ения, но всё равно это был  очень  хороший
сон.  Волкодав  преисполнился  благодарности  -  и   ощутил,   что   его
благодарность принята по достоинству.

***

   Милостивый Бог Коней даровал горским лошадкам  Шо-Ситайна  копыта  из
очень твёрдого рога, не нуждавшиеся в подковах. Эти  копыта  уверенно  и
аккуратно ступали по  мокрому  каменистому  спуску,  который,  наверное,
большинству  иных  лошадей  показался  бы  слишком  крутым   и   пугающе
скользким. У Ригномера хлюпало в прохудившихся  сапогах  (а  какие  были
сапоги! - настоящие сегванские,  добротнейшие,  рыбьей  кожи,  самолично
подновлённые перед походом, так и те  погибали!..),  но  Бойцовый  Петух
остался верен себе и в седло так и не сел. Шёл пешком, да  не  во  главе
каравана, как полагалось бы проводнику, а в  середине,  потому  что  они
возвращались на  равнину  и  в  город,  дорога  была  хорошо  знакома  и
животным, и людям. Никто не заблудится и без "вожака".
   Сёдла двух верховых  лошадей  оставались  пустыми.  Между  ними  были
прилажены  носилки,  устроенные  из  палаточных  деревянных  решёток   и
войлоков, а на носилках лежал Избранный  Ученик  Хономер.  Лежал,  редко
открывая  глаза,  и  осунувшееся,  заросшее  щетиной  лицо   было,   что
называется, чёрным. Когда он как следует очнётся, он, вероятно,  всыплет
Ригномеру за  самолично  принятое  решение  возвращаться.  Ну  и  пускай
всыплет. Бойцовый Петух видел жизнь, попадал в разные переделки, бывал и
на коне, и под конём и твёрдо усвоил, что  значит  выражение  "пошёл  по
шерсть, а вернулся  сам  стриженый".  Коли  уж  такое  случилось,  самое
неумное, что можно предпринять, - это продолжать лезть  на  рожон.  Если
упорствовать, чего доброго, одной шерстью  не  отделаешься.  Саму  шкуру
сдерут.
   Пока, впрочем, Избранный Ученик был менее всего  склонен  кого-то  за
что-то ругать. Ригномер помнил, как нашёл его, ползшего на четвереньках.
Жрец промахнулся-таки мимо лагеря и  неминуемо  вновь  затерялся  бы  на
Алайдоре, если бы Ригномер, рыскавший с факелом, по наитию  не  заглянул
ещё за одну скалу и не наткнулся на кровяной след на  камнях.  Когда  он
подбежал к Хономеру, Избранный  Ученик  приподнялся  и  обратил  к  нему
счастливое лицо человека, познавшего озарение свыше.
   "Я понял, - с  сияющими  от  восторженных  слёз  глазами  сообщил  он
Бойцовому  Петуху,  подхватившему  его  на  руки.  -  Я   понял,   зачем
несовершенны наши священные гимны. Они и должны быть  такими.  Иначе  мы
увлеклись бы любованием красотой стиха и оставили без внимания  главное.
А так они суть лишь знаки духовного присутствия Тех, Кому посвящены, и в
этой-то добровольной скудости их истинное величие".
   Он говорил и говорил ещё, даже  зачем-то  приплёл  резные  деревянные
образа, используемые языческими племенами для поклонения. Раньше,  сколь
помнилось  Ригномеру,  он   неизменно   издевался   над   их   нарочитой
незатейливостью, относя её на счёт убожества веры, а теперь  по  той  же
причине едва ли не  ставил  на  одну  доску  с  гимнами  своего  учения.
Ригномер, со всех ног торопившийся к  лагерю,  не  очень  слушал  его...
"Может, - думал он теперь, - оно даже и хорошо, что не слушал! А то кабы
не дождаться, что Хономер, оправившись, припомнит крамолу своих бредовых
речей и начнёт доискиваться,  не  было  ли  свидетелей.  Так  вот  -  не
было!.."
   Ригномер, твёрдо державшийся праотеческой веры, к Избранному  Ученику
Близнецов тем не менее относился скорее с теплотой,  во  всяком  случае,
уважал его несомненное мужество. Однако на дороге у него становиться  не
собирался. И даже повода не собирался давать для того, чтобы жрец  узрел
его у себя на пути. Хономер  из  тех,  кто  перешагнёт  не  задумываясь.
Видали мы, как это бывает.
   Бойцовый Петух смотрел под ноги, шагая вниз по  тропе,  и  оттого  не
видел, как далеко наверху, за спинами поезжан, из Зимних Ворот  выползло
облако, тихо плакавшее холодным дождём. Оно тянулось  и  тянулось  вслед
уходившим, словно рука, которая никого не собирается отпускать.

***

   Утром Волкодаву долго не хотелось открывать глаза  и  возвращаться  к
бесчисленным заботам бодрствования. Его, впрочем, никто и не торопил,  и
он позволил себе немного поваляться под одеялом,  благо  Винитара  рядом
уже не было, а  Шамарган  ещё  крепко  спал,  свернувшись  калачиком,  и
легонько посапывал.
   Ощущение мехового одеяла по голому телу было для Волкодава  одним  из
обозначений блаженства. Наверное, оттого, что  помимо  слов  говорило  о
полной безопасности и домашнем тепле. И ещё потому, что было оно, как  и
почти все иные знакомые ему определения счастья, родом из детства.
   Из той короткой поры, когда огромный солнечный  мир  был  понятным  и
добрым, и все были живы и собирались жить вечно, и всё было хорошо...
   Волкодав неслышно вздохнул,  всё-таки  вылез  из-под  одеяла  и  стал
одеваться. В доме было тепло.  Ни  с  чем  не  спутаешь  это  добротное,
устоявшееся тепло живого  дома,  в  котором  год  за  годом  каждодневно
растапливают очаг!.. Так и кажется, что в этом  доме  непременно  должно
быть всё хорошо - и будет всегда...
   Оставшись  один,  Шамарган  бормотнул  что-то,   не   просыпаясь,   и
перекатился, выпростав из-под одеяла руку и плечо. Раскрылась  подмышка,
и Волкодав, уже отворачиваясь, краем глаза приметил  маленькую  наколку.
Настоящую - в отличие от той, что после купания  в  ледниковых  речушках
наверняка расплылась и истёрлась на груди лицедея.  И  такова  была  эта
наколка,   что   Волкодав   раздумал   отворачиваться   и    внимательно
присмотрелся, стряхивая остатки дремоты. Под мышкой у  Шамаргана  темнел
необычного вида трилистничек.
   Знак Огня, вывернутый наизнанку.
   Это означало - угасшее пламя. Прекращённая жизнь.
   Морана Смерть...
   Нынче ночью под боком у Волкодава спал верный Богини Смерти, из  тех,
что даже под пытками на вопрос "Кто таков?" отвечали: "Никто..."
   Понятно, такое открытие не  особенно  обрадовало  венна,  но,  правду
молвить, не особенно удивило его. Нет худа без добра:  по  крайней  мере
теперь  кое-что  делалось  объяснимо.  И  само  имя,  верней,   прозвище
Шамаргана,  переводившееся  на  родной  язык  Волкодава  как  "беспутный
гуляка".
   И умение перевоплощаться, далеко превосходившее (насколько мог судить
венн) обычные способности бродячих лицедеев. И его искусство отравителя,
которое Волкодаву сначала едва не стоило жизни, а потом его же и спасло,
ибо грош цена отравителю, который не ведает противоядий  от  собственных
зелий. Вот, стало быть, ты у нас ещё каков, Шамарган. Что  же  не  убил,
хотя двадцать раз мог? Поленился? Или причина была?..
   Волкодав поискал глазами  свои  вещи.  Солнечный  Пламень,  вдетый  в
ножны, висел на столбе около ложа, и на кожаной петельке, притачанной  к
ножнам, спал завернувшийся в крылья Мыш. А  вот  уцелевшего  деревянного
меча нигде не было видно. Волкодав вышел из дому. Двор, как  и  положено
хорошему сегванскому двору,  спускался  прямо  к  воде.  Длинная  полоса
берега была заботливо расчищена от тростника и камней. В одном конце  её
Волкодав увидел трёх молодых сегванок, мывших посуду, а поодаль, ближе к
причалу, как и  ожидал,  -  Винитара.  У  того,  надобно  думать,  после
вчерашних мучений тоже трещало и жаловалось всё тело, но Боги выковывают
вождей из особого сплава. Винитар и не подумал устроить  себе  поблажку,
пока  заживёт   расшибленная   спина.   Вооружился   деревянным   мечом,
позаимствованным у Волкодава, и совершал воинское правило, без  которого
не мыслит прожитого дня истинный воин. Правило, которым он себя  трудил,
весьма отличалось от того, к которому привык Волкодав, и  венн,  испытав
невольное любопытство, отправился посмотреть.
   Сделав шаг, он, однако, чуть тут же не остановился, подумав: Кабы  не
решил - иду приёмы выведывать... Но не остановился, здраво  рассудив:  А
не решит. Не таков.
   К  тому  же  он  был  не  единственным   любопытным,   приблизившимся
посмотреть упражнения Винитара. На краю причала, на  пригретом  утренним
солнцем бревне, сидел Атавид, отец Атароха. Легко  было  сообразить,  за
что его прозвали Последним. Он был последним ребёнком, брошенным в Понор
и выловленным из озера жителями  Другого  Берега.  Это  произошло  более
тридцати пяти зим назад. Племя Закатных Вершин населяло свой остров  ещё
чуть не  половину  этого  срока,  но  Атавид  так  и  остался  последним
спасённым  младенцем.  Не  потому,  что  времена  изменились  и  увечных
новорождённых стали выхаживать и жалеть. Просто крепкий и здоровый народ
вроде сегванов, даже  утесняемый  ледяными  великанами,  не  всякий  год
рождает калек. Тем более таких, как Атавид.
   Его правая рука была длиной всего в пядь, а венчало её вместо обычной
кисти с пальцами - нечто вроде ступни,  мало  пригодной  для  какой-либо
работы. Как объяснял в  шутку  сам  Атавид,  произошло  это,  не  иначе,
оттого, что его брюхатая мамка вязала носки и слишком  часто  натягивала
их на ладонь, вместо  того  чтобы  примерять,  как  положено,  на  ногу.
Волкодав ещё вчера  за  столом  имел  возможность  заметить,  что  среди
жителей старше Атавида было впрямь немало калек. И  что,  в  отличие  от
иных собратьев по участи, виденных Волкодавом  прежде,  эти  люди  охочи
были подтрунивать друг над другом и каждый сам над собой. И ещё: видимо,
в награду за мужество судьба не распространяла  увечья  на  их  детей  и
внуков, не делала его родовым проклятием Другого Берега. От браков калек
неизменно рождались здоровые и смышлёные ребятишки.
   Вроде Атароха.
   Волкодав подошёл к Атавиду и, поздоровавшись, спросил:
   - А где твой сын, почтенный? Боюсь, вчера  я  не  успел  его  должным
образом поблагодарить...
   Атавид улыбнулся.
   - Мой непоседа, - сказал он,  -  вчера  так  спать  и  не  лёг.  Чуть
рассвело - снова в лодку, и только его видели. Тармаев наловить  обещал.
- И добавил с законной гордостью:
   - Никто не ловит тармаев лучше него. И никто не умеет  так  закоптить
их, как Атарох!
   Тармаем звалась местная рыба, внешне  напоминавшая  средних  размеров
сома: такая же хищная, бескостная и  усатая.  Те,  кто  пробовал  тармая
копчёным, утверждали, что ничего  более  вкусного  на  всём  свете  нет.
Нежная рыба  таяла  во  рту,  истекая  ароматным  жирком,  от  неё  было
невозможно оторваться, и в дальнейшем  при  одном  упоминании  о  тармае
человек неудержимо  захлёбывался  слюной.  Ко  всему  прочему,  копчёный
тармай избывал  последствия  неумеренной  выпивки  не  хуже  знаменитого
саккаремского шерха - пряного отвара из  требухи  -  и  так  же  даровал
мужчинам любовную силу. Но, как водится, чудесное лакомство не  являлось
на стол легко и без хлопот. Хитрая рыба никогда не попадалась на удочку.
И забивалась под  непролазные  коряги,  умело  избегая  сетей.  Добывали
тармаев только ловушками. Особыми плетёнками, куда привлечённая  запахом
приманки рыбина могла заползти, а вот выбраться не получалось.
   - Обычно, - сказал Атавид, - когда мы подаём тармая гостям  на  пиру,
мы предпочитаем не упоминать, что приманкой служит дохлая мышь.
   Которую, скучая в ловушке, он всегда успевает сожрать...
   Вероятно, это было началом осторожных расспросов, ведь по  тому,  как
ответит гость на подобную шутку, тоже можно судить кое о чём.
   Винитар опустил меч и усмехнулся. Он сказал:
   - И правильно делает. Когда же и попировать, как не перед смертью!
   Волкодав тоже усмехнулся - и промолчал. В своё время  он  целых  семь
лет провёл в таком  месте,  где  крыса,  убитая  камнем,  почиталась  за
великое лакомство.
   - Мой сын, - продолжал Атавид, - отправился  ловить  тармаев  в  своё
излюбленное место, Tap-май водятся  не  только  там,  но  выловленные  в
заливе Кривое Колено, по общему мнению, наиболее жирны...
   - Наверное, - с самым серьёзным видом кивнул Винитар, -  там  водятся
необычайно упитанные мыши...
   Хозяин дома засмеялся.
   - Именно, - сказал он. - Мой сын должен скоро  вернуться:  посмотрим,
какова будет нынче его удача. Нас, может быть,  скоро  посетит  кунс,  и
Атарох не намерен перед ним осрамиться!
   Винитар снова взялся за рукоять и поднял  меч  перед  собой,  начиная
новое упражнение.
   - Кунс? - спросил он как бы даже с ленцой. - Прости наше  невежество,
почтенный, но мы ничего не знаем про вашего кунса.
   - Наш кунс, - с охотой  стал  рассказывать  Последний,  -  правит  не
только нами, своими кровными соплеменниками, но  и  иными,  кто  пожелал
встать под его руку, а таких очень немало, ибо хотя он гневлив и в гневе
грозен, но всегда справедлив, как и следует благородному кунсу.  Он  уже
видел свою пятидесятую зиму, у него есть достойные сыновья  и  не  менее
достойные дочери, которых он признал и  должным  образом  ввёл  в  право
наследования, но только теперь длиннобородый Храмн вложил ему  в  сердце
мысль о женитьбе. Люди говорят, он посватался к равной  по  знатности  и
богатству и теперь показывает невесте свои озёра и острова. Третьего дня
охотники видели его корабль: должно быть, через ночь-другую он и  к  нам
завернёт. Мы ему как-никак не чужие.
   Воинское  правило  следует  совершать  в  молчании,  чтобы  ничто  не
нарушало сосредоточения духа. Тем не менее Винитар снова подал голос:
   - Этот ваш кунс... Он родился уже здесь или пришёл из  Понора,  чтобы
стать вашим вождём? Меч в его руках свистел и плясал, рубашка на груди и
спине лоснилась от пота, лицо же оставалось бесстрастно,  как  будто  он
единственно из вежливости поддерживал разговор, и лишь второе зрение, то
самое, которым Волкодав привык наблюдать всполохи  и  потоки  внутренней
силы,  позволяло  венну  судить  об  истинном  состоянии  Винитара.  Его
кровного врага снедало жгучее любопытство. И... робость.
   - Нашего кунса, - с законной гордостью объяснил Атавид, - подобрали в
озере в тот же год, что и меня, и  сделали  это  жители  нашей  деревни.
Поэтому мы и считаем его себе не чужим. До вас  кунс  был  единственным,
кто не оказался ни младенцем, ни стариком, ни калекой. Но, в отличие  от
вас, он был связан по рукам и ногам. И оглушён. Ему было  тогда  столько
зим, сколько сейчас моему  Атароху...  Вот  тут  Волкодав  заметил,  что
Последний  приглядывался  к   Винитару   прямо-таки   с   необыкновенным
вниманием. Собственно, чего и следовало ожидать, ведь семейного сходства
не утаишь. Наверняка проницательный Атавид давно уже понял, что  кое-кто
из присутствующих во дворе в самом деле окажется здешнему  кунсу  отнюдь
не чужим.
   - Мальчишка происходил из рода вождей, -  продолжал  Атавид.  -  Люди
поняли это по знакам на его одежде, а  более  по  тому,  как  он  храбро
держался в воде, даже связанный и к тому же раненный ударом по голове. А
потом нашлись старики, которые просто узнали его. Они  подтвердили  нам,
что это вправду Вингоррих, сын кунса Вингохара,  умершего  тремя  зимами
ранее. Вот так у нас появился настоящий правитель. Теперь у нас истинный
Старший Род, ничем не хуже других!
   - Понятно, - кивнул Винитар. И ничего не добавил.
   Атавид же задумчиво произнёс:
   - Я иногда думаю: тот, кто теперь ведёт народ Закатных Вершин,  какой
он? Такой ли, как наш Вингоррих?
   Сказано это было со смыслом, но Винитар промолчал. Волкодав решил его
выручить.
   - Скажи, почтенный... - обратился он к Атавиду. - В Потаённую  Страну
ведёт не только Понор, есть и иные Врата. Люди ездят туда и обратно,  не
встречая  препятствий...  Если  бы  кто-то  из   вас,   живущих   здесь,
вознамерился побывать на родине предков или, по крайней мере, что-нибудь
разузнать, это не оказалось бы недостижимо!
   Ещё не договорив, он понял по усмешке калеки,  что,  не  желая  того,
коснулся давней, но отнюдь не изжитой обиды.
   - Удобных Врат у нас здесь  поблизости  нет,  -  ответил  велиморский
сегван. - Пускаться в опасное путешествие и тратить несколько лет  жизни
ради вестей с родины,  которая  нас  выкинула,  как  мусор!..  -  Атавид
шевельнул изуродованной рукой. - Нет уж! Если живущему  в  доме  однажды
взбредёт на ум проверить, не выбросил ли он случаем  что-нибудь  ценное,
пусть сам наклонится и посмотрит!
   - Ты очень разумно беседуешь, Атавид, - сказал Винитар. - Я  встречал
подобных тебе. Это люди, чьё тело претерпело ущерб словно бы  в  отплату
за избыток ума. Мало чести кунсу, который избавляется от способных  дать
мудрый совет, а потом ведёт своё племя туда, где ждёт дурная судьба.
   Имел ли он в виду своего отца, прозванного Людоедом, и  его  поход  в
веннские земли?.. А ведь знай люди Островов, подумалось вдруг Волкодаву,
что Понор - вовсе не поганая дыра на  тот  свет,  а  путь  в  славные  и
изобильные земли, если  бы  кто-то  всё  же  вернулся  и  рассказал,  не
пришлось бы им таскать корабли по льду на катках, переселяясь на  Берег,
и терпеть смертные муки, замерзая под пятой  ледяных  великанов.  И  кто
первым отправился бы. обживать  новые  земли,  если  не  племя  Закатных
Вершин?.. И всё было бы по-другому, и не угас бы в  лесах  над  Светынью
маленький веннский род - Серые Псы...
   А может, кто-то и возвращался, и пытался  рассказывать,  да  люди  не
верили?..

***

   У всякого хозяина душа горит  скорее  послушать  рассказ  о  чудесных
приключениях гостя. И уж в особенности если  дом  стоит  в  глухом  углу
вроде Другого Берега, а  гость  появился  такой,  что  от  его  рассказа
невольно  ждут  многого.  Но  если  видит  хозяин,  -  пришлый   человек
почему-либо не готов начинать откровенную повесть,  -  настаивать  грех.
Лучше подождать, пока незнакомец осмотрится в доме и разговорится сам. А
не разговорится - что ж, его право так и уйти, не открыв  имени-прозвища
и ничего о себе не поведав. Даже Богам случалось  неузнанными  скитаться
среди людей, испытывая гостеприимство Своих земных чад. И  все  помнили,
что бывало с  теми,  кто,  движимый  подозрительностью  или  неумеренным
любопытством, силой пытался вытянуть у чудесных гостей, кто таковы.
   Оттого Атавид, поняв, что  светловолосый  воитель  с  лицом  близкого
родича кунса никак не  желает  отзываться  даже  на  явственные  намёки,
отступился без обиды и раздражения  и  стал  просто  смотреть,  как  тот
плясал и кружился, вновь и вновь занося  тяжёлый  деревянный  меч...  и,
между прочим, тем самым о себе немало рассказывая. Сам  Атавид  никакого
оружия, кроме рыболовной остроги, отродясь в руках не держал. И даже  не
потому, что увечье мешало. Просто не было  необходимости.  По  озёрам  и
островам кругом деревни никогда не  шалили  разбойники,  торговые  пути,
видевшие богатых купцов,  пролегали  весьма  далеко,  красть  у  здешних
жителей было особенно нечего, а если кто и удумал бы злое, тот  вряд  ли
легко миновал бы кунса Вингорриха  и  его  молодцов  в  лёгких,  быстрых
лодьях. Однако глаза Атавиду даны были не зря, он кое в  чём  разбирался
и, узрев мастерство, способен  был  его  распознать.  И  он  безошибочно
видел, что к нему припожаловал  из  Понора  не  просто  воин,  привычный
сражаться. Это  был  вождь.  И  потомок  вождей.  Что  будет,  когда  он
встретится со своим... дядей  по  отцу,  надобно  полагать?  И  чем  эта
встреча родни отольётся его, Атавида, деревне?..
   Старейшина смотрел  на  упражнявшегося  Винитара,  подперев  здоровой
рукой подбородок. Во всяком случае, он ни в  чем  не  мог  упрекнуть  ни
себя, ни своего сына. Особенно - сына. А это было самое главное.

***

   До   прошлой   ночи   знакомство   Волкодава   со   страной   Велимор
ограничивалось порубежным замком Стража  Северных  Врат  семь  лет  тому
назад. Крепость принадлежала Велимору, но стояла вне его границ, охраняя
одно из знаменитых ущелий со скалами,  смыкающимися  над  головой  таким
образом, что увидеть разом и привычный мир, и  Потаённую  Страну  никому
ещё не удавалось. Помнится, в  то  время  жизнь  подкинула  Волкодаву  с
избытком разных невесёлых забот, а  потому,  находясь  совсем  рядом,  в
уд