круг,
     Станет привязью
     Родительский корень:

     Дома чуда ждать сто лет,
     Вот в краях, где вырос дед, -
     Там-то жизнь эх, кабы
     Съездить за море...



11. В море


     Хозяин корабля, дородный  сегван  с узлом седых волос на макушке, мерил
шагами  палубу, смотрел  то за борт, то  на  небосклон  и  время от  времени
недовольно бурчал что-то сквозь зубы. Эврих неплохо знал сегванский язык, но
остров Печальной Березы, откуда  вел свой  род  владелец лодьи, должно быть,
располагался в каком-то совсем  уже  захолустье.  Резкий,  отрывистый  говор
корабельщика  был таков, что  аррант  едва разбирал отдельные  слова.  Эврих
вслушивался очень  внимательно, однако  за  добрых полдня  сумел понять лишь
одно - мореход был чем-то весьма удручен. Ну а это можно было себе уяснить и
не вникая в его речи.
     - Спишь, Волкодав? - наконец  окликнул он венна, лежавшего с  закрытыми
глазами под скамейкой гребца.
     Волкодав  не спал.  Просто если он  открывал глаза  и садился,  желудок
почти  сразу  начинал противно  шевелиться внутри.  Он  знал, что  по меркам
опытных  мореплавателей  нынешнюю  качку  и  качкой-то  назвать было нельзя.
Однако ему  хватало.  Слабо  утешало  даже  то,  что  Виона,  купившая Йарре
возвращение на родину, определенно посоветовалась с Судьбой. Ибо корабль был
тот  самый, которого ожидал Гарахар, и направлялся он в Тин- Вилену. То есть
Небеса явно  не возражали, чтобы Волкодав  все-таки  попал в этот  город.  И
выяснил, какой такой Наставник  умножает в  мире  неправду,  вручая  скверно
понятое кан-киро людям, не ведающим Любви...
     - Что это там Астамер все время бубнит? - спросил Эврих. - Ты хоть что-
нибудь понимаешь?..
     В отличие от Волкодава, на корабле  он был дома. И  радовался, чувствуя
себя в знакомой стихии. Взяв кожаное ведерко на длинной веревке, он забросил
его далеко вперед, потом ловко вытащил  через низкий  борт. У  него лежал  в
поясном кошеле  обрывок бересты с несколькими буквами,  начертанными  еще на
берегу. И  вот  теперь,  мысленно  обратившись к Богам Небесной  Горы, Эврих
вытащил  белый лоскут и погрузил в  ведерко. Чернила, которыми  была сделана
надпись, он собственноручно приготовил в  доме  ювелира УЛОЙХО  по  способу,
разведанному  Тилорном.  Настала  пора  подвергнуть свою  работу  настоящему
испытанию, и молодой аррант отчаянно волновался.
     - Астамеру не нравится ветер, - не открывая глаз, сказал Волкодав. - Он
говорит, он  отродясь не припомнит, чтобы  в начале месяца Лебедя у  здешних
берегов дуло с северо-востока. Он думает, это, наверное, не к добру.
     -  Ого!  - Эврих даже отвлекся от своих буковок, четко черневших сквозь
два вершка  прозрачной  воды. -  Где ты постиг  его  говор?  -  спохватился,
понизил голос и спросил: - Тоже на каторге?..
     - Нет, - сказал Волкодав. - Не на каторге. У него не было никакой охоты
объяснять, что с  Астамерова родного берега,  надобно полагать,  в солнечную
погоду  был хорошо  виден  остров, откуда десяток с лишним  лет  тому  назад
пришел на Светынь  храбрый  молодой  куне  по  имени  Винитарий.  Уже  тогда
получивший  в  своем народе прозвище  - Людоед... Волкодав вообще не  любил,
когда из его прошлого опять начинали  выползать какие-то призраки,  казалось
бы давно похороненные и  забытые. Таков закон, - сказала  бы, наверное, Мать
Кендарат.  Закон  воздаяния,  правящий  кругами  Вселенной.  Ты   совершаешь
поступок и думаешь, что все останется как прежде? Ты ошибаешься...
     Надо  полагать,  по  этому  самому закону Волкодав  выходил  чудовищным
грешником. Ведь не случайно для него встречи с прошлым  обычно заканчивались
чем-нибудь  неприятным. Или  вовсе  опасным. Вроде  сумасбродного  Канаонова
братца. Ибо нынче, как раз когда отходил от причала сегванский корабль и уже
трудновато  делалось различить  в пестрой толпе знакомые  лица, в  Восточные
ворота въезжал  с семейством Кавтин. Волкодав вздохнул,  подумав о  нем. Ему
хотелось надеяться,  что парень все же поразмыслил  и кое-что понял.  Однако
убрались они с Эврихом  поистине вовремя. А когда-либо возвращаться в Кондар
и проверять, докончил или нет Иннори свою вышивку и купили ли  ему веннского
пса... вряд ли это было разумно. Почему  так получалось, что  отовсюду,  где
Волкодаву  доводилось  задерживаться, он затем поспешно  уносил ноги, причем
навсегда?.. Взять хоть Галирад... Да и здесь, в Кондаре, чью благосклонность
он  завоевал? Великого вора,  не нажившего от  трудов праведных  ни  единого
медяка. Вот уж будет чем похвастаться перед Старым Псом, когда Хозяйка Судеб
заполнит веретено и взмахнет острыми ножницами, вытеребив нить его жизни...
     Они все пришли проводить корабль: и Сигина, взятая благодарным УЛОЙХО в
свой  дом, и  Дикерона  со спутницей, и цветущая  Рейтамира,  сопровождаемая
Кей-Сонмором. "А что? - будто бы заявил луга своему почтенному батюшке. - Ты
вот  завел себе усадьбу, хотя  все прежние  Сонморы были бездомными. Ну  и я
стану первым, кто женится..."  Он уже купил Рейтамире черепаховые гребни для
волос и  обещал  разузнать, что  легче  устроить: самим  ехать  в Галирад  к
знаменитому  Декше  или  заплатить  какому-нибудь  мореходу,  чтобы доставил
одноглазого поэта в Кондар.
     Дикерона крепко обнял  Волкодава  жилистыми  руками  в  сетке  белеющих
шрамов.  "Прощай, оборотень,  - сказал  он. - Счастливо  тебе".  "Может, еще
увидимся..."  -  понадеялся венн и  запоздало  сообразил, что ляпнул не  то.
Дикерона  усмехнулся.  "Если  я  встречу  святого, который, как  предсказала
гадалка, вернет  мне глаза, может,  и вправду увидимся...  - Запустил руку в
рукав, расстегнул узкие пряжки и протянул Волкодаву  длинный нож в ножнах: -
Держи на счастье". Волкодав не придумал ничего лучше,  чем отцепить от пояса
свой старый боевой  и  сунуть его мономатанцу  в  ладонь:  "Повстречай этого
святого, друг".
     Сумасшедшая  Сигина подошла  к  нему последней,  и  он  опустился перед
старой женщиной на колени. "Я все забываю рассказать тебе, - шепнула она,  -
про того венна, который был моим сыном. Я вспомнила знаки у него на поясе  и
на  сапогах". "Какие  знаки?" - отчего-то насторожившись,  спросил Волкодав.
Сигина, ласково улыбаясь, смотрела ему в глаза. "Он из рода Волка, - сказала
она.  - И у него вот тут, на левой щеке, две родинки. Это я к тому, чтобы ты
сразу узнал его, когда встретитесь. Ты не забудешь ему передать, что я жду в
гости и его, и тебя?.."
     Возле мачты корабля был  устроен  трюмный люк, огороженный  парусиновой
занавеской таким  образом, чтобы не поддувал ветер. Время от времени из люка
высовывалась  рогатая  голова, и  над палубой  разносилось  мычание. В трюме
путешествовала  пестрая корова, любимица Астамера, не боявшаяся ни качки, ни
иных морских неудобств.
     Когда-то  давно  над ее  хозяином пробовали смеяться. Потом прекратили.
Нрав у Астамера был тяжелый,  рука - тоже. Вдобавок и мореплавателем он  был
замечательным. Ну  и пусть себе доит  свою пеструшку  прямо  посреди океана,
коли так уж охота. В конце  концов, кто не знает, что самого первого сегвана
вылизала своим языком из соли, скопившейся на берегу, божественная корова...
     Мыш,  которому  очень не нравилось  в  море,  отсиживался  либо в трюме
вместе с большим теплым животным, либо влезал за пазуху Волкодаву.
     Йарра  сидел между аррантом  и венном. На  нем  были  крепкие  сапожки,
плотные штаны, стеганая  курточка  и  новенькая  рубашка.  Все казалось  еще
жестковатым и  как бы не  своим,  еще не обмялось  по телу, не  вобрало  его
запах. Прежние  обноски были  тщательно  выстираны  и уложены  в  сумку.  За
неполный  год сиротства старая одежда сделалась Йарре коротка и к тому же до
того  изодралась и вытерлась, что  вряд ли  пристойно  было в ней даже  мыть
корабельную палубу. Следовало бы подарить ее нищим или пустить на тряпки, но
поступить так с рукоделием погибшей матери Йарра не мог.
     Он знал, что берег его  родины покажется еще  очень не скоро, но это не
имело никакого значения. Ему хотелось побежать на самый нос корабля и стоять
там, не сводя  глаз  и  даже  не моргая  от ветра,  пока не  поднимется  над
горизонтом земля. Йарра  хорошо помнил  расставание с родиной. Он  ведь  был
тогда  уже  совсем  взрослым. Конечно,  не  таким  взрослым, как теперь,  но
все-таки. Он  помнил, как  медленно  погружался в воду Заоблачный  кряж, как
величавые пики сперва  превратились в гористые  острова,  разделенные морем,
потом стали неотличимы от  туч, вечно кутавших сгорбленные плечи  хребтов, и
вместе с этими тучами наконец  растворились в небесной дымке,  растаяли  без
следа.
     Последним пропал из виду двуглавый исполин, священный Харан Киир...
     Нет,  все же  Йарра был  тогда недостаточно взрослым.  Он был глуп и не
особенно понял, отчего заплакала  мама.  У  него тоже немного щемило сердце,
как  и  надлежит  на  пороге  нового  и  неведомого, но плакать не  хотелось
нисколько. Ему было радостно,  тревожно и интересно, а бояться он не боялся.
Да и с  чего бы, ведь были с ним рядом и мама и  отец, и какая сила могла их
разлучить?".
     Теперь  он твердо знал: как только впереди покажется суша, он  различит
мужчину  и  женщину,  стоящих  возле  края  воды. Причалит корабль,  и  мама
бросится  его   обнимать  и,   конечно,  снова  заплачет,   а   отец  станет
рассказывать, как Змей  нес их через море  и как потом они ждали  на берегу,
зная, что сын обязательно возвратится...
     Йарра верил и не верил в им самим  придуманное чудо Богов. Он  собрался
было  засесть  на  носу корабля  чуть не прежде, чем тот  покинул причал, но
устыдился трудившихся на палубе мореходов. Когда же осталась позади пристань
и люди больше не оглядывались на  заслоненный мысом Кондар (одна цитадель да
верхние  усадьбы  Замкового  холма  еще  плыли над  макушками  скал),  Йарра
дернулся было со скамьи, но Эврих его удержал.
     -  Ты куда? - спросил аррант. Он хорошо знал  речь Озерного Края  и без
труда беседовал с мальчиком на языке его матери.
     - Я хочу смотреть вперед, - объяснил Йарра.
     -  Смотри лучше отсюда,  -  посоветовал Эврих.  -  А  то погладит  тебя
Астамер ремешком, до Тин-Вилены больно будет сидеть.
     - Почему? - удивился Йарра. - Разве я там кому-нибудь помешаю?
     На корабле он путешествовал всего второй раз, а сегванские лодьи до сих
пор видел только с берега.
     - Ты знаешь, что такое  "косатка"?  -  строго  спросил его Эврих. Йарра
непонимающе  смотрел на него, и молодой аррант пояснил:  - Это кит  двадцати
локтей в  длину и с  во-о-от такими зубами. В безднах океана водятся и более
крупные существа, но других столь свирепых тварей Морской Хозяин  не создал.
Поэтому сегваны и придумали называть свои боевые лодьи  "косатками".  У  них
есть корабли для  торговли  и странствий, именуемые "белухами",  но те менее
быстроходны.  Так что  нам повезло:  домчимся  единым  духом  и  времени  не
заметим.
     Йарра обвел глазами длинный корабль, словно впервые увидев его.
     - Значит... "косатка"? - прошептал он  наконец. Он всегда шептал, когда
волновался. Эврих кивнул, и мальчик спросил по-прежнему еле слышно: - Они...
будут сражаться? Нападать на корабли, которые встретятся в море?..
     - Не  будут, - сказал из-под скамьи Волкодав.  - С сытым брюхом в драку
не лезут. Ну там... разве если на них самих кто-нибудь нападет... Ты  видел,
сколько тюков и бочонков они уложили под палубу? Эврих хмыкнул:
     - Я полагаю, почтенный дедушка нашего  Астамера нынче плюется  и топает
ногами на Небесах. Когда сам он был жив и плавал по морю, на ясеневые палубы
"косаток" восходили  только  кровные  побратимы, вздумавшие искать  добычи и
славы в  дальнем походе. Они гнушались мирной  торговлей  и брали  богатства
только мечом. И если шторм  или погоня вынуждали посадить пленника на весло,
с ним после этого обращались как с равным...
     Иарра зачарованно слушал.
     - А теперь,  - продолжал Эврих, - неблагодарные  внуки продают места на
скамьях  всяким  сторонним  людям  вроде  нас,  вздумавшим от  нечего делать
путешествовать через море. Срам, да и только!
     Волкодав напомнил:
     - Ты ему не сказал, почему его выгонят, если он пойдет стоять на носу.
     - Ну, это совсем просто,  -  улыбнулся аррант. - У других кораблей мало
весел,  только чтобы  к берегу подходить. А  у "косатки" -  по  всему борту,
чтобы  догонять  жертву и удрать  от  погони. Так вот, где  самые  длинные и
тяжелые весла?
     Йарра подумал и догадался:
     - На носу! Эврих кивнул.
     -  Правильно.  А еще  там,  на  носу, всего  сильнее  качает  во  время
ненастья. И больше захлестывает из-за борта, если корабль идет против волны.
Наконец,  опять-таки в старину, когда сильные  кунсы бились за власть, перед
морским сражением каждый выстраивал свои корабли в ряд, и воины связывали их
борт  к  борту.  Начинался бой, связки вдвигались одна в другую, словно  два
гребня...  - Эврих показал пальцами, как все происходило. - А  значит, люди,
сидящие  впереди  мачты,  прежде  других  ввязывались в  драку.  Теперь  сам
подумай, где самое почетное место на корабле?
     На сей раз Йарра ответил без колебаний:
     - На носу!
     - Вот именно, - кивнул  ученый. Буковки на бересте держались прочно, не
расплываясь в едкой  морской воде. Это  радовало  арранта  и подогревало его
красноречие. - Когда ты проживешь побольше, мой друг, ты сам убедишься: если
какой-нибудь  обычай лишается  своей жизненной  основы, его  внешняя сторона
живет еще долго и притом очень ревностно  соблюдается. Даже более ревностно,
чем в старину.
     Йарра напряженно хмурил брови, силясь понять:
     - Это как?..
     -  Ну вот если  бы у Астамера на корабле вправду была дружина героев  и
паренек вроде  тебя  выскочил  бы к форштевню,  все только  посмеялись бы  и
сказали, что, верно, от постреленка следует многого ждать.  А  теперь  точно
выдерут ремешком, поскольку сами в глубине  души знают, что не герои, но изо
всех сил притворяются...
     Йарра при этих словах  покосился в  сторону  соседней скамьи. Там сидел
Гарахар  со  своим  приятелем,  рыжим  Левзиком. Йарра помнил,  каков  герой
Гарахар был  в  "Сегванской  Зубатке",  где  осталась  висеть на  стене  его
размочаленная дубинка.
     - Или вот тебе еще пример, - сказал Эврих. - У нас в Феде...
     - Где?..
     - Это мой родной город в Аррантиаде.  Так вот, по соседству с нами жила
одна женщина, до того злая  и сварливая, что никто ее и замуж не  взял.  Она
даже с матерью своей каждый день бранилась  и  всем  рассказывала, как та ей
жизнь переела. Не знаю  уж,  кто  там  был прав, кто  виноват, но -  во  имя
сандалий Посланца,  сбежавших  изпод  ложа утех!  - крик стоял на всю улицу.
Потом мать отправилась на Небесную Гору, и что? Дочка поставила ей на могилу
глыбу радужной яшмы,  да не из местной каменоломни, -  за сумасшедшие деньги
привезла из-под самого Аланиола...
     Йарра не знал, что такое Аланиол  и где он  находится, но спрашивать не
стал, чтобы не портить повествования.
     - Дело было лет двадцать  назад,  - продолжал Эврих.  - Я  был  дома  в
прошлом году... До сих пор  каждый день ходит смывать  с камня пыль и птичий
помет.  Сажает  цветы, выпалывает сорную  траву  и, как  говорят, непременно
плачет: "Матушка, не сердись на меня!"
     Произнеся  эти слова,  молодой  аррант осекся,  внезапно сообразив, что
красноречие  завело его слишком  далеко. Он торопливо  покосился  на  Йарру,
собираясь утешать сироту, но сразу увидел, что необходимости в этом не было.
Иарра сидел  на скамье, забравшись на нее с ногами и обхватив руками колени.
Он задумчиво смотрел  вдаль, и ветер  нес его длинные светлые волосы. Чистое
мальчишеское лицо показалось Эвриху строгим и неожиданно взрослым.
     - Прости, - все-таки сказал аррант. И покаянно развел руками:  - Язык у
меня слишком длинный, это уж точно...
     Иарра пожал плечами.
     - Я мужчина,  -  ответил он Эвриху. - Мне следовало бы огорчаться, если
бы кто-нибудь из моей родни познал недостойную смерть. А мои родители храбро
обороняли  от небесной напасти  наш  дом  и меня,  своего  сына.  Мое сердце
полнится радостью, когда я вспоминаю их смелость.
     Морская качка на  него,  как  и на  Эвриха,  не действовала совершенно.
Аррант  молча  смотрел  на  Иарру,   пораженный,  какими  словами  заговорил
вчерашний робкий сиротка, трактирный мальчик на  побегушках. А Иарра подумал
и добавил:
     - Ты,  как  я  понял, пишешь книгу  о  народах, живущих в разных краях.
Напиши  в ней и  про нас, итигулов. Если кого-нибудь из нас забирает болезнь
или Боги снегов и камней, мы  продолжаем кормить и поить его  душу, пока  не
сменится луна,  а потом отпускаем ликовать и веселиться на священной вершине
Харан Киира. Когда над ней горит  зеленая радуга, мы знаем, что  это пращуры
радуются за нас. А если кого-то из племени убивают враги, за него мстят!
     Волкодав  при  этих  словах  открыл  глаза  и  повернул  голову.  Эврих
достаточно хорошо знал венна и сразу угадал, что именно зацепило его в речах
Йарры. Он понял, что не ошибся, ибо Волкодав проговорил:
     - Ты называешь себя итигулом и рассуждаешь так, будто вырос в горах. Но
у тебя была еще мать, да и сам ты родился в Озерном Краю!
     Иарра не смутился.
     - Я мужчина, - повторил он. - Я должен быть таким,  каким был мой отец.
Если  бы моя мать хотела причислить меня к  своему племени, ей следовало  бы
родить меня девочкой.
     Ветер подхватил  эти  слова и  понес  их  над морем,  и  Йарру охватило
странное чувство. Он как будто предал кого-то.  То есть он в своей жизни еще
ни разу  не поступал против совести, да и теперь душой не кривил: сказал то,
что,  по  его  мнению, надлежало  сказать.  Откуда же пришло чувство,  будто
отодвинулась хранящая тень,  будто совсем  рядом обиженно  отвернулся кто-то
незримый, но очень для него дорогой?..
     Мыш  высунулся из-за пазухи  у Волкодава,  обреченно понюхал  воздух  и
убрался обратно  в тепло. Ему, как и Астамеру, очень не нравился этот ветер.
То ли дело в  пещерах, где воздух  вечно тих  и спокоен, где  его столетиями
тревожат лишь быстрые взмахи маленьких кожистых крыльев...
     - Значит, -  спросил Эврих"  - ты твердо  решил вернуться  в род своего
отца? Иарра кивнул.
     - Они  иногда  спускаются в Тин-Вилену. Они  признают меня  и заберут с
собой в горы.
     - Ого!  Горцы  в  Тин-Вилене!..  - удивился Эврих. - Похоже, времена  и
вправду меняются. Я слышал, раньше  купцам приходилось карабкаться под самые
ледники, чтобы разыскать итигулов!
     - Это так, - важно подтвердил Иарра. - Дед моего отца первым понял, что
следует  спуститься  на равнину  и  самому  присмотреть  достойную вещь,  не
дожидаясь, пока тебе  привезут какой-нибудь хлам,  да  еще и  сдерут за него
втридорога.
     - Ты, наверное,  будешь первым  итигулом,  вернувшимся  из-за  моря,  -
сказал ученый  аррант. -• Вряд ли кто-нибудь  из твоей  родни  путешествовал
столь далеко и так долго  жил в большом городе. Ты о многом расскажешь  им и
станешь уважаемым  человеком... А чем,  если не тайна, твое  племя торгует с
жителями равнин?
     - На равнинах. - с гордостью ответил  Иарра, - нет стремительных горных
козлов,  что чешут шеи о камни, оставляя на них несравненную шерсть. Там нет
смельчаков,  готовых собирать  эту шерсть по неприступным утесам.  И подавно
нет  мастериц, чтобы напрясть ниток  и сделать ткань легче пуха, жаркую, как
объятия любимой.
     Двоим  взрослым  мужчинам потребовалось усилие, чтобы  не расхохотаться
при этих словах.
     - А почему, - спросил Волкодав, - твой отец  покинул  Заоблачный кряж и
остался жить в Озерном Краю? Иарра ответил чуть-чуть  быстрее, чем следовало
бы:
     - Потому что мы, итигулы, можем жить всюду, а  у нас в  горах  - только
люди  наших  кровей. Мой отец любил  мать и не хотел везти  ее туда, где она
непременно зачахла бы и умерла.
     - И  за  море они с