  И над буевищем стоял ясный день, а здесь жутко багровел косматый
закат...
   Девочка   закрыла   глаза,   потрясла  головой,   пытаясь   разогнать
наваждение.  Потом посмотрела опять.  Чужой лес и  не подумал исчезнуть.
Она нашарила оберег,  приколотый на  плечо...  не  помогло!  Угрюмый лес
странно молчал, словно ожидая чего-то.
   - Батюшка орел...  -  всхлипнула девочка.  Священный беркут  снялся с
вершины и, неторопливо взмахивая крыльями, поплыл над деревьями к югу.
   - Батюшка орел!..
   Девочка заплакала и побежала следом за ним.
   Колючие ветки  хлестали ее  по  лицу,  трепали волосы,  цепко хватали
одежду. Орел летел медленно, но все-таки постепенно удалялся. Девочка то
теряла его из виду за пушистыми вершинами,  то вновь обретала... Наконец
он скрылся совсем, и она осталась одна.
   Теперь она навряд ли  сумела бы разыскать даже ту березу,  у  которой
все началось.
   Размазывая по  лицу  слезы,  она  пробежала  еще  несколько  шагов  и
очутилась  на   длинной   узкой   поляне.   Девочка   поглядела  наземь,
высматривая,  нет ли  где тропинки.  И  отшатнулась,  увидев на пожухлой
траве кровь.
   Она пугливо прислушалась,  но в лесу по-прежнему царила,  неподвижная
тишина.  Девочка осторожно пошла  по  кровавому следу и  через некоторое
время наткнулась на большого мертвого волка. Потом еще на одного, толков
убил не человек: обоим располосовали горло чьи-то клыки. След же тянулся
дальше, и неясное предчувствие велело девочке поспешать.
   Она увидела его у края поляны,  под склонившимися рябинами. Она сразу
узнала его, хотя серого меха не видать было за спекшейся кровью. Могучий
серый пес тихо лежал в двух саженях от ручья, к которому, верно, силился
доползти, но не дополз.
   Девочка живо подбежала к  нему,  опустилась рядом на колени.  Бережно
коснулась свалявшейся шерсти и  ощутила под ладонью зыбкое,  дотлевающее
тепло.  Она снова посмотрела на раны.  Было удивительно,  что пес до сих
пор жил.
   Что  она  могла сделать для  него,  как помочь?..  Хоть всю рубашонку
раздери на повязки, так ведь не хватит. Оставив корзинку, она побежала к
ручью, принесла в ладонях воды, попробовала обмыть разорванную морду:
   - Не умирай, славный... Не умирай...
   Пес не  открыл глаз,  не пошевелился,  даже уши не дрогнули.  Девочка
принесла еще воды, попыталась дать ему пить, но он ушел слишком далеко и
уже не мог лакать.
   Тогда она осторожно,  чтобы не  причинить боли,  обняла пса за  шею и
прижалась,  стараясь  поделиться  хотя  бы  теплом.  Приникла  губами  к
мохнатому уху  и  стала шептать,  что  на  душу приходило.  Она  взахлеб
рассказывала Богам о  том,  как  это  невозможно,  чтобы пес  умер.  Она
убеждала  серого  зверя,   такого  огромного  и   крепкого,   еще   чуть
поднатужиться и задержаться здесь, под этим солнцем, на зеленой земле. С
ней.
   Пес никак не отвечал ей, и бусина в его ошейнике не блестела, залитая
кровью.  Девочка подумала о хлебной закваске, томившейся в горшочке, и о
том,  как,  наверное,  уже разволновались дома.  Где ее  найдешь теперь,
тропинку домой?  А впрочем,  она бы все равно никуда не ушла.  Не смогла
бы. Не бросила.
   Зверей и  птиц не слышно было в лесу,  и девочка испуганно обернулась
на шорох.  Первой мыслью было:  как защитить?..  Но через поляну семенил
длинноухий мышастый ослик,  а  на  нем  верхом  сидела смуглая седенькая
старушка.
   Девочка вскочила и побежала навстречу:
   - Бабушка, милая, помоги!.. Старушка отозвалась по-веннски:
   - Так я,  деточка,  затем сюда и  приехала.  -  Потом легко соскочила
наземь и наклонилась над псом:  - Совсем не бережешься, малыш... Разве ж
можно с собой так, глупенький?
   На крупе ослика висели пухлые переметные сумы,  и там нашлось все,  о
чем только что горевала Оленюшка: снадобья в баночках и туесках, тряпицы
для повязок.
   - Я стану лечить, а ты держи его, - распорядилась старушка.
   - Как,  бабушка?.. - не поняла девочка и собралась подсунуть руки под
голову пса.
   Седовласая женщина зорко глянула на нее:
   - Так же,  как доселе держала.  Зови своих Богов.  Гони смерть... - И
добавила нечто уже вовсе загадочное: - Если он вернется, так только ради
тебя.
   Оленюшка не  очень это поняла,  но спрашивать не посмела.  Вдвоем они
возились над псом весь остаток вечера.  Девочка таскала из  ручья воду в
ведерке,  сделанном из  гладкой коры  неведомого ей  дерева.  Обламывала
сухие ветки,  устраивая костер.  Толкла что-то в беленькой ступке. И все
время молилась,  великой Матери, Вечно Сушей Вовне, потом Старому Оленю,
пращуру ее рода,  и,  конечно, Богу Грозы, чей орел завел ее в этот лес.
Иногда она думала о  том,  какой переполох был теперь,  наверное,  у нее
дома.  Но про это думалось как-то глухо,  издалека.  Кончилось тем,  что
умаявшаяся Оленюшка так  и  заснула,  прильнув к  косматому боку зверя и
слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит измученное сердце.
   Она  проснулась,  как  от  толчка,  посреди ночи в  самый глухой час,
открыла глаза и увидела,  что возле костра появилась еще одна гостья.  И
такова была  эта  гостья,  что  девочка плотнее обняла неподвижного пса,
словно ее жалкое усилие вправду могло его защитить.  На границе светлого
круга стояла худая рослая женщина.  В  длинной,  до пят,  белой рубахе и
темно-красной поневе с  прошвой,  расшитой белым по белому.  Распушенные
пряди седых волос достигали колен. Лицо же... Страшная гостья не была ни
старой, ни молодой. Время попросту не имело к ней отношения.
   - Он допел Песнь, - сказала она, и голос шел ниоткуда. - Он мой.
   Старушка,  которой девочка помогала весь вечер,  подбросила в  костер
хвороста и спокойно ответила:
   - Не первый раз мы с  тобой встречаемся,  и  бывало так,  что я  тебе
уступала. Но его ты не получишь.
   Огонь,  ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая женщина
отступила на шаг. Но и только. Она сказала:
   - Он принадлежит мне. Погаснет твой костер, жрица, и я его заберу.
   Жрица ответила почти весело:
   - А вот и не заберешь.
   Девочка услышала,  как сердито вздохнула хлебная закваска в горшочке,
и  ей  показалось,  будто  пришелица испугалась этого звука.  На  всякий
случай  Оленюшка подтянула корзинку с  горшочком поближе к  себе,  потом
села и взяла ее на колени.
   - Это  кто  еще  здесь?  -  словно  впервые заметив ее,  свела  брови
незваная гостья.
   Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за шерсть на
песьем загривке. Зверь силился зарычатъ, но не мог. Жрица ответила:
   - Это та,  кого ты  тем более не получишь.  В  голосе,  раздававшемся
ниоткуда, прозвучала насмешка:
   - Рано или поздно я получу всех.
   - Есть чем  гордиться!  -  фыркнула жрица.  -  Вся  твоя власть -  на
мгновение! А потом опять Жизнь!
   Пламя костра начало опадать,  и  она подбросила в  него еще хвороста.
Девочка с  ужасом увидела,  что в запасе осталась всего одна ветка.  Что
потом?..  Хоть в  лес беги,  ищи впотьмах сушняка!..  Пересиливая страх,
девочка готова была вскочить и  бежать,  когда к  костру с разных сторон
начали выходить люди.
   Странные люди. Мужчины и женщины...
   Очень разные внешне,  они были похожи в одном:  ночная тьма словно бы
не касалась их,  расступаясь перед едва уловимым, сиянием, исходившим от
их  тел и  одежды.  Казалось,  посреди глухой ночи их  освещало незримое
солнце.  Люди несли с собой поленья для костра, друг за другом подходили
они к  жрице и складывали принесенное у ее ног.  Куча хвороста принялась
быстро расти.
   Самыми  первыми,  держась  за  руки,  появились  мужчина  и  женщина.
Красивые,  совсем  молодые.  Они  показались Оленюшке очень  похожими на
человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они
подошли к  псу и жалеючи склонились над ним,  словно стараясь поделиться
сиянием своего солнца.  А  потом оба посмотрели в  глаза девочке,  и ей,
озябшей, стало тепло. И ушли - но не во тьму.
   Оленюшка увидела  хрупкого молодого арранта с  веселыми мечтательными
глазами.  Казалось,  этот юноша в  любой миг был готов воздеть к небесам
руку  и  разразиться вдохновенной поэмой,  другие  люди  были  суровы  и
бородаты,  с  тяжелой  походкой каторжников.  Еще  девочка  увидела чету
вельхов:  дед  и  бабка  вдвоем  тащили целое  бревнышко,  и  старик все
улыбался,  радуясь,  что  вновь обрел две руки.  Прежде чем уйти,  дед с
бабкой  присмотрелись к  Оленюшке  и  одобрительно кивнули  друг  другу.
Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился аромат свежих яблок.
   Костер бушевал.  Жаркие языки взвивались с  веселым и яростным ревом,
раздвигая ночной  мрак,  вынуждая недобрую гостью  отступать все  дальше
прочь.
   Так  продолжалось до  самого  рассвета,  и  хворост у  ног  жрицы  не
оскудевал.  Когда же  небо  на  востоке уверенно зарумянилось,  старушка
обернулась к девочке и сказала:
   - Спи, дитятко. Все хорошо.
   Почему-то  Оленюшка сразу поверила ей.  Она потрогала песий нос:  тот
был  по-прежнему сухой и  горячий,  но  все  же  вроде не  так.  Девочка
тихонько поцеловала пса  в  страшную морду,  свернулась рядом  и  тотчас
заснула.
   Ей  казалось,  она  закрыла глаза всего на  мгновение.  Но  когда она
проснулась,  солнце уже поднялось над лесными вершинами.  А на поляне не
было видно ни души.  Ни жрицы,  ни пса. И никаких следов ночного костра.
Только  корзинка  по-прежнему  стояла  на  своем  месте,  девочка  села,
встревоженно озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твердое,
успевшее отпечататься в  руку.  Она раскрыла ладонь.  Это была маленькая
серебряная лунница на тонком, но очень прочном волосяном шнурке.
   Девочка поднялась на  ноги  и  заметила совсем рядом  с  собой начало
тропинки,  уводившей куда-то  сквозь  густые кусты.  На  тропинке лежало
бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и
пошла вперед.  Она все искала глазами следы пса и сама не заметила,  как
вышла к  знакомой березе.  На  вершине опять сидел и  невозмутимо чистил
клюв  большущий орел.  Она  могла бы  поклясться -  тот  самый.  Завидев
Оленюшку,  беркут выпрямился, бесстрастно разглядывая человеческое дитя,
девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему:
   - Что ж ты, батюшка орел...
   Могучая птица промолчала.  Девочка шмыгнула носом,  захотела смахнуть
подступившие слезы и...
   Вокруг стояли березы.  Березы,  родные ей  до  последней отметинки на
белых стволах.  А за ними видать было луг и за лугом - дом. И девочка со
всех ног припустила в  ту сторону,  даже не помня о  родительском гневе,
что должен был неминуемо постигнуть ее.  Гнев родительский - правый, его
ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли
зеленые стебли...
   К  ее  удивлению,  мать  встретила дочку  так,  словно  та  вернулась
точнехонько в  срок.  И  хлебная закваска в  горшочке не  засохла,  была
живая,  дышала  силой.  Тогда  девочка посмотрела на  резную календарную
доску,  что висела под изваяниями в Божьем углу,  и увидела, что зарубок
на ней не прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила.
Словно вовсе не было ночи, проведенной в чужом черном лесу.
   Она устроила орлиное перо в божнице,  за ликом Бога Грозы.  А светлую
лунницу вовсе никому не стала показывать.  Это,  конечно, было нехорошо.
Ее  всегда  учили,  что  подобные вещи  должны принадлежать всему  роду.
Вернее,  старшим сестрам на выданье.  Но лунница - она это чувствовала -
принадлежала только ей, ей одной.

   Волкодав приподнял веки и увидел над собой каменный потолок, а на его
фоне -  остренькую черную мордочку,  два  чутких уха  и  пару светящихся
глаз.  Мыш заглянул ему в лицо, тихо, ласково заворковал и стал тереться
о  шею.  Венн прислушался к себе и не почувствовал боли.  То есть совсем
ничего,  кроме потрясающей легкости.  И  приятного прикосновения меха  к
голому телу.  Даже  свет  был  тусклым,  сумеречным и  не  резал  глаза.
Волкодав был заботливо укрыт теплым меховым одеялом и  лежал на  широкой
лавке в комнате большого дома.  По всей видимости, здесь имелось окно, и
его открыли ради свежести воздуха: он слышал, как снаружи шуршал дождь и
журчала вода, стекавшая по каменным плитам.
   - Ишь,  ластится, - донесся голос Аптахара. Было похоже, сегван лежал
в  этой же  комнате,  только на  другой лавке.  Венн понял,  что Аптахар
говорил о Мыше, и хотел повернуть голову, но раздумал, вовремя вспомнив,
чем  это  кончилось  для  него  в  прошлый  раз.  А  сегванский старшина
продолжал: - Хорошо, кунс, что ты не отдал его Лучезару. Эх, видел бы ты
его в деле!..
   По полу неторопливо прошелестели кожаные подошвы сапог.
   - Могу себе представить, - ровным голосом ответил Винитар. - Я же был
у моста. Видел, что натворил твой венн.
   - Мой!..  -  захохотал Аптахар,  но  тут же болезненно охнул:  знать,
неловко сдвинул обрубок руки.  -  Да,  - сказал он, отдышавшись. - Чтобы
в