со  стеклянным фонариком надо лбом,
за  ремн„м торчал св„рнутый кнут,  а  на  левом  бедре  висели пот„ртые ножны с
кинжалом. Ходить под землю без оружия считалось опасным.
     Каттай следовал за  двоими мужчинами почти на  цыпочках.  Шаркут много раз
испытывал его способности и неизменно оставался доволен.  Но сейчас должно было
совершиться НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО,  и  Каттай волновался -  до  дурноты,  до  дрожи  в
коленках.  Что будет, если у него не получится?.. Наверняка Шаркут разочаруется
в н„м, лишит своей милости и отправит таскать неподъ„мную тачку с рудой...
     Он набрался смелости и обратился к мастеру лозоходцу:
     - Прости мо„ невежество,  господин мой,  но почему Венец Рассвета не может
соседствовать с Оком Волны?
     - "Господин"!..   -  развеселился  Шаркут.  -  Ты  у  нас  уже  господином
заделался,  Каломин!  А ты, мальчишка, ослеп и не видишь, что перед тобой такой
же невольник, как ты сам?..
     В  ухе у Каломина вправду висела невольничья серьга.  Но не простая бирка,
как у Каттая,  а самая настоящая серьга - серебряная, тонкой и красивой работы.
Насколько мальчик  успел  понять,  она  означала право  свободно расхаживать по
всему руднику.  Рабы называли е„ по-разному:  ходачиха, ходырка, ходец, хожень.
Она была знаком особого положения.  Вооруж„нные стражники,  бдительно стер„гшие
все ворота наружу,  рабов с  "ходачихой" припускали туда и  обратно безо всяких
расспросов. Каттай прижал ладони к груди и глубоко поклонился:
     - Прежний господин,  у  которого ничтожному рабу  выпало  счастье служить,
научил его  чтить  украшенных знаниями...  и  прожитыми летами.  Будет  ли  ему
позволено называть мастера  Каломина хотя  бы  "сэднику" -  "достигшим возраста
уважения"? Там, где я вырос, так величают мудрых наставников...
     Шаркут  кивнул,  забавляясь,  а  старик  остановился и  ответил с  видимым
отвращением:
     - И  мне  говорят,  будто этот  болтливый недоросль,  не  подозревающий об
основах основ, способен меня превзойти!.. Да как ты можешь постичь расположение
жил,  сопляк,  если не  знаешь даже того,  что Око Волны загустевает из сол„ной
воды, задержавшейся на морском дне, а Венец Рассвета есть кристалл пламени, что
присутствует в раскал„нной лаве,  изрыгаемой подземным огн„м!..  И если ты хоть
раз назов„шь меня этим своим словом, я огрею тебя палкой, чтобы ты сразу понял,
какого возраста я достиг!..
     Клюка у него была гнутая,  деревянная,  узловатая, казавшаяся полированной
от долгого употребления.  Она смутно блеснула,  когда он погрозил Каттаю.  Злые
языки  утверждали,  будто  ею-то  он  и  пользовался вместо вещей  лозы  своего
ремесла.  Раздраж„нная речь  далась  мастеру нелегко -  он  опять  остановился,
согнувшись в приступе кашля,  на впалых щеках выступили багровые пятна. Каломин
сердито замолчал,  ут„рся обтр„панным рукавом и начал спускаться дальше, Каттай
только вздохнул.  Он совсем не хотел состязаться со стариком и  думать не думал
ни о каком превосходстве.  Наоборот:  он до смерти боялся осрамиться и хотел по
дороге вызнать хоть что-нибудь о повадках изумруда,  или, по-рудничному, Зеницы
Листвы (здесь, под земл„й избегали называть самоцветы их истинными именами, и в
особенности если камень был редкий и дорогой; так охотник в лесу избегает прямо
упоминать хитрого и  опасного зверят  чью  жилу,  нырнувшую на  двадцать первом
уровне за скалу,  они и шли посмотреть- Что ж! "Если обладающий знанием вначале
откажется поделиться с тобой -  не горюй,  -  наставляла мама.  -  Он просто не
знает тебя и не успел убедиться,  что ты достоин доверия. Ты ещ„ найд„шь способ
снискать  его  расположение.   Или  встретишь  другого,   кто  согласится  тебя
вразумить..."
     Уровни  в  рудниках отсчитывались сверху  вниз.  Позади  остались шестой и
десятый, а потом и пятнадцатый. Воздух делался вс„ более тяж„лым и сп„ртым, и в
н„м начинало ощущаться тепло,  шедшее из земных недр.  Каттай знал: под Большим
Зубом,  где число уровней перевалило уже на четв„ртый десяток,  в  самых нижних
забоях от жары нечем было дышать.
     На  семнадцатом уровне  кончилась главная  лестница,  и  для  того,  чтобы
спуститься ещ„ ниже,  пришлось для начала пройти по длинному штреку<Ш т р е к -
горизонтально   расположенная  горная   выработка,   не   имеющая   выхода   на
поверхность>.  Он был весь вырублен в скале, но серо-ж„лтый камень, пронизанный
паутинами трещин,  оказался ненад„жен,  и  через каждые несколько шагов потолок
подпирали деревянные крепи. Между ними справа и слева чернели отверстия штреков
поменьше,  ведших  в  забои.  Они  тянулись далеко  в  недра  горы.  Если  туда
заглянуть,  можно было услышать скрежет кол„с и увидеть вереницы приближающихся
огоньков.  Это горели фонарики каторжан, кативших тачки с рудой. Один за другим
они  появлялись из  темноты и  шли все в  одну сторону,  с  натугой катя полные
тачки. Худые, жилистые мужчины в лохмотьях, называвшихся когда-то одеждой, иные
- почти  совсем  голые.  Сплошь  покрытые рудничной пылью,  глубоко въевшейся в
кожу, так что на т„мно-серых лицах, лоснящихся от пота, выделялись только рты и
глаза.  Все -  в ошейниках.  Намертво закл„панных и снабж„нных крепкими ушками.
Здесь,  в подземелье,  нет ночи и дня, но есть время, выделенное для сна. Когда
настанет это благословенное время, тачки забер„т новая смена, а в ушки проденут
длинную цепь,  и невольники вповалку заснут на камнях.  Кому-то, ещ„ способному
думать и  чувствовать,  приснится небо и  солнце,  но  большинство провалится в
черноту без сновидений.  Чтобы проснуться к началу ещ„ одного безрадостного дня
- или того,  что они принимали за день... Одинаковые косматые бороды, неч„саные
волосы,  сальными космами прилипшие к  спине и  плечам...  Тусклые глаза нехотя
отрывались  от  каменного  пола  с  выглаженной кол„сами  дорожкой  посередине,
скользили по распорядителю, мастеру и Кат- таю... и вновь упирались в пол или в
спину идущего впереди.  По штреку туда и  сюда прохаживались надсмотрщики.  Они
почтительно здоровались с  Шаркутом,  кивали мастеру Каломину,  а  на Каттая не
обращали внимания.
     И хорошо,  что не обращали.  Каттай уже успел представить себя таким,  как
здешние невольники - босым (оттого, что сапожки прот„рлись о камень и свалились
с  ног  кожаными  лоскутами..),  постепенно тупеющим за  непосильной работой...
забывшим, как его звали и откуда он родом...
     "Вот что будет со мной, если сегодня я оплошаю!.."
     Они  почти достигли лестницы,  уводившей на  самые глубокие уровни,  когда
навстречу попался ещ„ один раб.  Он был не просто в  ошейнике,  как все,  -  на
руках и  ногах звякали,  раскачиваясь,  кандалы.  И  он не мог бы избавиться от
тачки, даже если бы захотел. К ней, точно пуповина, тянулась от его пояса цепь.
Невольник поднял лохматую курчавую голову,  и  Каттай увидел острые злые глаза.
Совсем не такие,  как у  других.  А в следующий миг закованный человек повернул
тяж„лую тачку и с рычанием устремился прямо на них.
     Каттай прирос к полу. Ему показалось - ярость раба была устремлена на него
одного.  Каломин  что-то  сипло  пролаял,  что  именно  -  мальчик не  понял...
Надсмотрщики  оказались  далековато,   но  Шаркут  отреагировал  мгновенно,   с
убийственным хладнокровием.  Тяж„лый кнут словно сам собой вылетел у него из-за
пояса и с шипением зазмеился навстречу бегущему.
     Удар  был  метким и  страшным.  У  себя  дома  Каттай однажды видел  казнь
незначительного вельможи, злоумышлявшего (как объявил глашатай) против государя
шулхада. Палач, вооруж„нный кнутом, с четв„ртого удара убил осужд„нного... Люди
говорили, за такое милосердие ему было щедро заплачено. Так вот - тот палач мог
бы у  Шаркута многому поучиться.  Раба отбросило и сбило с ног,  груж„ная тачка
упала  набок  и  всей  тяжестью  придавила  цепь-пуповину.  Досадливо  ругаясь,
подбежали двое надсмотрщиков.  Бунтовщика высвободили и взд„рнули на ноги, живо
просунув ему между спиной и локтями толстую палку Другие невольники катили свои
тачки мимо.  Редко кто поднимал глаза посмотреть,  что произошло.  Каждый знал,
сколько  тачек  он  вывез  и  сколько ещ„  осталось до  назначенного урока.  Не
выполнишь его - ляжешь спать голодным.
     Это было гораздо важнее всего, что мог выкинуть непокорный...
     Распорядитель свернул свой кнут и подош„л.
     - Ну?  -  сказал он.  -  Когда наконец прекратишь свои шуточки,  носорожье
дерьмо?..
     Каттай тут  только рассмотрел,  что  невольник был  чернокожий.  Красивый,
очень крепкий мужчина с  точ„ным и  выносливым телом воина,  ещ„ не  сломленным
каторгой.  По  выпуклым мышцам груди прол„г глубокий,  сочащийся кровью след от
удара.  Шаркут знал,  как бить, чтобы остановить и должным образом наказать, но
не изувечить.  Он помнил, во что обош„лся руднику этот невольник, и цена ещ„ не
была им отработана.
     - Если ты, Мхабр, в бою так же ловко орудовал копь„м, как здесь тачкой, не
удивляюсь, что малыши пепонго взяли тебя так легко! Или ты сам сдался в плен?
     Мономатанец даже  с  заломленными руками возвышался над  распорядителем на
добрых полторы головы - Шаркут при всей своей силе был кряжист, но невысок. - А
что  они  сотворили над  твоей женой,  вождь?  Эти ловкие маленькие пепонго,  я
слышал, так здорово умеют укрощать рослых, полногрудых красавиц сехаба...
     Ч„рного воина держали умеючи и  крепко,  он  не  мог ни ударить,  ни пнуть
ногой.  Он посмотрел на Шаркута и плюнул.  Не в него,  просто себе под ноги. По
верованиям его  родины -  а  там давали пощаду врагу,  схватившемуся за  древко
оружия, - это было страшнейшее оскорбление. "Я настолько не желаю иметь с тобой
ничего общего, что нас не свяжет даже плевок!.."
     Шаркут,  как  выяснилось,  это  очень хорошо знал.  Его кнут снова вылетел
из-за  пояса,  он  перехватил рукоять,  как  дубинку,  и  е„  увесистый  конец,
выточенный из тв„рдого дерева,  врезался мономатанцу под р„бра.  А потом, долей
мгновения позже, так, что два удара почти слились, - в самый низ живота.
     Надсмотрщики  выпустили  чернокожего,   и  он  свалился,  не  в  состоянии
вздохнуть.  Некоторое время он только корчился,  судорожно д„ргаясь и  извергая
зел„ную желчь.  А  потом,  когда смог наконец набрать в  л„гкие воздуху,  -  он
закричал.
     Его гордость воина начала-таки давать трещину...
     - Этого в  забой,  -  велел Шаркут.  -  Приковать и  заклеймить,  а дальше
посмотрим.
     И,  более не оглядываясь,  пош„л дальше,  к  лестнице.  Рабов в рудниках -
тысячи,  и строптивцев среди них гораздо больше,  чем ему хотелось бы. Примерно
накажи одного,  проявившего открытое непокорство -  и,  глядишь,  десять других
хорошенько подумают, прежде чем отважиться на какую-то дерзость- Мастер Каломин
потащился за распорядителем,  вполголоса продолжая бранить мономатанца, едва не
раскрошившего о стену его старые кости. Каттай больше не приставал к рудознатцу
с расспросами. Маленького халисунца трясло так, что челюсть не стояла на месте,
а  пальцы сделались ватными.  Сейчас для  него наступит время испытания,  и  он
ошиб„тся.  За  лобной  костью пульсировала уже  знакомая боль.  Он  обязательно
ошиб„тся.  Чудесная способность,  которую обнаружил в н„м господин Ксоо Тарким,
оставит его и  больше не возвратится.  Его признают бесполезным.  Его прикуют и
заклеймят,  как несчастного мономатанца.  А когда он выбьется из сил -  скажут,
что он лентяй и не желает работать. Господин распорядитель вытащит кнут и...
     В глазах потемнело. Каттай остановился, привалившись к стене - шершавой, с
торчащими углами камней.  Сейчас он упад„т.  Даже ещ„ не добравшись до двадцать
первого уровня. И его сразу признают ни к чему не годным. Сейчас он упад„т...
     - Эй, мальчишка! Ты что там, уснул? - прозвучал голос Шаркута.
     - Я... - с трудом выдавил Каттай. - Я... я сейчас...
     - А ты у нас,  оказывается,  неженка,  -  насмешливо,  но совсем не гневно
проговорил распорядитель.  - Рудничной пыли не нюхал. Привыкай!.. Ну-ка, нечего
раскисать!..
     Каттай, сделав усилие, отлепился от стены и попл„лся следом за ним.
     Мало  найд„тся  камней,  равных  изумруду.  Благо  торговцу,  завладевшему
Зеницей Листвы!  Даже самый деш„вый, золотистого отлива камень принес„т немалый
достаток,  а уж т„мный, хвойного цвета, безупречно чистый красавец будет продан
даже прибыльнее алмаза. Благо и носящему при себе изумруд. Обладатель чудесного
самоцвета никогда не пожалуется на зрение,  его не тронет ядовитая гадина и  до
конца  жизни  не  побеспокоят скверные сны.  Его  сердце останется неподвластно
отнимающей силы  болезни и  устоит перед заговором-присушкой.  Он  не  заболеет
чумой, не утратит хладнокровия и не потеряет надежды...
     Надежда может пропасть лишь у того, кто этот самый изумруд добывает.
     Ибо здесь,  под Южным Зубом,  дивные дорогие кристаллы сидели в граните. И
гранит этот отличался редкой несокрушимостью.  Забой на  двадцать первом уровне
пользовался среди каторжан весьма дурной славой. В н„м погибали люди, и те, кто
там  бывал,  утверждали:  когда удавалось выворотить очередной кусок скалы,  на
поверхности излома бывали видны ч„ткие письмена,  серо-багровые по розовому. Их
никто не мог прочитать,  но рудокопы не сомневались -  то были проклятия.  Гора
гневалась и страшно грозила двуногим паразитам,  святотатственно проникшим в е„
плоть.  Южный Зуб  нередко наказывал тех,  кто  тревожил его  своими зубилами и
кайлами.  Но для каторжан изумрудной копи он прибер„г,  похоже, самое скверное.
Жила, в которой сидели великолепные, т„много блеска камни, внезапно истончилась
и пропала,  вильнув за пустой гранитный желвак. Этот гранит не н„с даже вросших
в камень проклятий,  да они и не требовались: закал„нный металл, высекая искры,
со звоном отлетал прочь.
     Каттай  и   мастер  Каломин  должны  были   порознь  определить,   что   в
действительности содеялось с жилой.  То ли иссякла она,  и тогда забой надлежит
бросить;  то ли продолжается,  в  глубине,  а  значит,  следует,  не считаясь с
затратами, желвак обойти или прорубить - и тогда копи обретут новую жизнь...
     Рабы, обычно трудившиеся в забое, теперь сидели кучкой возле входа в него.
Каттай обратил внимание,  что  двое  были  прикованы цепью к  кольцу на  стене.
Ошейники на тощих жилистых шеях,  на руках и ногах - кандалы... Вместо одежды -
вшивые лохмотья,  утратившие уже всякую форму и  цвет.  У того и у другого даже
сквозь слои грязи просматривалось клеймо на груди: три зубца в круге.
     Один из  двоих вс„ время кашлял.  Другие рабы старались держаться подальше
от закованных.  Каттай не сумел как следует рассмотреть добытчиков самоцветов -
только вереницу глаз,  поблескивавших в вечной полутьме.  Факелы на передвижной
подставке озаряли вход в  забой тусклым трепетным светом.  Они нещадно коптили,
стена и потолок возле них покрылись жирными хлопьями сажи...
     Старик Каломин ощупал возле тела пот„ртый мешочек -  кожаный,  испещр„нный
письменами его родины,  призванными отгонять дурной глаз.  Судя по  треугольной
форме,  мешочек был вместилищем чудодейственной рогульки,  спутницы рудознатца.
"Значит,  вс„ же не посох!.."  Старец первым скрылся в  т„мной дыре.  Каттай не
видел,  что там происходило,  но мог себе представить. Лозоходцев за работой он
встречал ещ„ дома.  Вот мастер добирается в самую голову забоя, вот вытаскивает
рогульку и бер„т е„ в обе руки.  Вот он творит молитву и сосредотачивается,  со
всей строгостью отгоняя лишние мысли...  Так,  чтобы в целом мире остались лишь
знакомые  ветви,   ставшие  продолжением  пальцев...  Вот  рогулька  улавливает
неслышимый  зов  изумрудов,  угнездившихся  в  толще  гранита,  по  ту  сторону
желвака...  и  едва  ощутимо  вздрагивает  в  руках...  Мастер  оглядывается на
затаившего дыхание Шаркута,  и улыбка торжества раздвигает на его лице морщины,
навеки, казалось бы, свед„нные недовольной гримасой...
     ...Каттай сразу  понял,  что  не  ошибся.  Распорядитель,  конечно,  велел
Каломину помалкивать до  поры о  том,  что  ему  рассказала вещая ЛОЗА,  и  тот
ослушаться не посмел, но спрятать самодовольный блеск глаз было не в его силах.
Каттай увидел,  как  невольники,  молчаливо и  вроде  бы  равнодушно сидевшие у
стены,  заметно  ожили  при  появлении  старика.  Мальчик  знал  почему.  Когда
истощался драгоценный забой,  дух,  живший  в  н„м,  взамен  вынутых самоцветов
получал благодарственную жертву.
     Раба.
     Мало  кто  из  каторжников,   надорванных  подневольным  трудом,  не  звал
каждодневно к себе смерть. Но в таком облике е„ почему-то не желал ни один!
     - Давай теперь ты, - подтолкнул Каттая Шаркут. - Да шевелись, сонная муха!
     Каттай   шагнул  к   т„мному  зеву   забоя,   отстран„нно  чувствуя,   как
подламываются коленки.  Боль,  родившаяся во  лбу,  уже  отдавалась мучительным
биением в  висках,  а  ведь он ещ„ не успел не то что коснуться руками камней -
даже к ним подойти!..
     В  какой-то  миг  мальчик был  готов  броситься на  колени перед Шаркутом,
отказываясь от испытания.  Он почти решил именно так и поступить -  и, нетв„рдо
ступая,  шагнул из штрека в забой,  на дощатые мостки,  по которым выкатывались
тачки с рудой: настелить доски здесь оказалось дешевле, чем выглаживать тв„рдый
гранит.  Идя  по  скрипучим мосткам,  Каттай  как  можно  отч„тливее представил
мерцающий  густой  еловой  зеленью  изумруд,   вкрапленный  в  блестяще-розовую
породу...  устремил впер„д свои чувства,  пытаясь позвать сокрывшийся камень...
Так, как ещ„ дома "звал" затерявшуюся пуговку или иголку...
     Гора  молчала.  Изумрудная жила  не  отзывалась...  если не  считать очень
слабенького эха откуда-то из-под ног.  А впереди - впереди была тишина. Глухая,
ватная тишина.  Вроде той,  что  стояла в  спальне хозяина,  обитой толстенными
коврами из Мономатаны...
     Мостки кончились.  Шаркут молча ш„л следом,  неся в  руке факел.  Его свет
казался Каттаю ослепительно ярким,  но собственная тень мальчика рождала полосу
черноты -  ступив на неровный каменный пол, Каттай едва не споткнулся. Его руки
уп„рлись в  несокрушимый желвак,  перегородивший забой.  Каттай мог бы сказать,
насколько толст был этот желвак. Но за ним не угадывалось ни изумрудов, ни даже
плохонького зел„ного шерла<Ш е р л -  другое название турмалина>.  Лишь прежняя
пустота.  Равнодушная и  глухая.  "Вот  здесь меня  и  зароют.  Меня принесут в
жертву, как самого бесполезного. Духу горы всегда дарят именно таких. Я потерял
свою способность искать..."
     - Ну и что там? - деланно-равнодушно осведомился Шаркут.
     Каттай не отважился обернуться.  Его посетило мгновенное искушение сказать
то же, что, по всей видимости, сказал Шаркуту старик: "Надо обойти камень, и за
ним  откроется если не  сам  Пота„нный Занорыш,  так  его меньшой брат,  полный
благородных кристаллов..." Эти слова было так легко выговорить,  но у Каттая не
повернулся язык.  "Никогда не лги господину,  - учила мать. - Всегда говори ему
правду,  даже тогда,  когда сам боишься е„.  И если у тебя испросят совета, дай
совет честный,  а не тот, который, как тебе кажется, твоему хозяину хотелось бы
услышать. Истина вс„ равно выйдет наружу..."
     Боль сдавила затылок и  стала распространяться по  шее.  Мальчик с  трудом
прошептал:
     - Я  не вижу здесь Зеницы Листвы...  Здесь была очень богатая жила,  но е„
всю выбрали, мой господин...
     - Так, - буркнул Шаркут. - Ну ладно, пошли.
     Каттаю явственно услышалось в  его  голосе недовольство.  "Вот  и  вс„.  Я
утратил свой  дар._  если  вообще  когда-либо  обладал им...  Я  даже  не  умею
пользоваться рогулькой... Я никак не выучу правильных названий камней, для меня
они просто красные,  зел„ные,  бесцветные и голубые... Мастер Каломин - великий
рудознатец, состарившийся в недрах, а я кто?!"
     На  полдороге  наружу  Каттай  остановился  так,  словно  внезапно  что-то
услышал. Припал на колени, по локоть запустил руку под широкую доску мостко