него в любом случае немногое
взыщешь. Волкодав пребывал в посмертной обители своей веры - где именно,
Хономер не знал и  не  стремился  узнать,  ибо  туда  не  достигал  свет
Близнецов, а стало быть, прикосновенному к истине не было ни пользы,  ни
смысла в её изучении.
   Как  и  в  изучении  кан-киро,   оказавшегося   неспособным   служить
распространению веры.
   Заблуждения - и свои  личные,  и  всего  рода  людского  -  следовало
оставить в прошлом, а самому двигаться дальше.  Туда,  где  ждал  чаемый
подвиг, а с ним и награда.
   Всё великое, говорил себе Хономер, однажды началось с  малого.  Может
быть,  со  временем  что-то  начнётся  и   отсюда,   из   шо-ситайнского
захолустья. А здесь ведал всякими  начинаниями  только  он  -  Избранный
Ученик.
   Ну и пристало ли такому значительному человеку являться на Заоблачный
кряж в заляпанных грязью штанах и падающим с ног от  усталости?..  Ни  в
коем случае. Горцы - варвары. Они должны сразу понять, что их  святилище
навестил великий муж,  посвящённый  воистину  единственной  веры.  Веры,
перед которой всё варварское великолепие их молельни должно  уподобиться
пыли, развеваемой ветром.
   И потому Хономер вёз с собой хороший шатёр, добротные  ложа  и  запас
снеди, который позволит не прибегать к  итигульскому  гостеприимству.  И
ещё книги. Чтобы  не  прерывать  обычных  занятий,  да  заодно  показать
невежественному народцу облик учёности.
   Пусть видят дикие итигулы - вот человек, уповающий не на духов снегов
и скал, а на  Богов,  которые  поистине  достойны  всяческого  упования!
Хономер давно усвоил: с  каждым  племенем  нужно  разговаривать  на  его
языке. Каждому народу или  отдельному  смертному  следует  открывать  ту
грань величия Близнецов, которую он способен уразуметь. Вот тогда  будет
толк. Если же, ни с чем не считаясь, переть силой на силу -  тут  любой,
соприкасавшийся с кан-киро, подтвердит: добра не получится...
   ...Увы, покамест было очень похоже, что  местные  горные  духи  всего
менее склонны были уважать Богов-Близнецов, а уж о благородном  кан-киро
и вовсе ни малейшего понятия  не  имели.  Как  только  караван  Хономера
покинул  непосредственные  окрестности   Тин-Вилены   и   стало   совсем
несподручно возвращаться из-за погоды - тут-то и сделались небывалые для
летней поры холода. Зарядил нудный дождь, присущий скорее осени,  нежели
лету, как раз переживавшему полный  расцвет.  Ригномер  положительно  не
узнавал знакомой дороги. Пелены моросящей сырости не давали  рассмотреть
ничего далее сотни шагов. Хономер горбился в седле, под кожаным  плащом,
пропитанным от дождя особой смесью масла и воска, и хмуро думал  о  том,
что повыше в горах вполне мог залечь снег. Хотя в вершинную летнюю  пору
снега на проезжих перевалах не водилось даже на памяти стариков.
   С гривы лошади Хономера стекала вода.  Лошадь  вяло  плелась  вперёд,
шерсть на её ногах была тускло-бурой от сплошной грязи. И сухого привала
впереди отнюдь не предвиделось.
   А ведь это была хорошая, удобная, давно известная дорога, позволявшая
без больших хлопот перевалить окраинную гряду Засечного кряжа и  попасть
на возвышенное плоскогорье, называемое Алайдор. Перебравшись через него,
путешественник оказывался  уже  в  настоящих  горах,  на  пороге  страны
игитулов. "Под сенью Харан Кииpa", как  принято  было  у  них  говорить.
Обдумывая и готовя поездку, Хономер нимало  не  сомневался,  что  уж  до
Алайдора-то доберётся без особых хлопот. И почему бы нет?  Состоятельные
тин-виленцы ездили на Алайдор охотиться на горбоносых  горных  оленей  и
даже не  нанимали  проводников.  Он  и  сам,  особенно  в  первые  годы,
неоднократно поднимался на плоскогорье и хорошо помнил дорогу...
   ...Или ему казалось, будто он хорошо помнил её.  Хономер  смотрел  по
сторонам и всё более приходил к выводу, что они заблудились. Как ни мало
вероятно на первый взгляд это выглядело. Дорога была всего одна, берегом
быстрой реки, бежавшей вниз  с  Алайдора.  Не  имелось  даже  ни  единой
развилки, чтобы свернуть на ней не туда. Они и не сворачивали. Да и река
- вон она, бьётся и грохочет внизу, вздувшись от непрестанных  дождей...
Тем не менее Хономер никак не мог  отделаться  от  крайне  малоприятного
ощущения. Он сбился с пути. Его караван забрёл не туда.  И  будет  вечно
блуждать  в  сером  дождевом  сумраке,  и  новые  путешественники  будут
предостерегать друг друга от встречи с вереницей  призрачных  всадников:
дурная примета...
   Вот это уже были совсем неподобные мысли и  суеверные  страхи,  ни  в
коем случае не достойные Избранного  Ученика!  Хономер  сурово  упрекнул
себя в малодушии и вознёс прочувствованную молитву Близнецам, испрашивая
духовной поддержки. Не помогло.
   Зато с низко надвинувшихся небес, словно в насмешку, хлопьями повалил
мокрый снег. Липкий,  тяжёлый  и  невыносимо  холодный.  Руки  Хономера,
державшие повод и без того замёрзшие, начали попросту леденеть - так что
перестали слушаться пальцы. Это было последней каплей.  Он  оглянулся  и
потребовал к себе проводника. "Вожака",  как  принято  было  говорить  в
Шо-Ситайне.
   Проводником же у него был Ригномер Бойцовый Петух. Тот самый. Он  был
редкостным болтуном и задирой, но - что есть, того не отнимешь  -  тропы
Заоблачного кряжа знал лучше многих. Правда, до  сего  дня  Ригномер  ни
разу не нанимался в проводники. Не было надобности. И так  неплохо  жил,
торгуя помаленьку у горцев  знаменитые  шерстяные  ткани.  В  этом  году
торговля у Ригномера не ладилась, хоть ты  плачь.  Итигулы  либо  просто
отказывались с ним разговаривать, либо цену заламывали  такую,  что,  по
мнению Бойцового Петуха, их родные снега должны были  бы  покраснеть  со
стыда. Горцы, однако, не краснели.  А  вот  Ригномер  заскучал,  опустил
перья - и крепко задумался, чем станет кормиться. И это было хорошо, что
у него водились счёты как с итигулами, так и с молодым Волком,  нынешним
Наставником учеников кан-киро. Тот лучше служит, кто  ждёт,  что  служба
даст ему возможность поквитаться с обидчиками...
   Проводник подошёл к стремени Хономера  и  вопросительно  снизу  вверх
посмотрел на жреца. Ригномер шёл на своих  двоих  от  самой  Тин-Вилены,
являя ещё одну знаменательную черту сегванского племени.  Потомки  давно
осевших на Берегу вполне пристрастились к верховой езде  и  успели  даже
вывести  собственную  породу  боевых  лошадей.  А  вот   среди   недавно
покинувших Острова немало было таких, кто вообще не признавал  седла.  К
числу этих последних и принадлежал  Ригномер.  Правду  сказать,  утомить
Бойцового Петуха было очень непросто.
   - Сколько ещё до Алайдора? - мрачно осведомился Хономер.  Его  так  и
подмывало спросить, не ошиблись ли они дорогой, но он удержался, хоть  и
не без труда.
   Ригномер провёл рукой по усам, досадливо отряхнул с ладони талую жижу
и ответил:
   - Было бы вёдро, сказал бы - два дневных  перехода.  В  такую  погоду
хорошо если получится дойти за трое суток, а не за четверо.
   Хономер  про  себя  застонал.  Внешне,  однако,  он  ничем  не  выдал
разочарования, лишь кивнул, не переменившись в лице, и  толкнул  пятками
лошадь, надумавшую было вовсе остановиться. С надвинутого  капюшона  при
этом сполз изрядный пласт снега, успевший  налипнуть  и  залечь,  словно
собираясь   остаться   там    навсегда.    Хономера    вдруг    посетило
пренеприятнейшее  видение   своего   собственного   бездыханного   тела,
замёрзшего,  скрюченного  в  последнем  убежище  где-то  за   камнем   и
постепенно заметаемого снегом, переставшим подтаивать...
   Он вздрогнул, передёрнув плечами - то ли от холода,  то  ли  прогоняя
мимолётную тень неуверенности. И поехал вперёд, на каждом  шагу  понукая
коня.

***

   Когда Волкодав наконец увидел этих людей, он  понял,  что  понапрасну
оклеветал  себя,  решив  некоторое  время  назад,   будто   подрастратил
способность угадывать чётко вражеские намерения ещё прежде, чем сам враг
покажется на глаза. Нет, похоже, с ним самим всё  обстояло  как  прежде.
Дело было в обитателях острова. Когда они перестали таиться и показались
из-за камней, Волкодав в первый  миг  даже  усомнился,  а  следовало  ли
причислять их к роду людскому - или, может, к  одному  из  племён  иной,
внечеловеческой крови, вроде нардарских тальбов либо  дайне,  соседей  и
друзей  вельхов?..  Между  скалами  мелькали  низкорослые,   сгорбленные
силуэты, издали казавшиеся равномерно мохнатыми, причём  мех  производил
впечатление не заёмного, а родного.
   - Когда мы уходили, на острове оставалось немало рабов, -  проговорил
Винитар. - Больше двадцати зим прошло... Должно быть, это их дети.
   В  племени  Волкодава  не  чурались  обзаводиться  рабами,  будь   то
пленники, взятые во время не-мирья  или  купленные  на  торгу.  Раб  для
веннов  был  человеком,  чьи  поступки  отняли  у  него   право   самому
распоряжаться своей жизнью. Его собственные поступки - или  его  предка,
что было в их  глазах  то  же  самое.  Недостаток  мужества,  вынудивший
просить пощады в бою, или неспособность вести хозяйство,  не  залезая  в
долги, - то и другое вполне справедливо лишало взрослых мужчин и  женщин
звания  полноправных  людей,  низводя  их   до   положения   несмышлёных
подростков, отнюдь не вышедших  из  родительской  воли.  У  веннов  рабы
сидели за общим столом в самом  его  низу,  после  хозяйских  детей.  От
справного раба ожидали, что он овладеет каким-нибудь ремеслом  и  сумеет
выкупиться на свободу либо же совершит смелый поступок, уравновешивающий
постыдное деяние праотца. То есть проявит себя так,  как  это  надлежало
подростку, стремящемуся заслужить звание взрослого. И скверным человеком
среди веннов считался тот, кто бьёт своего ребёнка... или раба.
   Волкодав покосился на кунса, ожидая,  что  тот  скажет  ещё.  Винитар
стоял, опершись коленом о камень, и  что-то  разглядывал  на  скале.  Он
ответил, не оборачиваясь:
   - У тех невольников оставались лодки,  чтобы  ловить  рыбу  и  зверя.
Правда, не столь мореходные, чтобы достичь других островов: все  большие
мы забрали с собой. Но рабы не  слишком  печалились.  Они  дождаться  не
могли, чтобы войти в дом и завладеть всем, что осталось. Мой отец сказал
тогда, что они крутились как трупоеды над стервой, и мне подумалось, что
он был прав.
   - Если это вправду их дети, то быстро же они одичали...  -  проворчал
Волкодав.
   Винитар не ответил. Он разглядывал рисунок,  выбитый  и  выцарапанный
очень старательной, но недостаточно сильной рукой.  Молодой  кунс  нашёл
его только потому, что  хорошо  знал,  где  искать.  Следовало  всячески
благодарить огнебородого Туннворна за то, что лёд ещё не добрался  сюда,
укрывая и перемалывая  своей  тяжестью  всё,  что  на  пути  попадалось.
Намеченные в умытом дождями граните, проступали две мужские фигурки. Та,
что находилась вверху, была больше,  мужественней  и  любимей.  Та,  что
внизу, - поменьше, поплоше. Между ними угадывался мальчик, тянувшийся  к
верхнему, в то время как нижний держал его за ногу.  Из  чресл  верхнего
исходила  дуга,  завершавшаяся  в  лоне  женской  фигурки,  замершей   с
воздетыми руками чуть поодаль. А с противоположной стороны на мужчин - в
особенности на нижнего - нападало большое животное. О четырёх  ногах,  с
сильными челюстями  и  с  густой  шерстью,  вздыбленной  на  загривке...
Суровый боевой кунс водил рукой по рисунку, гладил его и всё не  отводил
глаз - так, словно желал унести в памяти навсегда, а рука могла  ощутить
тепло другой руки, прикасавшейся к влажному  камню.  Волкодав  про  себя
рассудил: найдёт или нет Винитар жильё своей бабки, а последнюю весточку
от неё он, похоже, всё-таки получил. Смысл рисунка был ему  не  особенно
ясен, но Винитар, похоже, прочёл его без труда.
   И бабку свою он, знать, крепко любил...
   Между тем невысокие мохнатые фигурки продолжали мелькать вдалеке,  то
тут, то там показываясь между камней, и теперь Волкодав видел,  что  мех
объяснялся одеждой. Скроенные на  удивление  ловко,  одеяния  сидели  на
телах как вторая кожа, совсем  не  стесняя  движений  и  делая  человека
издали похожим на зверя. Волкодаву случалось  знакомиться  с  племенами,
обладавшими несравненным умением выделывать  шкуры  и  превращать  их  в
одежды,  и  так  получалось,  что  воспоминания  каждый  раз  оставались
достаточно тягостные.  Вспомнить  хоть  роннанов-харюков,  лесное  племя
Медведя... Почему? Волкодав  сам  считал  себя  наполовину  собакой,  но
брататься с теми зверо-людьми у негр никакого желания не  возникало.  Он
долго думал об этом. И решил - наверное, всё оттого, что их человеческие
половины казались ему замутнёнными, утратившими разумную ясность. У него
в роду почитание предка-Пса всё же не доходило до копания нор...
   - Охотятся, - сказал он Винитару. - Но не на нас.
   - Боятся, - отозвался кунс, не оборачиваясь. И с презрением добавил:
   - Рабы!
   Что двигало мохнатыми? Вправду ли наследное чувство рабов,  ощутивших
- вернулся грозный хозяин? Или звериное знание, внятно  предупреждавшее:
эта дичь слишком  решительна  и  зубаста,  не  будет  добра?..  Волкодав
потянулся вовне и опять уловил рыжие пламена присутствия  Шамаргана,  на
сей раз  отчётливо  задымлённые  подавляемым  страхом.  Беглый  лицедей,
понятно, тоже заметил  охотников.  И  сообразил,  что  очень  скоро  его
возьмут в полукольцо, прижимая к отвесной скальной стене.
   - У него большой заплечный мешок,  -  сказал  Винитар.  -  Не  иначе,
стащил что-то на корабле, а тут и разбойники. Поделом!
   Волкодав ответил  не  сразу.  Он  медлил,  стараясь  приноровиться  к
обитателям острова. Их стремления не были  полностью  человеческими  или
откровенно  звериными,   они   представляли   собой   некую   невнятную,
неоформившуюся смесь, тяжкую для понимания; таков нрав  тумака-волкопса,
взявшего не пойми что от обеих  сторон.  Всегда  трудно  понять  породу,
когда она только ещё нарождается, не успев устояться. Или - вырождается.
Как здесь. Перед ним были одичавшие потомки людей. Уже не люди в  полном
смысле слова. Правда человеческой  жизни  утратила  среди  них  силу.  А
животные порядки ещё не обрели власти.
   Дикая, беззаконная орда, хуже которой трудно  что-нибудь  выдумать...
Сквернейшее посрамление, которое могло  случиться  с  островом  Закатных
Вершин. Худшее, что мог найти здесь Винитар.
   - Не разбойники, - помолчав, проговорил венн. -  Они  не  знают,  что
значит грабить. Они охотятся.
   Кунс наконец оторвался от рисунка, выбитого на скале.  Он  посмотрел,
как перебегали от камня к камню мохнатые, и не стал вслух гадать,  нужна
ли им была голова Шамаргана, чтобы насадить её на  кол  во  славу  неких
Богов. Такие не поклоняются Богам и не воздвигают Им  алтарей.  Попавшую
им в руки добычу, будь она двуногой, четвероногой или с  крыльями,  ждёт
одна-единственная судьба. Добычу обдирают и едят. Причём  сырую  и  даже
прямо живую - ради целебных свойств ещё не умершего мяса.
   Шамарган прятался  до  последнего.  Но,  когда  к  нему  подобрались,
слишком близко, - кувырком выкатился из-за валуна,  вскочил  на  ноги  и
кинулся  бежать.  Причём  не  абы  куда.  Всё-таки  он  бывал  в  разных
переделках и  выучился  сохранять  определённое  здравомыслие.  А  также
выбирать  меньшее  из  нескольких  зол.  Он  понимал,  что  Винитара   с
Волкодавом не очень-то обрадует его появление, но... этих людей он знал,
и потом, они были  по  крайней  мере  люди.  Когда  всё  кончится,  они,
вероятно, отнюдь не погладят его  по  головке,  скорей  зададут  крепкую
взбучку, но это будет  обычное  человеческое  наказание,  которое  можно
будет принять.
   Волкодав и Винитар, по крайней мере, не  будут  смотреть  на  него  и
улыбаться, облизываясь и подбирая слюну...
   Шамарган бежал к ним, размахивал руками и кричал, взывая о помощи.
   Охотники сразу бросились  за  удирающей  дичью.  Привыкшие  сганивать
какого угодно зверя, они были очень выносливы и упорны в  преследовании,
но гораздо более длинные ноги, подстёгнутые отчаянным желанием спастись,
на первых десятках шагов позволили Шамаргану заметно  опередить  погоню.
Наверное, его прыть показалась преследователям чрезмерной. Не  прекращая
бега, они стали стрелять.
   Стрелять - сказано плохо, ведь это от слова "стрела", а ни луков,  ни
стрел ни у кого из охотников не было. Их ведь делают  из  можжевельника,
сосны, берёзы и ели, а  они  на  острове  Закатных  Вершин  давным-давно
перевелись. Потомки  рабов  раскручивали  пращи,  сделанные  из  полосок
жёваной кожи, и вслед Шамаргану  нёсся  рой  жужжащих  камней.  Праща  -
оружие, которое можно сделать буквально из  ничего,  но,  как  и  всякое
оружие, в умелых руках оно творит чудеса. А уж  умения  здешним  жителям
было не занимать...
   На счастье лицедея, он так  и  не  бросил  действительно  большого  и
увесистого мешка, навьюченного на спину. Мешок, в котором  Волкодав  уже
без особого удивления признал свой собственный,  принял  десятки  метких
ударов и тем спас беглецу жизнь. Камни, пущенные убивать, разили с такой
силой,  что  без  нечаянного  панциря   Шамарган   давно   свалился   бы
бездыханным. Его и  так  мотало  из  стороны  в  сторону.  Потом  кто-то
изловчился достать его по ноге, и лицедей упал на колени. -  Поделом!  -
проворчал кунс. У Волкодава, помимо Солнечного Пламени, привычно  висели
за спиной два деревянных меча. Они с Винитаром уже мчались вперёд, когда
он вытащил  один  и  перебросил  сегвану,  а  второй  схватил  сам.  Они
подоспели к Шамаргану и с двух сторон встали над ним, и больше  ни  один
камень в лицедея уже не попал.
   Что такое деревянный меч? Это, в общем, тяжёлая и  толстая  палка  из
очень твёрдого дерева, выглаженная и оструганная до некоторого  сходства
с настоящим клинком. Воины пользуются ими, совершая ежедневное  правило,
радующее тело  и  дух,  и  обращаются  с  деревянными  мечами  не  менее
уважительно, чем со стальными. Это оттого, что они знают, каким страшным
оружием способна быть подобная "палка".  Ею  можно  добыть  себе  славу,
отстоять честь и совершить справедливость.
   С  нею  выходят  против  врага,  вооружённого  настоящим   мечом,   и
побеждают, и это есть признак великого мастерства.
   И Винитар, и Волкодав были  мастерами  из  мастеров...  Попробуйте-ка
взмахнуть деревянным мечом так, чтобы он просвистел на  лету:  не  сразу
получится. А их мечи пели на два голоса, пели уверенно и грозно, рисуя в
воздухе прозрачный узор, и воздух обретал твёрдость. Камни отскакивали с
треском, как от  сдвоенного  щита.  Охотники  остановились,  смутившись.
Такого, чтобы подбитому баклану слетели на помощь два хищных  поморника,
они явно не ожидали.  Перемазанный  в  грязи  Шамарган  сперва  полз  на
четвереньках, потом кое-как встал и заковылял,  хромая,  вперёд.  Мешок,
испещрённый и кое-где даже прорванный ударами камней, он по-прежнему  не
бросал. Волкодав и Винитар отступали следом, держа мечи наготове.
   Их не преследовали. Это была не схватка врагов, тем  более  такая,  в
которой стремятся победить или умереть. Это была охота. А кто полезет  в
зубы сильному и огрызающемуся зверю - зачем, ради чего?
   Всегда можно найти дичь полегче.
   А если её нету поблизости - выждать, пока сильный ослабеет.
   Или хитрость какую-нибудь изобрести...
   - Куда теперь? - спросил  Волкодав,  когда  все  втроём  они  наконец
укрылись за большим камнем. Тот некогда свалился  с  обрыва,  да  так  и
остался стоять, наклонившись и прильнув к обширному телу  скалы,  словно
пытаясь заново срастись с ним. Под камнем было даже относительно сухо. И
более-менее безопасно. На время. -  Ты  многое  здесь  помнишь,  кунс...
Вырвемся?
   Винитар покосился на него, их глаза встретились. Вот как оборачивался
их поход за Божьим Судом. Шли искать  место  для  поединка,  а  довелось
встать плечом к плечу, защищая третьего. И кого? Шамаргана. Ни  тем,  ни
другим особенно не любимого. Лицедей сидел