ятием.
     Он предлагал Эвриху относительное удобство общего покойчика на любой из
торговых лодий, но аррант выбрал "косатку". И сидел на  самой задней, обычно
пустовавшей скамье,  кутаясь в теплый  меховой плащ и уныло глядя на  берег.
Над серыми громадами предгорий возвышалась такая же  серая  крепость.  Вчера
пополудни,  когда  они с  нарлаками из  Младшей семьи уже замучились ждать и
Эврих, оберегаемый  двоими молодыми костоломами, от перенапряжения  душевных
сил  даже  задремал под  кустом,  тяжелые  ворота  все-таки  заскрежетали  и
отворились, и по каменной вымостке процокал копытцами маленький серый ослик.
На  нем,  безучастно  опустив  седовласую  голову,  ехала  женщина  в  серых
шерстяных шароварах и синей стеганой безрукавке. Увидев ее, Эврих заплакал.
     Она не трогала поводьев, и ослик, привычный к дальним дорогам, неспешно
понес  ее  по тин-виленскому тракту. Прямо туда, где скрывались за поворотом
Эврих и его непрошеные спутники.
     "Так  это и  есть  Наставница,  обучавшая  непобедимых?.. -  вполголоса
удивился один из нарлаков. - Не очень что-то похоже..."
     "Может,  они  ее там  не  кормили?  - предположил второй. -  Заморенная
больно! Да и старенькая..."
     Эврих яростно высморкался.
     "Вы с ней повежливее, - посоветовал он тин-виленцу. - Она десять таких,
как мы..."
     Кан-Кендарат подъехала ближе, и он первым вышел ей навстречу.
     "Госпожа..."
     Она обратила на него внимание только тогда, когда он  погладил мордочку
ослика  и взял серого  под  уздцы. Женщина выглядела  очень усталой,  но  ее
усталость не имела ничего общего  с утомлением тела. Эврих  вдруг понял: она
не пустила бы в ход свое  грозное  мастерство, даже окажись перед нею вместо
него и двух почтительно внимавших нарлаков самые настоящие душегубы.
     "Госпожа, мы друзья, - повторил Эврих. - Я Друг Волкодава" .
     "Да,  я тебя  знаю,  - медленно  проговорила  она. -  Я  оплошала перед
Богиней. Я не смогла остановить его..."
     Морщинистые  смуглые  кисти неподвижно лежали  на  луке вышитого седла.
Глядя  на  них, Эврих испытал мгновенное озарение и  понял  смысл только что
сказанного жрицей.  Воины, достигшие таких высот, как Мать Кендарат и лучший
из ее учеников,  редко  сходятся в поединках. Потому что давно поднялись над
суетным выяснением,  кто сильнее. Эти  люди видели Небо - а  Неба  хватит на
всех.
     Но если судьба все же сталкивает их между собой, побеждает тот, чей дух
безмятежней. Тот, с  кем Правда  Богов. Оплошность перед Богиней заключалась
не  в том,  что  КанКендарат  не  смогла остановить  неразумного, пришедшего
занять ее  место. Она  проиграла  ученику, принявшему Искусство  из  ее рук.
Значит, было  что-то, смутившее покой ее духа. Неправда служения,  о которой
она доселе не подозревала...
     "Да продлит Священный Огонь твои дни, мать благородных мужей, - несмело
приблизились молодые разбойники. - Давай мы  проводим тебя  в  город, там ты
выспишься и отдохнешь... а потом уж как-нибудь..."
     Кан-Кендарат  посмотрела на хребет уснувшего дракона,  названный людьми
Заоблачным кряжем. Постепенно растворяясь в дымке небес, голубели вершины, а
над ними парила двуглавая шапка священного Харан Киира, видимая с громадного
расстояния.
     "Я  поеду  туда, -  сказала жрица. - Мне кажется, там есть место, где я
смогу поразмыслить..."
     Эврих все же уговорил  ее  провести некоторое время в городе,  подкупив
обещанием  всю ночь рассказывать об их с Волкодавом путешествии. Вечером  на
постоялый двор Айр-Донна приехал всадник из крепости и привез кошелек денег.
По  словам  гонца, венн, нанятый Избранным  Учеником,  распорядился отдавать
почтенному вельху причитавшуюся ему плату. Здесь, мол, не пропадет, а самому
венну все  равно  сейчас незачем -  его ведь  за ворота  не выпускают. Почти
сразу после того, как ускакал гонец, в дымовое отверстие кровли проник Мыш и
самодовольно  заворковал,  погасив взмахами  крыльев  свечу.  стоявшую между
Эврихом и Кан- Кендарат. Аррант немедленно поймал и обшарил  зверька: нет ли
записки?.. Жрица усмехнулась краешком губ: "Тебя он только что видел... А мы
с ним и так уже все друг другу... сказали..."
     Записки  действительно  не  нашлось,  зато  к  лапке  мохнатого  летуна
оказалась  примотана  тонюсенькая  серебристая  цепочка.  Эврих  не  слишком
разбирался в  ювелирных  изделиях, но работу  мастера  УЛОЙХО трудно  было с
чем-либо спутать. На  цепочке  удерживалась подвеска из того же металла. Две
женские ладони,  могущие принадлежать только существу мудрому и исполненному
любви, протягивали чуть тронутый голубизной  самоцвет, похожий на прозрачную
каплю росы... Слеза?.. Горсть воды - припасть жаждущими губами?..
     Эврих молча протянул цепочку женщине. Кан-Кендарат взяла подвеску, и ее
рука задрожала. Она опустила  голову,  прижимаясь лбом  к священному для нее
символу, и сидела так, пока Эврих растепливал погасшую свечку. Когда наконец
она вновь подняла глаза, в них стояли слезы.
     ...Как ни кутайся, стылый  морской ветер  все равно проберет до костей,
особенно если сидеть без движения. Эврих плотнее запахнул теплый плащ, глядя
на удалявшийся город. Можно было потешиться  надеждой, что и Волкодав  стоял
где-нибудь на крепостной  башне, провожая глазами уходящие корабли... Только
от этого ничего не менялось. Быстрая "косатка" уносила  Эвриха прочь, а венн
остался на  берегу, и его,  с  позволения  сказать, наемная  служба немногим
отличалась от плена...
     Без  Волкодава  было  пусто. И холодно. Эврих твердо  сказал себе,  что
раскисать  не имеет  права. Слишком  многое теперь  зависело от него одного.
Чтобы отвлечься, он начал прикидывать, какими словами опишет в "Дополнениях"
чудеса  и красоты приморского города,  где уроженец едва  ли не всякого края
без большого  труда сыщет себе земляков.  Вспомнилось обещанное:  "Особо  же
следует рассказать о корчме Айр-Донна, достойнейшего вельха, переселившегося
в Тин-Вилену из сольвеннской  страны.  Эту корчму легко узнать  по  вывеске:
могучий белый  конь и  серый пес, бегущий рядом с санями.  Постояльцам здесь
подают..."  Эврих  вдруг содрогнулся  всем  телом и  ощутил  острое  желание
вышвырнуть "Дополнения" за борт. Я исписал уже две трети захваченных из дому
листов, а о  чем? Об исчезнувших племенах Засечного  кряжа и о дойной корове
сегванского морехода, об опасностях  Змеева Следа и о  том, почему в Кондаре
самая  спокойная  улица  называется  улицей  Оборванной  веревки?..  О  Боги
Небесной  Горы, лучше бы  я все  это  время  вырисовывал таблички  с именами
свиней!.. Почему я дотошно занес в книгу легенды,  поведанные Рейтамирой, но
ни словом не упомянул о ней самой? Почему я изложил поклонение Близнецам, но
пожалел  чернил  для  рассказа  о  деревенской   дурочке,   ожидающей  своих
сыновей?..  Почему  я  собрался переделывать  встречу  со Всадником  в угоду
родичам Астамера, но не нашел  места  для  того, кто... Волкодав, друг  мой,
брат мой, как же вышло, что я не написал о тебе...
     Мгновение  слабости  и  отвращения продолжалось недолго. Пальцы ощутили
знакомый  зуд,  рука  сама  собой  нащупала у  пояса подвесную  чернильницу.
Предстояло много работы.
     Утренний ветер щедро  наполнял просторный клетчатый парус.  Оставляя по
левому борту острова, "косатка" резво бежала навстречу восходящему солнцу, и
волны с шипением ложились под киль, уходя за корму.

     1 ноября 1995-22 октября 1996



Мария СЕМЕНОВА

                             ВОЛКОДАВ: ИСТОВИК-КАМЕНЬ


     Мой прадед был из тех, кто не сбер„г свободы.
     Подраненный в бою, пощады запросил
     И в доме у врага оставшиеся годы
     Прозвание "раба" без ропота носил.

     Должно быть, он сперва хранил в душе надежду
     Вернуться в прежний мир: "Судьба, не разлучи!.."
     ...Но вот хозяин дал и пищу, и одежду,
     И кров над головой в неласковой ночи.

     И больше не пришлось в заботе о насущном
     Решать и знать, что жизнь ошибки не простит.
     Хозяин вс„ решит, хозяин знает лучше,
     За ним рабу жив„тся и сыто и в чести.

     Свободному закон не очень мягко стелет,
     Свободный, он за Правду стоит порой один...
     Ну а раба - не тронь! За ним его владелец.
     А. провинится раб - ответит господин.

     И женщину он даст - супругу не супругу,
     Но все ж таки утеху толковому рабу...
     ...И время потекло по замкнутому кругу,
     В котором повелось усматривать Судьбу.

     И прадед мой не слал ей горьких поношений,
     Не возносил молитву о разрешенье уз.
     Ведь право рассуждать, ответственность решений -
     Кому-то благодать, кому-то тяжкий груз.

     И прежняя свобода - закрытая страница -
     Вс„ более казалась полузабытым сном.
     Иною стала жизнь - и мысли об ином...
     ...А правнукам его свобода и не снится.

     1. П‚СИЙ ВОЙ

     Отгорел закат,  и полная луна облила. лес зеленоватым мертвенным серебром.
Было тихо,  лишь ветер, вечно дующий в этих местах, заставлял вершины сосен еле
слышно шептаться.  Ветер дул  всегда в  одном направлении -  с  гор.  Его так и
называли:  "горыч".  Отдельно  стоявшие,  окраинные деревья  росли  согнутыми в
вечном поклоне этому ветру,  с сучьями,  вытянутыми в одну сторону,  как флаги.
Горыч зарождался высоко,  на промороженных ледниках,  где горело холодное сизое
солнце и не было места ни зверю, ни человеку. Здесь, внизу, на прожаренной, как
сковородка,  равнине, смертоносное дыхание льдов становилось живительно-влажным
и  позволяло  вырасти  лесу.  Не  худосочному степному  кустарнику,  проникшему
жилистыми корнями на много саженей сквозь сухие бесплодные недра,  а настоящему
лесу!
     Темноволосый мальчик,  то шагавший,  то пытавшийся устало бежать по старой
дороге,  пугливо косился по  сторонам,  и  даже отупляющее изнеможение не могло
заставить его  смотреть исключительно под ноги.  Ему было страшно.  Он  решился
войти сюда только потому,  что остаться одному было ещ„ страшнее. Случись на то
его воля,  он нипоч„м бы не согласился здесь жить.  Другое дело, до сих пор его
согласия спрашивали очень редко.  И  вряд ли  спросят в  дальнейшем.  Таков был
порядок вещей,  предопредел„нный задолго до  его  рождения,  и  оспаривать этот
порядок у  мальчика даже мысли не возникало.  Но неужели там,  где судьба скоро
отвед„т ему жить и прислуживать новому господину, тоже не окажется ни полей, ни
степи, ни открытого неба - ничего, кроме этих ужасных деревьев повсюду?..
     Мальчика звали Каттай,  что  на  древнем,  лишь в  книгах оставшемся языке
означало "ремесленник, делающий кирпичи". Там, где он вырос, люди не привыкли к
лесам.  Вокруг стольного города Гарната-ката  расстилались пастбища,  пашни  да
виноградники, а между ними - лиственные рощи, видимые на просвет. Леса, которые
можно было  пересечь пешком за  неполных полдня,  считались дремучими чащобами.
Людская  молва  населяла их  хищными страшилищами,  которыми пугали  не  только
детей...
     Каттай был мальчиком не из самых отчаянных,  а проще говоря -  послушным и
робким,  и боялся того,  чего ему с младенчества ведено было бояться. Но теперь
он видел,  что "страшные" леса его родины против здешних были -  как игрушечная
лошадка против  свирепого боевого коня-хара,  чьи  копыта и  морду  хозяин-воин
после сражения не спешит обтирать от вражеской крови.  Воистину,  эти леса были
способны смутить  не  только  десятилетнего уроженца западного Халисуна!  Здесь
воззвали бы  к  своим  Богам даже  многоопытные лесовики родом из  баснословных
северных дебрей,  о которых никто не мог с уверенностью сказать,  существуют ли
они на самом деле.  Взять хоть дорогу,  по которой из последних сил переставлял
ноги маленький странник.  Лишь отъявленный лжец сказал бы о ней, будто е„ здесь
проложили.  О нет!  Она смиренно пролегла там, где лес ей позволил. Ради не„ не
валили  деревьев.  Наоборот  -  это  дорога  благоговейно  и  опасливо  огибала
чудовищные стволы!  Стволы столь громадные,  что  внутри каждого можно было  бы
изваять целый дом.  И не маленький дом. С просторными жилыми хоромами, кухней и
помещением для  рабов.  Наверное,  даже  небольшому скотному дворику нашлось бы
местечко...
     Подумав так,  Каттай ужаснулся посетившим его  святотатственным мыслям.  У
него дома лишь у кустарника брали ветви,  необходимые для корзин,  а на окраину
леса  смиренно ходили  не  с  топором -  с  вер„вкой для  хвороста.  Что,  если
могущественный дух  этой  чащи  услышал помыслы нечестивца,  и  из-за  деревьев
вот-вот ринутся разъяр„нные демоны?..
     Измученные ноги  так  и  приросли к  месту.  Мальчик  пугливо огляделся по
сторонам и  заплакал.  Его шаровары отяжелели от  пыли,  простую неподпоясанную
рубаху густыми разводами выбелил пот,  а желудок,  пустой со Вчерашнего дня, от
усталости уже  перестал  Требовать пищи.  Жажда  сделала  слезы  густым  жгучим
рассолом,  нехотя  истекавшим из  глаз.  В  десятке шагов  от  дороги слышалось
ласковое воркование лесного ручья,  но  Каттай так и  не решился приблизиться к
нему, чтобы умыть лицо и напиться. Демоны вс„ не появлялись. Страх вновь погнал
мальчика впер„д,  и  он  сперва  зашагал,  потом  неловко  побежал  по  дороге.
Наверное, он так и умр„т, догоняя караван, от которого отстал. Если даже его не
схватят лесные духи,  то наверняка съедят звери или доконает усталость. Но пока
он ещ„ жив и может идти -  он не остановится и не поверн„т из этого леса назад.
Ибо горе тому,  кто не исполняет своего Предназначения и  не считается с ним...
Каттай давился слезами и размазывал их рукавом по грязным щекам.  Лес,  облитый
луной,  еле слышно роптал, отвечая на его бессловесную жалобу. Морщины обросшей
лишайниками коры складывались в  бородатые лики,  ветви двигались и клонились в
неторопливой беседе... Мудрый лес, видевший вс„ и знающий вс„- Он многое мог бы
поведать Каттаю в остережение и науку. В том числе о предназначении и судьбе. И
о жизни, которая не всегда послушна даже Богам - ибо Лес был определ„нно старше
некоторых Богов...
     Но в огромных голосах Сущего каждый слышит лишь то,  что способен постичь.
А по дороге бежал всего лишь маленький мальчик.  Голодный,  напуганный мальчик,
вовсе не расположенный созерцать величественные бездны Вселенной...
     Солнечные лучи уже  благословляли лесные вершины,  и  на  косматых головах
великанов,  где  ночью играли и  прятались зв„зды,  одна  за  другой вспыхивали
огненные короны.
     Свет и тепло медленно сползали вниз по стволам,  но слишком долог был путь
до  подножий,  до  вросших в  землю  корней.  Не  скоро будет озарена маленькая
поляна,  не  скоро  над  нею  развеется  пронизанный косыми  отсветами туман...
Середину  поляны  занимало  глубокое  круглое  озеро.  Редкие  путешественники,
проезжавшие здесь, не удосужились дать озеру имя, но передавали друг другу, что
вода,  сквозь которую было видно кремнистое дно,  очень вкусная и холодная. Она
не  испортится,  если запасти е„  в  бурдюках для  путешествия через засушливые
равнины. А если выкупаться - даже целебная. Как говорили, делала она мужчин ещ„
более мужественными и  привлекательными для  женщин.  Может быть,  именно из-за
холода и чистоты, а впрочем, кто знает?
     На  прибрежном камне  стоял  молодой  раб  и  держал  в  руках  полотенце.
Полотенце было из тех, что умели делать лишь халисунские ткачи, непревзойд„нные
мастера  хлопка.  Эти  мастера  исхитряются класть  нити  удивительным образом,
уподобляя ткань  мохнатой  меховой  шкуре,  прич„м  с  обеих  сторон.  Подобное
полотенце дивно впитывает влагу и приятно массирует тело.  Рассказывают,  будто
не   один  тайный  подсыл  отдал  жизнь  за  попытку  увидеть  ткацкий  станок,
порождающий подобное чудо. Многие пробовали своим умом изобрести нечто подобное
и  повторить знаменитую халисунскую работу,  но  до  сих пор никто не преуспел.
Оттого полотенце стоило больше,  чем невольник,  бережно державший его наготове
для господина, и сам раб о том знал.
     Ни другого берега,  ни даже середины озера не было видно в тумане. Оттуда,
из  неспешно вихрившихся клочьев,  плескали на  камень  бодрые волны,  поднятые
сильными руками пловца,  и  время от времени раздавался довольный мужской смех.
Потом  в  тумане произошло движение,  и  над  водой смутно обрисовались плечи и
голова человека,  вброд шедшего к  берегу.  Фыркая и весело отдуваясь,  мужчина
поднялся на  отлогий камень,  и  раб сразу накинул на него полотенце.  Крепкое,
стройное тело хозяина было пупырчатым и красным после холодной воды.
     - Хорошо ли выкупался мой господин?  -  почтительно спросил юноша. В левом
ухе  у  него  висела  серьга -  крупная бусина из  тв„рдого дерева на  железном
шпеньке,  с выжженной надписью на саккаремском:  "Ксоо Тарким". Пережиток давно
минувших врем„н, когда воинственные предки Ксоо Таркима пригвождали пленников к
шестам за  уши,  а  клейма выжигали на  теле.  С  тех пор,  по  воле Богини,  в
Саккареме многое изменилось.  Кое-кто полагает, что люди сделались милосердней,
а кое-кто -  что они стали просто слабей. Теперь случается и так, что грамотный
и  сметливый невольник правит хозяйством,  а господин жив„т в праздной лености,
даже не  умея читать.  Но  Тарким из  славного рода Ксоо был не таков.  О  нет,
совсем не таков!
     - Вода пробуждает к долгому дню,  полному преодолений,  - дружески отвечал
он слуге. - Я оденусь сам, а ты, Белир, скорее неси чай.
     Ещ„  две  тени,  неслышно  маячившие в  тумане,  тотчас  подались прочь  и
растаяли.  Господин выкупался.  Теперь можно брать воду  на  пить„ и  пищу  для
невольников...
     Немного погодя Ксоо Тарким сидел на ковре и  с наслаждением потягивал чай,
крепкий,  горячий,  в  меру сдобренный сладким мельсинским вином:  Белир хорошо
знал пристрастия господина. Рядом с чайником лежали на блюдце всего два жареных
пирожка.  По утрам Тарким никогда не ел много,  ибо полагал, что брюхо, набитое
спозаранку,  лишает  бодрости  мыслей.  Ему  нравилось  это  безымянное  озеро,
неизменно дававшее его  караванам желанную передышку,  нравился краткий  момент
праздности после купания, который он всегда позволял себе здесь утром: посидеть
за чаем и помечтать, просто помечтать о грядущих свершениях дня...
     Ему  нравился даже ветер-горыч,  всегда ровно и  неизменно тянущий в  одну
сторону.  Ветер  уносит прочь скверные запахи каравана,  позволяя дышать чистым
лесным  воздухом.  Увы,  уже  нынче  к  вечеру благодать кончится.  Сегодня они
заночуют в  предгорьях,  и  Белир  вытащит из  хозяйских вьюков толстое меховое
одеяло и т„плый кафтан...
     Между  тем  солнечные лучи  достигли  земли  и  прогнали  остатки  тумана,
льнувшие к  древесным корням,  и  стал  виден караван,  расположившийся на  том
берегу.  Ах,  где вы,  благородные путешественники минувшего, воины и торговцы,
имевшие -  если верить книгам -  дело лишь с  пряностями и серебром!..  Караван
Ксоо Таркима был не из тех,  на которые приятно смотреть.  На лужайке у  берега
щипали траву четыре саврасые лошадки некрупной,  но сильной и  очень выносливой
нардарской породы. Когда прид„т пора трогаться в путь, их впрягут в стоящую под
деревьями  повозку.   Повозка  большая  и  вместительная;  в  ней  путешествует
имущество Таркима и много зерна, засыпанного в мешки. То, которое получше, - на
корм коням.  То,  которое дешевле и  хуже,  -  на кашу для тр„х десятков людей.
Потому что эти так называемые люди лучшего обращения поистине не  заслужили.  К
задку повозки намертво приделана длинная и толстая цепь, а к цепи попарно - кто
за правую руку,  кто за левую - прикованы рабы. В этом заключается необычность.
В  пристойном караване рабы идут сами,  а дети,  неясные красавицы и старики со
старухами  даже  едут  в  возках.   Но  у  Таркима  такие  рабы,  что  ни  один
здравомыслящий человек себе подобных не пожелает. Месяц назад все они сидели за
тюремной реш„ткой -  воры,  грабители и  мошенники,  пойманные с поличным,  и в
с