у  из толпы.  Последовало  движение, и  на
помосте  рядом с гибкой  красавицей вырос черный, как сажа, мономатанец. Его
тело  прикрывал  лишь пестрый шелк на бедрах, так что цвет кожи  можно  было
рассмотреть без труда.
     Волкодав никогда  не бывал в Мономатане, но знал  по рассказам, что там
обитали  весьма  различные  племена.  Были совсем  черные и  посветлее. Были
такие,  чей  рост  не  превышал  полутора  аршин,  а  волосы  вились  тугими
пружинками. И настоящие великаны,  с прямыми волосами и светлоглазые. Слепой
Убийца  выглядел  не  то  чтобы великаном:  если  Волкодав  еще  не  потерял
глазомера, роста они с ним были почти одинакового. И  успели нажить примерно
поровну седины. Да,  кажется,  и шрамов на теле. Венн присмотрелся... Волосы
мономатанца густой  волнистой гривой падали на спину  и лицо.  Вот он поднял
руку и не спеша  убрал их со лба, чтобы все  могли убедиться в его  слепоте.
Глаз у чернокожего попросту не  было. Вообще никаких. Поперек лица,  как раз
там, где полагалось быть векам, пролег уродливый грубый рубец.
     Толпа вздохнула, задвигалась, люди стали показывать пальцами. На родине
Волкодава считали зазорным любопытно пялиться на калек и жалостливо ахать по
поводу телесных  увечий.  Венн заметил  медленную усмешку,  скривившую  губы
мономатанца. Этот был воином. И, похоже, обычаи его племени не так уж сильно
отличались  от  веннских.  Волкодав  невольно  подумал:   а   если  бы  меня
изуродовали и  заставили поворачиваться под сотнями  взглядов, как бы я себя
вел? Наверное, так же... Только вряд ли я стал бы выступать перед народом...
А впрочем... когда припрет нужда искать пропитание для себя и подруги...
     Угадать, какого рода искусство собирался показать людям  Слепой Убийца,
было  нетрудно.  К поясу, ногам и предплечьям чернокожего  было  пристегнуто
ремешками  множество ножен. Пристегнуто  не  по-воински - в слишком красивом
порядке, не для  удобства,  а  так,  чтобы  понравилось зрителям.  Из  ножен
торчали  разноцветные  черенки  нескольких  десятков  ножей.  Поющий  Цветок
провела мономатанца  в  переднюю часть помоста и  показала, где край, а сама
отбежала назад и встала возле щита. Раскинула руки и с улыбкой продела их  в
кожаные петли, приколоченные к доскам.
     - Смотрите, любезные! - вновь закричал зазывала. - Спешите полюбоваться
несравненным искусством,  которое не  покинуло великого воителя  даже  после
того, как его лишили богоданной способности видеть солнечный свет!..
     Он  держал в руках  нечто  вроде длинной удочки из прочного тростника с
твердым  шариком  на  конце.  Мономатанец  вытащил из  ножен  первый  нож  и
несколько раз подкинул его на ладони. Зазывала протянул удочку и постучал по
щиту.  Шарик соприкоснулся  с досками в  каких-то  полутора пядях  от головы
улыбавшейся девушки. Мужчина еле успел отдернуть удочку в сторону: брошенный
нож  впился в дерево, чуть  не перерубив  трость.  Несколько мгновений толпа
потрясение молчала, потом раздалось дружное аханье. Волкодав только  покачал
головой. Он  видывал потешных бойцов, развлекавших  народ якобы смертельными
поединками;  когда приключалась настоящая заваруха, толку от них обычно было
немного. Так вот, кем бы там ни был этот Слепой Убийца,  беспощадные схватки
он знал не  понаслышке.  И  его  мастерство вправду стоило  того,  чтобы  им
любоваться.
     Поющий Цветок стояла спокойно и неподвижно, полностью доверяя товарищу.
Так  же, наверное,  как и  он  ей  доверял, когда  она водила  его за  руку.
Блестящие  лезвия одно  за  другим  втыкались рядом  с  ее телом и  головой.
Мономатанец метал  их  то с разворота, то в стремительном кувырке, то  двумя
руками  одновременно. Он ни разу не промахнулся  даже на палец. Ножи входили
точно  туда, куда указывал металлический шарик. Волкодав ощутил смутный укол
зависти.  С  открытыми  глазами   он   справился  бы  не   хуже.  Но  вот  с
завязанными?..
     Надо будет попробовать...
     Он  представил себе,  как  они  с Эврихом стали бы подобным  же образом
зарабатывать себе на прокорм, вообразил арранта прислоненным к какой- нибудь
бревенчатой стенке - и даже развеселился.
     Когда у Слепого Убийцы остался  последний  нож, зазывала подал  девушке
стебелек белой ромашки, и она взяла его в зубы, повернув голову боком. Народ
понял: предстояло нечто совсем необыкновенное. И примолк, затаив дыхание.
     - Почтенные! - уже не прокричал, а громко проговорил зазывала. - О том,
что сейчас предстанет  вашим  глазам, вы, без сомнения, будете  рассказывать
внукам.  Я  только  попрошу вас,  добродетельные,  хранить  тишину,  дабы  у
метателя ножей не  дрогнула рука от случайного возгласа  или свиста. Ибо то,
что  мы  сейчас вам  покажем,  причинило безвременную погибель  уже шестерым
прекрасным помощницам Слепого Убийцы. Эта - седьмая...
     Шарик на конце тростниковой удочки снова  начал выстукивать, постепенно
приближаясь  к  тонкому  коротенькому  стебельку.   Мономатанец   пристально
вслушивался,  стоя  неподвижно,  словно  черное изваяние... и  тут в  разных
концах толпы почти одновременно засвистело сразу два человека.
     Метатель вздрогнул... Жилистая рука,  свисавшая вдоль  бедра, дернулась
вперед неловким судорожным движением... Нож полетел!..
     В  народе отчаянно закричали.  У десятков людей мелькнуло перед глазами
видение девичьего тела, безжизненно сползающего  на помост, привиделась даже
струйка крови, текущая на живот как раз из-под левой груди...
     Поющий Цветок  не шелохнулась. Нож с шипением  рассек воздух и вошел  в
дерево возле самых ее губ, так, что она наверняка осязала холодок, шедший от
лезвия. Начисто срезанная головка ромашки, кружась, упала  на доски. Что тут
началось!..  Крики испуга сменились восторженным ревом. Добрые кондарцы  уже
изловили обоих свистунов и со вкусом пересчитывали им ребра. Волкодав накрыл
ладонью Мыша, взволнованного зрелищем драки. Венн нимало не  сомневался, что
шестеро  помощниц,  якобы  загубленных  чернокожим,  существовали  только  в
воображении  зазывалы. А свистунам наверняка заплатили вперед. В том числе и
за  неизбежные  синяки.  Зато  народ  прямо-таки  сходил с ума от радостного
облегчения и щедро метал на помост полновесное серебро...
     Волкодав разыскал в кармашке два оставшихся медяка и тут увидел Эвриха,
проталкивавшегося  в его сторону.  Венн сразу насторожился: сказать,  что  с
арранта слетела  вся его  недавняя спесь, значило выразиться бледно и слабо.
На нем попросту лица не  было.  Когда  Эврих  подобрался  вплотную, Волкодав
понял  причину. С  пояса  арранта вместо  денежного  кошеля свисал  короткий
хвостик  ремешка.  Ремешок  был  опрятно  перерезан  очень  острым маленьким
лезвием.  Скорее  всего,  монеткой  с  заточенным  краем.  Любимым   орудием
карманников всех больших городов.
     -  Так,  - только  и  сказал  Волкодав.  Наверное, Эврих  побеспокоился
проверить мошну, лишь когда настало время вознаградить искусство метателя.
     - Я... -  начал было  Эврих, но  ничего больше выдавить не сумел. Вид у
него был совершенно пришибленный.
     Волкодав не стал его попрекать. Деньги ведь от этого не вернутся.
     - Иди домой,  -  сказал он Эвриху. - Скажи  Сигине, что мы тут  надолго
задержимся.
     Аррант нерешительно поднял зеленые глаза:
     - А ты?..
     - А я, - сказал Волкодав, - еще погуляю.
     Так случилось,  что испытание честности Йарры  произошло в тот же день.
По какой-то причине  народ хорошо налегал на лепешки, купленные у булочника,
торговавшего  по  ту  сторону  площади. Сначала  Стоум  слегка  рассердился,
возревновав:  у него  в  трактире  пекли не хуже.  Потом сообразил, что люди
макали  в подливку и  знай  похваливали  ровно те лепешки, которые  у самого
булочника расходились почему-то с трудом, хоть даром их  отдавай. Поняв свою
выгоду,  Стоум решил прикупить  еще  корзинку. И  получилось  так,  что  все
служанки оказались заняты. Тормар,  правда, подпирал плечом дверной косяк  и
бездельничал, сложив на груди руки,  ибо посетители вели  себя тихо... Но не
его же, действительно, посылать!
     Скрепя сердце Стоум подозвал Йарру, вытиравшего отмытые миски ("Эй, как
тебя  там!"),  и, когда  тот подбежал, сунул ему несколько  монет и  широкую
плетеную корзинку без ручки.
     -  Сходишь через  площадь, в  пекарню... В ту,  где  над входом маковый
крендель. Купишь двадцать лепешек, вот таких. Понял?
     - Понял... - прошептал Йарра.
     Он  знал  эту пекарню.  Несколько  раз  бегал  туда  за  пирожками  для
стражников, и там  его, случалось, даже угощали подгоревшим сухариком. Йарра
схватил  корзинку  и деньги  и  помчался во  всю  прыть.  Посередине площади
гомонила большая толпа, окружившая  возведенный  на скорую руку помост. Там,
должно быть, происходило что-то очень интересное, но Йарра даже не  повернул
головы. В одной рубашонке, без  привычных штанов, он  чувствовал себя голым.
Так и казалось, будто все только и смотрели на его ноги. Йарра постарался не
думать об этом. Ну и пускай смотрят. Наплевать. Голый пленник,  выставленный
на потеху врагам, тоже может держаться героем.
     Булочник узнал его и вслух удивился, увидев беспризорного оборванца при
деле. Йарра от волнения позабыл трудные нарлакские  слова,  но заставил себя
не растеряться. Протянул монетки, указал на стопку горячих румяных лепешек и
дважды поднял десять растопыренных пальцев.
     - А  не  лопнешь? Куда тебе  столько, малыш? - засмеялся пекарь. Он сам
месил  тесто  вместе с  работниками и  потому к  пятидесяти  годам не  нажил
благополучного брюшка, только лысину, влажно блестевшую возле жаркой печи.
     - Стоум... трактир... люди кушать, - выдавил Йарра.
     - А-а! - понимающе  кивнул хозяин пекарни. И принялся  ловко укладывать
лепешки в  принесенную Йаррой плетенку. - Что  же он тебе такую корзинку дал
маленькую, паренек? Смотри не растеряй, пока донесешь!
     ...Не  было  на   свете  народа,   у  которого   такое   доброе   вроде
предостережение  не  называлось бы емко и коротко:  оговор. Пекарь, конечно,
сообразил, что  упускает барыш. Йарра же  испугался и стал думать о том, как
непременно уронит лепешки,  идя  обратно в "Зубатку". Тем более что  корзину
Стоум  дал  ему  действительно  слишком  мелкую. Кругляки  душистого  печева
высились  кучкой, готовой развалиться при первом  неосторожном движении... А
долго  ли  с  кем-нибудь  столкнуться посреди  людной площади,  в  суетливой
толпе?..
     Йарра поклонился  пекарю и пошел, крепко сжимая двумя руками плетенку и
внимательно глядя  под ноги. Ни вправо, ни влево он по- прежнему не смотрел.
Потому  и  не  обратил  внимания  на стайку  лоботрясов  несколькими  годами
постарше себя самого. Зато они к нему присмотрелись  очень даже пристально и
начали подталкивать друг  друга локтями. Никто из них не мучился голодом. Им
было просто нечего делать.  К тому же  Кондар,  как все  порядочные  города,
делился  на  концы  по числу  деревушек,  некогда  стоявших  на  его  месте.
Оттого-то среди своих кончанских любой  горожанин чувствовал себя  надежно и
хорошо, зато в чужом конце - почти как во вражеском становище. Особенно если
этот  горожанин  был  босоногий  сирота, неспособный  как  следует  за  себя
постоять  и не  ждущий помощи от других... Зачем, спрашивается, приблудышу с
Восточных ворот  забредать на Середку? Только себе лиха искать. Ну так пусть
знает следующий раз!
     Корзинка постепенно  делалась все тяжелее. Йарра прижал локти к животу,
стараясь  двигаться  осторожнее.  Когда ему подставили  ногу,  он  не  сразу
сообразил, что  запнулся и  падает: был слишком  занят, оберегая драгоценную
ношу. Потом  тело попробовало удержать равновесие, но оказалось поздно, да и
подножка  была  уж  очень  умелая.  Йарра  не  издал ни звука, лишь мысленно
закричал от  отчаяния  и  несправедливости.  Краем глаза он  заметил круглое
веснушчатое лицо,  расплывавшееся в  довольной улыбке.  Он не разжал рук, не
попытался смягчить  удар  о каменную  мостовую. Плетенка сама  вспорхнула  с
ладоней и, медленно вращаясь, полетела вперед... На  этом  Йарра зажмурился,
но даже сквозь плотно  сжатые веки увидел, как она шлепается  на заплеванные
булыжники, как тяжело подскакивают пышные румяные лепешки и летят  в пыль, в
вонючие лужи... погибают под топчущими ногами...
     Он в кровь  разбил  локти,  но боль не  сразу добралась до сознания. Он
ощущал только,  что это был  конец  всему  на свете и ему,  Йарре.  Он  ждал
глумливого хохота,  ибо успел  понять: сбили  его намеренно.  Однако  вместо
хохота послышался какой-то разочарованный  вздох. Потом испуганный вскрик. И
шорох удирающих ног. Йарра открыл глаза.
     В двух шагах от себя  он увидел того  самого венна, что  утром входил в
городские  ворота.  Венн  не  спеша  выпрямлялся, бережно  держа  на ладонях
корзинку  с  лепешками. Он поймал  ее  возле самой земли, припав к  мостовой
змеиным  движением  воина,   уходящего   от  удара  меча.  Лепешки  высились
непотревоженной  горкой.  Йарра мимолетно подумал:  вот уж  кто  нипочем  не
уронит,  хоть  вдесятером  ноги  ему  подставляй. Летучая  мышь, невозмутимо
сидевшая  у венна  на  плече, уже  принюхивалась к добыче. Йарра  видел, как
шевелился и влажно подрагивал любопытный нос.
     Мальчик  поднялся  и  встал  перед  чужеземцем,  глядя  ему  в глаза  и
беспомощно сжимая кулаки. Как говаривали про таких дома: пришли да взяли - и
поминай  как звали. Не  отдаст ведь. И управы на  него... Тормара позвать?..
Пока туда да обратно, а и пойдет ли еще, чего доброго, оплеуху  отвесит и  с
места не сдвинется.  И как потом жить?..  Даже назад к Восточным воротам уже
не сунешься: срам...
     - Куда  нес?  - неожиданно спросил венн, и  Йарра понял,  что Отец Небо
сотворил  еще одно  чудо.  Второе за полдня. Чудо состояло в том,  что  венн
говорил  на языке  отца Йарры.  Потом  произошло третье чудо.  Венн протянул
вздрогнувшему мальчику  его плетенку: - Держи... Пошли, провожу, пока  опять
не обидели.
     Йарра уже привык,  что люди,  посулив  что-нибудь, в  последний  момент
отдергивали ладонь... От человека, говорившего на языке его отца,  грех было
ждать подлости. Он протянул руки и взял корзинку. Его трясло,  губы прыгали,
но  он не  заплакал.  Он повернулся и  молча  пошел к трактиру  Стоума. Венн
зашагал следом.  В двух  шагах от порога, когда  уже виден  был стоявший при
двери   Тормар,  Йарра   запоздало  сообразил,   что  венна   следовало   бы
поблагодарить,  и  остановился. Плетенка мешала как  следует  поклониться, и
Йарра просто нагнул голову и  впервые за долгое, долгое время  прошептал  на
родном языке:
     - Спасибо, достойный человек...
     Он  так привык изъясняться  на ломаном нарлакском,  а  то и  вовсе немо
размахивать руками, что эти простые слова изумили  его самого. Как все- таки
удивительно и прекрасно, когда можно к кому-то обратиться словами  настоящей
речи, зная, что тебя  поймут. И  ответят.  Йарра вспомнил,  сколько раз  его
лупили  за  "тарабарщину",  на  которой,  по  мнению   местных,  впору  было
изъясняться  только нечистому  духу.  Он даже  успел подумать: завтра  этого
венна уже здесь не будет, а значит... значит...
     Вот тут  он заплакал. Слезы,  которые, как он полагал, у  него  давным-
давно пересохли, явились неизвестно откуда, точно оживший родник, закипели в
глазах  и потекли  вниз по щекам. Он  отвернулся вытереть скулы  о задранное
кверху плечо  и потому  не  заметил странного выражения,  промелькнувшего во
взгляде рослого венна.  Волкодав,  давно отученный кого-то бояться, поневоле
вспомнил самого себя в его возрасте. Таким же  мальцом, замордованным людьми
и жизнью и не разумевшим чужих языков, даже  по-сольвеннски  -  с пятого  на
десятое. Когда  его первый  раз продали торговцу рабами, там вообще  не было
никого,  кто понимал бы настоящую речь, одни саккаремцы да восточные вельхи.
Так   он  и  молчал  целыми  днями,  пока   тому  же   торговцу  не  продали
взъерошенного, пегого от синяков Волчонка...
     Они вошли в трактир,  и Йарра,  шмыгая носом, сразу двинулся  к стойке.
Тормар окинул Волкодава подозрительным взглядом, но ничего  не сказал. Венн,
в свою очередь, по-деловому присмотрелся к охраннику.  Он отнюдь  не  забыл,
как искал работы  в Галираде три года назад. Умел  он многое, но  никому его
умения так и не пригодились. Приличные люди перво-наперво замечали рубцы  от
кандалов, украшавшие его руки  и шею. Волкодав  не верил в сказки и не питал
надежд, будто  кондарский  народ относился  к  беглым каторжникам  по-иному,
нежели добрые  галирадцы. В Галираде,  правда,  он  чем-то глянулся  молодой
кнесинке,  и та  наняла его телохранителем. Чтобы этакая благодать да  вдруг
повторилась?.. В Кондаре им с Эврихом предстояло самим о себе позаботиться.
     Вот потому-то  Волкодав  и  приглядывался к охраннику, оценивая, на что
тот способен.
     Вытащив медяк, он купил  кусок белого хлеба, кружку молока, взял лишнее
блюдце для Мыша и  устроился в уголке. У вышибалы Тормара было могучее  тело
взрослого мужчины, плечи казались покатыми из-за крутых мышц на загривке. Но
на   толстой   мускулистой   шее   сидела   голова    с   лицом,   достойным
пятнадцатилетнего проказника. У парня  был  широкий курносый нос, а когда он
улыбался, становилось заметно,  что один  передний зуб как бы отступал назад
из общего ряда. и  рот выглядел щербатым. Это только усиливало  впечатление.
Такому, кажется, только дома сидеть, при  мамке и бабушке. Без устали копать
огород,  жарко  краснеть на смешки  соседских девчонок и  получать по  спине
полотенцем за сдернутый с доски кусок сладкого пирога... Волкодав  знал, что
скорее всего ошибается. На поясе у Тормара висел здоровенный кинжал,  и вряд
ли  следовало  сомневаться:  парню  уже  приходилось  пускать его  в ход.  А
мозолистые  руки  очень  хорошо умели  и  кости ломать,  и  задирать  девкам
подолы...
     Служанки  сновали  туда  и  сюда,  трактирщик согласно  обычаю  обходил
комнату, спрашивая  гостей, всем ли  довольны. Когда он подошел к Волкодаву,
венн сказал ему:
     - Пусть  Священный Огонь никогда  не  погаснет  в твоем  очаге,  добрый
хозяин.  У  тебя умелые  кухарки и  расторопные слуги. Вот только  охранник,
по-моему, не очень хорош...
     Стоум  тяжко  вздохнул,  отлично  понимая,  куда  клонит  разукрашенный
шрамами посетитель.
     -  По мне, так  довольно хорош, - сказал он, постаравшись, чтобы слышал
Тормар. -  Здесь еще  не шалил ни  один лихой человек, которого мой страж не
сумел бы отвадить. Лучше ты попытай счастья, Друг, где-нибудь по соседству!
     Плох тот трактирщик, который не заступится за уже нанятого вышибалу, не
примет его сторону, выпроваживая новичка. Работники верно служат хозяину, но
и хозяин должен  вставать горой за тех, кто ест его хлеб. Иначе никто к нему
не пойдет, ни у кого ему веры больше не будет.
     Тормар между тем расправил  плечи и  подбоченился,  улыбаясь. Он понял,
что ему собирались бросить вызов. Поняли это и все остальные, кому случилось
закусывать  нынче  в трактире.  Стоум  еще  надеялся  потихоньку выпроводить
венна, а  народ  уже обрадованно шумел, в охотку отодвигая  столы  и  убирая
скамейки. Кто-то вовсю бился об заклад, сравнивая молодцов. Волкодав, немало
помотавшийся  по белому  свету, не мог припомнить страны, где бы не собирала
толпы  стычка громил,  спорящих  из-  за  теплого места. Ему,  правда, сразу
показалось, будто кондарцам подобная забава перепадала  исключительно редко.
Так оно и было на самом деле, но причину он вызнал лишь погодя.
     - Это кто тут шумит?  - спросил Тормар, подходя и останавливаясь в двух
шагах. - Ты, что ли, дядя? А не пошел бы ты по-хорошему?..
     Волкодав был старше его  самое большее лет на пять, но  внешность венна
увеличивала видимую разницу.
     - Все может быть, - сказал он дружелюбно. - Если прогонишь.
     Посетители  трактира  загалдели  громче  прежнего.  Вызов был принят. И
подтвер