подростков.  Вот от  кого,  наоборот,  валил пар!  Они со  своими
тачками и тележками не ходили,  а бегали.  Из недр горы -  по выложенной камнем
дороге сюда,  на повисшие над пропастью мостки -  и  потом обратно в  раскрытые
ворота  штольни,  вокруг  которых инеем  оседал т„плый воз  дух,  поднимавшийся
изнутри.  Ноги,  обмотанные драным  тряпь„м,  не  осязали холода,  пропитавшего
камни.  Будешь ползать,  точно варения муха -  не  выполнишь дневного урока,  а
значит, не получишь еды!..
     Мальчишки,  конечно,  сами вели сч„т привезенным тележкам.  Но тот из них,
что открыл, а потом вновь запер бортик, на всякий случай спросил:
     - Сколько  у  нас,  господин  Гвалиор?  Он  неизменно  спрашивал об  этом,
вываливая  породу.  Второй,  такой  же  неч„саный и  длинноволосый,  вообще  не
открывал рта.  Надсмотрщик посмотрел на дощечку,  обв„л на ней очередные четыре
палочки и лениво ответил:
     - Тридцать две. Можете передохнуть.
     - Спасибо, господин Гвалиор!
     Кол„са  застучали по  плотно  пригнанным камням  -  мальчишки торопились в
штольню,  в  относительное тепло.  Тридцать  две  вывезенные  тележки  означали
половину дневной работы.  А  стало  быть  -  передышку.  Скоро будет еда...  За
несколько  недель,  провед„нных здесь,  на  задворках громадного рудника,  юные
невольники успели многому выучиться.  Вначале,  увидев,  как  оставили голодным
"ленивого",  они заторопились с работой -  и надсмотрщик, посмеиваясь, велел им
до еды привезти тридцать третью тележку, а потом и тридцать четв„ртую. "Успеете
притащить сорок,  - сказал он, - получите полуторную прибавку в еде..." Это был
другой считала, не Гвалиор. Они переглянулись и решили попробовать. И успели. И
действительно получили полуторную добавку.  Но на другой день едва справились с
обычным уроком,  потому что у обоих трещали и жаловались все жилы. "Не гонитесь
вы лучше за этой лишней жратвой,  -  посоветовал им парень постарше, одноглазый
вельх.  - Она здесь хуже голода убивает..." Парень знал, что говорил. С тех пор
они подгадывали тридцать вторую тележку как раз ко  времени еды.  Так,  чтобы и
передышка выдалась чуть подлиннее, и за тридцать третьей уже не отправили...
     Невольники один за  другим кончали работу и  подходили к  воротам.  Самыми
последними туда вернутся подбиральщики.  Это -  младшие ребятишки,  которых ещ„
бесполезно впрягать в  тележки и  тачки и вообще ставить к тяж„лой работе.  Для
них  сваливают в  отдельную кучу  каменное крошево,  вывезенное из-под  м„тел и
веников  рудничных  подметал.  Там,  глубоко  внутри  горы,  другие  невольники
перетаскивают из  забоев "крушец" -  руду с  притаившимися в  ней  самоцветами.
Что-то неизбежно высыпается из тачек,  корзин и мешков, падая на пол... В давно
прошедшие времена  каменный мусор  просто  утаптывали ногами.  Потом,  когда  в
загаженных штреках  Среднего  Зуба  полы  приблизились к  потолкам,  их  начали
чистить -  и  среди  дерьма и  всяческой дряни  нашли один  из  великолепнейших
рубинов за всю историю прииска!  Его сразу отправили в  Сокровищницу и  нарекли
"Гурцатом Великим",  по  имени древнего полководца.  Кое-кто  теперь утверждал,
будто объявился этот рубин совершенно иначе и гораздо торжественней,  а историю
про  дерьмо сочинили рабы,  выпоротые за  недосмотр.  Где тут был вымысел,  где
истина -
     Толком теперь не  ведал никто,  но  с  тех-то  пор  В  каждой копи  завели
подметал,  и  весь  мусор  очень  тщательно просматривали.  Этим  и  занимались
маленькие подбиральщики.  И  у  них  добавочную порцию давали тому,  кто  среди
обломков породы отыщет что-нибудь ценное. Случалось такое редко.
     Гвалиор снова отхлебнул из заветной фляжки,  мечтая о том, как его сменят.
У  края дороги ворошил кучу мусора тощенький белоголовый мальчонка.  С  утра он
несколько  раз  подходил  к  надсмотрщику,  показывая  находки.  В  его  глазах
светилась  отчаянная  надежда,   но  Гвалиор,   осмотрев  камень,   всякий  раз
отрицательно мотал головой и  выкидывал "драгоценность" с  мостков.  А про себя
гадал,   дотянет  мальчишка  до   весны  или  нет.   Если  только  Гвалиору  не
примерещилось,  он  уже кашлял -  и  очень нехорошо,  не  так,  как от  обычной
простуды...
     Мимо заморыша проходили подростки с  опорожненной тележкой.  И надсмотрщик
увидел,  как  один из  двоих -  не  тот,  что  с  ним разговаривал,  а  второй,
молчаливый,  -  вдруг  сунул  руку  за  пазуху,  нашарил  там  что-то  и  кинул
подбиральщику,  ползавшему на  коленях  возле  своей  кучи.  Тот  от  испуга  и
неожиданности сначала отпрянул. Потом потянулся за брошенным камнем... и вдруг,
схватив его, со всех ног кинулся к Гвалиору.
     - Находка!  -  повторял он  на  ломаном нарлакском языке,  на  котором они
объяснялись. - Находка!..
     На  грязной ладони  лежал  довольно крупный обломок,  сперва  показавшийся
Гвалиору куском гнилой деревяшки.  Надсмотрщик с неохотой взял его,  повертел и
хотел уже было выкинуть,  как все предыдущие... Но краешек "деревяшки" оказался
отколот ровно  и  чисто,  и,  когда Гвалиор повернул камень к  солнцу -  внутри
вспыхнула,   словно  засветилась,   узкая  золотисто-зел„ная  полоса.  Нардарец
поплевал,  пот„р рукавом...  Так  и  есть!  Настоящий кошачий глаз!..  Хранящий
любовь,  уберегающий от измены и сглаза,  а по слухам -  способный даже сделать
своего владельца невидимым в опасном бою!..
     Гвалиору не хватило бы полугодового заработка, чтобы купить такой камешек.
А мальчишка,  прин„сший его,  рассчитывал всего-то на лишний сухарь.  Смех да и
только!..  Надсмотрщик кивнул маленькому подбиральщику, спрятал камень в кошель
и  перевернул дощечку,  собираясь  поставить  против  имени  мальчишки одинокую
метку... Внезапное движение, подмеченное краем глаза, заставило его оглянуться.
     - Во имя пепла и погасших углей, чтоб вам!.. - вырвалось у нардарца.
     Опрокинутая тележка лежала на  боку,  а  двое подростков,  только что  так
дружно е„ толкавшие,  катались по земле, орудуя кулаками, словно два взбеш„нных
звер„ныша.  Гвалиор  кинулся к  ним,  выд„ргивая из-за  пояса  кнут.  Ему  ведь
рассказывали,  с чего началось кровавое,  не без труда усмир„нное восстание под
Большим Зубом сорок три  года назад.  С  самой обычной драки рабов,  вовремя не
разнятой.   Тогда  у  обоих  нашлись  поблизости  земляки  и  друзья,   тут  же
схватившиеся за свои ломы и кирки -  орудия,  изначально не предназначенные для
боя,  но очень грозные в  рукопашной.  Когда же наконец вмешались надсмотрщики,
яростные враги с редким единодушием обратились на них!
     Только не хватало,  чтобы опять разразился такой же бунт, да его потом ещ„
и приписали оплошности Гвалиора!..  Кнут взвился над сцепившимися подростками и
перетянул обоих:
     - А  ну встать!  Живо встать,  крысоеды!  Они откатились в разные стороны,
ошпаренные плет„ным ремн„м, и вскочили, одинаково тяжело дыша. У одного был уже
зажат в руке камень. Второй - молчаливый - утирал кровь из-под носа.
     - Тележку поднять! И живо отсюда вон, нечистое отродье!..
     Подростки  исполнили  приказание,  враждебно  и  свирепо  косясь  один  на
другого.
     - И  если увижу,  что снова дер„тесь,  -  предупредил Гвалиор,  -  во  имя
Ч„рного Пламени, с обоих шкуру спущу!
     - Мы поняли, господин...
     Кол„са  тележки  снова  заскрипели,  подпрыгивая  на  неровностях каменной
вымостки.  Гвалиор проводил юнцов глазами.  Конечно,  они При первом же  случае
снова намнут холки друг другу.  Тем более что оба из  одного племени.  Известно
же, никто не бь„т крепче, чем свой своего, и тем более - бывший друг!
     Ну и пускай дерутся,  если охота.  Но только где-нибудь в другом месте. Не
здесь,  перед отвалами. Хотя бы в шаге от ворот, но - уже в штольне, уже внутри
горы. Там, где держит ответ другой надсмотрщик, не Гвалиор...
     Нардарец смотал длинный кнут и  сунул его за ремень.  Белобрысый маленький
подбиральщик вс„ топтался с ним рядом и тихо,  невнятно поскуливал,  боясь, как
бы в суматохе про него не забыли. Временами он кашлял. Когда Гвалиор повернулся
к нему,  он затрясся,  как осиновый листок на ветру,  но не побежал.  Может, он
сейчас угодит под горячую руку и страшный кнут распластает его на камнях,  если
не вовсе вышибет жизнь?..  Однако упустить возможность и  не напомнить о себе -
это было страшней...
     - Принесут жратву -  скажешь, что у тебя сегодня находка. Хорошая находка,
- кивнул ему Гвалиор. - Не поверят - сбегаешь за мной, я сам им скажу.
     Каттай уже  понял,  что снег в  Самоцветных горах не  был ни  сладким,  ни
праздничным... Совсем наоборот. Он оказался негостеприимным и страшно холодным.
Вязаная мамина безрукавка,  на  которую -  смешно даже  вспомнить -  Каттай так
надеялся в дороге, теперь лежала под тюфячком, рядом с вышитыми сапожками. То и
другое было здесь бесполезно...
     Каттай очень боялся заплутать по дороге к  отвалам.  Подземные выработки и
переходы сплетались в сложный и запутанный лабиринт, и целиком его удерживали в
памяти лишь немногие знатоки вроде Шаркута.  Нет, конечно, здесь было совсем не
то, что в безлюдной дикой пещере, где, сбившись с пути, можно не найти выхода и
погибнуть.  Это даже не лес,  через который он,  помнится,  бежал целую ночь!..
Любой надсмотрщик указал бы Каттаю верное направление.  Но хорошо ли получится,
если  господину распорядителю донесут,  что  его  "лучшего  лозоходца" пришлось
вести за руку, ибо сам он оказался неспособен пойти и вернуться?..
     И  Каттай  отправился  тем  пут„м,   который  уже  хорошо  знал.  Вниз  до
семнадцатого уровня,  потом снова вверх,  на пятнадцатый,  и ещ„ раз вниз - вс„
разными лестницами.  Подходя к  боковым воротам,  он заранее пригладил пальцами
волосы,  чтобы сразу видна была серьга. Там стояли два вооруж„нных стражника, и
Каттай невольно робел.  Он ещ„ не выходил здесь один.  Что, если его не захотят
выпустить?..
     Двое  усатых  мужчин  с  копьями  и  в  кольчугах  в  самом  деле  окинули
внимательными взглядами темноволосого мальчика в добротной (хотя и великоватой)
овчинной шубке.  Возможно,  им  бросилось в  глаза несоответствие его  возраста
отличительному знаку,  блестевшему в  мочке левого уха,  но  если и  так -  они
ничего не  сказали.  У  них  было много других дел.  Навстречу Каттаю в  ворота
затаскивали  большое  бревно.  Бревно  было  тяж„лое,  рабы  суетились  вокруг,
подкладывая катки,  и  он  сразу  вспомнил возчика Ингомера с  его  рассказом о
переселении с  острова Розовой Чайки.  Бревно „рзало на катках,  грозя задеть и
испортить  механизм,  управлявший  опускной  реш„ткой  ворот.  Каттай  поспешно
пробежал мимо  и  впервые за  полтора месяца по-настоящему вышел  под  открытое
небо.
     И задохнулся от беспощадной,  режущей глаза белизны и от жестокого холода,
разлитого в воздухе.
     Там,  где  заснеженных склонов  касался  солнечный свет,  снег,  казалось,
пылал.  Каттаю  почти  захотелось назад,  в  привычные подземелья,  в  духоту и
факельную полутьму.  Он вытер заслезившиеся глаза и зашагал по объездной дороге
к отвалам. "Никогда не оставляй начатого, - говорила мама. - Лучше уж совсем не
берись..."
     Идти  пришлось довольно долго:  в  отличие от  штреков,  более-менее прямо
пронзавших толщу  горы,  дорога  огибала выступы и  отроги.  Зато  Каттай сразу
понял,  что  приш„л  навестить веннов  весьма  даже  вовремя.  Рабы  складывали
опустевшие тачки и устраивались передохнуть. Скоро будет еда.
     Щенок и  Волчонок сидели рядом со  своей тележкой -  по разные стороны.  И
смотрели тоже  в  разные стороны,  старательно отворачиваясь один  от  другого.
Каттаю вначале показалось, что они его не узнали.
     - У  тебя хорошая одежда,  -  сказал Волчонок.  -  И кормят тебя,  я вижу,
неплохо! Чем ты занимаешься?
     Их  со Щенком штаны и  рубашки давно превратились в  рвань„,  взгляды были
отч„тливо несытые.  Каттай остро ощутил различие между ними и собой.  Ему вдруг
стало стыдно собственного благополучия.
     - У тебя "ходачиха", - заметил Щенок.
     - Как  ты  е„  раздобыл?  -  почти  одновременно спросил Волчонок.  Каттай
наконец ответил:
     - Господин Шаркут сделал меня своим лозоходцем...
     - Я слышал,  это большое искусство,  и ему надо долго...  -  удивился было
Щенок, но Волчонок жадно перебил:
     - Как это у тебя получилось? Каттай совсем смутился:
     - Господин Шаркут говорит, у меня дар от Богов... Если мне дадут подержать
в  руках  самоцвет,  я  потом  вижу,  где  он  прячется в  камне.  Мы  ходили в
изумрудный...
     Но  у  Волчонка,  думавшего разузнать нечто  полезное,  разом  пропало вс„
любопытство, и он лишь отмахнулся:
     - Пожрать бы  лучше прин„с.  Щенок хмуро посмотрел на  него,  но ничего не
сказал. Волчонок же подумал и спросил:
     - А жив„шь где?
     - В покоях у господина...
     У юного венна снова разгорелись глаза:
     - А где у него покои? Здесь или... ТАМ?
     - "Там"?.. - не понял Каттай. На сей раз Волчонок отмахнулся чуть ли не со
злобой:
     - Да  что с  тобой разговаривать.  "Ходырку" нацепил,  а  сам не  знает ни
шиша... Щенок поднялся на ноги:
     - Пойд„м, я тебе покажу.
     Каттай удруч„нно последовал за  ним.  "А  ведь мог  бы  я  догадаться хоть
кусочек хлеба утром отложить..."
     - Не сердись на него,  -  сказал Щенок.  -  Он неплохой парень. Только вс„
время есть хочет.
     - А ты?.. - вырвалось у Каттая. Щенок пожал плечами:
     - Я тоже.  Но не так сильно,  наверное. Он ув„л Каттая шагов на полсотни в
сторону по  дороге,  туда,  где он  заворачивала за скалу.  Надсмотрщик Гвалиор
проводил их  бдительным взглядом,  но  не  окликнул.  Рабы  часто  ходили туда,
особенно молодые и ещ„ не утратившие тщетных надежд.
     - Смотри... - сказал Каттаю Щенок и вытянул руку.
     Дорога здесь вилась над глубоким обрывом.  В  двух саженях под нею в скалу
были  вделаны бревенчатые опоры  и  на  них  растянута широкая прочная сетка  -
улавливать вс„, что могло вольно или невольно свалиться.
     Но туда Каттай смотреть не стал.  За ущельем поднималась ут„систая гряда -
ни дать ни взять зубастая челюсть дракона,  превращ„нного в камень. Превращение
случилось очень,  очень давно;  иные зубы успели выветриться и  выщербиться,  а
другие вовсе выпали вон.  И  там,  где  вместо заснеженного камня была пустота,
открывался вид на долину.  Очень дал„кую и от этого немного ненастоящую. Долина
была круглая,  удивительно правильной формы. Если бы Каттай проходил в горщиках
хоть одну десятую того срока,  что посвятил этому ремеслу мастер Каломин, он бы
знал - такая долина называется "цирк". Но он не знал. И просто глазел, бездумно
любуясь внезапно представшим чудом. Горный воздух, особенно прозрачный и чистый
из-за мороза, позволял многое рассмотреть там, вдали.
     - Эта долина...  - наконец выговорил Каттай. - Она вправду... зел„ная? Или
мне кажется?..
     - Вправду,  -  сказал Щенок. У него были длинные, ниже плеч, русые волосы.
Они  торчали из-под тряпья,  из  которого он  смастерил себе нечто вроде шапки.
Ветер раздувал грязные спутанные пряди,  давно не  знавшие иного гребня,  кроме
пятерни.
     Каттай,  словно зачарованный, смотрел и смотрел вдаль... Как часто бывает,
глаза постепенно привыкали,  начиная различать вс„ больше подробностей.  Каттай
рассмотрел дом,  хороший каменный дом  с  забором,  из-за  которого выглядывали
кроны фруктовых деревьев. Не удалось только оценить, велик ли был сад, - мешала
скала.  Каттай,  впрочем,  не сомневался,  что сад был роскошный. Ещ„ бы!.. При
таком-то особняке!..
     А  в  небе над  чудесной долиной,  словно знак,  нарочно посланный Каттаю,
висел узкий лепесток молодого месяца.
     - Кто там жив„т?.. - отчего-то ш„потом спросил Каттай.
     Щенок коротко ответил:
     - Хозяева.
     Хозяева!..  Потомки тех, кто приш„л сюда первыми и был здесь удачлив. Тех,
кто первыми наш„л драгоценные камни и  сумел на них разбогатеть,  не отдав свои
сокровища ни разбойникам,  ни обманщикам-купцам.  Они разведали эту долину и по
праву заняли в ней плодородные земли...  Хозяева, у которых даже такой важный и
грозный человек, как распорядитель Шаркут, - всего лишь слуга на побегушках...
     - Если  Боги  моего  народа...   -  негромко,  но  с  ощутимым  внутренним
напряжением выговорил Щенок,  -  если Боги моего народа не  совсем еще забыли о
справедливости,  пусть  эта  Долина однажды провалится в  самую утробу земли!..
Каттай  встрепенулся.   В  памяти  вновь  прозвучало  не  так  давно  сказанное
Харгеллом:
     "Ты  ещ„ там,  чего доброго,  даже и  в  господа выйдешь..."  Он  внезапно
ощутил, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может произойти. И произойти СКОРО. Молодой месяц
ниспослал  ему  вдохновение:  он  впервые  отважился  помыслить  о  сво„м  даре
лозоходца как о ниспосланной Лунным Небом возможности совершить Деяние. Деяние,
дарующее свободу.  Что,  если  ему  вправду суждено вернуть утраченное дал„кими
предками -  и  честь  честью  оставить потомкам?..  "Я  сразу  поеду  домой,  в
Гарната-кат,  и мама увидит, что зря прощалась со мной навсегда. Я выкуплю е„ у
нашего господина.  И отца -  пускай он хотя бы после смерти станет свободным, и
Лан  Лама перенес„т его  душу из  чертогов праведных рабов в  чертоги достойных
людей..."
     - Щенок,  -  начал он,  -  я...  я...  - Но мысль, посетившая Каттая, была
слишком дерзкой,  чтобы он осмелился выговорить е„ вслух.  Он запнулся и сказал
иначе:  - Щенок, я, наверное, буду находить разные богатые жилы... Я буду очень
стараться...  Господин Шаркут будет вознаграждать меня...  И  я  выкуплю вас  с
Волчонком, как только смогу. И Тиргея... И Дистена-Должника...
     Щенок усмехнулся так,  словно был старше Каттая не на два-три года,  а  на
все сто. Он сказал:
     - Спасибо тебе.
     Но  у  него,  похоже,  было сво„ понятие о  Деянии,  потому что  он  вдруг
спросил:
     - А видел ты Бездонный Колодец?  ...О-о-о!  Колодец видели все, работающие
внутри горы,  и Каттай,  естественно,  тоже - тем более что с распорядителем он
изрядно полазил по  штрекам.  На  самом деле Колодец только так назывался.  Это
была круглая и гладкая,  словно оплавленная,  дыра, но не в полу (как надлежало
бы колодцу), а в стене двадцать седьмого нижнего уровня. Почти сразу дыра круто
загибалась вверх, и рассмотреть, что же там дальше, не удавалось даже с помощью
яркого фонаря.
     - Его  в  самом  деле  пробил Горбатый Рудокоп?  -  спросил Щенок.  Каттай
по„жился:
     - Так говорят...
     "Нет уж,  - подумал он по себя. - Если, милостью Лунного Неба, мне вправду
суждено выйти на  свободу,  пусть меня выведет мо„ доброе служение,  а  не этот
страшный Колодец..."
     Скрип кол„с заставил их оглянуться.  Двое рабов катили по дороге тележку с
высоким плет„ным кузовом. В нос ударил сильный запах вяленой рыбы. Невольникам,
работавшим у отвалов, везли еду.
     Следом за первой двигалась вторая телега, побольше, и в не„ была запряжена
сильная невозмутимая лошадь.  Каттай  узнал  сноповозку -  на  таких  телегах с
длинными бортиками,  сделанными из  жердей,  у  него дома возили с  полей хлеб.
Только на этой телеге были навалены снопы совсем другой жатвы.  Между жердями в
беспорядке торчали неподвижные,  навсегда окоченевшие руки и ноги.  Два десятка
голых тел  -  сломанные темницы освободившихся душ  -  завершали сво„ последнее
странствие.  Мальчик отступил к скальной стене, пропуская повозку, и мимо него,
совсем близко,  проплыло обтянутое бесцветной кожей  лицо  с  глазами,  которых
никто  не  потрудился закрыть.  Ни  в  коем  случае  не  встречайся взглядами с
м„ртвым!..  -  но  Каттай ничего с  собой поделать не  смог.  "Всех нас  уморят
работой и  сбросят в отвал,  кого раньше,  кого позже..." -  зловеще отдалось в
ушах сказанное когда-то Дистеном.
     На родине Каттая телегу-сноповозку ещ„ называли "одриной"...
     Если хорошенько подумать -  рыба высоко в горах должна была быть дорогой и
изысканной  пищей.  Откуда  е