е докончил:
   - А  на  дальнем берегу Сивура,  государь,  мои воины поймали убийцу,
затаившегося на  ели.  И  должен  сказать тебе,  что  его  гнездо угадал
Волкодав! Что сталось бы с госпожой, не будь она посреди войска? Прости,
государь, я никого не хочу обвинять, но...
   Кнес промолчал.  На его лице,  худом лице могучего воина,  проступили
багровые пятна.  Он обернулся к Лучезару, и, видно, нешуточно грозен был
его взгляд, потому что молодой боярин вполголоса ответил:
   - Я  вырос у  тебя в  доме и был сыном тебе,  дядька Глузд.  Может ли
статься, чтобы ты слушал наветы каких-то чужеплеменников? Чтобы верил им
против моего слова родича и  витязя дружины твоей?..  Ты  же сам знаешь,
что я...
   Кнес отрезал:
   - Я  знаю,  что я  велел тебе отвезти девочку к жениху,  а теперь она
неведомо где! И я выслушаю хоть Жадобу, если он поможет мне разобраться!
- Повернулся обратно к Волкодаву и приказал:  - Говори, венн! И Волкодав
стал рассказывать:
   - Дальше  мы  должны были  объехать Кайеранские топи  Новой  дорогой.
Боярин настоял,  чтобы  мы  ехали  по  Старой.  Моя  вина:  я  не  сумел
отговорить госпожу.
   Дунгорм вздохнул и  опустил голову.  Он  тоже считал себя непоправимо
виновным.
   - Мы хотели бы знать,  - подхватила Эртан, - где был со своими людьми
твой боярин,  пока мы отбивались в святилище? Мы не нашли никаких следов
боя!
   - Лягушек  в  болоте  ловили!   -   звонко,   с  вельхским  акцентом,
предположил кто-то в  толпе.  Галирадские вельхи Лучезара Лугинича вовсе
не жаловали.
   - Зато,  -  сказал Декша,  - погибла служанка Варея, очень похожая на
госпожу.  Она была одета в  платье,  что подарила ей госпожа!  Ее убили,
приняв за твою дочь, государь кнес!
   Декша придерживался за чье-то плечо, но голову нес гордо.
   - Девушек такой знатности редко убивают разбойники, - заметил Крут. -
Их похищают, чтобы потребовать выкуп. Какая корысть им в ее смерти?
   - Кнесинку уже пытались убить тогда на  торгу,  -  напомнил кто-то из
витязей. - И тоже непонятно зачем.
   - То на торгу, - проворчал Крут. - А то посреди леса.
   Лучезар отрешенно смотрел в  пространство.  Когда  человек не  желает
оправдываться, это всегда впечатляет.
   - Мы  можем доказать,  что за государыней охотились!  -  вновь подала
голос  Эртан.  -  Мертвой служанке отрубили голову,  а  потом  бросили в
костер. Увидели небось - не та!
   Было слышно, как далеко в толпе горько заплакала женщина.
   - В ту ночь,  государь,  - сказал Дунгорм, - твой боярин окончательно
рассорился с  телохранителем и  предложил госпоже выбирать,  с  кем  она
будет советоваться в дальнейшем,  с ним или с венном.  И госпожа выбрала
венна!
   - Твой боярин очень обиделся,  кнес,  - хмыкнула Эртан. - После этого
кнесинка шла пешком с нами, с ратниками, а он ехал в полуверсте позади.
   - Потому,  наверное,  он и  не подоспел к  нам на выручку,  когда нас
теснили к Препоне,  - сказал Дунгорм. - Его воины появились одновременно
с конниками моего господина,  когда исход боя был предрешен,  а мост, по
которому перешла государыня, обрушен.
   Стало  тихо,  только  негромко шептались ратники.  Они  многое  могли
припомнить Лучезару Лугиничу. Кнес тоже повернулся к молодому боярину. И
было видно,  что  галирадскому правителю больше не  хотелось спрашивать,
почему это он привез Волкодава не в цепях.
   - Что скажешь, Лучезар? Левый пожал широкими плечами:
   - Скажу,  родственник,  что никогда даже не думал,  как, оказывается,
легко  измыслить  навет.  Но  теперь  убеждаюсь:  любой  поступок  можно
превратно истолковать...
   - Этим ты в своем письме и занимался! - дерзко проговорила Эртан.
   Кнес ожег ее взглядом:
   - Вы!.. Вы хоть понимаете, что вы тут наговорили?..
   - Кроме нас,  здесь двадцать шесть человек,  - ответил Дунгорм. - И я
осмелюсь утверждать, государь, что на клятве перед Богами ни один из них
не станет опровергать наших слов.
   - Мои воины тоже могут присягнуть перед Богами,  -  равнодушно сказал
Лучезар. - А их куда как побольше. К тому же всем нам известно, что Боги
далеко не всегда и не сразу изобличают клятвопреступников...
   - Можно и поторопить Их справедливость! - сказал Волкодав.
   Никто не заметил движения, просто меч каким-то образом перекочевал из
развязанных ножен  в  его  левую  руку.  Узорчатый  клинок  серебрился в
пасмурном свете,  указывая прямо  в  грудь Лучезару.  Это  был  вызов на
поединок. На Божий Суд.

   День  перевалил полуденную черту.  Божьему же  Суду совершаться лучше
всего на рассвете,  пока небо еще не замутнено грехами людей и  юный Бог
Солнца  взирает  на  мир  в  утренней славе,  полный  сил  и  готовности
присмотреть за  земным правосудием.  Остаток дня и  всю ночь поединщикам
предстояло  провести  в  кроме,  в  уединенных  клетях.  Там  они  будут
поститься, размышлять и беседовать с Богами.
   Волкодаву  не  удалось  даже  заглянуть домой,  в  мастерскую Вароха.
Стражники окружили и  его,  и Лучезара и повели в крепость.  Все видели:
Лучезар шествовал с  поднятой головой,  венн же  хмуро смотрел под ноги.
Еще не хватало споткнуться при всем честном народе и раны разбередить!
   На пороге клети Бравлин придержал  Волкодава за плечо:
   - Ты,  венн,  дай-ка  сюда  оружие...  До  завтра пускай в  святилище
полежит.
   Оба  помнили,  как  Бравлин уже  пытался забрать у  него меч  полгода
назад.
   - Оружие,  -  спокойно сказал Волкодав,  -  я отдам только кнесу, или
кнесинке, или боярину Кругу.
   - Сейчас тебе!  - фыркнул один из молодых стражников. - Вот так прямо
государь сюда припожалует!
   Волкодав ответил ровным голосом, не двигаясь с места:
   - Тогда отними.
   Парню  не  захотелось с  ним  связываться:  был,  видно,  наслышан  о
безобразиях, которые этот венн время от времени учинял.
   - Иди, - сказал ему старшина. - Позови Милованыча.
   В  это  время к  ним  подошел Атталик.  Мальчишка показался Волкодаву
значительно возмужавшим.  Это чувствовалось не  в  осанке,  не в  ширине
плеч, скорее - во взгляде, в выражении глаз.
   - А мне отдашь,  Волкодав?  -  спросил юный сегван.  -  Я старший сын
кунса, и род мой никакому в этом городе не уступит!
   Пряжки  ремней не  были  особенно удобны для  левой  руки.  Волкодав,
повозившись,  расстегнул их и  протянул Атталику двое ножен -  с  боевым
ножом  и  с  мечом.  Он  знал:  мальчишка  скорее  умрет,  чем  позволит
кому-нибудь прикоснуться к оружию. Тем более испортить его.
   Стражники  расположились возле  двери  и  всю  ночь  приглядывали  за
Волкодавом сквозь  дверную  щель.  Мало  ли,  вдруг  примется колдовать,
творить черное непотребство. Да и любопытно опять же.
   Они  видели,  как  венн,  посидев  немного  на  лавке,  встал,  очень
осторожно стащил теплую куртку и стал делать какие-то движения.  Опытные
воины сразу поняли,  что  он  готовился к  бою.  То,  что  он  совершал,
наводило на мысль и  о танце,  и о священнодействии.  Неторопливый танец
постепенно усложнялся,  становился грозней.  Стражники прилипли к щели -
приди старшина,  узрел бы пяток согнутых спин.  Волкодав словно встречал
кого-то,  наседавшего с  оружием,  вызывал его  на  удары,  ловил  их  и
отражал,  потом вышибал из вражьей ладони меч... и добивал супротивника.
Добивал жестоко и страшно, без малейшей пощады. И все это - левой рукой.
   Стражники отлично знали, каков боец был Лучезар. Сперва они полагали,
что он  шутя расправится с  венном.  Теперь посоветовались и  переменили
свое мнение.  Поединок с  одноруким навряд ли покажется Лучезару детской
забавой.  Им,  по  крайней мере,  меняться местами с  боярином совсем не
хотелось.
   Окошка в клети,  даже волокового,  не было:  сруб располагался внутри
насыпи  под  земляной стеной  крома.  Волкодав занимался своим  делом  в
скудном мерцании лучины.  Потом,  к окончательному изумлению стражников,
он  медленно обратил  в  сторону светца  развернутую ладонь.  И  огонек,
трепетавший на  расстоянии двух аршин,  погас,  как задутый.  До сих пор
парни о таком только слышали. Самим видеть не приходилось.
   Волкодав, которому светец был не особо и нужен, удовлетворенно кивнул
в  темноте.  Вытащив  загасшую лучину  из  железного расщепа светца,  он
загнал ее между бревнами, - для Мыша. Завернулся в плащ и лег спать.

   Отец Волкодава не  каждый день делал оружие,  но  сын  помнил,  как в
гостевом доме  рода  останавливались славные воины,  нарочно приезжавшие
заказывать  у  кузнеца  Межамира  клинок  знаменитой веннской  узорчатой
стали.  Разборчив  был.  Межамир.  Никакая  плата  не  побудила  бы  его
создавать  меч  для  злого,  разбойного человека  или  богатого  лодыря,
возмечтавшего о драгоценной игрушке.  Не все продается за деньги, не все
покупается. Меч же - свят. В нем Правда Богов.
   Лучшими кузнецами в  древности и  теперь были  Серые Псы.  Не  бывало
недовольных мастерством Межамира.  Он же умел не только сварить чудесную
сталь и обратить се в добрый клинок, он способен был сам и показать все,
на что тот клинок был способен. Русоголового Межамирова первенца в такие
дни из кузницы было не выгнать.  Во все глаза смотрел за отцом,  силился
перенять науку,  к которой его,  по неразумной малости лет;  пока что не
допускали.  Малец  вовсе  не  мечтал  заделаться витязем и  следовать за
боевым кнесом.  Он  будет  кузнецом,  как  отец.  Но  разве  может  венн
называться мужчиной, если не знает, с какой стороны у меча рукоять?
   Он так ждал возраста мужества,  мечтая дать строй и  порядок обрывкам
подхваченных знаний,  постичь то необозримое в  себе и вокруг,  что дает
право называться воином и мужниной...
   В ночь разгрома Межамир погиб от стрелы, ударившей в спину. Его так и
не  взяли мечом,  но,  один против многих,  он  не  уследил за стрелком,
подобравшимся сзади.  А  сын  кузнеца,  когда справилась душа  с  первым
отчаянием неволи,  понял:  ту  стрелу,  не иначе,  направили милосердные
Боги.  Что сталось бы с  отцом,  начни Людоед добиваться от него рабской
работы?.. В другой клетке сидел бы, напротив Тилорна?..
   В   каменоломне  Серый  Пес   изумил  сотоварищей,   заведя  странное
обыкновение:   когда  заканчивался  дневной  урок  и  измочаленные  люди
замертво оседали на  каменный пол,  чтобы  кое-как  прожевать безвкусную
пищу  и  немедля  уснуть,  костлявый юнец  принимался скакать туда-сюда,
размахивая воображаемым мечом.  Сначала в него швыряли обломками породы:
громыхание цепей не давало уснуть. Потом однажды его подозвал молчаливый
мономатанец  с   телом  блестяще-черным,   словно  выточенным  из  камня
кровавика.  Рудничный кашель уже добивал его,  догрызал последние клочки
легких.
   "Я был воином,  -  сказал он Серому Псу, - Смотри, как это делается у
нас..."
   Мономатанец умер через два дня. Он стал первым из многих наставников,
встреченных Серым Псом за  семь лет  в  неволе.  Правда,  их  наука мало
помогала  ему  в   бесконечных  драках  с  надсмотрщиками.   Потому  что
воображаемый противник,  так же  отличается от  настоящего,  как мысль о
смерти -  от  Нее Самой.  И  еше потому,  что очень мало народов создало
боевые ухватки в расчете на колодки и цепи, и Серый Пес в то время о них
даже не подозревал...

   Ночью Мыш обнаружил под притолокой щель, выбрался наружу и отправился
на  охоту.  Проснувшись перед рассветом,  Волкодав спустил босые ноги на
берестяной пол,  тщательно расчесал волосы костяным гребешком,  встал на
колени и  начал молиться.  Вообще-то венны редко падали ниц перед своими
Богами.  Ибо Светлые Боги хотят,  чтобы люди тянулись к ним ввысь,  а не
ползали на  брюхе  от  страха.  Но  теперь Волкодав звал  не  Богов.  Он
разговаривал со своими наставниками. А наставник - это такой же человек,
как ты сам,  только мудрее и лучше.  И оттого перед ним не грех склонить
голову и колени.
   Вернувшийся  Мыш   возбужденно  заверещал,   повиснув   над   головой
Волкодава.  Венн  подставил ему  ладонь.  К  лапке зверька был  привязан
клочок бересты, крепко перетянутый ниткой.
   "Милый  наш  Волкодав!  -  с  бьющимся  сердцем  разобрал  он  четкие
сольвеннские буквы.  -  Мы так любим тебя. Ты обязательно победишь. А за
нас не беспокойся".
   Подписи не  было,  но венн в  ней не нуждался.  Как ни убога была его
грамотность, руку Ниилит он узнал бы из тысячи.
   Никто никогда не  присылал ему писем...  Он захотел прочитать записку
еще раз, но строчки отчего-то расплылись перед глазами.

   Середину торговой площади  Галирада никогда не  загромождали лотки  и
палатки.  И  деревянная мостовая здесь была  не  бревенчатая и  даже  не
дощатая,   как   вблизи   крома.   Середину  площади  выстилали  дубовые
шестиугольные шашки.  Там висело на  двух столбах звонкое било,  которым
призывали народ  несправедливо обиженные.  Там,  на  разостланном ковре,
помещался  столец  государыни  кнесинки,   когда  она   принимала  вновь
прибывших купцов.  Там  ставили свой  помост  жрецы,  возвещавшие истины
Богов-Близнецов.   Там  совершался  и   суд,   если  речь  шла  о   деле
значительном. Не о простой тяжбе, как тогда у Волкодава с Варохом.
   Сегодняшнее  дело,   без  сомнения,  требовало  присмотра  Богов.  И,
конечно,   присутствия  всех  горожан  от  мала  до  велика.   Безродный
телохранитель кнесинки обвинял знатного боярина в  умысле против молодой
государыни.  И  даже вызвал его на  поединок,  хотя у  самого -  все это
видели - правая рука висела в лубке. Крепко, значит, веровал и в себя, и
в свою правоту. Что-то будет!..
   Людей,   точивших  зуб   на   Лучезара  Лугинича,   в   городе   было
предостаточно.  Зато  нелюдимый венн,  как  это  ни  удивительно,  успел
приобрести горячих сторонников.  И  в вельхском конце,  и на ремесленных
улицах,  и  среди городской стражи.  И  даже  в  дружине.  Народ еще  до
рассвета запрудил торговую площадь.  Молодежь,  как  водится,  запаслась
калеными орехами и  печеньем.  Тех,  кто не захватил из дому,  рады были
снабдить смекалистые лотошники. Старики вынесли складные скамеечки. Люди
ждали.
   Как   только   поднялось  солнце,   со   стороны   крома   показалось
торжественное шествие.  Самым первым,  на любимом гнедом жеребце,  рысил
Глузд Несмеянович,  мрачный как туча.  Следом за кнесом -  боярин Крут и
избранная дружина.  Посреди дружины ехали двое  поединщиков.  Лучезар на
своем вороном,  с Канаоном и Плишкой в оруженосцах. И Волкодав на Серке.
Атталик,  сосредоточенный и  бледный после бессонной ночи,  вез его меч.
Ночью  мальчишка  отважился  выдвинуть  его  на  полпальца  из  ножен  и
рассмотреть узор на  чудесном клинке.  Теперь он боялся,  как бы Боги не
прогневались за  своеволие.  Хорошо хоть,  что не  дерзнул прикоснуться!
Воительница Эртан  сохраняла круглый красный щит  работы мастера Вароха.
Щит, правда, ехал на площадь больше для порядка и красоты. Чтобы держать
его в  схватке с врагом,  требуется рука.  А рука у Волкодава нынче была
одна.
   Волкодав  плавно  приподнимался и  опускался  в  седле,  стараясь  не
растрясти больное плечо. И так сейчас мало не будет, зачем вередить зря.
Он зорко обшаривал взглядом толпу,  ища знакомые лица. Знакомых лиц пока
было  немного.   Разве  что  мальчишка-булочник  с  лотком  на  ременной
перевязи.  Те,  кто  в  самом деле собирался пожелать ему  удачи в  бою,
наверняка  уже  обосновались на  площади.  Волкодав  искренне  удивился,
заметив,  что  ему махали руками люди,  с  которыми он  ни  разу даже не
здоровался.  Он  поразмыслил и  приписал это всеобщей нелюбви к  боярину
Лучезару.
   Галирадские жрецы  не  посягали  на  непременное посредничество между
людьми и Богами.  Они лишь вычертили на шершавой мостовой площади ровный
круг  для  поединка,  вычертили дубовым  углем,  нарочно  принесенным из
святилища в маленькой жаровне. Народ только диву давался: жрецы, молодой
и  постарше,  брали рдеющие угли голыми пальцами и не обжигались.  Место
Божьего Суда должно было быть чисто.  А злая сила,  как известно, ничего
так не бежит, как огня, железа и доброго дуба.
   Выехав на площадь,  поединщики спешились и  встали перед кнесом,  уже
занявшим подобающее место на красном стольце.  Волкодаву показалось, что
Глузду  Несмеяновичу было  одинаково тошно  смотреть и  на  него,  и  на
Левого.  Уж  чего тут не  понять!  Является висельник из  тех,  о  ком в
Галираде говорят  никто  и  звать  никак,  и  заявляет,  будто  человек,
которого ты вырастил у себя на коленях, вздумал против тебя умышлять. Да
еще берется это доказывать!..
   Кнес кивнул Кругу, и боярин стал говорить.
   Многие из  горожан вчера  ходили на  берег,  остальные были  подробно
наслышаны. Однако Правда требовала подробно огласить дело. Крут напомнил
народу, как собирали для кнесинки охранный отряд, как поставили Лучезара
над  ним  воеводой.  И  о  том,  как  молодая государыня наняла  себе  в
телохранители  венна,   именуемого  Волкодавом.  И  пожелала,  чтобы  он
непременно сопровождал ее в путешествии.
   - Тогда уже,  -  сказал Крут,  -  было видно,  что у  этих двоих друг
дружке доверия ни на грош.  Боярин при всех называл венна вором,  а венн
отказался взять в подручные людей, которых привел Лучезар Лугинич...
   Волкодав высмотрел в толпе пятерку своих домочадцев, а рядом с ними -
дюжих  унотов  мастера Крапивы,  и  на  душе  полегчало.  Он  попробовал
мысленно потянуться к друзьям и вновь, как в достопамятный день отъезда,
ощутил теплое прикосновение разума Ниилит,  а  потом и Тилорна.  Они изо
всех сил желали ему победы. И очень боялись за него, хотя пытались этого
не показать.
   Правый между тем прочитал людям письмо Лучезара.  В народе послышался
возмущенный  ропот.  Наверное,  кому-то  письмо  показалось  бессовестно
лживым.  Или,  наоборот, убедительным. В конце концов, оно ведь и самого
государя кнеса почти убедило. Волкодав слушал равнодушно. Еще не хватало
выходить из себя перед боем.
   Крут поднял руку,  призывая галирадцев к  тишине и  порядку,  и  стал
читать письмо Винитара,  пояснив, что это самое послание хотели выкрасть
дорогой.  Письмо  оказалось примерно таким,  какого  и  ожидал Волкодав.
Винитар беспристрастно излагал все,  чему сам  был свидетелем.  А  также
показания пленных разбойников -  то,  что они кричали под пыткой, прежде
чем  их  побросали в  Препону.  Письмо  не  давало оснований в  чем-либо
обвинять Волкодава,  зато  бой  у  моста был  описан,  пожалуй,  даже  с
прикрасами:   здесь  Винитар  воспользовался  рассказами  очевидцев.  Из
подозрительного письмо содержало лишь упоминание о  мече,  который некто
якобы пообещал вернуть разбойничьему главарю.
   - Речь идет о  твоем мече,  Волкодав?  -  спросил Правый.  -  Он ведь
принадлежал раньше Жадобе?
   Волкодав немного подумал, потом хмуро ответил:
   - Ты стоял у трона государыни, когда она творила суд об этом мече.
   Пришлось Кругу напомнить людям и кнесу еще и о том,  как мастер Варох
"признал" в Волкодаве Жадобу и что из этого получилось:
   - Государыня оправдала венна и  сказала,  что отныне видит этот меч в
хороших руках.

   Глузд  Несмеянович сидел молча,  но  Волкодав отметил про  себя,  что
ладонь кнеса то гладила дубовый поручень стольца, то стискивала его так,
что  крепкое дерево готово было растрескаться.  Боярин Лучезар был полон
такого  достоинства,   словно  это   его,   а   не   Волкодава  пытались
несправедливо винить.  Венн  внимательно следил за  ним  взглядом,  ловя
малейшие  приметы,   способные  поведать  ему  о   телесном  здоровье  и
намерениях Лучезара.  И  вскоре  убедился,  что  верные  отроки все-таки
передали якобы постившемуся вожаку чашу вина и  крупинку серого порошка.
Одну-единственную.  Чтобы  до  предела  обострились чувства и  разум,  а
каждый мускул заиграл убийственной силой.  То-то плечи боярина бугрились
под  плащом так,  словно он  полночи упражнялся с  мечом.  Когда Лучезар
мельком встретился с ним взглядами,  Волкодав окончательно понял, что не
ошибся.  Налитые кровью глаза  и  зрачки,  как  две  булавочные головки.