рь -  дело  совсем другое.
Теперь - испросить доброго совета у матери да  приветить паренька из хорошей
семьи, чтобы лета через три-четыре вправду стал женихом. Чтобы с гордостью и
честью носил заветный подарок...
     А тот Серый  Пес -  что с него? Показался  один  раз -  и нету, пропал.
Слухи,  правда,  доходили. Если только  это  вправду про него  баяли, не про
другого кого.  Люди  сказывали - будто служил самой государыне  сольвеннской
кнесинке. Сопровождал ее на вслиморскую границу и там едва не  погиб.  Потом
вернулся - и чуть ли не на другой день вынужден был куда глаза глядят бежать
из  стольного города... Это  -  в доме хозяин? Мужчина, которого принимают в
семью, чтобы жене до ста лет за ним спокойно жилось?..
     Иногда Оленюшке казалось, что  взрослые  были правы. Вот ведь  и  пес с
бусиной на ошейнике,  так похожей на подаренную тому человеку, давненько  ей
уже не показывался...
     девочка вспомнила славного  скромного парнишку из рода  Клеста, который
вместе  с матерью и отцом приезжал к  ним в гости  месяц  назад... и  вдруг,
исполнившись непонятного отвращения, вслух прошептала:
     "Из рода уйду!.."
     Собственная безрассудная дерзость испугала ее, она даже  оглянулась  по
сторонам - не слышал ли кто. Она, как и все, помнила, конечно, старые сказки
о девушках  и парнях, убегавших из дому от немилого  брака. Беда только: что
хорошо в сказках, в  обычной живой жизни никуда  не годится. Нельзя  из дому
убегать.  Плохо это.  Любое горе лучше, чем  от своего рода отказ. Даже мужа
взять  нелюбимого и до седых  волос вздыхать о несбывшемся. Да и кто знает в
тринадцать-то лет, что оно такое - любовь?..
     В тринадцать лет надо мать слушать.
     Шерстяная  нить  охватывала   петелькой   гладкое  березовое  веретено,
вытягивалась из  кудели,  скручивалась,  наматывалась. Привычные руки делали
дело не думая. Оленюшка была в том  счастливом  возрасте,  когда все видится
наполовину игрой. Она повторила, балуясь, точно с куклой, с призраком самого
страшного лиха:
     "А вот из рода уйду!"
     Во второй  раз это прозвучало  уже не так  таинственно и  жутко, как  в
первый.  В глубине души Оленюшка знала то,  что неведомо  откуда  знают  все
дети, еще не испытавшие горестных обид от судьбы. Все как-нибудь обойдется и
образуется,  говорило ей  это знание.  Все будет  хорошо. Пальцы  босой ноги
касались  спокойной  теплой  воды,  она болтала ими туда и  сюда,  рассеянно
забавляясь щекочущим прикосновением  ряски. Вдруг спохватившись о порученном
деле,  Оленюшка  пересчитала  гусей, нашла  глазами  вожака...  И, глядя  на
большую сильную птицу, загадала о невозможном: если прямо сейчас вынырнет из
глубины старицы никем никогда не виданный Речной Конь, значит, точно уходить
ей  из рода навстречу неизвестной судьбе. Загадала, на  всякий  случай  даже
задержала  дыхание... и, конечно,  ничего не  произошло. Не закричали чуткие
гуси,  не  плеснул  широченный хвост,  не  показался  встопорщенный  колючий
плавник. Да по-иному ведь и быть не могло.
     Оленюшка вздохнула. Одно дело - думать о небывалом и тайно надеяться: а
может, все-таки  позволят Боги  случиться?.. - и совсем другое  - убедиться,
что несбыточное потому так и называется, что в жизни ему нипочем не  бывать.
Ловкие  пальцы вытеребили  из  кудели  нежную  пушистую прядь,  правая  рука
привычно раскрутила веретено,  отягощенное  глиняным  прясленем...  И  в это
время   нога,  продолжавшая  бездумно   разгонять  мелкую  ряску,   чиркнула
подушечкой пальца по чему-то  плотному,  скользкому.  Девочка,  еще не успев
испугаться, проворно отдернула ногу и посмотрела вниз.
     Прямо под ней, лениво пошевеливая  плавниками, стояла  в воде  огромная
рыбина. Стояла и смотрела снизу вверх круглыми немигающими глазами, каждый с
блюдце. Позже Оленюшка так  и не сможет сообразить, к какой же рыбьей породе
принадлежал  Речной Конь. Сом?  Щука?  Таймень?.. Его  было плоховато  видно
сквозь ряску, только силуэт в полторы сажени длиной да эти глаза, казавшиеся
не по-рыбьи разумными.
     Оленюшка  ахнула и  рывком  подобрала  под  себя  обе  ноги,  судорожно
хватаясь  за  ближайшую  ветку,  но ветка оказалась сухой и,  конечно, сразу
сломалась. Оленюшка потеряла равновесие, отчаянно  завизжала и спиной вперед
полетела вниз, в  воду. Пока падала, перед внутренним оком успело мелькнуть,
как Речной  Конь хватает ее за подол  рубашонки и  утаскивает вниз,  вниз, в
непроглядные сумерки, а солнечная поверхность  отдаляется, отдаляется, и вот
уже  огнем горит  в груди  и воздуху  не  глотнуть...  Хлынули  брызги, вода
взвилась   со   всех  сторон  зеленоватыми   прозрачными  стенами  и  тотчас
обрушилась, заглушив испуганный визг. Оленюшка ощутила, как  ринулось из-под
нее  гладкое скользкое тело, ринулось  и пропало, исчезло  в  глубине омута.
Загоготали,  захлопали крыльями  гуси. Плыть  до  берега было три гребка,  и
девочка, тараща  глаза и  глотая невольные  слезы,  мигом выскочила на сухую
траву. Не скоро успокоилось зашедшееся сердечко  и перестало казаться, будто
Речной  Конь вот-вот  явится  снова и пустится за  нею  на берег.  Потом она
все-таки  отдышалась,  принесла  длинный прут, которым  стращала своевольных
гусей, и долго мучилась, вылавливая из воды прялку. Легче  было  бы  сделать
это, вновь забравшись на поваленную березу, но Оленюшка не смела.
     День  занялся  неприветливым,  однако  дождь больше  не  шел.  Волкодав
выполнил обещание: не  стал будить  Эвриха.  И тот,  проснувшись,  со стыдом
обнаружил, что  солнце, едва видимое за облаками, приблизилось  к полуденной
черте. Молодой аррант поспешно сел и завертел головой, ища своего  спутника.
Он увидел его почти сразу. Волкодав лежал под  пологом возле давно потухшего
костра  и спал мертвым  сном, поджав  колени  к  груди.  Был, значит,  и его
выносливости  отмерен  предел.  На  плече у венна сидел Мыш.  И  воинственно
озирался, развернув когтистые крылья.
     Эврих   осторожно  поднялся,  взял  котелок  и,  ступая  на   цыпочках,
отправился за водой.
     Женщина стояла  на  вершине холма  и  смотрела на  дорогу,  по  которой
подходили  к  деревне венн  и аррант.  Расстояние  еще  не  давало  подробно
рассмотреть лицо  и одежду, было видно только, как трепыхался на ветру подол
темного платья. И почему-то чувствовалось, что стояла она там уже давно.
     Тропинку, что вела от берега Ренны к деревне, путешественники нашли без
труда.  Чем дальше от реки, тем шире становилась тропа, пока  не упиралась в
самую  настоящую,  хорошо  укатанную  дорогу.  По этой  дороге  выгоняли  на
пастбище  скот. По  ней  же  ездили в город: там,  где  в  большак вливалась
тропинка с  реки, дорога как раз делала поворот, убегая  на запад, в сторону
моря. Туда же тянулись и пробитые тележными колесами глубокие колеи.
     - А надо нам в  деревню, идти? - нерешительно спросил  Эврих. - Что там
делать-то? Может, прямо в Кондар?..
     - Не хочешь, не ходи, - мрачно сказал Волкодав. - Я тебя потом догоню.
     Он  все  смотрел на  женщину, стоявшую  на вершине холма. Эврих  упрямо
мотнул кудрявой головой и продолжал идти за ним следом.  Вчера  ночью  он не
слышал всего разговора, происходившего между венном и бесплотной пришелицей,
стоявшей по другую сторону круга, - только то, что говорил Волкодав. Аррант,
однако, понимал: венну  было почему-то  очень  важно побывать  в деревне. И,
кажется, примерно затем же, зачем это требовалось  несколько дней  назад ему
самому.  Только  Эврих,  родившийся  в  просвещенной  стране,  не  стеснялся
говорить  о своих страхах, ибо это помогало их преодолеть. Варвар, в отличие
от   него,   явно   считал  разумное   поведение  признаком  непростительной
слабости...
     А  Волкодав не спускал  глаз с женщины, до встречи с которой оставалось
идти  едва ли сотню шагов, и думал о том, что предсказание  Матери  Кендарат
готово было  вот-вот исполниться. "Скажи,  добрый  человек,  не видал ли  ты
где-нибудь  там, на Засеке, моих молодых сыновей,  служивших в наемниках?.."
Он не ускорял и не замедлял  шага, но из таинственного места  глубоко внутри
живота разбегались по телу льдистые морозные паутинки. Они проникали в ноги,
делая походку деревянной, и стягивали горло, не давая дышать. Волкодав знал:
это  был  страх.  Кто-нибудь,  очень  хорошо  знавший  венна,  мог  бы  даже
догадаться, что  ему  было страшно. Например, Мыш. Черный зверек  то  и дело
срывался с  плеча и  описывал  стремительные  круги, отыскивая врага,  но не
находил никого  достойного схватки и возвращался обратно. Эврих  знал  венна
хуже.
     Всего более настораживало Волкодава то, что он  никак не мог разобрать,
какого роду-племени была стоявшая на холме. В свое время он хотя и с трудом,
но привык, что в больших городах можно было  встретить вельха в сольвеннской
рубахе и сегванских штанах. Да к тому  же при мономатанских сандалиях.  Но в
деревне?.. Он бывал в  Нарлаке и знал, что здесь, как  и всюду, по  деревням
обитали большей частью родственники. Откуда бы взяться простоволосой старухе
в разноперых обносках, явно подаренных с чужого плеча и кое-как перешитых?..
У него даже мелькнула в памяти каторга, страшные недра  Самоцветных гор, где
различиям в одежде подавно не было места: грязь, пот и кровь быстро облачали
всех в одинаковые лохмотья... Подойдя к женщине вплотную, Волкодав на всякий
случай поздоровался так, как это было принято у нарлаков:
     - Да согреет тебя Священный Огонь, мать достойных мужей...
     Она немного помедлила, а  потом, к его  немалому удивлению, ответила на
веннский лад:
     - И тебе, сын славной матери, поздорову.
     - Здравствуй, почтенная госпожа. - поклонился Эврих.
     На сей раз женщина отозвалась без промедления:
     - И ты здравствуй, достопочтенный.
     Волкодав между тем уже видел, что зря посчитал ее за старуху. Он вообще
с  трудом  определял  возраст,  но почему-то подозревал,  что  тут  вряд  ли
справился бы даже Тилорн. Женщина была определенно не молодой. Но вот старой
она казалась,  только если он смотрел ей прямо  в глаза, бездонно глубокие и
какие-то древние  глаза много видевшего человека. А так - ни  одного  седого
волоска в голове. И лицо - красивое и гладкое, почти без морщин...
     - Я жду своих сыновей, - радостным голосом проговорила вдруг женщина. -
Они,  наверное,  скоро  придут сюда. Скажи, Серый  Пес,  не  встречал  ты их
где-нибудь на Засеке?..
     Он  почувствовал,  как  сердце судорожно  бухнуло в ребра,  и  даже  не
заметил, что женщина назвала его родовым именем, распознать которое сумел бы
далеко не всякий сольвенн, не говоря уже про нарлаков. А она продолжала:
     - Мои сыновья молоды  и красивы. Они придут  со стороны гор. Они должны
появиться со дня на день, они знают, что я жду их на этом холме. Не встречал
ли ты их где-нибудь по дороге?
     Волкодав открыл рот, кашлянул и кое-как заставил себя выговорить:
     - Пока мы шли через Засечный кряж, мы встретили семерых... - Голос  был
чужим и сиплым, он успел понять, что Мать  Кендарат была права от первого до
последнего слова, что в тот раз сквозь светлые Врата  его протащили на руках
слишком  добрые  люди,   и  Те,  кто   стерег  эти  Врата,  просто  пожалели
праведников,  не  стали  губить  их  ради  одного   недостойного...  Но  вот
вдругорядь... Он попытался сообразить, был  ли  среди  насильников хоть один
нарлак,  но не смог вспомнить ничего вразумительного и сказал женщине:  - Те
семеро  были  плохими людьми... То  есть не семеро, шестеро... Один оказался
лучше других... Он остался в живых...
     Женщина величественно кивнула.
     - Значит, - с улыбкой  сказала она, - вы не встретили моих сыновей. Тот
мальчик, ты  говоришь, был один, а мои дети всегда держатся вместе... Они бы
непременно помогли вам драться против  злодеев.  Что  ж... значит, сегодня с
гор  больше никто  не вернется. Войдите в  мой дом, добрые люди. Отдохните с
дороги. Вы, должно быть, в Кондар держите путь?..
     Развалюха,   в  которой  она  обитала,  даже   с  большой  натяжкой  не
заслуживала, чтобы называть ее домом. В Нарлаке от века  было теплее и суше,
чем в стране сольвеннов  и тем более в веннских лесах. Сметливый народ давно
привык  пользоваться подарком Богов и вместо бревенчатых  изб,  поднятых  от
сырости на подклеты, строил землянки.  Конечно, в землю закапывались не все,
только те, кто был  победнее. Волкодав землянок не любил отчаянно,  полагая,
что не дело уважающему себя человеку так жить, но не спорить же с  повадками
целой страны. Тем более что  в свое  время  ему приходилось бывать во вполне
уютных нарлакских жилищах, сухих,  теплых и разумно  устроенных...  Так вот,
хозяева тех  жилищ вряд  ли согласились  бы держать в  землянке женщины даже
скотину.
     Несчастный домишко, похоже, видел не только Последнюю войну, но и самое
Великую Ночь. Его  крыша едва  возвышалась над кочковатой землей. Издали она
казалась зеленым веселеньким холмиком, но вблизи было  видно, что там и  сям
из-под дерна торчат клочья  грязной бересты, а кое-где и вовсе  зияют мокрые
дыры... и вообще ногами  поблизости лучше  особо  не топать, не то, не ровен
час, провалится  окончательно.  Сквозь дыры тянулся наружу жидкий  дым  едва
теплившегося  очага.  Волкодав  знал,  что  ему предстояло  увидеть  внутри.
Покрытые  плесенью  стены,  влажный  пол  с  клочьями гниющей  соломы...  и,
конечно,  ни кусочка съестного.  Ни тебе окороков, подвешенных  к кровельным
балкам, ни  связок  румяного лука,  ни  душистых хлебов  в  ларе. Ну  там  -
горшочек с водянистой кашей на тусклом глиняном очаге...
     И что за народ  эти нарлаки, в  который  раз с отвращением  сказал себе
венн.  Тоже мне,  каменные  города строят! Бросить беспомощную вдову  одну в
нищете!..
     - Как прикажешь называть тебя, достопочтенная? - спросил женщину Эврих,
пока они шли.
     Она посмотрела на молодого арранта, ласково улыбнулась ему, и сказала:
     - Здесь меня называют Сумасшедшей Сигиной. Волкодав только вздохнул про
себя. Лютое напряжение, пережитое на холме, еще  не  до конца отпустило его.
Сумасшедшая!.. Дело, значит, было даже хуже, чем он предполагал.
     -  Ты  не похожа  на безумную, госпожа, - осторожно проговорил Эврих. -
Мне кажется, ты беседуешь достойно и мудро...
     - Когда  я пришла  сюда, чтобы ожидать здесь сыновей,  они...  - Сигина
кивнула в сторону деревни, - ...они сразу сказали  мне,  что я  сумасшедшая.
Поначалу они подкармливали  меня и  даже помогли выстроить дом. Но я не умею
ходить босиком  по снегу и говорить загадочные слова, которых люди  ждут  от
скорбных рассудком. Я просто жду моих сыновей...
     - Давно ли покинули тебя твои дети, госпожа? - спросил Эврих.
     Она безмятежно улыбнулась ему и спросила:
     - Я не помню, когда это случилось. А разве это так важно?
     Вблизи  землянки   обнаружился   огород,  видимо  дававший  Сигине   ее
единственное или  почти единственное  пропитание. Огород был совсем невелик:
одинокой немолодой женщине не под силу было вскопать лишний клочок земли. Да
еще если она  действительно по  полдня проводила  на  вершине холма,  ожидая
давным-давно  сгинувших  сыновей...  Волкодав про  себя  усомнился,  что они
вообще были когда-то, те сыновья.
     Сигина  первая спустилась  к двери по оплывшим  земляным  ступенькам, и
путешественники  последовали  за ней.  Волкодав,  как  подобало,  поклонился
порогу и перешагнул его, входя в дом. Там все оказалось  в точности так, как
он и предвидел. Только вместо  горшка висел над очажком измятый котел. Висел
криво, боком, чтобы варево не выливалось в проржавевшую дыру...
     Мыш чихнул, снялся с плеча венна и самым непочтительным образом вылетел
наружу. Ему не понравилось в доме. Да и кому могло здесь понравиться?
     -  Если  позволишь,  мы на несколько дней задержимся у  тебя, почтенная
Сигина, - сказал Волкодав. - Мы тебя не стесним.
     Он возвращался  от реки, неся  на плечах бревно.  Бревно  было довольно
толстое и к тому же совсем свежее:
     тело дерева, убитого и унесенного  стремительной  Ренной при  последнем
разливе.  Венн  собирался  расколоть  дерево на  доски.  Река  была  к  нему
милостива. Она подарила  ему  на отмели еще два  хороших  ствола с остатками
толстых сучьев как раз на нужной высоте. Сгодятся подпереть крышу в землянке
Сумасшедшей  Сигины.  А  еще  на перекате сыскалась  ободранная,  но  вполне
крепкая и  толстая колодина, разбухшая  от долгого лежания в сырости. Одному
ее точно не дотащить. Но если впрячься вдвоем  с Эврихом, да потом обтесать,
устраивая ступеньки - не  будет износу  доброй лесенке в дом. УВИДИТ даже  и
день, когда к Сигине вправду вернутся ее знаменитые сыновья...
     Шершавое бревно скребло плечи, полуденное солнце жгло потную спину,  но
на душе было легко. Примерно так Волкодав чувствовал себя в Беловодье, когда
строил дом. Святое дело  - дом строить. Хороший, большой  дом.  Под могучими
старыми соснами,  разросшимися на приволье. Приятно  было теперь вспомнить о
нем. О доме, где его ждали. Седой Варох со славным внучком Зуйко. И Тилорн с
Ниилит...
     Сигина, конечно же, действительно была сумасшедшей.  Тихой  дурочкой из
тех,  каких соплеменники  Волкодава называли  блаженными. Она не валялась  в
припадках, не  заговаривалась, не  бегала нагишом.  Она  просто ждала  своих
сыновей.  Которых, очень может быть, похоронила еще  грудными  младенцами. А
всего скорее, и вообще не рожала. Венн догадывался,  что обитателям  деревни
это сильно не нравилось. Людям не нравится, когда кто-то ведет себя странно.
Не так, как заведено у всех остальных. Люди начинают задумываться, от  каких
Богов  эта  странность,  от Светлых  или от Темных?.. Но с  другой  стороны,
почему  безобидной женщине и не ждать  придуманных  сыновей?.. Кому от этого
плохо?..
     Если бы еще жили где-нибудь на свете Серые Псы, и если бы забрела к ним
со своим вечным ожиданием безумная  Сигина, дочь  неведомо какого народа, ей
уж  всяко  нашлось бы местечко под кровом  общинного дома,  в тепле  доброго
очага. Небось,  не  протоптала бы  дубовых  половиц, не просидела  лавок, не
объела большой дружной семьи... И на  здоровье  ходила  бы встречать сыновей
куда  только  душа  просит.  Хоть  на  берег   Светыни,  хоть  к  ближайшему
большаку...
     Да. Если бы еще жили где-нибудь на свете Серые Псы...
     Как  Волкодав  и  предполагал,  в развалюхе-землянке  не  водилось даже
запаха съестного, если не считать той самой каши из горстки лежалого ячменя.
Однако эта беда была поправимой. Путешественники собирались в Кондаре купить
место на корабле,  чтобы отправиться  через  море,  а потому несли  с  собой
изрядный  кошелек  серебра. Хватит  и на  проезд, и в случае чего  на  новую
одежду, и на приличную комнатку в постоялом  дворе... Сегодня, во второй раз
после  Врат, Эврих раскупорил  общую мошну, взял  несколько  мелких монет  и
отправился с ними в деревню. Он  хорошо говорил по-нарлакски. И, не в пример
своему спутнику, умел ладить с людьми. Наверное, уже  возвратился с мешочком
гороха и куском копченой свинины.  А если помечтать, отчего  не  представить
себе еще горшочек молока да ковригу свежего хлеба...
     Бревно было не легонькое,  бегом с  ним не побежишь. Венн  выбрался  на
кручу и зашагал по знакомой  тропе  сквозь  редкий  лесок.  Мыш, сидевший на
взлохмаченном комле, сорвался в  полет и  беззвучно  упорхнул между ветлами.
Нюх у  Волкодава  был  на зависть большинству обычных людей,  но  все же  не
такой, как у него. Должно  быть, жадный зверек учуял лакомый дух,  повеявший
от дома Сигины...
     Волкодав ошибался. Он не успел еще  миновать прибрежные  заросли, когда
Мыш примчался обратно и с  криками завертелся у него  перед лицом. Маленький
летучий охотник вел  себя  подобным образом, только  если приключалось нечто
скверное. И требующее, по его разумению, немедленного вмешательства.
     -  Ну, что там еще... - проворчал венн. Но все же скатил с плеч