тарые славные времена,  о которых так тоскует Таркимов отец,  Ксоо Хармал,  их
давно бы уже казнили на рыночной площади,  когда приходит весна и наста„т время
очищать тюрьмы.  Нынешний шад,  да  проль„тся ему  под  ноги  дождь,  ограничил
смертную казнь,  и теперь подвалы освобождают иначе.  Скопившийся за зиму сброд
продают за бесценок торговцам, а те выбирают мужиков поздоровее и доставляют на
рудники.  И  без цепей тут не  обойтись,  ведь разбойный люд не ценит продления
жизни,  дарованной милосердием шада,  и  только думает о  том,  как бы сбежать.
Потому идут Таркимовы рабы грязными,  неч„санными и немытыми, потому и выглядит
его караван до того непотребно, что самому хозяину неохота смотреть. Одно благо
- недалеко осталось шагать. А там, в Самоцветных горах, за сильных парней дадут
настоящую цену.  Золотом и  дорогими камнями.  Даже не спрашивая о строптивости
нрава.  Там из самых опасных,  благодаря которым Тарким в пути некрепко спит по
ночам, живенько повышибут дурь...
     ...Надсмотрщики неторопливо шли  вдоль  цели,  черенками  копий  и  просто
пинками поднимая тех, кто ещ„ спал или притворялся, что спит. Рабы огрызались в
ответ,  переругиваясь на нескольких языках.  В  большом котле,  подвешенном над
огн„м, булькала ячменная каша.
     Размышления хозяина каравана были  прерваны внезапным возгласом одного  из
надсмотрщиков.  В  дальнем пути  следует быть готовым решительно ко  всему,  но
неожиданное всегда заста„т врасплох,  иначе оно называлось бы по-другому.  Ксоо
Тарким тревожно вскинул голову, едва не расплескав из чашки душистый чай: "Что?
Неужели за ночь кто-то пропал?.."
     Оказалось,  однако,  что в караване произошла не убыль,  а прибыль.  Туман
рассеялся окончательно,  открыв дорогу,  накануне выведшую их к озеру. И Тарким
увидел, что по дороге, хромая и спотыкаясь, из последних сил пл„лся мальчишка.
     - Каттай?..  -  искренне изумился торговец.  -  Во имя запыл„нных сандалий
Хранящей-в-пути!..  Вот  уж  не  думал,  что  он  найд„тся.  Да  ещ„ сумеет нас
догнать!..
     Правду молвить,  вчера он почти обрадовался,  когда после дневного привала
они недосчитались маленького паршивца.  Его,  конечно,  поискали, но больше для
виду.  От такого раба немного толку в дороге,  да и на рудниках за него большой
цены  не  дадут.  Тарким  его  и  купил-то  больше из  желания выручить старого
знакомого,  неожиданно испытавшего затруднение в деньгах... Пропал - и да будет
к  нему милостива Богиня.  И что же?  Потерявшийся было мальчишка стоял тут как
тут, грязный, измученный... но, по всей видимости, невредимый. Вот он разглядел
Ксоо  Таркима и  хотел было  к  нему  побежать,  однако ноги  вконец отказались
повиноваться. Надсмотрщик, широко улыбаясь, подхватил его и пон„с. Он вообще-то
немногим отличался от  своих подопечных,  этот надсмотрщик;  его  звали Харгелл
("Наверняка не  настоящее имя",  -  время от времени думал Тарким),  невольники
боялись его жестокой руки,  а рожа у Харгелла была самая что ни есть воровская,
и  Тарким нимало не сомневался,  что в одном из городов Нарлака по нему скучала
вер„вка.  Но  вот  мальчишку н„с  так,  словно тот  был  его собственным сыном,
утраченным и вновь обрет„нным.  Торговец удивился,  глядя на них, и помимо воли
ощутил, как отозвалось что-то внутри.
     Харгелл приблизился и  поставил было  Каттая перед  хозяином,  но  мальчик
немедленно упал на колени:
     - Мой господин!..  Прости ничтожного раба,  Мой великодушный и  милостивый
господин...
     Тарким безуспешно попробовал напустить на себя строгость:
     - Прощу, если правдиво расскажешь, что о тобой приключилось.
     - Вчера,  -  всхлипнул Каттай,  -  ничтожный раб  сильно  ст„р  ноги,  мой
господин.  Раб устал и  крепко заснул под кустом.  Он  не  слышал,  как караван
отправился в  путь.  Когда раб проснулся,  вокруг никого не было,  а солнце уже
клонилось к закату...
     Его с  детства приучили к  тому,  что в  присутствии хозяина раб не должен
говорить о себе "я":  это привилегия свободного человека, право, которое предки
Каттая утратили давным-давно.
     Тарким отхлебнул чаю:
     - И ты побежал меня догонять?
     - Да,  мой милостивый господин...  В  эту ночь,  один-один„шенек на лесной
дороге,  Каттай ничего так не хотел,  как вновь оказаться в караване хозяина. И
вот это сбылось, и немедленно навалился новый страх, страх наказания. Нерадивых
рабов,  слишком крепко засыпающих под кустами,  по  головке не гладят.  А  если
поведение  Каттая  будет  истолковано как  попытка  побега,  прекращ„нная из-за
боязни погибнуть в незнакомых местах?..
     Хорошо  было  лишь  то,  что  кончилась неизвестность,  кончился этот  бег
навстречу неведомому.  Теперь только выслушать приговор господина -  и  принять
свою судьбу, какой бы она ни была.
     Но Тарким не первый год торговал невольниками и,  конечно, видел мальчишку
насквозь. Он отпил ещ„ чаю и велел:
     - Разуйся и покажи мне ноги.  Каттай неверными движениями распутал завязки
сапожек,  когда-то  нарядных,  а  теперь до  такой  степени забитых пылью,  что
невозможно было разобрать даже их  цвет.  Эти сапожки на  прощание подарила ему
мать.  "Служи верно и преданно,  куда бы ты ни попал,  -  говорила она.  - Раб,
зиждущий честь господина,  будет вознагражд„н от Богов..."  Босые ступни Каттая
являли  самое  жалкое  зрелище.  Их  сплошь  покрывали волдыри,  большей частью
лопнувшие и зап„кшиеся кроваво-грязными корками. Пот и сукровица пропитали кожу
сапог,  растворив краску, и она перешла на человеческое тело, украсив природную
смуглость бурыми полосами.
     - Почему ты не пош„л босиком?  -  спросил Тарким.  -  Так ты сохранил бы и
ноги,  и обувь.  Посмотри,  во что ты себя превратил!  Мозоли-то заживут, а вот
сапоги теперь только выбросить...
     - С  позволения милостивого господина,  ничтожный раб вырос в городе...  -
дрожа с головы до пят,  выговорил Каттай.  - Он не умеет долго ходить босиком."
Он не надеялся догнать караван, если разуется."
     Тарким взял с блюдца второй пирожок.
     - Харгелл!  -  окликнул  он  надсмотрщика (и  Каттай  вздрогнул,  отчаянно
прижимая к  груди материны сапожки).  -  Проследи,  чтобы этот  раб  хорошенько
промыл ноги,  и  дай ему мази из горшочка,  что под крышкой с красной полоской.
Пусть едет сегодня в возке, а дальше посмотрим.
     - Мой великодушный и добросердечный господин...  -  начал было Каттай,  но
слезы облегчения хлынули таком потоком,  что перехватило горло,  и  он  не смог
ничего больше сказать.  Он  хотел было подняться,  но теперь,  когда напряжение
отпустило,  израненные ступни не выдержали соприкосновения с колючей травой,  и
Каттай вновь повалился на колени. Подош„л Харгелл, поднял его на руки и пон„с к
берегу озера.  Обветренная, в шрамах, рожа надсмотрщика кривилась в непривычной
улыбке.  Таркима,  наслаждавшегося последними мгновениями отдыха, даже посетила
ленивая мысль  о  странной нежности,  что  порой  возникает у  зрелых  мужчин к
молоденьким мальчикам.  Эта мысль не задержалась надолго. Он слишком давно знал
Харгелла. И его хозяюшку, ожидавшую восьмого реб„нка.
     Когда караван тронулся в путь,  Каттай уже крепко спал на мешках.  Он даже
не  почувствовал,   как  тронулась  с  места  повозка.  Сапожки,  почти  совсем
отчищенные от пыли,  лежали у  него под головой,  и завязки от них он на всякий
случай привязал себе к пальцу.
     Маленький халисунец проснулся,  когда день давно уже  перевалил полуденную
черту.  Его  разбудил  изменившийся  ритм  кол„сного  скрипа,  и  он  испуганно
вскинулся на  сво„м  ухабистом ложе,  спросонок решив,  что  вновь задремал под
кустом и  прозевал уход каравана.  Но  обмотанные тряпицами ступни тут же чирк-
нули по тугим выпуклостям мешка,  Каттай вздрогнул, ахнул и сразу вс„ вспомнил.
Он  открыл глаза.  Над ним тяжело трепетал кожаный полог,  ограждавший зерно от
птиц  и  дождя.  Сзади  возок был  открыт,  и  там,  вече-рея,  неистово синело
солнечное небо,  а  в  н„м плыли,  удаляясь,  белые облака и  последние высокие
вершины отступившего леса.
     Утром,  у озера,  Каттай вволю напился воды. После долгой ночной гонки она
была  воистину благословенна,  но  теперь  часть  е„  ощутимо просилась наружу.
Мальчик приподнялся и выглянул из повозки.
     Там тянулась прочь и  колебалась на  весу длинная толстая цепь.  Е„ звенья
были покрыты густой ржавчиной всюду, где не т„рлись одно о другое. Через каждые
два локтя от не„ отходили цепи потоньше, увенчанные парами железных челюстей. В
этих  челюстях,   запертых  особым  замочком,   плотно  и  прочно  удерживались
человеческие руки.  Кол„са и копыта коней взбивали тонкую пыль,  и она садилась
на  лица,  волосы и  одежду мужчин.  Шедшие впереди успели за  время пути стать
одинаковыми буро-серыми близнецами, различимыми только по росту.
     - Ага!  -  проворчал тот,  что шагал слева. Одно ухо у него было отсечено.
Вероятно,  ещ„ в  юности,  когда впервые попался на краже.  -  Сопливый царевич
проснулся, мать его шлюха! Как почивалось, вельможа?..
     Каттай лишь втянул голову в  плечи и  ничего не  ответил на  незаслуженные
слова.  Он  не  первый день был с  ними в  пути.  Иногда на привалах он помогал
Харгеллу и другим надсмотрщикам раздавать кашу.  После того как один из рабов в
благодарность запустил в  него  камнем,  а  ещ„  двое звероподобных попробовали
схватить -  Каттай понял:  господин Тарким собрал в сво„м караване вовсе не тех
благонравных невольников, которых, бывало, ставила ему в пример его мать.
     - Отстань от мальчонки, Корноухий, - почти добродушно проворчал тащившийся
справа.   И  сплюнул,  выхаркивая  из  горла  дорожную  пыль:  -  Во  имя  ложа
Прекраснейшей,  рухнувшего во время вес„лых утех!  Ты-то сдохнуть готов, только
чтобы другому не было лучше.
     В караване почти не употребляли им„н, обходясь прозвищами, придуманными на
месте.  Этого раба звали Рыжим:  прежде чем все цвета уничтожила грязь,  у него
была густая шапка тугих рыжих кудрей.
     Шедший слева выругался на неведомом Каттаю наречии и  яростно д„рнул цепь,
чем  тут  же  вызвал  сиплые  проклятия сзади.  Каттай слышал когда-то:  раньше
"поводки" от  общей цепи крепили к  ошейникам.  Потом от  этого отказались.  Не
потому, что железные обручи натирали невольникам шеи, - из-за драк, приносивших
хозяевам караванов убыток. Конечно, прикованные за руку тоже дрались - а как же
без этого,  если своенравные и  задиристые мужчины оказываются насильно скучены
вместе! - но шеи друг другу ломали вс„-таки реже.
     - Я тоже ст„р ноги!..  -  рычал между тем Корноухий.  -  Дома мы,  бывало,
таких домашних любимчиков... Которые задницу готовы лизать за сладкий кусок...
     - Вот тут ты  не  прав,  -  спокойно возразил Рыжий.  -  Ты  ведь тоже вс„
слышал.  Мальчишка ни  о  ч„м не просил.  Ему сказали -  лезь в  повозку,  он и
полез...  На самом деле Рыжий Каттаю даже нравился. Он был единственным, кто за
миску  каши  говорил  ему  "спасибо",  и  некоторым образом чувствовалось,  что
человек он учтивый,  быть может,  даже образованный.  Но сейчас они с Корноухим
рассуждали так, словно Каттая здесь вовсе не было. Так позволительно вести себя
свободным  господам  на  торгу,   когда  они  выбирают  раба  и  спорят  о  его
достоинствах: один, как водится, хвалит, а другой всем недоволен. Каттай ощутил
не  то  чтобы обиду -  ему  давно объяснили,  что потомкам пленников как бы  не
положена утраченная их  предками гордость.  На него просто напала глухая тоска:
"И зачем они говорят обо мне так,  ведь,  во имя Лунного Неба,  я никому из них
плохого не сделал?.." Он отвернулся и, стараясь опираться в основном на колени,
пополз обратно под полог.
     Скоро ему  повезло.  Примерно посередине обнаружилось место,  где  тяж„лые
мешки,  наваленные один на  другой,  неожиданно открывали сплет„нное из толстых
веток дно повозки.  Солнечные лучи косо стлались над земл„й, и внизу можно было
разглядеть колеи и  неспешно проплывавшую траву.  Здесь Каттай облегчил наконец
свою  телесную надобность.  Как  раз  когда  он  наново подвязывал и  поправлял
шаровары,  повозка в  последний раз охнула,  наехав на  кочку,  и  остановилась
совсем.  Впереди сделались слышны голоса.  Каттай пробрался ещ„  дальше впер„д,
оказавшись прямо за спиной возчика, и выглянул сквозь кожаную шнуровку.
     Он  сразу  увидел господина Ксоо  Таркима.  Тот  сидел  на  своей  лошади,
перекинув в  знак  миролюбия левую ногу  через седло,  и  разговаривал с  двумя
мужчинами,   стоявшими  возле  дороги.  Немного  поодаль  щипал  травку  ослик,
впряж„нный в  оглобли.  Тележка  на  двух  больших деревянных кол„сах напомнила
Каттаю кое-что виденное ещ„ дома: е„ кузов представлял собой прочную и довольно
большую - каждая сторона почти в размах рук - клетку. В городе Гарната-кат, где
жил раньше Каттай,  во дни больших праздников в  таких клетках возили по улицам
леопардов из зверинца государя шулхада.  Клетка и теперь была не пуста.  Только
вместо опасных диких зверей в  ней сидели двое мальчишек немного старше Каттая.
Русоволосые и  светлоглазые,  они сперва показались Каттаю близнецами.  Один из
них просто сидел,  свесив между прутьями ноги.  Второго держал за  шею ошейник,
крепившийся короткой цепью к угловой стойке.
     - Поторопись,  почтенный,  ибо солнце скоро закатится,  -  говорил один из
мужчин,   такой  же  стройный  и  чернобородый,   как  и  Тарким,   -  а  мы  -
добропорядочные    торговцы    и    не    заключаем    сделок    после    ухода
Надзирающего-за-Правдой!
     - Потороплюсь,  -  невозмутимо ответствовал Ксоо Тарким,  - если только вы
убедите меня,  что  мне в  самом деле пригодятся эти двое оборвышей.  У  меня в
караване и  так уже есть малолетний раб,  с  которым я не знаю,  что делать.  Я
купил его  исключительно из  сострадания к  другу.  Но  это,  по  крайней мере,
учтивый и преданный мальчик,  из которого добрый господин с л„гкостью воспитает
слугу для личных покоев.  А ваши, как я посмотрю, сущие звер„ныши! Их ещ„ учить
и учить хорошему поведению,  да и то -  скорее палку сломаешь.  Какого хоть они
племени?
     Путешественники беседовали на  языке Саккарема,  хотя лишь один из них был
уроженцем этой страны. Но справный купец, ездящий повсюду, знает, что не видать
ему  удачи в  делах,  если не  овладеет он  речью тр„х великих торговых держав:
просвещ„нной  Аррантиады,  блистательного  Саккарема  и  вечно  воюющей  страны
чернокожих -  Мономатаны.  Таркиму ответил второй,  коренастый, надел„нный рано
наметившимся брюшком:
     - Мы не спрашивали этих невольников сами, ибо не можем с ними объясниться,
но человек,  продавший их нам,  утверждал,  будто они принадлежат к диковинному
народу,  обитающему далеко на  севере,  там,  где  вс„ время ночь и  зима.  Тот
человек именовал сей неведомый народ "веннами"...
     Тарким не позволил себе показать даже тени любопытства.
     - Там,  куда  я  веду  своих  рабов,  -  проговорил он  не  без  некоторой
брезгливости, - не нужны будут диковинки, годные только, чтобы их показывать на
базаре.  И там вряд ли обрадуются заморышам, изможд„нным от долгого заточения в
клетке!
     Однако  его  собеседники уже  поняли:  если  бы  их  предложение совсем не
заинтересовало хозяина каравана,  он давно бы раскланялся и  уехал себе дальше.
Но нет ведь - терпеливо сидел, перекинув ногу через седло, в то время как пегая
кобыла  ощипывала приглянувшийся куст,  а  рабы,  прикованные к  длинной  цепи,
усаживались на землю передохнуть.
     - Эти  подростки только выглядят необученными звер„нышами,  почтенный.  На
самом деле они не  отказываются от  пищи и,  видимо,  окажутся способны кое-что
понимать, конечно, если попад„тся хороший наставник...
     Тарким рассмеялся:
     - О-о,  в Самоцветных горах,  как я слышал, наставников всего двое, но оба
такие,  что способны управиться с  каким угодно строптивцем.  Люди говорят,  их
зовут Голод и  Кнут,  А  скажите-ка,  почтенные,  если  ваши  юные  рабы  столь
многообещающи,  почему  вы  их  держите в  клетке?  Неужели эти  славные дикари
вс„-таки пытались бежать?
     - Мы скажем тебе правду,  как подобает добропорядочным торговцам, хотя эта
правда и не является украшением для нашего товара. Они вправду пытались бежать,
и не однажды.  Тот,  что сейчас сидит на цепи,  к тому же ещ„ и кусается, точно
самая злобная из собак.  Зато оба отменно жилисты и сильны,  и ты,  благородный
сын Ксоо, ещ„ вспомнишь нашу встречу добром. В рудниках ты поистине возьм„шь за
них хорошую цену...
     - Тогда почему,  -  поинтересовался Тарким, - вы не отвез„те их туда сами?
Даже если я их куплю,  я ведь не заплачу вам за них так щедро, как заплатили бы
там!
     - Увы,  третий, путешествующий с нами по дорогам земли, заболел, - ответил
чернобородый. - Мы, право же, опасаемся, что не успеем туда и обратно до снега.
     - И почему я вечно выручаю кого-нибудь из беды?..  - вздохнул Ксоо Тарким.
- Сколько же вы, мои почтенные, просите за этих худосочных мальчишек, наверняка
утративших подвижность и притом ещ„ непослушных?..
     Владельцы невольников обрадованно начали  торг.  Каттай  жадно  следил  из
повозки за  тем,  как  прихотливо колебалась цена,  как разговор перескакивал с
достоинств товара к сочетанию благосклонных зв„зд на следующий месяц -  и затем
обратно.  Каттаю почему-то очень хотелось, чтобы Тарким купил обоих подростков.
Может быть,  оттого, что в караване у него совсем не было сверстников. Вдобавок
Тарким казался справедливым и милостивым господином.  По крайней мере,  умеющим
вознаграждать за  добрую службу.  "Если твой новый хозяин будет к  тебе слишком
строг,  да  не  смутит это тебя и  да  не  отвратит от  праведного служения,  -
наставляла мать.  -  Порою Лунное Небо посылает нам  испытания,  решая о  нашей
судьбе и о судьбах наших потомков..."
     Наконец Тарким и  обрадованные торговцы ударили по рукам:  двое мальчишек,
клетка и ослик переменили владельцев.
     - Как  же  я  буду звать своих новых рабов?  -  поинтересовался напоследок
Тарким. - Имена-то хоть у них есть?
     - У  дикого народа веннов,  почтенный,  нет  не  только им„н,  но  даже  и
достойной уважения веры. Они считают себя детьми различных животных. Этих двоих
тебе  очень  легко будет запомнить.  Тот,  что  сидит в  углу  клетки,  зов„тся
Волчонком. А тот, на котором ошейник, - Щенок.
     - И правда легко,  - рассмеялся Тарким. - Собака и должна быть в ошейнике.
А волк - сидеть в клетке!
     Двое  подростков явно не  разумели саккаремского языка,  но,  естественно,
понимали,  что речь шла о  них.  Каттай видел:  Волчонок так вцепился в прочные
деревянные прутья,  что  побелели суставы,  светло-карие  глаза  горели  огн„м.
Щенок,  напротив,  сидел совсем неподвижно, обхватив костлявые коленки руками и
полузакрыв глаза.  "Что толку метаться,  -  как бы говорил весь его вид, - если
вс„ равно ничего поделать нельзя?.. Лучше я подожду, пока настанет мой день..."
     Истину рек тот,  кто первым подметил мастерство халисунских лекарей.  Мазь
из   горшочка  под   крышкой   с   красной  полоской  вправду  оказалась  почти
чудодейственной.  Весь день Каттай осторожно ощупывал свои ступни и  под  вечер
обнаружил,  что  волдыри перестали причинять боль.  К  тому времени древний лес
остался далеко  позади,  превратившись в  подобие тучи,  синевшей у  горизонта.
Теперь дорога шла по  заросшей густым кустарником пустоши;  ровная прежде земля
вс„ более вспучивалась холмами.  С  самых высоких вершин уже были видны впереди
белые  вершины,  словно  парившие в  безоблачном небе.  Каттай  смотрел на  них
заворож„нно. Он знал от людей, что наверху будет холодно. Гораздо холоднее, чем
в  стольном городе Гарната-кат в самую ненастную зимнюю ночь.  Что ж,  у Каттая
была  с  собой связанная мамой т„плая безрукавка.  И  хорошее шерстяное одеяло.
Седоусый возчик-сегван, правивший лошадьми, пустил его к себе на скамеечку.
     - Видишь тот куст?  -  спросил он,  и  кнут