я  смогу  их  остановить.  А  кроме того,  они  наверняка станут
судиться перед Богами и своим кнесом. Я полагаю, на том суде оказался бы
небесполезен человек сторонний и  беспристрастный,  к  тому же  знатного
рода, который...
   - Уж  прямо  беспристрастный,  -  усмехнулся Винитар.  -  Лучше скажи
честно,  что  опасаешься за  своего приятеля венна  и  хочешь помочь ему
оправдаться.
   - ...который изложил бы события,  руководствуясь лишь истиной,  но не
чувством,  - с обидчивым достоинством кончил Дунгорм. - Даже если у меня
и сложилось мнение о том,  кого следует благодарить за спасение госпожи,
то не на основе привязанностей!  А  родовитостью я  никому у них,  кроме
кнеса, не уступлю!..
   - Будь по-твоему,  друг, - сдался Винитар. - Просто мне и так нелегко
приходилось без твоего разумного совета,  пока ты  ездил.  А  ты  только
вернулся - и опять меня покидаешь!

   Волкодав и Эртан по-прежнему обитали в одной комнате, и это соседство
служило  неисчерпаемой  пищей  для  зубоскальства.  Эртан  отшучивалась,
Волкодав просто молчал.  По сравнению с  ним вельхинка была почти совсем
здорова.  Она  упражняла уже  обе руки,  орудуя двумя деревянными мечами
одновременно.  И  со  всех ног бежала за лекарем,  когда венна скручивал
кашель.  Происходило это теперь часто,  и  всякий раз он  отлеживался по
полдня,  с  трудом  одолевая дурнотную слабость.  Ему  снились  сны:  то
Кан-Кендарат, то девочка Оленюшка, то Тилорн с Ниилит. Лекарь - нестарый
еще сегван, лысый, точно приморский валун, - пользовал его оленьим мхом,
листом морошки,  растопленным салом и порошком из высушенных медведок. К
порошку  полагался  приторно-сладкий  сироп,  казавшийся  Волкодаву  еще
противней самого снадобья.  Особых надежд на  выздоровление он не питал,
однако безропотно глотал все,  что  приносил ему лекарь.  Он  был немало
удивлен,  когда кашель перестал его  убивать,  а  раны  начали понемногу
затягиваться.  И  для того чтобы съесть миску каши,  уже не  требовалось
себя заставлять.
   Все-таки лекарь однажды сказал своему господину:
   - Мой кунс,  я знаю,  ты собираешься отпустить галирадцев домой.  Без
сомнения,  решать об  этом тебе,  но  я  бы  посоветовал задержать венна
здесь.
   Винитар спокойно спросил:
   - Почему?
   - Он болен,  -  ответил лекарь.  -  Он может не выдержать дорогу. - И
добавил для убедительности:  -  Еще я думаю, что госпожа обрадуется ему,
когда возвратится от  горцев.  Я  слышал,  госпожа сама  избрала венна в
телохранители и никогда не бывала им недовольна...
   - А что говорит сам венн? - спросил Винитар.
   - Он хочет ехать, мой кунс.
   Страж Северных Врат равнодушно пожал плечами и проговорил:
   - Ну так пусть едет.

   Река,  которую  Волкодав  разглядел  с  крепостной стены,  называлась
Гирлим.  На языке одного из горских племен, живших неподалеку, но не так
державшихся уединения,  как ичендары,  это значило Поющий Поток.  Гирлим
действительно брал начало из  ледниковых ручьев,  а  вниз,  на  равнину,
сбегал удивительно говорливыми водопадами. То ли камень в тех местах был
особой породы,  то ли струи дробились уж очень удачно - никто доподлинно
не знал.  Только Гирлим,  прыгая вниз по уступам скальной стены, в самом
деле не ревел,  не грохотал, а заливисто пел. Кое-кто называл это чудом.
Горцы считали Поющий Поток обителью Высших Сил  и  полагали,  что Боги и
Богини звонко смеялись там,  радуясь объятиям друг друга. Еще двести лет
назад  горские жрецы  каждую весну  принимались гадать,  кому  из  духов
потока  не  хватало  возлюбленной или  возлюбленного.  В  зависимости от
знамений реке доставалась девушка либо молодой парень.  Но вот случилось
Гурцатово нашествие,  и  Поющий Поток,  в  отличие от Неспящих-в-Недрах,
ничем  не  помог своим детям.  После этого жертвоприношения прекратились
сразу  и  навсегда.  Зато  из  разных стран  стали  приезжать любопытные
путешественники, готовые щедро заплатить за любование чудом. Горцы скоро
сообразили, что принимать гостей было выгоднее, чем ублажать равнодушную
реку.  И они выстроили у былого святилища целую деревню, назначенную для
приезжих.  А  Боги и Богини как ни в чем не бывало продолжали смеяться и
играть в водопадах. Им не было до людей ни малейшего дела! А на тех, кто
тебе безразличен, незачем и обижаться.
   Несколько ниже по  течению,  там,  где Гирлим успевал принять в  себя
другие  ручьи  и  речки  и  стать  хорошей  полноводной  рекой,  обитали
восточные вельхи.  Вельхи валили лес,  и  каждый год к  осени в  заводях
дожидались своего часа  несколько добротных плотов.  Осенью здесь всегда
обильно выпадали дожди.  Гирлим вздувался и  тек черной водой,  и  тогда
плоты  отправлялись в  путь.  Разлив  позволял  миновать  пороги,  возле
которых в  сухое время проходу не  было от  лихих людей.  С  плотами,  в
относительной безопасности,  любили путешествовать купцы и странствующие
ремесленники.  Умный  Винитар,  став  Стражем  Северных Врат,  предложил
вельхам охрану.  Вельхи  сами  были  воинами хоть  куда,  но  маленькому
племени не с  руки перечить могущественному соседу.  Да и  Винитар сумел
повести себя так, чтобы не обижать храбрецов.
   Вот  уже  второй год на  плотах вкупе с  местными сплавлялись вниз по
Гирлиму купцы,  нарочно приехавшие из  Велимора.  Хватит места  всем:  и
галирадцам, и отряду, который отправлял с ними Страж Северных Врат.
   - И  ты едешь?..  -  удивилась Эртан решению Волкодава.  -  А  как же
кнесинка без тебя? Она тебе, по-моему, больше всех доверяла...
   Воительница попривыкла к  старшинскому поясу,  в ее повадке появилась
властность.  И -  как это ни странно на первый взгляд -  нечто отчетливо
материнское,   совершенно  не  свойственное  ей  прежде.   Волкодав  сам
удивился,  когда это заметил.  Но потом подумал и  понял.  Вождь-мужчина
неизбежно становится своим людям вроде отца.  Если,  конечно, он стоящий
вождь.  Потому что думает и заботится о них как отец о сыновьях. Потому,
что воинам,  оставившим свои семьи,  плохо без родительской ласки. И еще
потому, что воистину крепкой умеет быть только семья.
   Вот и женщина, по заслугам и достоинству выбранная вождем, становится
своим воинам матерью.
   Тем  не  менее Волкодаву ничего не  хотелось обсуждать даже с  Эртан.
Скажешь слово -  и никуда не денешься, придется выкладывать все. О себе,
о  кнесинке и  о  Винитаре.  А  чем меньше народу будет знать о  кровной
вражде Волкодава с Винитаром и об отчаянии,  едва не толкнувшем кнесинку
в  объятия вовсе не к  жениху,  тем оно и  лучше.  В том числе для самой
Эртан.
   Волкодав почесал сквозь повязку бедро,  глубоко вспоротое стрелой,  и
сказал вельхинке:
   - Госпоже без меня здесь будет легче, чем со мной.
   Сероглазая  предводительница открыла  было  рот  допытаться,  что  да
почему... но посмотрела на      Волкодава, передумала и отступилась.

   Настал день отъезда...
   Все имущество, нажитое Волкодавом, по-прежнему умещалось в полупустом
заплечном мешке.  И  по-прежнему  на  дне  старенького залатанного мешка
хранилось сокровище:  молот,  чья дубовая рукоять помнила руку его отца,
кузнеца Межамира. Когда возле Препоны Волкодав бросился в бой, обещавший
стать для  него последним,  он  едва не  упокоил отцовский молот на  дне
пропасти.   Чем   снова  достаться  злым   людям,   лучше  бы   послужил
Неспящим-в-Недрах в Их кузнице. Теперь венн был благодарен то ли случаю,
то ли неведомой силе, удержавшей его.
   Правая рука  Волкодава,  сломанная выше локтя,  еще  лежала в  лубке.
Заживать она  никак не  хотела и  болела нещадно.  Он  пристегнул меч за
спину,  устроив его так, чтобы доставать левой рукой. Он, правда, был не
уверен,  что  в  случае чего сумеет как  следует размахнуться.  Сил едва
хватало гулять  вдоль  крепостных стен.  Что  ж,  до  Галирада еще  было
время...
   Волкодав снял с  деревянного крючка плащ и  повесил его  через плечо.
Кажется,  совсем недавно серый замшевый плащ был  новеньким,  красивым и
чистым.  Волкодав отлично помнил,  как поначалу старался даже не  класть
его наземь.  Боялся запачкать.  С тех пор благородную серую замшу успели
попятнать брызги грязи, искры дорожных костров, потеки дождя... и кровь,
конечно.  Мастеровые,  жившие в крепости,  на совесть вычистили плащ, но
большая часть пятен оказалась неистребимой.
   - Ничего не забыл?  - спросила Эртан и, нагнувшись, заглянула под обе
лавки.  Волкодав смотрел на  ее гибкую,  сильную спину,  перехваченную в
талии  широким поясом с  блестящими бляхами.  Какое  удовольствие просто
смотреть, как двигается красивый живой человек, и в особенности женщина.
   - Пошли! - сказала Эртан.
   Серко  и  Снежинка стояли  в  одной  из  крепостных конюшен вместе  с
другими  лошадьми.  Белая  кобылица очень  скучала по  хозяйке и  всегда
тянулась навстречу Волкодаву,  надеясь,  что  следом  за  ним  придет  и
кнесинка.  Но кнесинка все не появлялась.  А  теперь Снежинке предстояло
распроститься и с Волкодавом,  и с серым приятелем-конем,  с которым она
бежала бок о бок от самого Галирада.  Ничего!  На красавицу кобылицу уже
засматривался широкогрудый золотой Санайгау. Засматривался, ржал ласково
и  призывно.   Пустить  их  друг  к  другу  -  то-то  славные  получатся
жеребятки...
   Снежинка  поняла,  что  с  ней  пришли  попрощаться.  Когда  Волкодав
поцеловал ее  в  теплый нос и  хотел отойти,  она ухватила его зубами за
рукав и долго не отпускала.

   Плоты лежали в  затоне,  готовые выбраться на стремнину и отправиться
по течению вниз.  Плоты были большущие,  длиной чуть не в перестрел.  На
одном,  самом  просторном,  уже  были  растянуты шатры и  стояли дощатые
амбары,  уж верно, не пустые, - на этом плоту ехали с верховий торговцы.
Галирадцам отвели два других,  поменьше.  Велиморская охрана разделилась
натрое,  чтобы, случись неладное, защитить все три плота, а галирадцев -
еще и друг от друга.
   Дорога,  нарочно проложенная из крепости, кончалась у самой воды, так
что погрузку начали без промедления.  Лошади фыркали и косились, пугливо
приседая на  задние ноги.  Как ни  добротно были спряжены бревна,  плоты
казались им ненадежными по сравнению с твердой землей.  Однако доверие к
всадникам пересиливало,  и  кони  один  за  другим  вступали на  широкие
сходни.
   - Я  -  Страж Северных Врат и  не смею пренебречь возложенным на меня
долгом,  - во всеуслышание заявил Винитар, когда выезжали из крепости. -
Вместо меня  в  Галирад поедет мой  посланник,  благородный Дунгорм.  Он
расскажет отцу моей невесты,  что я  по-прежнему остаюсь ее женихом и не
собираюсь слагать с себя обязательств, которые принял, намереваясь стать
зятем достойного кнеса. Мною уже отправлен в Галирад голубь с посланием.
Там рассказывается о  прискорбном несчастье,  постигшем невесту почти на
пороге моего дома.  Благородный Дунгорм также повезет с  собой подробное
письмо,  где  со  всей доступной мне  точностью изложено происшедшее.  Я
надеюсь,  это поможет государю Глузду установить полную истину,  к  чему
он,  несомненно,  будет стремиться.  Я  также надеюсь,  что вскоре смогу
послать ему весть о  счастливом возвращении его дочери и  о той встрече,
которую окажут госпоже кнесинке в моем доме.
   Все видели,  как Дунгорм, почтительно кланяясь, принял у него кожаный
пенальчик  с  письмом.  Наверняка это  письмо  заключало в  себе  чьи-то
судьбы.  Волкодав сразу подумал,  не  началась бы за ним охота по дороге
домой. Потом решил, что не начнется. Тех, кого Лучезар мог бы послать на
эту охоту,  под корень извели у Препоны. А действовать в открытую боярин
вряд ли решится...
   Дунгорм выбрал  тот  плот,  на  котором обосновались ратники,  и  там
подняли его стяг.  Винитар сам бросил в реку черного петуха,  испрашивая
для  путешественников благополучной  дороги.  Плотогоны  убрали  сходни,
отвязали канаты  и  налегли на  прочные шесты,  отводя тяжелые плоты  от
берега прочь.  У  выхода из  затона их  подхватывало,  увлекая с  собой,
мощное течение Гирлима.  Плоты  скрипели,  покачивались,  между бревнами
проникала вода.  Серко,  которого Волкодав непререкаемо заставил лежать,
вздрагивал и  жалобно  косился  на  хозяина.  Привычные рулевые слаженно
поворачивали длинные весла,  выводя плоты  на  стремнину.  Мутный темный
поток  плескался  и  сдержанно  рокотал,  неудержимо  стремясь  вниз,  к
далекому морю, деревья вдоль берегов стояли по колено в воде.
   Неподвижные фигурки всадников некоторое время виднелись в  отдалении,
потом исчезли за поворотом реки.



   Веселый колдун тебе ворожил
   До века не знать утрат.
   Словца поперек тебе не скажи,
   А скажешь - будешь не рад.

   Богатство и удаль - залог удач,
   А ты и богат, и смел.
   А под ноги кто-то попался - плачь!
   Когда ты кого жалел?

   Отвага мужнин, девичья краса,
   Едва пожелал - твоя!
   Но все же нашла на камень коса:
   Тебе повстречался я.

   Тебе не поладить со мной добром,
   Как водится меж людьми.
   В гробу я видал твое серебро,
   А силой - поди сломи!

   Не будет пощады или ничьей,
   Не кликнешь наемных слуг:
   С тобой нас рассудит пара мечей
   И Правда, что в силе рук.

   Богатство и власть остались вовне:
   Теперь отдувайся сам.
   Кому из нас, тебе или мне,
   Оставят жизнь Небеса?

   В священном кругу лишь Правда в чести
   И меч - глашатай ее.
   Из этого круга двоим пути
   Не быть. Кричит воронье.


        15. ПРАВДА БОГОВ

   Путешествие на  плотах  началось  спокойно и  мирно.  Могучий  Гирлим
плавно  мчался меж  берегов,  заваленных сырым,  рыхлым,  ненадежным еще
снегом.  Глубоко внизу оставались пороги,  все  лето  скалившие из  воды
гранитные  зубы.  Минуя  такие  места,  плотогоны с  привычной зоркостью
вглядывались  в  лес,  черневший  по  берегам.  Летом,  когда  неминуемо
приходилось разгружать лодьи и  тащить их  волоком,  перекладывая катки,
здесь можно было  напороться на  лихие ватаги,  охочие до  чужого добра.
Особенно лютовали разбойники в пору сегванского расселения, прежде битвы
у Трех Холмов, когда не было порядка в стране. Благодарение Богам, с тех
пор  многое переменилось,  лиходеи частью утихомирились,  частью сложили
головы под  мечами добрых людей.  А  у  порогов начали вырастать крепкие
городки.  В городках селился народ:  половина -  воины с предводителями,
другая половина -  работники,  помощники гостям, прибывшим на волок. И в
обиду не дадут, и лодьи перенесут чуть не на руках. Только плати.
   Минуя такие городки,  плотогоны оповещали о себе рогом, приветственно
махали руками.  С  берегов отвечали,  хотя и  без особого воодушевления.
Обмен  любезностями немногого стоит,  если  все  равно  твои  услуги без
надобности, а значит, и денежек не заплатят.
   В двух местах нашлись опытные стрелки,  которые, прикрепив к стрелам,
перебросили на плоты письма в Галирад. Доброе дело!
   Никто  не  посягал на  путешественников.  Смрадная Препона поглотила,
кажется,  последних,  кто  мог  быть опасен для  такого большого отряда.
Минует еще несколько лет,  и  Гирлим из  опасной тропы станет накатанным
большаком.  Каковы-то  будут  перемены,  несомые в  здешний край  союзом
Велимора и сольвеннской державы?..

   Когда Гирлим добежал наконец до  Матери Светыни и  мягко выплеснул ей
на колени плоты вместе с  людьми и конями,  путники стали поглядывать на
берега вовсе без страха. И мечтать о скором возвращении домой.
   Волкодав чувствовал себя никому особо не нужным.  С  ним рядом больше
не было ни мальчишек,  нуждавшихся в наставлениях,  ни госпожи,  которую
они сообща охраняли.  Выезжая из Галирада, он, помнится, ожидал всякого.
Что  его прикончат по  дороге убийцы,  подосланные к  госпоже.  Что его,
признав за  кровного врага,  убьет или велит убить Винитар...  Лишь одно
ему и  во сне присниться не могло.  Что его долг телохранителя оборвется
именно так.
   Он  перебирал в  уме свои действия и  поступки и  вроде не находил ни
ошибок, ни недосмотра. Он совершил для госпожи все, на что был способен.
К  тому же  ей  наверняка лучше было у  ичендаров,  чем  у  ненавистного
жениха.  Что же грызло его?.. Он сам не мог разобраться. Он знал только,
что  душа  у  него  все  равно была бы  не  на  месте,  даже если бы  он
благополучно передал кнесинку с рук на руки Винитару. Который к тому же,
как он теперь понимал,  приходился Людоеду сыном по крови,  но отнюдь не
по духу.  Может, узнав его любовь, кнесинка обрела бы счастье замужества
и  напрочь забыла свое девичье увлечение?..  Все так,  но  смотреть ей в
глаза,  когда она опять схватилась бы за его руки,  моля одним взглядом:
оборони...
   Неужели это ему за то, что убил Людоеда посреди ночи, не дав стервецу
поединка?..
   Волкодав бродил по плоту,  пытался разминать покалеченное ранами тело
и мрачно думал о том,  что Боги все-таки оставили ему лазейку. И ведь не
в первый уже раз.  Могли бы запереть его в подвале Людоедова замка -  не
заперли. И у Препоны сохранили ему жизнь. И перед окончательным выбором:
кого предавать, кнесинку или себя? - тоже все-таки не поставили. Значит,
еще не до конца разуверились в нем,  значит,  был еще зачем-то Им нужен.
Вот только зачем?..

   На вторую ночь после выхода в Светынь Волкодав, как всегда, устроился
под  парусиновым пологом,  у  теплого бока  закутанного в  попону Серка.
Добрый конь  поначалу пугался черной воды,  журчавшей возле  самого уха,
потом,  ободренный присутствием хозяина,  успокоился и привык.  А может,
просто  заговорила кровь;  коней  его  породы  сегваны исстари возили на
кораблях с острова на остров и даже за море...
   Волкодав  прислонился  к  уютному,  мерно  вздымавшемуся боку  Серка,
поглубже натянул меховой капюшон,  чтобы не холодил ветер.  И  подумал о
том,  что больная рука, похоже, опять не даст ему как следует выспаться.
Сломанные кости все  время ныли,  порой так,  что  хоть прыгай в  воду с
плота. Да. Укатали сивку крутые горки. Раньше на мне все заживало как на
собаке.  Не тот стал,  не тот.  Волкодав поймал себя на том,  что крепко
надеется на  Тилорна и  Ниилит,  ждавших его в  Галираде.  Еще он  успел
решить,  что рука вовсе не  даст ему нынче спать.  Он примирился с  этой
мыслью. И незаметно уснул.
   Конечно,  очень скоро его  разбудило нечаянное движение,  причинившее
боль.  То  ли  сам пошевелился,  то  ли  Серко.  Волкодав открыл глаза и
посмотрел на  палатку  Дунгорма.  Его  отделяло от  нее  полтора десятка
шагов.  Недреманный  инстинкт  телохранителя  заставил  обежать  глазами
мягкие холмики там  и  сям  возле  палатки.  Это  спали воины-велиморцы,
укрывавшиеся от  стылого ветра кто под одеялами,  кто в  спальном мешке.
Пес есть пес,  невесело сказал себе венн.  Уже и  хозяйки нет,  а  я все
стерегу.
   Он  послушал сонное дыхание жеребца и  опять подумал о  том,  сколько
всякого повидал его  плащ.  Довольно,  чтобы  из  торжественного одеяния
стать  просто  одеждой.   Потом  еще  раз  открыл  глаза,  посмотрел  на
палатку...   и  мгновенно  насторожился.   У  собаки,  которой  он  себя
наполовину считал,  стала подниматься на загривке шерсть,  а черные губы
поползли в стороны,  беззвучно обнажая клыки.  На плоту спали все, кроме
нескольких дозорных да плотогонов, неспешно орудовавших длинными веслами
по  оба  конца.  Требовалось ночное зрение венна,  причем помноженное на
немалую  удачу,  чтобы  уловить неприметное движение одного  из  меховых
холмиков, чуть-чуть сдвинувшегося в сторону походного жилища Дунгорма.
   Мыш,  прятавшийся в  тепле  под  плащом,  немедля  почувствовал,  как
напрягся хозяин, и высунул наружу любознательный нос. Волкодав осторожно
передвинул  здоровую  руку  и  накрыл  зверька  ладонью.   Мыш  уразумел
привычный сигнал  и  затаился.  Рука  же  Волкодава поползла дальше -  к
поясу, к ножнам боевого ножа.
   Человек,  притворявшийся спящим,  снова пошевелился,  еще на  полпяди
придвинулся к  палатке,  а Волкодав принялся лихорадочно соображать.  Он
привык  предполагать худшее  и  успел  мгнов