лся...
     - Тебе-то  какое  до  него  дело,  Мхабр?  -  спрашивал  ч„рного  великана
напарник,  безногий калека,  уроженец южного Халисуна.  -  Меня на себе тащишь,
мало тебе? Ещ„ его собрался? Да он вс„ равно не жилец!
     Когда-то давно изувеченный,  халисунец теперь был способен лишь ползать на
четвереньках.  Он занимался тем, что начерно обкалывал от пустой породы глыбы и
куски златоискра,  вырубленные могучим сехаба.  А  ещ„  он  необыкновенно метко
поражал камнями здоровенных наглых крыс,  то  и  дело перебегавших забой.  Этих
крыс невольники ели.
     - Я знаю,  что делаю, - всякий раз отвечал Мхабр. - Ты тоже слышал, за что
выпороли этого парня и  как он  держался.  Я  не  стану ручаться,  что сумел бы
вынести такое без звука!  И Боги моего народа не пустят меня в Прохладную Тень,
если я буду равнодушно смотреть, как уходит из него жизнь!
     Однажды,  когда им  дали  поесть и  унесли из  забоя факел,  что  означало
разрешение невольникам поспать,  чернокожий подобрался к  венну  и  устроил его
голову у себя на коленях.  Сдвинул,  насколько мог,  вверх от запястий мешавшие
ему  кандалы и  долго т„р руки,  нараспев выговаривая какие-то  слова на  сво„м
языке.  Если бы халисунец мог видеть его лицо,  он понял бы,  что сехаба принял
некое решение -  из тех,  что стоят нед„шево.  Но в забое было темно.  Отблески
света,  проникавшие издали,  из  главного штрека,  не  позволяли толком  ничего
рассмотреть,   лишь  заставляли  изломанные  жилы  искряка  по  стенам  мерцать
таинственной зеленью. Тем не менее безногий всполошился:
     - Ты что там бормочешь,  ч„рная рожа?..  Колдовать затеял никак?.. Смотри,
обвала нам на головы не нашепчи!
     По  рассеч„нным шрамами губам монома-танца блуждала вс„ та  же  отреш„нная
полуулыбка. Он проговорил медленно и торжественно:
     - Одиннадцать поколений моих предков были Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами.
Они умели просить Небо о дожде,  а распаханную Землю -  о плодородии. Но вся их
сила перешла по наследству к моей маленькой младшей сестре.  Мне же выпала лишь
ничтожная толика.  Поэтому я  и  стал всего только вожд„м...  А теперь,  во имя
Лунного Неба,  которому ты  молишься,  и  шести  пальцев славного Рамауры,  что
первым одолел Бездонный Колодец,  -  прошу тебя,  помолчи!  Я и так могу и умею
немногое, так хоть ты не мешай!
     - Наш Кракелей ничем не уступит твоему Рамауре... - вполголоса пробормотал
халисунец. Но вс„-таки уважил Мхабра и замолчал.
     Поступки  чернокожего  напарника  были  понятны  ему  далеко  не   всегда.
Например,  вот эта его возня с веннским мальчишкой. Правду молвить, другие рабы
-не  могли  взять  в  толк,  чего  ради  мономатанец его,  бесполезного калеку,
всячески поддерживал и защищал.  Но это-то как раз было понятно и правильно.  А
вот нынешнее...
     Между  тем  Мхабр  продолжал  говорить,   роняя  во   мрак  тяж„лые,   как
расплавленная лава,  слова.  Он  звал и  по  крохам собирал воедино свою тайную
силу. Ему было трудно. Даже величайший колдун мало что может содеять в ошейнике
и  с закованными руками,  а он и плохоньким колдуном-то себя никогда не считал.
Но  ради  юного  воина,  чью  жизнь  уже  приготовилась забрать  Хозяйка  Тьма,
определ„нно стоило  попытаться.  Воззвать к  могуществу предков -  и  ощутить в
своих жилах его огненный ток... Хотя бы единственный раз за всю жизнь...
     Мхабр  снова и  снова повторял формулу сосредоточения,  мысленно заставляя
себя  как  можно  более  удалиться  от  мерзкой  вещественности  забоя  с   его
застоявшейся темнотой,  с его вонью,  сотканной из запахов отчаяния, унижения и
нечистот.  И  когда вс„  это перестало существовать для него,  искристо-зел„ные
сколы каменных жил  отразили тонкое золотое свечение,  окутавшее кисти его рук.
Ненадолго. Совсем ненадолго...

     ...А  веннского подростка из  рода  Серого  Пса  посетило  видение.  Нечто
вторглось и разогнало багровые облака бреда,  и он увидел себя лежащим на земле
в месте,  показавшемся странно знакомым.  Откуда бы ему так хорошо знать жухлую
вытоптанную траву и деревья с плоскими макушками,  чья пернатая листва отливала
багрянцем  при  свете  ночных  костров?..   Однако  во  сне  ничему  обычно  не
удивляешься,  и он принял это как должное.  Он лежал на пушистой шкуре большого
зверя,  ж„лтой с  ч„рными,  точно нарисованными,  разводами,  и мохнатые зв„зды
смотрели на него с бархатно-близких небес,  а вокруг,  образуя сплошное кольцо,
горели костры, и глухо доносился из-за стены огня рокот множества барабанов.
     В  освещ„нном кругу  прямо  перед  Щенком стоял  человек.  Его  тело  было
глянцево-ч„рным, словно выточенным из камня кровавика<Кровавик минерал гематит,
разновидность железной руды>.  Он стоял прямо и гордо,  как подобает воителю, -
почти обнаж„нный, лишь курчавую голову, б„дра и голени украшали роскошные белые
перья.  Их глаза встретились,  и неожиданно человек начал танцевать. Его танец,
подчинявшийся замысловатому ритму,  не  походил ни на что,  виденное до сих пор
венном.  Движения, то плавные, то хищно-стремительные, завораживали, в них была
своего рода  речь,  и  Щенок  необъяснимо понимал вс„,  что  хотел  сказать ему
чернокожий.  "Наши судьбы схожи,  меньшой брат.  Твой род истребл„н.  Мо„ племя
сметено и рассеяно по земле.  Наша встреча будет недолгой: я отдам тебе то, что
ещ„ способен отдать, и уйду, ибо хребет моего духа сломан. Ты же..."
     Танцор  припал к  самой  земле  и  завис  над  ней,  поддерживаемый только
пальцами рук и  ног.  Потом взвился в  прыжке -  и босая ступня в прах раст„рла
фигурку человека с кнутом,  вылепленную из сырой глины.  Новый прыжок, крылатый
взмах белых перьев -  и  рассыпалось под ногой изображение дородного бородатого
воина в сегванской одежде.
     "Ты осилишь путь, которого не пройти мне..."
     Перед глазами Щенка завихрились клочья тумана,  совсем как когда-то  дома,
когда портилась погода и вершины холмов,  окружавших деревню, тонули в дождевой
мгле.  Он  вроде  успел  заметить,  как  чернокожий  танцор  устремился к  тр„м
остроконечным горкам песка... А может быть, это ему лишь показалось.
     Умолкли рокочущие барабаны, и вс„ окончательно расплылось...
     Теперь Каттай улыбался,  вспоминая, какой страх терзал его поджилки, когда
он попал на семнадцатый уровень в самый первый раз. Они с господином Шаркутом и
мастером Каломином шли тогда в изумрудный забой проверять иссякшую жилу,  и он,
Каттай,  трясся и  потел в  предчувствии неудачи,  а мастер был уверен в себе и
брезговал вразумить несведущего мальчишку.  И чем кончилось?  Камни,  о которых
так  много  знал  Каломин,  перестали  откликаться на  его  зов,  и  дух  забоя
потребовал мастера себе в жертву.  Он,  помнится, горько заплакал, увидев посох
старика на  могиле Белого Каменот„са.  Он  даже чувствовал себя виновным в  его
смерти и,  приходя помолиться,  старательно отводил глаза от  резной деревянной
клюки.  Теперь он понимал: зря. Каждый сам выращивает собственную судьбу. Вот и
мастер рудознатец выбрал свой  путь...  чтобы в  конце концов быть упокоенным в
недрах,  которые любил,  в самой утробе земли,  на глубине,  коей удостаивались
немногие.  А он,  Каттай, вс„ лучше и отч„тливей слышал подземные голоса, и эти
голоса  указывали ему  дорогу к  свободе.  "Праведное служение непременно будет
вознаграждено", - говорила мама. И была, как обычно, права. А ещ„ она говорила,
что  всякий раб непременно окажется у  такого хозяина,  которого на  самом деле
достоин.  Странно даже вспомнить,  как,  наслушавшись россказней в караване, он
ночь  за  ночью  не  спал  из-за  жутких  снов  о  неведомых Самоцветных горах.
Воистину,  он тайно мечтал, чтобы господин Ксоо Тарким раздумал его продавать и
оставил у  себя в  услужении!  Господина Шаркута не  зря боялся весь Южный Зуб,
распорядитель в  самом деле был грозен и  весьма тяж„л на  руку -  но  только с
неразумными,  чь„  непослушание вызвало  его  гнев.  Чего  бояться  честному  и
старательному?  "Скоро  я  добуду  вторую половину своего выкупа,  мама.  Потом
поработаю здесь ещ„, пока не накоплю денег. Я заберу Щенка, Волчонка и Тиргея с
Дистеном, чтобы они смогли вернуться домой. Я тоже вернусь и буду самым молодым
богачом, которого видел Гарната-кат. Я выкуплю тебя, мама, и заплачу за отца. Я
выстрою для нас дом..."
     Ему вправду казалось, будто мать могла его слышать.
     На  семнадцатом уровне царила вс„ такая же  тепловатая духота.  Вс„ так же
мерцали,  возникая из темноты штреков,  огоньки налобных фонариков,  и вереницы
одинаково безликих  рабов  сливались в  общем  коридоре  в  сплошное многоногое
нечто. Плыли по стенам, переламываясь на угловатых брусьях крепей, сутулые тени
бредущих,  метались под  потолком летучие мыши...  Пронзительно голосили кол„са
тележек и тачек,  сипло вырывался воздух из множества л„гких, забитых рудничной
пылью,  шаркали по  камню  десятки ороговелых босых  ног...  Нескончаемый поток
двигался к  подземным мельницам,  где дробили и промывали добытый крушец.  Воду
для  промывки  поднимали из  подземных потоков  огромные  скрипучие вороты.  Их
вращали мохнатые маленькие лошадки с завязанными глазами.  А в иные, по слухам,
впрягались особо наказуемые рабы...
     Каттаю не было нужды спрашивать дорогу.  Он хорошо знал ещ„ не все уровни,
но семнадцатый помнил наизусть.  Да и без того было нетрудно определить, откуда
везли  камень-златоискр.  Примерно  посередине большого штрека  Каттай  свернул
вправо и долго ш„л по длинному узкому ходу, то и дело прижимаясь к стене, чтобы
не угодить под катящиеся навстречу тележки. Безошибочно узнаваемые удары многих
кирок,  доносившиеся спереди,  делались вс„  слышней.  Потом  по  сторонам безо
всякого видимого порядка начали  открываться тесные  норы  забоев:  тонкие жилы
самоцвета сплетались и  расходились в необъятной толще горы,  словно прихотливо
раскинутая паутина.  Рабы  с  порожними тачками  ныряли  в  эти  норы  и  вновь
появлялись уже нагруженными.  Каттай добрался до самого конца штрека и, пригнув
голову, проник в отдал„нный забой.
     Здесь трещал и плевался смоляной факел,  вставленный в кольцо на стене,  и
при  его  неверном свете работали трое.  Чернокожий гигант размеренно заносил и
обрушивал кайло,  одну за другой выламывая искрящиеся зел„ными бл„стками глыбы.
Тут же усердно стучал молотком безногий калека.  У него отсутствовали не только
ступни,  но  и  половина пальцев на  правой руке.  Тем не  менее он очень ловко
срубал пустую породу,  отделяя лучшие, пригодные для камнерезного дела куски. А
третьим был рослый длинноволосый подросток.  Когда-то он носил штаны и рубашку,
но то,  что прежде называлось одеждой,  успело Превратиться в лохмотья, кое-как
болтавшиеся на б„драх.  Он двигался с  мучительным упрямством недавно вставшего
на ноги. Всю спину и бока покрывали широкие, ненад„жно засохшие струпья: драная
шкура,  натянутая прямо на кости.  Кайло было ему ещ„ не по силам, и он как мог
помогал взрослым каторжникам -  оттаскивал камень, вырубленный сехаба, нагружал
тачки,  подавал и  пододвигал куски под молоток халисунца...  Тот за что-то был
страшно сердит на  него  и  без  конца обзывал дармоедом,  ходячим несчастьем и
лесным пн„м. Подросток не отвечал.
     - Здравствуй,  Щенок,  -  сказал Каттай.  Ему  вдруг  опять  стало  стыдно
собственного благополучия,  сытости и добротной одежды.  Стыд был необъяснимым,
ведь вс„, что досталось Каттаю, он заработал честным служением. Если бы венн не
перечил надсмотрщикам и  не дрался с другими рабами,  а думал о том,  как лучше
потрудиться для господина...
     - Слышишь, П„с, - оглянулся калека. - Тебя спрашивают!
     "П„с?.. - удивился будущий вольноотпущенник. - Ну да... конечно..." Венн с
натугой отвалил в  сторону очередной камень,  поднял  голову  и  увидел Каттая.
Узнал его. Он сказал:
     - И тебе поздорову,  лозоходец... Тут Каттай понял, что зря поименовал его
детским прозванием.  Щенячьи дни для Пса кончились -  на  самом деле уже давно.
Чудом не  убив,  безжалостный хлыст надсмотрщика содрал все  остатки ребячьего:
так линяет звер„ныш, меняя детский пух на щетину взрослого и грозного зверя.
     - Я  поесть  прин„с...  -  вконец смутился Каттай.  И  торопливо развернул
маленький узелок: - Вот...
     Добрая горбушка ч„рного хлеба. Полоска копч„ного мяса. И самое драгоценное
- луковица.  Лакомство и  спасение для исподничих,  давно позабывших,  в  какой
стороне восходит солнце на небесах. Вс„ вместе - не очень голодному человеку на
один зуб.
     Чернокожий исполин отвернулся к стене и замахнулся кайлом, звякнув цепью о
деревянную рукоять. Ворчливый халисунец незаметно проглотил слюну и сказал:
     - Ты ешь, П„с. У нас на вечер ещ„ та крыса припрятана.
     "Крыса?!.."  -  ужаснулся Каттай.  Он  вообще-то слыхал,  чем пробавлялись
голодные рудокопы, но чтобы взаправду...
     П„с церемонно поклонился ему, принимая узелок.
     - Мы благодарим тебя за угощение, лозоходец. Мы надеемся, ты не откажешься
разделить его с нами?
     Каттай  почувствовал:  ещ„  немного  -  и  он  самым  неподобающим образом
разрев„тся.
     - Я не оскорблю тебя отказом, достойный венн. Позволь только, я сам отделю
свою долю...
     Крошечка хлеба. Волоконце мяса. Сухая чешуйка от луковицы.
     - Мхабр! Динарк! - позвал П„с. Было очевидно, что без своих товарищей он к
еде не притронется.
     - Я  уже  заслужил  половину  свободы...   -  глотая  подступающие  слезы,
проговорил Каттай.  -  Я открыл опалы,  которые считали иссякшими...  Внизу, на
двадцать девятом... Я и тебя обязательно выкуплю...
     Ох,  эти разговоры о  свободе,  никогда-то  они не  доводят невольников до
добра!..  Каттая  словно подслушали -  за  спиной раздался резкий щелчок кнута,
хлестнувшего для начала по камню.
     - Ну-ка  живо за  работу,  крысоеды!  -  приказал звонкий,  совсем молодой
голос. - А ты, недоносок, пш„л вон из забоя, пока попер„к задницы не получил!..
     Каттай вертанулся на  месте.  Надсмотрщик смотрел на  него сзади,  да  ещ„
против света,  и оттого не сразу узнал. Зато ему самому пламя факела било прямо
в  лицо.  Это  был  Волчонок...  или,  лучше  сказать,  Волк?  Добротно одетый,
раздавшийся в плечах...  кормленый и сильный даже на вид. И в руке у него вился
и змеился кнут.  Которым он явно выучился ловко владеть.  И с превеликой охотой
пускал его в ход, наслаждаясь недавно полученной властью...
     Он,  впрочем,  тотчас заметил, как блеснула в ухе у "недоноска" серебряная
серьга, и сообразил, что сморозил не то.
     - Здравствуй, Волк, - негромко сказал ему Каттай.
     - Ты,  что ли?..  - проворчал юный надсмотрщик. - Ты... ну... это... лучше
ступай,  в общем, отсюда. А эти... я им... - Он выругался "в четыре петли", как
определил бы знаток надсмотрщичьей брани. - Обленились вконец!
     - Они  не  обленились,  -  ровным голосом ответил Каттай.  -  Они оставили
работу,  потому что я  приш„л к  ним и говорил с ними по праву,  вруч„нному мне
господином Шаркутом. Я расспрашивал их о благородных камнях, которые добываются
под Южным Зубом и которые здесь ещ„ могут быть найдены.  Если ты,  Волк, хочешь
за это кого-нибудь наказать, начни с меня. Я думаю, господин старший назиратель
Церагат и  господин распорядитель Шаркут оценят тво„  рвение по  достоинству...
Молодой  надсмотрщик залился  краской,  заметной даже  в  факельном свете.  Его
собственная "ходачиха" была самой простой,  медной.  Такому, как он, полагалось
первым  здороваться с  маленьким лозоходцем и  кланяться ему  за  десять шагов.
Ответить было нечего,  и  Волк в сердцах щ„лкнул кнутом.  Тугой плет„ный ремень
оставил на потолке полосу,  сшибив неплотно державшийся камень. Волк повернулся
И  молча уш„л из  забоя обратно в  штрек.  Было слышно,  как  там он  заорал на
кого-то, недостаточно расторопно катившего тяж„лую тачку. Снова свистнул кнут -
и, судя по долетевшему вскрику, прош„лся на сей раз не по камню...
     - Мат„рые, они меньше лютуют, - заметил калека-халисунец. - Да...
     - Что ж  не  полютовать,  если никто в  ответ по морде не даст,  -  кивнул
Мхабр. - Такое искушение! Вот ему и не справиться, сосунку. Ничего... лет через
десять остепенится. Если только раньше его никто не убь„т!
     П„с не сказал ничего,  лишь нахмурился. Будто в ответ на слова чернокожего
из  неведомых закоулков памяти выплыло нечто,  чего  наяву он  совершенно точно
никогда  видеть  не  мог.  Глиняная фигурка надсмотрщика,  в  прах  растираемая
чьей-то ногой...  Откуда бы такое?  Случается же - мы вспоминаем мгновение сна,
даже вспоминаем, что сновидение казалось мудрым и значительным, но что там было
ещ„ - хоть тресни...
     Каттай вдруг  всхлипнул,  сорвался с  места и  убежал,  почти не  разбирая
дороги.
     - Как думаешь,  П„с? - проводив его глазами, спросил безногий Динарк. - Он
тебя выкупит?
     Молчаливый венн  хотел было  перед„рнуть плечами,  но  изорванная кожа  на
лопатках болезненно натянулась, и он не кончил движения.
     Мхабр выбрал трещину в камне и нацелился кайлом:
     - Что-то  я  не  слыхал,  чтобы до  сих пор здесь кто-то  хоть самого себя
выкупил...
     - Да катись ты до самого Беззв„здного Дна со своим поганым языком,  ч„рная
рожа!..  - возмутился вспыльчивый халисунец. - Ну вот кто тебя просил последней
надежды парня лишать?!
     - Ты про какого парня-то говоришь?  -  усмехнулся сехаба. - Про нашего Пса
или про лозоходца?
     - Про обоих,  -  оскорбление буркнул Динарк. - Ты ещ„ начни всех убеждать,
будто тот  малый,  сумевший удрать из  последнего каравана,  на  самом деле  не
убежал,  а  погиб  под  обвалом!..  С  тобой тогда знаешь что  сделают?  Самому
небольшой обвал быстренько подгадают...
     Мономатанец загнал в трещину клин:
     - По  мне,  так  лучше  заранее знать свою  долю,  чем  предаваться ложным
надеждам. Как-то легче уходить в Прохладную Тень, если вдруг что...
     Венн нагнулся и  подал ему кувалду.  Мхабр взял е„...  и  вдруг согнулся в
неудержимом приступе жестокого кашля. Ч„рное лицо на глазах сделалось серым, по
подбородку потекла кровь.  Так, словно в грудь великану попала стрела, трусливо
пущенная из засады.
     - Ну вот!.. - в голосе халисунца звучали слезы. - Я тебе говорил!.. Что же
это ты учинил над собой, дурень разнесчастный!..
     На  двадцать девятом уровне,  совсем недавно покинутом и  забытом,  теперь
кишмя  кишели  рабы  и  вовсю  кипела  работа.  Распорядитель Шаркут  ничуть не
усомнился  в  реальнос  ти  Пламени  Недр,  довольно-таки  сбивчиво  описанного
Каттаем,   и   без  промедления  отрядил  туда  порядочное  количество  народа,
вооруж„нного всем необходимым для проходки.  Только, к некоторому разочарованию
юного  лозоходца,  вместо того  чтобы сразу ломать камень "чела",  рудокопы под
водительством Шаркута  стали  для  начала  переделывать всю  выработку.  Первым
долгом  из  верхних  уровней спустили толстые створки,  выкованные в  рудничных
мастерских,  и  весьма добросовестно вмазали их возле входа в забой,  там,  где
пористое ложе Пламени Недр сменялось несокрушимым гранитом.  Створки, как сразу
заметил любопытный Каттай,  были очень плотно -  волос не  пролезет -  пригнаны
одна к другой и к каменной ободверине.  Открывались они внутрь забоя,  а смыкал
их могучий и довольно хитрый замок.  Такой,  что снаружи ворота достаточно было
просто захлопнуть,  потянув на себя,  - и вс„, обратно только ключом. Огромным,
только что выкованным серебристым ключом, висевшим на поясе у Шаркута.
     "Как же доверяет мне господин распорядитель,  -  с  бьющимся сердцем думал
Каттай.  - Он даже в глаза ещ„ не видел опалов, но полагает, что я в самом деле
обнаружил сокровище, которое следует охранять!"
     Когда испытывали работу только что  подвешенных створок,  под ноги Шаркуту
попался череп  принес„нного в  жертву раба.  Он  мешал  воротам закрываться,  и
распорядитель небрежным пинком отшвырнул его прочь. Череп, пролежавший на одном
месте лет двадцать,  сам