в
нём убийцу своего хозяина и своей матери. Закон же гласит, что в  случае
увечья, или болезни, или иного бессилия, лишающего  возможности  биться,
один или оба могут попросить о замене. Спроси Имрилла, не боится  ли  он
показаться смешным, сражаясь с собакой, не пожелает  ли  выставить  кого
вместо себя!
   - Во имя Чёрного Пламени! -  хмыкнул  нарлак.  -  Уж  сам  как-нибудь
совладаю!
   Он ничего и никого не боялся. Уж конечно,  не  лайчонку,  только  что
оторвавшемуся от мамкиного вымени, суждено было его напугать.  И  никому
из тех, кого деревня рыбаков могла против него выставить. Да пускай хоть
все  вместе  выходят.  С  лайками  со  своими.  Имрилла,  давненько   не
дравшегося в полную силу, это лишь посмешило бы.
   - Только не говори мне, что намерен сам идти биться вместо  щенка!  -
сказал дядя племяннику. - Если ты победишь, люди скажут, что я  допустил
подобный исход, поскольку ты мне всё-таки родич  и,  значит,  я  был  на
твоей стороне. А если будешь побеждён, я опять окажусь виноват, ведь  ты
сын моего брата, которого я не первый  десяток  зим  проклинаю,  и  люди
скажут, что я не мог желать тебе победы!
   Винитар на это ответил:
   - Я с радостью вышел бы мстить за того, кто спас мне жизнь, и, право,
позаботился бы, чтобы ни  у  кого  не  осталось  сомнений  в  истинности
приговора Богов. Но, коли я тебе не гожусь  в  поединщики,  справедливый
кунс, позволь напомнить ещё об одном слове,  которое  было  сказано  под
сенью этих деревьев. Ты говорил о бое с собакой и о  замене  бессильного
сильным. Вот и пускай вместо щенка в поединке бьётся взрослая собака.
   - От сказанного отступать грех, - кивнул Вингоррих. -  Да  ещё  когда
совершается суд. Пусть взрослый пёс заменит щенка. Пусть  Имрилл  с  ним
бьётся дубинкой, имея на руке щит. Где эта собака?
   Атавид оглянулся... Люди за его  спиной  подались  в  стороны,  давая
кому-то дорогу. Воины из свиты кунса, ожидавшие, что сейчас  из-под  ног
деревенских с гавканьем вылетит не в меру храбрая лайка, и уже взявшиеся
на  сей  счёт  зубоскалить,  умолкли  как  морозом   побитые.   Пёс   не
протискивался между людьми и даже  не  расталкивал  их.  Люди  убирались
прочь сами. А от лайки у него были разве что стоячие уши. Да и то, не от
лайки, а скорее от волка. Или от зверя даже более грозного, чем волк.  И
он вправду был похож на очень крупного волка. Но так, как бывают  похожи
ненавидящие друг друга враги. Он ни на кого не оглядывался  в  ожидании,
чтобы ему указали врага и дали команду. Он  смотрел  только  вперёд,  на
Имрилла, уже снабжённого щитом и дубиной  и  по-прежнему  усмехавшегося.
Никакой хозяин не вёл пса на поводке, но косматую  серую  шею  охватывал
потёртый кожаный ошейник.
   И  в  ошейнике  горела  на  солнце,  искристо  переливалась   крупная
хрустальная бусина...
   А ещё у него были серо-зелёные глаза, довольно странные  для  собаки,
но, чтобы их рассмотреть, нужно было подойти к  нему  совсем  близко,  а
подобного желания ни у кого почему-то не возникало.
   - Эт-то ещё что такое?.. - невольно вырвалось у Вингорриха..
   - Это, - сказал Винитар, - тот, кто выплыл вместе со мной из Понора и
был взят в лодку сыном старейшины Атавида. Это тот,  кто  нашёл  убитого
Атароха и распутал следы, уничтоженные на берегу, помогая нам  дознаться
истины о случившемся. Это дальний родич щенка Звонко, сына суки  Забавы.
Это тот, кто будет биться за нашу правду вместо него!
   Пёс, как бы в подтверждение,  задрал  заднюю  лапу  и  окропил  место
будущего поединка: Моё! Он не лаял, не рычал, не  топорщил  на  загривке
щетину. Он смотрел на Имрилла, который зло и весело скалился из-за щита.
Ты иссёк рану, но не смог переменить запах, и меня-то ты не обманешь. Ты
не кобель. Ты убил суку. Ты загрыз щенка своего племени, хотя должен был
дать ему покровительство и защиту по святому праву  самца.  Есть  закон,
который старше Людей и даже старше некоторых Богов, которым  поклоняются
Люди. Ты нарушил его. Теперь ты умрёшь.
   Над головами деревенских беззвучно пронеслась большая летучая мышь  и
устроилась  на  ветви  одной  из  священных  ёлок,  откуда  было  удобно
наблюдать за происходившим. Летучая мышь, преспокойно порхающая  днём  и
притом не чурающаяся шумной человеческой сходки, - дело само по себе  до
того необычное,  что  кто-нибудь  пугливый  мог  бы  задуматься,  уж  не
наступают ли "последние времена", коими так  любят  стращать  разгульный
народ жрецы едва ли не любой веры. Но воздух над полем был  столь  густо
пронизан жгучими токами страстей и тягостных напряжений,  что  на  такую
мелочь, как крылатый зверёк, никто даже не покосился.
   Имрилл был очень  опытным  воином.  Он  знал:  решительного  человека
убоится почти любая собака, не сидящая на  цепи,  и  дело  не  в  палке.
Имрилл даже без неё взялся бы укротить самого злобного и жуткого на  вид
кобеля. Главное, чтобы не было натянутого поводка и на другом конце  его
- хозяина, истошно вопящего:  "Рви!..  Ку-си!.."  Какой  пёс  в  здравом
рассудке пойдёт против человека, если ему нечего защищать?
   Всё так, но серый зверь шёл  вперёд,  расстояние  между  поединщиками
сокращалось, и нарлак понимал, что схватки не избежать.  Для  начала  он
сделал попытку всё-таки отогнать кобеля. Резким движением подхватил  щит
и свирепо заорал, замахиваясь дубиной.
   Очень многим собакам такого отпора хватило бы, чтобы поджать хвост  и
шарахнуться: "Да ну его, этого мужика, связываться ещё..." Случись такое
теперь,  кунс  Вингоррих,  надо  думать,  немедля  объявил  бы  поединок
законченным, родственники мальчишки (как там  его  звали?  -  Имрилл  не
запомнил) остались бы ни с чем, и кто-то  из  соседей  жалел  бы  их,  а
кто-то втихомолку посмеивался бы: тоже выдумали, Божий  Суд  затевать!.,
да против кого тягаться решили!., да кого за себя выставили - собаку...
   ...Но  не  случилось.  Пёс  не  шарахнулся,  даже  не  остановился  в
смущении,  а  прыгнул.  Прыгнул,  опережая  вроде  бы  очень  быстрое  и
неожиданное движение человека, в самый миг замаха, когда рука  с  палкой
ещё отходила назад. Задние лапы в пушистых "штанах" взрыли песок - серое
тело без разгона взвилось на  сажень  вверх,  покрывая  могучим  прыжком
последние оставшиеся шаги, и с лёту обрушилось на поднятый щит.
   Чтобы устоять на ногах под этим ударом, требовалось особое искусство.
Тут справился бы  мастер  кан-киро,  но  мастер  кан-киро,  исповедующий
Любовь, вряд ли оказался бы в ответчиках на подобном суде.  Никакой  Бог
или Богиня  не  поспешили  Имриллу  на  выручку,  и  его  просто  смело.
Добротная воинская выучка  взяла-таки  своё,  в  падении  он  успел  как
следует огреть пса  дубиной,  но  этот  удар,  скользнувший  по  плотной
мохнатой шубе, уже  ничего  не  мог  изменить.  Люди,  стоявшие  слишком
близко, прянули прочь от  упруго  ударивших  алых  струй:  стремительный
зверь, сваливший Имрилла, мгновенно сомкнул челюсти на  его  горле  -  и
располосовал до позвонков, как мечом.
   - Оттащите собаку!.. - закричал, вскакивая, кунс Вингоррих.
   Это закон  естества.  Если  пёс  грызёт  человека,  человека  хочется
непременно спасти, хотя бы  дело  происходило,  как  теперь,  на  Божьем
Суде... Но приказ кунса так и остался неисполненным. Во-первых, никто не
посмел. А во-вторых, пёс отошёл сам. И  отряхнулся,  разбросав  с  морды
красноватые брызги. Руки  и  ноги  Имрилла  ещё  дёргались  в  последних
судорожных движениях, ни скоро судороги прекратились.
   Поединок был кончен.
   Мыш снялся с дерева и полетел обратно  на  носовой  штевень  лодки  -
ждать, пока вернётся хозяин.

   "За друга - постою!
   За друга я в бою
   Суров!" -
   Твердит любой из нас
   И повторять сто раз
   Готов.
   Но это лишь пока
   Не начался куска
   Делёж.
   А жизнь как наподдаст -
   И друга друг продаст
   За грош!
   Споткнёшься невзначай:
   Дружище, выручай!..
   Ничуть.
   Один из десяти
   Не поспешит пойти
   Толкнуть.
   Так что же - дружбы нет?
   На это дан совет
   Хорош:
   Про соли тяжкий пуд,
   Про то, как узнают,
   Где ложь.
   Все сто твоих друзей
   При первой же грозе
   Видны.
   А с кем прошёл сквозь тьму,
   Так знай, что нет ему
   Цены.

4. Целитель и Воин

   Ригномер Бойцовый Петух не зря восторгался железным нравом Избранного
Ученика. В ворота своей крепости Хономер собирался  въехать  по  крайней
мере не  на  носилках,  а  сидя  верхом  на  лошади  и  должным  образом
возглавляя потрёпанный караван. Чего это ему стоило, знал только он сам.
Ригномер его и не спрашивал. С "вожака" было довольно уже того, что жрец
не проклял его страшным проклятием своих  Богов  за  самочинно  принятое
решение возвращаться. Не проклял и не  погнал  обратно  на  Алайдор,  на
окончательную погибель по воле  тамошних  Сил,  упорно  не  пропускавших
походников дальше. И на том, как говорится, спасибо.  А  жалеть  или  не
жалеть собственные ноги, местами стёсанные до костей,  Избранный  Ученик
небось как-нибудь уж решит без сторонних  советов!..  Тем  более  что  у
Ригномера и так хватало забот.
   Бойцовый Петух, не признававший лошадей и седла, был очень опытным  и
выносливым ходоком. За день он  легко  проходил  расстояние,  утомлявшее
любую караванную лошадь, и наутро после такого подвига  не  валялся  без
сил, а был готов продолжать путь, - но  этот  поход  дался  ему  тяжелее
любого другого на  его  памяти.  Ригномер  даже  задумался  о  возрасте,
который, похоже, без предупреждения подкрался к нему и заявлял о себе то
свинцовой тяжестью в ступнях, то противным скрипом в  коленях...  Может,
пора уже ему было оставить походы и кабацкие потасовки, жениться наконец
на вдовой сегванке, стряпухе из корчмы "Бездонная бочка", да и  показать
её пятерым сыновьям, вовсе отбившимся от материной несильной  руки,  что
это такое - отец в доме?..
   Своя  приятность  в  такой  жизни  определённо  была,  но  ради   неё
предстояло забыть многое, казавшееся  Ригномеру  слишком  привычным.  То
есть следовало хорошенько всё взвесить, воздерживаясь в то же  время  от
поспешных решений, что при норове Бойцового Петуха оказывалось не так-то
легко. До Хономера ли было ему, до Хономеровых ли отношений с  Богами?..
Вот если вдруг без него ко вдовушке подкатился кто-то другой - это будет
стоить всех священных гимнов Близнецов... вместе с тем древним храмом  в
Долине Звенящих ручьёв, до которого им оказалась не судьба дошагать!..
   Подумав так, Ригномер даже покосился  на  молча  ехавшего  жреца.  Не
подслушал ли кощунственных мыслей, не укорит  ли.  Избранный  Ученик  не
обернулся к нему и ничего не сказал.
   После тяжких испытаний у Зимних Ворот Алайдора, а потом  и  на  самом
плоскогорье, походники ожидали, что обратная дорога станет  чуть  ли  не
отдыхом. Вот тут они крепко ошиблись. Возвращение с гор оказалось  таким
же изматывающим, как и путь вверх. Дурная звезда, недобро  глянувшая  на
караван ещё у Ворот, продолжала простирать над ним свои  пагубные  лучи.
Взять хоть погоду... Заоблачный кряж породил бесконечную  тучу,  которая
выдавливалась, как  в  трубу,  в  узкое  отверстие  Ворот  и,  стекая  с
предгорий, влажным  рукавом  протянулась  над  равнинами  точнёхонько  в
сторону Тин-Вилены, и... вряд ли это  объяснялось  простым  совпадением.
Туча не намного опережала возвращавшийся караван, но и чистого неба  над
головой  увидеть  не  позволяла.  Она  висела   прямо   над   дымогонами
поставленных на ночь палаток, и из неё всё время моросил дождь. Это  был
какой-то особенный дождь. Не ливень, не град размером в кулак, но  урону
происходило не меньше. От медленных  капель  не  спасали  ни  толстенные
войлоки,  ни  одежда  из  промасленной  кожи.  Они  проникали  всюду   и
напитывали всё, не позволяя ни обсохнуть, ни толком  согреться.  Гибель,
конечно, никому не грозила, но легко ли каждое  утро  влезать  в  ту  же
волглую, глинистую одежду и бесконечно шагать под унылым  дождём,  зная,
что впереди ждёт очень зябкий ночлег, а утром всё повторится?..  С  едой
дело обстояло не лучше. Сырость не  пощадила  заготовленное  впрок  мясо
дикого быка, убитого на Алайдоре. Нет, оно не  проросло  плесенью  и  не
стало вонять, оно даже не слишком изменилось на вкус... но, отведав его,
люди спустя очень малое время опрометью  бросались  в  кусты  у  дороги,
откуда и возвращались затем бледные, обессилевшие и  сердитые.  А  ведь,
кроме этого растреклятого мяса, есть было всё  равно  нечего.  Все  иные
припасы так или иначе погибли во время потопа, случившегося возле Ворот.
А степные кочевники, у которых можно было бы купить баранов и сыра,  как
назло пасли свои стада где-то далеко в стороне и не выходили  к  дороге.
За  всё  время  удалюсь  высмотреть  единственный  шатёр,   стоявший   в
нескольких поприщах. Избранный Ученик немедленно отправил туда всадника,
снабжённого вьючной лошадью для покупок. Но ещё на дальних  подступах  к
шатру навстречу подоспели три громадных куцехвостых пса свирепой местной
породы - и с такой яростью накинулись на Хономерова посланника, что  тот
еле ноги унёс. Тогда люди стали с надеждой подумывать о  конине,  но  на
другую же ночь почти все лошади  удрали  в  степь,  напуганные  волками.
Ригномер сам рассматривал следы на земле. И заметил, что у  вожака  были
лапищи  почти  вдвое  шире,  чем  у  всех  остальных,  и  это  очень  не
понравилось бывалому сегвану и даже навело кое на  какие  мысли,  но  он
благоразумно оставил их при себе... А хуже всего было то,  что  лошадей,
которых удалось собрать, едва хватало для перевозки палаток, верхом ехал
только  израненный  Хономер,  и  походникам  пришлось   выбирать:   идти
полуголодными, но спать под кровом либо наесться досыта - и ночевать  на
земле под дождём. Выбрали голод...
   То есть опять ничего такого, чтобы приблизилась гибель.  Но  и  мёдом
никому из спутников Хономера жизнь  не  казалась.  Неугомонный  Бойцовый
Петух чувствовал себя мокрой курицей (чтобы не сказать  хуже)  и  только
мечтал поскорее добраться до крепости.  Там,  правда,  вместо  добротных
сегванских очагов были устроены, в дань местному обыкновению, нарлакские
печи-недоделки, именуемые  каминами.  Ригномеру  они  никогда  особо  не
нравились, но теперь он вспоминал о каминах с истинной нежностью.  Можно
будет наконец-то вытянуть ноги к огню, развесить на  просушку  одежду  и
более не  ёжиться  от  капель,  падающих  сверху  за  ворот...  А  потом
отправиться в город, прямиком  в  "Бездонную  бочку",  и  потребовать  у
благосклонной стряпухи настоящей сегванской еды. Камбалы,  запечённой  в
горшочке с молоком, чесноком,  луком,  с  сушёными  пряными  ягодами  и,
главное, с горным мхом, который, благодарение  всем  Богам,  на  здешних
скалах вырастал совершенно такой же, как и на Островах...
   ...В самую последнюю ночь не стали даже делать привала.  Чем  дрожать
под мокрыми одеялами, закалённым походникам  показалось  проще  ехать  и
идти всю ночь до утра, с тем чтобы на рассвете войти в знакомые ворота и
наконец-то вкусить блаженство настоящего отдыха. Дождь и ветер подгоняли
их, тыча в спину словно ладонями. Лошади, зная впереди  родную  конюшню,
бодро шагали, порывались рысить.
   По счастью, дорога в крепость шла не  через  город,  а  мимо,  далеко
огибая самые внешние тин-виленские выселки. Не было видно даже городских
огоньков, только светили четыре маяка, стоявшие высоко над  гаванью,  на
утёсах. Удалённость по крайней мере избавляла  вернувшихся  от  взглядов
горожан - любопытных, сочувственных и  злорадных.  Понятно,  тин-виленцы
очень скоро прознают о неудачной поездке Хономера во всех её легендарных
подробностях, правдивых и не особенно, Ригномеру и прочим ещё  будет  не
обобраться неизбежных насмешек. Но не сейчас, ох, не прямо  сейчас!..  А
завтрашний день, он на то и завтрашний,  до  него  ещё  надо  дожить,  а
доживём - уж как-нибудь разберёмся...
   Дорога вилась среди знаменитых садов, где наливались неспешным  мёдом
позднеспелые полосатые яблоки. Весна давно миновала, ночь стояла  далеко
не такая светлая, как в пору подснежников, но и  до  чернильной  осенней
тьмы оставалось ещё далеко, и силуэт  сторожевой  башни  крепости-храма,
торжественно выраставший впереди над холмом, был отчётливо виден. Оттуда
тоже  заметили  ехавших  по   дороге:   сторожа,   искони   поставленные
высматривать злых гонителей Близнецов, бдительности отнюдь не  утратили.
Было слышно, как за стенами подало голос било, вытесанное  из  сухого  и
звонкого клёна; там, наверное, уже вытаскивали брус, запиравший на  ночь
ворота. Лошадь Хономера, стремившаяся в тепло  знакомой  конюшни,  резво
преодолела последний подъём; он жадно вгляделся...
   И даже в ночных непогожих потёмках понял: что-то не так.
   Чего-то недоставало...
   Чего-то настолько привычного, что  в  первое  мгновение  глаз  просто
наткнулся на пустоту, сообразить же, на месте чего  зияла  эта  зловещая
пустота, удалось лишь чуть погодя.
   Хономер остановил лошадь. Огромный, раза  в  два  побольше  тележного
колеса, надвратный  знак  Разделённого  Круга  -  деревянный,  тщательно
раскрашенный зелёным и красным, исстари осенявший единственный  въезд  в
крепость - больше не висел на своём месте.  Его  вообще  нигде  не  было
видно.
   Ригномер Бойцовый Петух подошёл к неподвижно замершему жрецу,  увидел
то же, что увидел он, - и длинно, цветисто и сочно выругался вслух.  Ибо
отчётливо понял: бедствия, бравшие начало у  Зимних  Ворот  Алайдора,  с
возвращением в крепость отнюдь не собирались заканчиваться.
   Наоборот - они, по всей видимости, только начинались...

***

   В отсутствие Хономера предводителем крепости оставался жрец-аррант по
имени Орглис, носивший сан Второго Избранного  Ученика.  Хономер  въехал
сквозь осиротевшие ворота во внутренний  двор,  и  вперёд  всех  к  нему
подбежал Орглис. Должным образом соскочить с лошади Хономер ещё  не  был
способен - перекинул правый сапог через седло и, как во  все  предыдущие
дни, сполз на руки Бойцовому Петуху. Тот бережно поставил его наземь, но
Хономеру всё равно понадобилось усилие, чтобы сдержать стон.
   В отличие от большинства походников,  мечтавших  о  хлебе  и  горячей
похлёбке, он даже не испытывал голода.  Ему  лишь  хотелось  потребовать
большой ушат горячей воды, погрузиться в него и не вылезать до  утра,  а
потом чтобы кто-нибудь перенёс его сразу в постель. И  не  беспокоил  по
крайней  мере  до  первых  подзимков...
   Он посмотрел на  Орглиса  так,  словно  тот  был  причиной  всех  его
невзгод:
   - Где Знак?
   - Не гневайся, святой брат!.. - ответил ар-рант. - Был сильный  ветер
с гор, и один из канатов дал слабину. Мы опустили Знак наземь, чтобы всё
проверить и, если надо,  поправить,  и  к  работникам  подошла  какая-то
женщина. Наши люди не стали прогонять её, ведь она им в бабки  годилась.
А она потрогала Знак и...
   С лица Хономера, и так-то не блиставшего особым  румянцем,  отхлынула
последняя краска, и это было заметно даже в свете факелов,  трещавших  и
плевавшихся под дождём.
   - Какая женщина, Орглис?
   - Её не очень  рассматривали,  но  людям  показалось,  что  она  была
маленькая и темноглазая.
   Да, и ещё у неё в руках был стеклянный светильничек вроде  того,  что
ты купил себе в Галираде...
   - Продолжай!
   - Она потрогала Знак и сказала примерно следующее:  я,  мол,  думала,
что найду здесь своих сыновей, но теперь вижу, что в этом месте их  нет.
Она покачала головой и ушла по дороге,  а  работники  стали  смотреть  и
увидели, что все канаты пришли в полную ветхость и  годились  только  на
швабры. Даже удивительно, святой брат, что Знак так долго  держался!  На
другой  день  я  послал  в  город,   в   мастерскую,   куда   обращаются
мореплаватели, вынужденные чинить снасти,  и  нам  привезли  корабельных
канатов, очень прочных, из лучшей халисунской пеньки. Я сам проверил  их
качество, но они сразу стали рваться и расползаться, каболка   за  каболкой