ого места.
Он был по-прежнему убежден, что трактир вот-вот  подпалят, но покамест  дела
шли бойчее некуда. Слухи  о  происходившем в "Зубатке" были на устах у всего
города, и  посетители валили  валом.  Одних  занимало, кто и  когда  наконец
совладает  с  удачливым  венном.  Другие глазели на Слепого Убийцу, исправно
вкушавшего  камбалу, приготовленную Зурией. Третьи просто  не хотели ударить
лицом  в грязь  перед  соседями:  как  самим  не  посмотреть,  про  что  все
говорят!..
     На седьмой вечер службы Волкодав отказался  остаться в закрытом на ночь
трактире.  Стоум  оглядел родные  стены так, словно они  должны были вот-вот
обрушиться, и завел привычную песню:
     - Погубят, виноват будешь... Из-за тебя все!
     - Кому ты нужен, еще тебя жечь! - сказал Волкодав. - А боишься, сторожа
на ночь найми, денег у тебя хватит. Или мне плати вдвое против дневного!
     Сам он верил  в то же, во что и все. Была охота Сонмору выставлять себя
на  посмешище:  не  одолел  в  честном  соперничестве, расплатился трусливо,
исподтишка!..  Может,  вправду  станут  крепче бояться.  Но вот уважать, как
теперь...
     Люди  за  столами  в  трактире  говорили об этом в открытую, ибо каждый
гадал, как  теперь поведет  себя  Ночной  Конис Кондара. Честь для нынешнего
Сонмора была не пустой звук, и все это знали.
     Было видно, как схлестнулись в душе сольвенна скупость и страх... После
недолгой борьбы победила скупость.
     -  Ладно,  ступай!.. - сказал  он с таким видом,  будто делал Волкодаву
большое благодеяние. - Но если все-таки... Если мою "Зубатку"...
     - Ну и будешь сам виноват, - проворчал венн. - Не жадничай.
     Стоум  воздел  руки  и  горестно   вопросил  сольвеннского   Бога-Змея,
дарующего тяжесть  кубышке, за что Он послал  ему подобное наказание. Однако
оплатить строптивому  вышибале  ночное бдение не  предложил,  и  Волкодав  с
Эврихом отправились через  весь город  в  "Нардарский  лаур". Там  ждали  их
Сигина и  Рейтамира; женщины  пока  еще толком не  огляделись в Кондаре,  не
говоря  уж про то, чтобы  как-то устроиться и начать жить. Сидя  в маленькой
деревне,  легко  рассуждать  о  большом  городе и о том, как  любой  пришлый
человек  может запросто  подыскать  в нем кров и занятие. Когда  доходит  до
дела,  все  почему-то  оказывается   гораздо  сложнее,  чем  представлялось.
Волкодав временами думал об этом, приглядывая  за порядком в  "Зубатке". Ну,
заработают они с Эврихом денег, договорятся с каким-нибудь  мореходом, купят
место на корабле... Повидимому, то, что платить придется за  четверых, можно
было считать делом решенным. Не бросать же на добрых людей слабоумную старую
женщину  и   молодуху,  отжененную  от  мужа?..  Притом  не  без  их  помощи
отжененную?..
     Что касается Рейтамиры, Волкодав вообще был убежден, что Эвриха вынудят
покинуть  ее  только безвыходные  обстоятельства. Молодой  аррант не пытался
обнимать  песенницу (и рад был  бы, да вот ответная склонность...),  но  все
видели,  с  каким лицом он желал  ей  доброго утра. Он  и  теперь нес  ей  в
опрятном  лубяном туесочке  горсть халисунских  орехов,  вываренных  в меду.
Ловкое перо, умевшее складно приставлять друг к дружке вежливые слова, целый
день  трудилось без устали и принесло денежку. Купить  лютню еще не хватало,
но отчего не побаловать сироту?..
     -  Ну  кто  бы  мог подумать,  - рассуждал между тем Эврих,  - на какую
чепуху судьба  однажды заставит употребить священный дар письменности!.. Ты,
может быть, обратил внимание на тех двоих, отца и сына с северных выселок?..
УЖ верно,  ты  отличил  их по запаху,  когда они мимо тебя проходили. Такие,
сколько ни мойся,  все равно благоухают скотным двором. Ты представляешь,  я
тратил  чудесные несмываемые чернила, нанося на берестяные квадратики клички
каких-то  свиней!..  "Лакомка"  и  "Пегое  Рыльце"!..  Те  двое  от  кого-то
услышали,  будто  я  красиво  пишу,  и  решили  сделать таблички на  дверках
загонов, в которых они держат породистых маток. При том что ни тот ни другой
не умеют читать!
     -  Может,  свиньи  умеют?..  -  шагая по узкой улице, спросил Волкодав.
Эврих издал  такой стон, что венн сразу  пожалел  о  сказанном. Не  выучился
шутить, лучше и не пытайся. Он спросил: - Деньги-то они тебе заплатили?
     -  А  как  же,  заплатили,  -  ответил  аррант.  -  Очень  даже  хорошо
заплатили...
     - Ну и радуйся,  - проворчал  Волкодав. Эврих только руками  всплеснул,
поражаясь его равнодушию.
     - Ну вот скажи  мне, друг варвар, почему просвещенные  люди, умственный
цвет своего  народа...  Я не  про  себя говорю!  -  добавил он  раздраженно,
заметив усмешку покосившегося  венна.  - Почему, я спрашиваю,  замечательные
мудрецы всегда живут в  нищете? И вынуждены идти  на  поклон  к тем,  кто не
пригоден  ни к чему более  возвышенному, кроме  как рыться в вонючем навозе?
А?..
     Волкодав поинтересовался:
     -  А  твои мудрецы  свинину едят?.. В это  время года  в  Галираде  и в
веннских лесах  царили  очень светлые ночи. Сверкающая колесница Бога Солнца
скользила за  самым земным краем, почти не  заглядывая в  Исподний Мир.  Так
близко от окоема  носили  ее  крылатые кони, что отблеск  лучистого золотого
щита проникал в небо, гоня прочь темноту... А если верить сегванам, у них на
Островах  в эту  пору солнце  не садилось совсем. Так и гуляло  кругами,  то
поднимаясь  повыше, то опускаясь к  самому  горизонту... Здесь,  в  Кондаре,
людям  не  было  даровано полуночного  света.  Над  морем  догорали  лиловые
сумерки, понемногу становилось темно.
     Когда-то  давно,  еще на  каторге,  один  ученый мономатанец  объяснил.
Серому Псу, почему так  получается.  Он рассказывал., поворачивая  маленький
камень  вокруг большого, и наверное,  сбоя правда в его  объяснении имелась.
Однако венн не обнаружил в нем тайны и красоты, и оно ему не понравилось.
     Вот Тилорн - тот  умел  говорить  как-то так, что хотелось верить  ему.
Верить - и расспрашивать дальше...
     Волкодав нахмурился  и вздохнул, шагая вперед. Они еще толком не успели
удалиться  от Врат,  а он  уже  мучительно  скучал по друзьям,  оставшимся в
Беловодье. Нехорошо.
     Богатые дома в Кондаре были сплошь каменные, под чешуйчатыми крышами из
глиняной  черепицы.  При мысли о  том, чтобы  поселиться где- нибудь  здесь,
Волкодава брала жуть. Каким образом люди умудрялись спокойно спать и  хорошо
себя  чувствовать  в подобных жилищах, он искренне не понимал.  Дома попроще
хотя  и  стояли  на каменных  подклетах,  жилые  срубы  в них были  все-таки
деревянные. То  есть, по  мнению венна, пригодные для обитания. Другое дело,
разросшемуся городу становилось все- тесней в  кольце защитной стены, и дома
вытягивались вверх,  точно хилые деревья в  слишком густом лесу, стискивая и
без того узкие  улицы. Над головой меркла  полоска вечернего  неба, лабиринт
каменных переулков все больше напоминал Волкодаву пещерные переходы. Ему это
не нравилось. Темнота его, обладавшего ночным зрением, не  смущала,  но чего
хорошего можно ждать от подземелий?..
     - А чернила!.. - продолжал плакаться Эврих. - Ты помнишь, сколько бился
над  ними Тилорн?  Он ведь  замучил  гончара  Козицу,  пока  тот сделал  ему
светильник  с  длинными  трубками  для  сжигания  масла.  Он  поссорился   с
Сиривульдом,  внуком старшины рыбаков, потому что тот все не мог сварить ему
достаточно светлого  и  прозрачного клея. А помнишь,  как он подбирал масло,
дающее самую тонкую и чистую сажу?..
     Венн  невольно  улыбнулся.  Купец  Гзель,  обладатель  всяких иноземных
диковин, в конце концов перестал пускать настырного ученого на  порог и даже
пригрозил  спустить на него  злую собаку.  Тилорн,  ничуть  не  испугавшись,
на-завтра пришел к нему с Волкодавом. Кажется, именно в тот день  он и добыл
у Гзеля  то,  что  ему  требовалось.  Душистое  масло,  предназначенное  для
девичьих притираний, целую седмицу потом  горело  в маленьком  светильничке,
утопленном  в корыто с водой. Тилорн, по обыкновению, с головой ушел в опыты
и в  ужасе спохватился, только  когда запах благовоний успел пропитать  весь
дом и спастись от него  стало решительно невозможно. Потом заморские ароматы
смешались с благоуханием всевозможных клеев, опять-таки  приносимых Тилорном
для испытания.  Сначала появился шубный, вываренный из кож,  затем костный и
рыбий...
     Волкодав улыбнулся  опять, сообразив, что  Эврих соскучился по Тилорну,
Вароху и Ниилит ничуть не меньше его.
     - В Четырех  Дубах я только-только развел новую палочку, чтобы записать
рассказы  Рейтамиры,  -  жаловался  аррант.  -  Тут  же  врываются  какие-то
незаконнорожденные, которых  следовало  бы отвести  на  рабский торг  и  там
обменять на  мешок коровьих лепешек... предварительно оскопив... и разливают
по полу драгоценную жидкость, способную запечатлеть столько премудрости, что
их жалкие умишки лопнули бы, вздумай они постигнуть десятую ее часть!.. Нет,
право,  стоило  бы снять шкуры  с обоих и растянуть  на полу,  дабы человек,
приготовивший эти чернила,  мог  вытереть  ноги... И  вот  сегодня  являются
двоюродные братья этих безмозглых, и я трачу  божественную кровь учености на
таблички  с  именами  свиней!  И  почему  каждому   недоумку,  обзаведшемуся
деньгами, непременно охота,  чтобы  его  никчемная  записка  была  начертана
самыми  лучшими чернилами и на самых лучших листах?.. Один мне прямо сказал:
сделай,  как для такого-то, только  еще  лучше!  Я  заплачу!.. Да всякий раз
требуют,  чтобы я  растворил  в  чернильнице свежих чернил,  а  потом  вылил
остаток!..
     - Ну так приготовил  бы  другие, -  проворчал  Волкодав. - А  Тилорновы
приберег. Эврих смутился:
     - Я помогал Тилорну от начала до конца, но...
     - Сажу наскребешь  из  камина, - сказал  Волкодав.  -  Станут они  тебе
проверять, так  ли блестит. Клея и  масла тут тоже,  по-моему, можно чуть не
даром добыть...
     - Да,  но  каждому  требуется,  чтобы не расплывалось  в воде...  Я  не
ручаюсь, что у меня все выйдет как...
     - А  ты проверь, - посоветовал Волкодав. -  Сделаешь - и  вылей себе на
штаны. Если отстирается, значит, что-то не то...
     УЛИЦЫ в  Кондаре отродясь прокладывали  так,  чтобы отовсюду  виден был
дворец  государя.  По  утрам  над   городом  обыкновенно  висела  прозрачная
молочно-белая  дымка, и сквозь эту дымку людям  казалось, будто стоявшая  на
горке высокая  островерхая  цитадель плыла  над крышами,  колеблясь  в лучах
рассветного солнца. Зрелище было в самом деле  прекрасное:  ни дать ни взять
сказка,  манящая  за  собой,  сулящая  вывести из  серых  пределов обыденной
жизни...
     "Славься, вождь!" -  торжествуют рассвета лучи. "Славься,  вождь!" - на
прощание  шепчет  закат. Сколько, друг мой,  по  этой  земле  ни  скачи,  Ты
подобное чудо отыщешь навряд... -
     гласила  кондарская  баллада,  услышанная  Волкодавом  еще  на каторге.
Северные  нарлаки  клялись также,  будто в прежние времена  ценители красоты
нарочно  посещали  Кондар, желая полюбоваться  "парящим  дворцом". Снизу  да
сквозь  туман ведь не видно, как  по улочкам, круто взбиравшимся к крепости,
ручьями сбегают помои...
     ...Когда же, вроде  как теперь, над городом сгущались вечерние сумерки,
цитадель грозно  чернела  на  фоне  догорающего  заката,  а огоньки факелов,
мерцавшие  по  стенам, казались живыми глазами,  зорко устремленными в ночь.
Недаром в той же балладе рассказывалось о прошлом величии, о былых сражениях
и  о неусыпной страже, в  которой вместе с  нынешними воинами незримо  стоят
тени павших  героев... Волкодав не был поэтом, и никакие чудеса и красоты не
могли  заставить  его забыть  о  насущном.  Он вдруг молча  схватил  Эвриха,
шедшего  чуть  впереди...  и  швырнул  его  наземь.  Аррант успел  мимолетно
подумать о запасе камышовых листов, обреченных непоправимо измяться. И еще о
том, что вот сейчас разобьется  чернильница и пропадут тщательно сбереженные
остатки чернил... Сколько ни учил его Волкодав, он все-таки ударился локтем,
и в груди отозвалась острая боль.
     Почти  одновременно  о стену дома  коротко лязгнул  металл. На каменную
мостовую рядом с Эврихом упал  толстый  самострельный болт.  Аррант невольно
посмотрел туда, откуда он прилетел, и успел увидеть Волкодава, исчезавшего в
темноте. Мыш с криками летел  над головой венна. Эврих торопливо огляделся и
смекнул, почему нападавшие, кто бы они ни были, облюбовали для засады именно
этот  городской  утолок.  Здесь  можно  было  выстрелить  из  переулка,   из
непроглядного мрака, в то время как ничего не подозревавшие жертвы двигались
вдоль  стены,  кое-как  освещенной  последним  лучом.  Даже  если промажешь,
кромешная тьма надежно защитит от погони...
     Где ж  им было знать, что Волкодав,  во-первых, учует опасность,  а во-
вторых, что в темноте он видит почти как днем?.. Эврих услышал глухие удары,
хрип  и  рычание, доносившиеся из потемок. Потом  оттуда  опрометью выскочил
человек. Эврих торопливо поднялся и храбро кинулся наперерез:
     - А ну стой!..
     Он хорошо помнил, как  удачно скрутил в Четырех  Дубах одного за другим
двоих разбойников, и впредь был готов столь же  лихо сокрушать  каких угодно
злодеев.  Но на  сей раз щегольнуть новообретенным  искусством не  довелось.
Выскочивший из переулка почему-то сделал совершенно не то, чего ждал от него
Эврих.  Жестокий удар пришелся в живот. Аррант  согнулся и отлетел прочь как
котенок, на лету пытаясь сообразить, в чем же ошибка. Он не распластался  на
мостовой только потому, что врезался спиной в стену. Было очень больно,  рот
сам собой  раскрылся  для крика, но Эврих  не смог даже  как следует набрать
воздуху в грудь.  Оставалось падать и  умирать.  Тем не менее какая-то  сила
помогла  ему  выпрямиться  и  отлепиться   от  стенки.  Его  противник   уже
отворачивался  прочь,  чтобы,   разделавшись   с  неожиданным  препятствием,
исчезнуть в городских закоулках. Эврих шатнулся вперед, пальцы, перемазанные
чернилами,  сомкнулись  на вороте  кожаной  безрукавки.  Досадливо  зарычав,
верзила крутанулся навстречу и сгреб его за грудки. Эвриху показалось, будто
кондарец  целую вечность  отводил  для  удара  правую руку,  смыкая пальцы в
чугунный волосатый  кулак. Который опять-таки, медленно- медленно поплыл ему
прямо в  лицо...  Эврих попытался воздвигнуть  защиту, понял, что ее  сейчас
сметут  и  не заметят, успел  осознать себя мошкой,  прихлопнутой  небрежным
щелчком... когда  из-за  его  левого  плеча  возникла еще чья-то  рука.  Она
метнулась  навстречу смертоносному кулаку и приняла его основанием раскрытой
ладони...
     ...Так, как поступал некогда батюшка Волкодава, кузнец Межамир Снегирь.
А  тот способен  был  завалить тройку  скачущих  лошадей, ударив  ладонью  в
оглоблю.
     Эвриху показалось, будто влажный хруст прозвучал неестественно  громко.
Он увидел, как  с лица кондарца разом отхлынула  вся кровь,  как  полезли из
орбит глаза, а рот под ухоженными усами вдруг жалобно, по- детски скривился:
     здоровенный мужик  ни дать  ни взять  собирался  заплакать. Потом глаза
закатились. Пальцы,  в  которых только что  трещала  рубашка  арранта,  вяло
разжались,  верзила   начал  валиться.  Эврих  тоже  свалился   бы,  но  его
подхватили.
     Волкодав осторожно опустил своего спутника на мостовую. Эврих с  хрипом
вбирал  в себя  воздух,  заново  привыкая  дышать. Это  оказалось  непросто.
Холодный вечерний воздух  влился в нутро, словно отвар рвотного корня. Эврих
еле  успел перевернуться на четвереньки, и добрые тушеные овощи, съеденные в
"Зубатке", хлынули под стену  в желобок, служивший уличанам сточной канавой.
Запах,  и помимо того исходивший из желобка, скрутил  ученого арранта новыми
судорогами.  В  глазах расплылась  чернота,  он  неминуемо  свалился бы вниз
лицом,  если бы не  поддержавшие  руки. Желудок Эвриха мало-помалу опустел и
притих,  поскольку извергать сделалось  нечего.  Неудачливый воитель утерся,
открыл  глаза  и начал оглядываться. Волкодав, сидевший  рядом на корточках,
показался ему  взъерошенным, как только что дравшийся пес, но, если этого не
считать, сражение никак на нем не сказалось. Затем Эврих увидел поверженного
кондарца. Тот уже  стоял на  коленях, сжимая левой рукой правое запястье. Он
не произносил ни звука, но Эврих даже в густых сумерках видел, что  его лицо
по-прежнему  было  белее  муки. Эврих посмотрел на его  беспомощно торчавшую
кисть. Смятые пальцы выглядели так, словно он пытался пробить кулаком стену.
Волкодав поднялся и негромко сказал ему:
     -  Может,  и есть у нарлаков  праведные мужи, но я что-то  пока немного
встречал.
     Кондарец ощерил судорожно сжатые зубы, левая рука оставила покалеченную
правую и метнулась к  ножнам. Венн не стал ждать, пока  он вытащит нож. Удар
ногой вывихнул нарлаку  челюсть и распластал его на  земле. Больше парень не
двигался.
     -  Ну и зря, - проворчал Волкодав. - Нет бы просто сказать, сдуру, мол,
на недостойное дело пошел...
     Мыш  вернулся ему на плечо и с видом исполненного долга вылизывал  шрам
на крыле.  Волкодав  перешагнул  через  обмякшее  тело и скрылся  в проулке.
Спустя  некоторое время он  вновь показался оттуда,  волоча  по мостовой еще
двоих  любителей  нападать  из засады. У  одного  была  страшно  окровавлена
голова: что-то рассекло  кожу на лбу и щеке, превратив красивое молодое лицо
в  жуткую маску.  Эврих заметил на ремешке у поверженного колчан с короткими
болтами и сообразил,  что парню досталось его же самострелом по роже. Второй
глухо  стонал,  все  время норовя  подтянуть  колени  к  груди.  Ноги  обоих
волочились и шлепали по выпуклому булыжнику.
     Волкодав без  большой нежности побросал  притащенных наземь. Эврих  тем
временем кое-как поднялся  и стоял, согнувшись,  точно столетний дед,  возле
стены. Последний раз он принимал подобные побои полных три года назад. Разум
успел  почти позабыть,  как  это  больно и  страшно,  а  тело,  оказывается,
помнило. И хотело только одного: сжаться в комок, свернуться, точно младенец
в материнской утробе.
     Эврих не собирался ему потакать.
     -  Стража... -  прохрипел он,  медленно разгибаясь. - Вчера я...  в это
время здесь шел, стражников встретил... и позавчера... Где ж они...
     - Где, где, - проворчал Волкодав. - УЖ кто-нибудь постарался...
     Он окинул арранта  оценивающим взглядом, прикидывая, не поручить ли ему
самого худенького из  нападавших. Однако Эврих  выглядел так, что его самого
впору было нести. Вздохнув,  Волкодав одного (того, который был менее других
вымазан кровью) взвалил на загривок, а двоих других подцепил за одежду.
     - Пошли, - сказал он Эвриху.
     Молодой ученый поплелся следом за  ним, придерживая  руками живот.  Ему
казалось,  убери он  ладони, и мышцы,  утратившие  способность  сокращаться,
болезненно отвиснут  наружу. Они  шли уже  довольно долго,  когда  он  вдруг
понял, что Волкодав шагал не в "Нардарский лаур", а  куда-то совсем в другую
сторону.
     - Ты... куда их? - спросил он. - К стражникам?..
     -  Еще чего, - буркнул венн. -  К жрецам... Там, откуда они ушли, вдруг
послышался тяжелый, глухой топот копыт.
     - Стража!..  -  оборачиваясь,  сипло позвал  Эврих. Но это оказалась не
стража. В проулке ненадолго  обрисовался  силуэт всадника на громадном коне.
Человек ехал ссутулившись, натянув на голову капюшон темного плаща.
     - Эй,  любезный... - окликнул его Эврих. Ответа не последовало. Всадник
неторопливо удалился в  темноту, даже не повернув головы,  мерное громыхание
копыт постепенно затихло.
     Потом впереди и вправду протопала сапогами городская стража, по приказу
кониса еженощно обходившая улицы. Эврих услышал, как кто-то называл по имени
старшину Брагелла.  Сперва аррант  обрадовался  и  хотел закричать, но скоро
передумал. Что будет, если стражники заметят на мостовой  обрывки одежды или
следы  крови?  И  начнут   разбираться,  что  стряслось?..  То  есть  они  с
Волкодавом,