же захочет
воеводу прославленного невежливо объезжать.  Крут смотрел на  Волкодава.
Тот, приблизившись, остановил Серка и тоже спрыгнул на землю.
   - Куда каждый день с кнесинкой шастаешь?  - мрачно спросил Крут. - От
убийцы ее спас, так и думаешь, все тебе дозволено? Отвечай, говорю!
   Волкодав ответил ровным голосом:
   - Госпожа едет,  куда хочет и с кем хочет,  а мы с тобой, воевода, ей
не указ.
   Боярин,  багровея,  шагнул ему навстречу. Волкодав остался стоять где
стоял. Оружия в ход он пускать не собирался, а там как получится.
   Елень Глуздовна не  стала дожидаться,  пока  упрямство и  преданность
доведут этих двоих до беды.
   - Волкодав,  - позвала она и протянула руку, и венн снял ее с лошади.
Кнесинка подошла к боярину и спросила:  -  Ты,  Крут Милованыч,  за мной
присматривать взялся?
   Она  все-таки  не  произнесла  совсем  уже  непоправимого  слова.  Не
осведомилась -  ты ли,  мол,  боярин,  у меня, у кнесинки, ответа хочешь
спросить?..  Нет.  Она слишком любила старого отцова товарища, чтобы так
его обижать.
   - А вот и взялся!  -  рявкнул Крут. - Батька твой вернется, как перед
ним встану?  Девка твоя,  скажу,  с троими оторвиголовами... а я, старый
дурак, спокойно дома сидел?
   - С  троими  телохранителями,  дядька  Крут,  -  неожиданно  спокойно
поправила девушка.  Не зря все же она судила суд, принимала чужестранных
купцов и говорила с галирадским народом. - Из которых, - продолжала она,
- двоих ты мне,  дядька,  сам подобрал, а третий от меня верную погибель
отвел. Кому из троих у тебя веры нету, боярин?
   Старая Хайгал молча злорадствовала,  сидя в седле.  Крут посмотрел на
братьев Лихих,  на  одного  и  другого,  а  по  Волкодаву только  мазнул
взглядом и тем выдал себя с головой.  Венн вздохнул, попутно отметив про
себя,  что близнецы не забывали оглядывать кусты, поле и кромку дальнего
леса. Кое-чему он их все-таки успел научить.
   Правый между тем гуще налился кровью:
   - Вот что, девка, как на колено-то уложу да крапивой...
   Кнесинка, продолжая наступать на него, повторила:
   - Кому из них у тебя веры нету,  боярин?  И тогда Крут сделал ошибку.
Он сгреб ее за руку.  Волкодав понял,  что сейчас сделает кнесинка, чуть
не  раньше ее  самой и  мгновенно взопрел.  Ей не больно-то давался этот
прием.  А  уж  против боярина,  еще до  ее рождения носившего меч...  Он
ошибся.  Кнесинка,  вдохновленная обидой,  все проделала безукоризненно.
И...  быстро.  Удивительно быстро.  Сторонний человек не успел бы за ней
проследить.  Стоял,  стоял себе  важный боярин и  вдруг,  взвыв,  тяжело
бухнулся вниз лицом. Кнесинка сразу выпустила его и вскочила.
   - Не зашибла, дядька Крут?.. - спросила она, краснея.
   Волкодав видел,  что ей было неловко.  Дядька все-таки. На коленях ее
когда-то  держал,  баюкал сиротку.  Лежать сбитому на земле -  последнее
дело,  но Правый почему-то не спешил подниматься.  Только приподнялся на
локте  и,  растирая широкое жилистое запястье,  смотрел снизу вверх.  На
смущенную кнесинку, хмурого венна, неудержимо расплывавшихся близнецов и
на старуху в седле.  Когда их глаза встретились,  Разящее Копье проворно
показала ему язык.
   - Я хотел, чтобы госпожа могла за себя постоять, - сказал Волкодав. -
Даже если всех нас убьют.  И меня,  и их,  -  он кивнул на братьев,  - и
тебя...
   - А  коли  так,  нечего меня выгораживать!  -  оглянувшись,  перебила
кнесинка Елень. - Не ты чего-то там хотел, а я тебя заставляла!
   - Ну что,  пень сивобородый?  - поинтересовалась нянька. - Все понял?
Уразумел, чем девочка тешилась? Или еще объяснить?
   Правый наконец поднялся и,  не отвечая,  принялся вытряхивать забитые
пылью  штаны.  Кнесинка обошла его,  стараясь заглянуть в  глаза,  -  не
разобиделся ли?
   Дальнейшее,  по мнению Волкодава, тоже легко было предугадать. Боярин
сцапал "дочку" мгновенным движением, которого она, похоже, и не увидела.
Перегнул-таки  юную  правительницу через  колено  и  принялся  отеческой
дланью   награждать  увесистыми  шлепками   пониже   спины...   Волкодав
вмешиваться, конечно, не стал.

   А  через  несколько дней  в  крепость  прилетел еще  один  голубь,  и
глашатаи разнесли по  городу счастливую весть:  кнес возвращается,  кнес
домой едет из  Велимора.  Да еще и  грамоту везет о  любви и  согласии с
великим южным соседом. Радуйтесь, люди!
   И люди радовались.
   День,  когда кнес возвратился в  город,  выдался промозглым и  серым.
По-осеннему скорбный дождь зарядил еще накануне. Временами небо уставало
плакать,  но  никуда не  пропадала тяжелая мгла,  начинавшаяся от  самой
земли.  Неторопливый ветер гнал с моря пологие ленивые волны, и почти по
воде ползли мокрые космы нескончаемых туч. Город нахохлился и потускнел,
даже зеленая трава на  крышах как  будто утратила цвет.  В  такую погоду
хотелось сидеть  в  четырех  стенах  и  заниматься чем-нибудь  домашним,
слушая,  как потрескивает в  печи.  И  думать не думая о мозглом сумраке
снаружи.  Который, положа руку на сердце, и днем-то не назовешь. Сколько
помнил  себя  Волкодав,  отсидеться в  непогоду под  крышей  у  него  не
получалось  ни  разу.  У  него  дома  было  заведено:  женщина  и  кошка
хозяйствуют в избе,  мужчина и собака - во дворе. А потом он семь лет не
видел не  то  что дождя или снега -  вообще позабыл,  как выглядят небо,
солнце и тучи.  Вчера вечером, предвидя долгую непогоду, кнесинка велела
ему  назавтра остаться дома,  поскольку и  сама  никуда  из  крепости не
собиралась.  Но  едва выговорила,  как по  раскисшему большаку,  нещадно
разбрызгивая грязь,  в  город прискакал конный гонец и  сообщил,  что на
другой день следовало ждать кнеса.  И,  конечно, дочь-кнесинка собралась
навстречу отцу.  Волкодав знал,  что ее  будут отговаривать,  но  она не
послушает.
   Когда  тучи,   кропившие  землю,   из   непроглядно-черных  сделались
синеватыми,  он  оседлал Серка,  надвинул на  голову  негнущийся капюшон
плотного рогожного плаща и поехал в кром.
   Он ехал по темной безлюдной улице,  никого,  кроме редких стражников,
не  встречая,  и  думал:  когда они соберутся и  поедут встречать кнеса,
куколь с головы придется откинуть - из-под него много ли разглядишь! - и
сырость  невозбранно  склеит  волосы,  потечет  за  шиворот,  пропитывая
рубашку,  оставляя разводы  на  добром  замшевом чехле...  Спасибо хоть,
вороненая кольчуга рже неподвластна...
   Только вчера ликующий Тилорн показал ему то,  над чем они с  мастером
Крапивой бились пол-лета:  железную ложку.  Ее покрывала блестящая,  как
зеркало,  светлая металлическая пленка.  Всю,  кроме  кончика ручки,  за
которую - первый блин комом - ложку опускали в раствор.
   - Скоро Крапива будет покрывать этим  кольчуги!  -  сказал ученый,  -
Представляете,  какую цену  станут арранты заламывать за  свои вещества,
если только прознают?
   Ложка  была  торжественно  подарена  Ниилит,   и  девушка  немедленно
испытала ее в деле:  принялась размешивать зеленые щи, неспешно кипевшие
в  горшке на  глиняной печке.  Ложка жглась,  и  Ниилит обернула черенок
тряпкой. Волкодав вспомнил, что кристаллы, которыми пользовался Крапива,
слыли отравой,  и  спросил Тилорна,  можно ли будет есть после этого щи.
Насколько ему было известно,  ученые о таких мелочах памятуют не всегда.
Тилорн только отмахнулся.  Он переживал за тоненькое покрытие не меньше,
чем  сам  Волкодав -  за  Мыша,  когда зверьку выправляли крыло.  Ниилит
переживала и  за ложку,  и за Тилорна,  и за щи.  У нее на родине ничего
похожего не варили,  рецепт принадлежал Волкодаву,  и Ниилит ни в чем не
была уверена. Любопытный Зуйко (с которого взяли страшную - ешь землю! -
клятву молчать об увиденном) притащил за руку деда,  а  с дедом явился в
кухню  и  Эврих,  помогавший  пропитывать  растопленным  воском  кожаные
заготовки.   С  плеча  венна  сорвался  взволнованный  Мыш  и  с  писком
завертелся под потолком... Вся семья в сборе. Наконец ложку, не вытирая,
извлекли из  горшка и  дали обсохнуть.  Ниилит смыла и  соскребла с  нее
остатки щавеля...
   Чудесное покрытие засверкало как ни в чем не бывало. Тилорн подхватил
Ниилит и пустился с нею в пляс подле печи.
   - Витязям таких надо наделать, - посоветовал Волкодав. - Небось сразу
позабудут делиться, кому серебряными есть, кому костяными...
   ...И  вот  он  ехал  в  крепость под  унылым  дождем,  казавшимся еще
холоднее из-за раннего часа,  и думал о блестящих,  как весенние ледяные
кружева,  кольчугах,  которых скоро  наплетет мастер  Крапива.  И,  надо
думать,  живо прославится.  В  таких кольчугах хорошо скакать на  врага,
катиться железной волной,  наводя ужас голыми бронями...  Волкодав ни за
что не стал бы менять на них свою вороненую.  Как,  впрочем, и привычную
деревянную ложку -  на  эту  блестящую,  которую,  не  завернув в  конец
рукава, в руку-то не возьмешь, а уж рот жжет...
   Было  не  по-летнему холодно,  и  он  надел  под  кольчугу сразу  две
рубашки,  а между ними -  шерстяную безрукавку, тайком связанную Ниилит.
Безрукавка была  из  серого  собачьего пуха.  Волкодав,  не  привыкший к
подаркам, сперва растерялся, потом, приглядевшись, растаял.
   - Это чтобы ты...  больше не кашлял, - страшно смущаясь, пояснила ему
Ниилит.  Венн благодарно обнял ее,  а потом спросил,  почему она выбрала
именно такой цвет.  О своем роде он не говорил никому. Юная рукодельница
смутилась еще больше:
   - Ну... волкодавы, они... серые такие...
   Очертания домов  и  башен  начинали  понемногу проступать в  темноте,
когда жеребец принес его  в  кром.  Кнесинка завтракала,  и  Волкодав по
привычке  обосновался на  крыльце.  Он  прекрасно знал,  что  бдительная
нянька все равно не пустит его даже во влазню.  Нечего,  скажет, топтать
мокрыми сапожищами по красивому и  чистому полу.  Волкодав стал думать о
том,  как они сейчас поедут встречать кнеса,  и вдруг вспомнил слышанное
от  боярина  Крута:   государь,   мол,   поначалу  состоял  у   покойной
правительницы простым воеводой...
   А что,  хмыкнул он ни с того ни с сего.  Кто поручится, что ему через
сто лет добрые галирадцы не  станут припоминать одного из  своих прежних
кнесов: сперва, мол, был у тогдашней кнесинки простым, телохранителем?..
   Мыш высунул нос из-за пазухи,  понюхал сырой воздух и снова спрятался
в  привычное тепло -  досыпать.  Рядом с  крыльцом был просторный навес,
устроенный нарочно затем, чтобы в непогоду ставить коней. Волкодав обтер
благодарно  фыркавшего Серка,  криво  усмехаясь  бесстыдной,  неизвестно
откуда взявшейся мысли. Не умела песья нога на блюде лежать...
   Братья Лихие неслышно возникли из-за угла и  стали тихо-тихо красться
к нему, хоронясь в глубоких потемках.
   - Утро доброе,  -  негромко сказал им  Волкодав.  Из  темноты долетел
слитный вздох, и братья подошли, уже не таясь.
   - Как заметил-то?..  -  спросил Лихослав. Редкое утро они не задавали
Волкодаву этого вопроса.  Тайком подойти к нему было безнадежной затеей,
но упорные близнецы не оставляли попыток.
   - Я вижу в темноте, - сказал венн.
   - Научишь? - сразу спросил Лихослав. Он был старшим из двоих и нравом
побойчее.
   Рассудительный Лихобор толкнул брата в бок локтем:
   - Ты что, с этим только родиться...
   - Я в руднике научился, - сказал Волкодав. - Привык в темноте.
   К его ужасу,  близнецы переглянулись чуть ли не с завистью.  Оба были
принаряжены.  Когда они вывели коней,  те оказались вычищены так, словно
братьям предстояло красоваться на  них посреди торга,  а  не  скакать по
грязи. Первый раз - всегда первый раз, что там ни говори. Первая любовь,
первый бой...  первая поездка в свите кнесинки...  Хочешь,  не хочешь, -
запомнится на всю жизнь.

   Большак на подступах к  городу давно уже собирались замостить,  да не
деревянными  бревнами,   как  было  принято  у  сольвеннов,   а  камнем,
по-нарлакски.  Все сходились на том, что камень не скоро расплющится под
колесами повозок и  подкованными копытами коней  и  уж  точно  не  будет
каждую весну и  каждую осень расползаться непролазным болотом.  Не  было
согласия лишь в  том,  кому расстегивать на общее дело мошну.  И  потому
хорошее общее дело, как водится, не двигалось с места.
   Дорога сперва вела вдоль Светыни, потом свернула на юг, мимо Туманной
Скалы,  утопавшей в  низких облаках,  и  лошади сразу  пошли  легче.  По
велиморскому тракту до сих пор ездило не так уж много народа,  а значит,
и  грязи особой здесь пока  не  было.  Пока.  Если все  пойдет так,  как
задумывали  кнес,  дружина  и  премудрые  галирадские старцы,  -  станет
Галирад еще одними морскими воротами Велимора.  Тогда-то повозки по этой
дороге покатятся одна вперед другой.  И,  может, сыщутся наконец денежки
на каменную мостовую. Если только опять что-нибудь не помешает...
   Кнесинка Елень  жадно  смотрела вперед,  и  Волкодав видел,  что  она
сильно волновалась.  Вот-вот покажется из  тумана знакомый стяг -  белая
птица,  мчащаяся по  алому  полю,  -  и  отец-государь прижмет к  сердцу
красавицу дочь,  с самого начала весны соблюдавшую для него город. Что ж
разумная  кнесинка  трепетала,  словно  мальчишка  перед  Посвящением  в
мужчины? Боялась, кнес не похвалит?.. За что?..
   -Увидишь  их,  госпожа,  не  скачи  сразу  вперед,  -  предупредил ее
Волкодав,  когда  садились  на  лошадей.  -  Только  если  отца  узнаешь
доподлинно. Мало ли...
   - Ишь,  раскомандовался,  совсем стыд потерял!..  -  тут же заворчала
Хайгал. Волкодав не стал отвечать, да и что ответишь вредной старухе, но
кнесинка согласилась неожиданно кротко;
   - Как скажешь...
   Вместе с нею встречать вождя ехал со своими отроками Лучезар. Отроки,
сидевшие на крепких и быстрых конях, рассыпались далеко вперед по дороге
- высматривать  передовых  всадников  кнеса.   Сам  Лучезар  ехал  подле
"сестры"  и  вначале  все  пристраивался по  правую  руку,  тесня  конем
Волкодава,  но  кнесинка велела ему  занять место  слева,  и  ослушаться
боярин не посмел,  хотя и рассердился.  А Волкодав на сей раз встал чуть
впереди.  Он ехал, откинув на спину плотный рогожный капюшон и чувствуя,
как под одеждой расползается сырость.
   Он  не оглядывался на близнецов,  чьи кони рысили позади Снежинки.  А
что оглядываться.  Каждый из  троих до  последнего движения знал,  как в
случае чего поступать.
   Кнесинка  молчала,   съежившись  под  плащом  из  дубленой  кожи,  не
пропускавшим дождь.  Словно не отца любимого едет встречать,  подумалось
Волкодаву,  а...  Чего-то она ждала от этой встречи, чего-то не особенно
радостного.  Э,  осенило его вдруг, да уж не просватал ли ее многодумный
родитель?..  То-то она взялась выспрашивать, как и что с этим у веннов и
бывает ли,  чтобы за  нелюбимого...  Такое на ум взбрести может,  только
если самой вот-вот предстоит.  Ну как есть просватал!  За кого-нибудь из
нарочитых мужей Велимора,  и догадай милостивая Хозяйка Судеб,  чтобы не
был вовсе уж старым, злым и противным...
   Волкодаву стало жаль кнесинку,  которую он не то что выручить из этой
беды -  даже и словом разумным утешить не мог. Еще он подумал о том, кто
к кому,  если все действительно так,  жить переедет. Кнесинка в Велимор?
Или  знатный жених  -  к  новой  родне  и  новым  союзникам?..  И,  если
переезжать выпадет кнесинке,  пожелает ли  она взять его,  Волкодава,  с
собой?  И  что  тогда делать Тилорну,  Ниилит,  Эвриху и  деду  Вароху с
внучком Зуйко?..
   Вот так,  усмехнулся он  про себя.  Ни  они без меня,  ни я  без них.
Семья. Моя семья...
   И тут из-за серой завесы дождя,  ослабленный расстоянием,  но ясный и
звонкий, долетел голос рога.
   Елень Глуздовна,  понятное дело, вмиг позабыла все обещания и ударила
пятками кобылицу. Волкодав, нарочно ради этого державшийся чуть впереди,
перехватил поводья.  И  не  выпустил даже  тогда,  когда из  мокрой мглы
вынырнул растрепанный отрок:
   - Кнес!.. Кнес едет, сам видел!.. Да вон уже показались...
   Сквозь  пелену  дождя  и   вправду  можно  было   разглядеть  силуэты
всадников. Слышался смех, радостные голоса.
   - Догоняй,  сестра!  - боярин Лучезар послал вперед жеребца и ускакал
по травянистой дороге.
   - Ты уже слышишь голос отца, госпожа? - спросил Волкодав.
   Кнесинка Елень только кивнула в  ответ.  Она смотрела на  Волкодава с
каким-то  чуть ли  не  отчаянием.  Так,  словно не  хотела,  чтобы он ее
отпускал. Венн убрал руку с поводьев и сказал:
   - Поедем, госпожа.
   Снежинка  под  ней  танцевала,  просилась скакать  следом  за  всеми.
Кнесинка решилась,  дала  ей  волю,  и  кобылица,  резво взяв  с  места,
полетела вперед.
   Наверное,  Елень  Глуздовна действительно удалась в  мать.  Невысокий
широкоплечий мужчина,  отечески обнимавший ее,  был темноволос и кудряв.
Единственное,  что у него было общего с дочерью,  это серые,  родниковой
чистоты  глаза.  Кнесинка взахлеб  плакала и  прижималась к  его  груди,
нимало не заботясь о том,  что кожаный плащ распахнулся и холодный дождь
вовсю кропил зеленые клетки поневы.
   - ...А уж отощала-то,  отощала,  одни косточки! Без отца никак совсем
есть  перестала?  Я-то  считал,  только  в  Велиморе красавицы тощими да
бледными стараются быть, думал, наши умней... Ан и ты туда же! - скрывая
дрожь в голосе,  ласково выговаривал кнес. Потом посмотрел поверх головы
дочери и  встретился взглядами с  Волкодавом,  державшимся в двух шагах.
Венн молча поклонился ему.  Глузд Несмеянович внимательно оглядел нового
человека и легонько тряхнул дочь за плечо:. - А это еще кто при тебе? Не
припомню такого...
   - Это,  родич, веннский головорез, - усмехаясь, пояснил Левый. - Твоя
дочь  слишком  добра,   государь:   кормит  твоим  хлебом  прихлебателей
разных...
   Кнесинка вскинула голову и  уставилась на Лучезара.  Если бы речь шла
не о прекрасной девушке, Волкодав сказал бы, что смотрела она свирепо. И
еще.  Наверное,  Лучезар  давно  уже  баловался  дурманящим порошком.  В
здравом разуме люди так себя не  ведут.  Не  совершают по  несколько раз
одни и те же ошибки.
   - Это мой телохранитель! - звенящим голосом сказала кнесинка Елень.
   - Вот как?  - удивился кнес. - Да кому ты, кроме меня, надобна, чтобы
тебя сторожить?.. - И указал рукой Волкодаву: - Ладно, езжай с отроками,
венн. Потом разберемся.
   Волкодав не двинулся с места.
   - Если венн молчит, значит, есть причина, - проговорил кнес, и взгляд
стал очень пристальным. - Ты говорить-то умеешь, телохранитель?
   - Нос ему добрые люди сломали,  а вот язык вроде как еще не отрезали,
- хмыкнул Лучезар. - Хотя, право же, стоило бы...
   - Прости,  государь,  -  негромко сказал Волкодав.  -  Я дочери твоей
служу, не тебе.
   Витязи  и  слуги,   ездившие  с  кнесом  в  Велимор,  с  любопытством
поглядывали на  странного малого,  которого неведомо зачем  приблизила к
себе кнесинка.  Глузд Несмеянович, однако, смотрел на Волкодава с чем-то
подозрительно похожим на одобрение:
   - От кого ж ее здесь, со мной, охранять? Разве сам чадо отшлепаю...
   - Госпожа меня кормит,  чтобы я стерег,  - сказал Волкодав. - Вот я и
стерегу, государь.
   Тут снова вмешалась кнесинка и стала торопливо рассказывать отцу, как
ее хотели убить на торгу. Встрял в разговор и Лучезар. Он по-прежнему не
скрывал своей нелюбви к своенравному венну,  правда, в сговоре с убийцей
более не обвинял.  Теперь,  по его словам,  выходило, что он раньше всех
заметил опасность и первым поспел бы заслонить сестру от злодея, если бы
его не сбил с ног нескладеха телохранитель.
   Волкодав ехал по правую руку от кнесинки,  чуть позади, и молчал. Ему
было все  равно.  Несколько раз  он  чувствовал на  себе пытливый взгляд
кнеса.  Ну и пускай смотрит.  Волкодав занимался своим делом - стерег, а
беседа вождей его не касалась.
   Поближе к городским воротам дорогу запрудили горожане,  соскучившиеся
по  своему  кнесу.  Похоже,  Глузда  Несмеяновича в  Галираде любили  не
меньше,  чем его разумницу дочь.  Счастливый народ,  думалось Волкодаву.
Когда вождю протягивают для  благослове