лся мордой к руке. На его
ошейнике свободного места не было от золотых бляшек. А лежал белоснежный
красавец на целой стопке пёстрых ковров, вытканных  дивными  мастерицами
Шо-Ситайна. Согласно обычаям страны, такими ковриками, словно  попонами,
торжественно покрывают победителей великих боёв. Затем коврики до  самой
старости служат прославленному бойцу ложем, и никто не смеет покупать их
или продавать. На них он и умрёт,  когда  придёт  его  срок,  и  на  них
возляжет в могилу. И люди заплюют того,  кто  лишит  постаревшую  собаку
заслуженной чести. Пёс Непререкаемого был великим воином своего племени.
Его ни разу не побеждали. Седобородый хозяин прекратил выставлять его на
бои после того, как другие искатели славы два года  подряд  отказывались
стравливать с ним своих кобелей.
   Между тем Чёрный крепко взял Рыжего за толстую меховую складку  сбоку
шеи - и точным, расчётливым движением опрокинул  супротивника  навзничь.
Тот обхватил лапами голову недруга,  отталкивая,  стараясь  оторвать  от
себя. Лапы были каждая в мужскую пятерню  шириной  и  наверняка  сильней
руки человека.
   -  Славно  бьются!  -  похвалил  один   из   зрителей,   голубоглазый
шо-ситайнец, одетый, впрочем, по-городскому. - Видел ты,  брат,  как  он
перевернул-то его?
   Второй только молча кивнул. Если он и доводился  говорившему  братом,
то разве что названым. Он родился по другую  сторону  моря,  в  дремучих
веннских лесах, и никакой загар не мог уравнять его белую кожу с  тёмной
медью коренного кочевника. Лишь  на  левой  щеке,  немного  ниже  глаза,
выделялись две родинки.
   А подле побратимов на раскладном деревянном стульчике сидела девушка.
Единственная  девушка  среди   зрителей.   И,   помимо   Непререкаемого,
единственная, кто сидел. Не из-за старости или болезни и не потому,  что
ей здесь оказывали особый почёт. Просто так было удобней  устраивать  на
коленях дощечку, а на ней - плотные, чуть шершавые листы,  сделанные  из
сердцевины мономатанского камыша. И рисовать на  них  заточенным  куском
уголька. Когда уголёк  ломался,  девушка  не  глядя  хватала  другой  из
маленькой плетёной коробочки. Нет, молодая рисовальщица даже не пыталась
запечатлеть  какой-то  миг  боя,  вырвав  четвероногих  единоборцев   из
стремительной переменчивости поединка. Под быстрыми  пальцами  на  листе
возникали разрозненные наброски: мощный изгиб  шеи...  поджатая  лапа...
свирепо наморщенный чёрный нос, погружённый в густую гриву врага...
   Вечером, дома, девушка размешает гладкое  гончарное  тесто,  и  битва
благородных зверей начнёт  оживать  в  глиняных  фигурках,  которые  она
станет лепить одну за другой. Потом фигурки будут раскрашены и обожжены.
Всякий, кто захочет, сможет купить их и сохранить в память о сегодняшнем
дне. А если кто-то купит  все  разом,  то,  пожалуй,  сумеет  по  памяти
выстроить весь ход состязания. Чтобы как-нибудь после, зазвав к  себе  в
гости  такого  же  ценителя  и  охотника,  иметь
возможность не просто рассказать ему о знаменитом поединке, но и всё как
есть показать.
   -  Ты  смотри,  что  творят!   -   вновь   воскликнул   разговорчивый
шо-ситайнец.  -  Кан-киро,  да  и  только.  Ты  видела,  Мулинга?  -   И
заговорщицки улыбнулся. - Если вдруг что пропустишь,  мы  с  Волком  для
тебя потом повторим...
   Девушка кивнула ему, не прекращая работы. Её ресницы  быстро  сновали
вверх-вниз - взгляд обращался  то  на  сцепившихся  псов,  то  вновь  на
рисунок. Ей не мешали  ни  крики  зрителей,  ни  утробный  рык  кобелей,
временами подкатывавшихся  едва  не  к  самым  ногам.  Рыжий  отнюдь  не
сдавался, но  по-прежнему  почти  всё  время  был  на  земле.  Если  ему
удавалось  встать,   Чёрный   мгновенно   перехватывал   поудобнее   его
многострадальную шею и всё тем же обманчиво-неторопливым движением вновь
опрокидывал Рыжего навзничь. При этом он не просто стоял над поваленным,
удерживая и не давая подняться. Он ещё и немилосердно трепал его, возя и
мотая туда-сюда по крепко утоптанному Кругу. Любой, кто хоть  что-нибудь
понимает, мог с первого взгляда оценить  -  силища  для  такого  мотания
требовалась  неимоверная.  Каждый  кобель  весил  уж  никак  не   меньше
взрослого мужчины. Попробуй-ка потаскай такого. И в особенности когда он
обмякает и вытягивается, повисая мешком. Да при чём тут мешок!  Обвисшее
тело много неподъёмней мешка, вроде бы такого же по весу. Кому случалось
таскать одно и другое - не позволит соврать.
   Тем  временем  по  дальнюю  сторону  Круга  Ригномер  Бойцовый  Петух
переходил от одной кучки  зрителей  к  другой,  с  кем-то  здороваясь  и
пересмеиваясь, кого-то по обыкновению задирая. Завсегдатаи боёв могли бы
порассказать, что в  былые  времена,  когда  Ригномера  в  городе  знали
похуже, дело, случалось, доходило и до драк, ибо забияка-сегван особенно
охоч был поддевать родичей и друзей хозяев собак, как раз сошедшихся  на
Кругу.  Кулачных  сшибок  Ригномер  не  боялся,  даже  наоборот,  весьма
радовался удалой молодецкой потехе и редко таил зло против какого-нибудь
местного силача, выбивавшего ему очередной зуб.  Тут  надобно  пояснить,
что добрые тин-виленцы сами знали толк в охотницких рукопашных  забавах,
так что  желающий  схлестнуться  на  кулаках  отказа,  как  правило,  не
встречал. Но - стоит ли  отвлекаться  мелкими  сварами  от  благородного
зрелища храбрых собак, состязающихся в крепости духа и мышц?..
   Определённо не стоит.
   А для кого честь и красота суть  пустой  звук,  тот  пускай  убоится.
Безлепию на пёсьих боях не бывать! - так сказал  Младший  Брат  великого
Сонмора, ночной правитель славного города. Кто такой  этот  Брат  и  его
Младшая  Семья,  властвовавшая   в   ночи,   когда   кончанские   старцы
укладывались почивать, - в Тин-Вилене не спрашивали. Не потому,  что  не
принято было спрашивать. Просто - и так все знали.
   По этой причине, между прочим, Ригномер Бойцовый  Петух  возле  Круга
злословил дерзновенней  обычного.  Понимал,  что  навряд  ли  удостоится
немедленного отпора.  Зато  после!..  Уж  то-то  будет  что  друг  другу
припомнить! И в особенности после восьмой кружечки пива!..
   Однако сегодня люди,  лучше  прочих  знакомые  с  норовом  Ригномера,
обращали внимание, что вид у сегвана был необыкновенно значительный.  Ну
ни дать ни взять  проведал  некую  тайну,  о  которой  простым  смертным
подозревать-то не полагалось. Проведал - и собрался  её  обнародовать  в
самый неподобный момент, дабы вернее всех ошарашить. Опытные тин-виленцы
по достоинству оценили движение, которым  он  крутил  и  дёргал  усы,  и
поглядывали на Ригномера со смешливым любопытством. Забияку с Островов в
городе не сказать  чтобы  любили,  но  не  питали  к  нему  и  особенной
неприязни.  Как  ни  крути  -  без  подобного  рода  людей   оказывается
скучновато. Что-то у него на уме в сегодняшний раз?
   Собаку достал какую-нибудь необыкновенную  и  собрался  нежданно  для
всех выпустить в Круг?.. Пока вроде бы к тому всё и шло.
   - Вы здесь, в Шо-Ситайне, ни Хёгговой чешуйки не смыслите в настоящих
боях! - приглушённо, дабы не навлечь ненужного  недовольства,  доказывал
он почтенному вельху, корчмарю Айр-Донну.  -  Тошно  смотреть,  как  эти
твари, которых вы по ошибке называете  боевыми  собаками,  мусолят  друг
друга за шкирки. Вот у нас, на Островах, как сойдутся, так уж  сойдутся!
Покуда кишки один друг другому не вырвут, нипочём не разнимешь!
   "Коли тошно смотреть, так и не  смотри.  Да  другим  удовольствие  не
порти", - мог  бы  сказать  ему  Айр-Донн.  Но  он  не  зря  был  добрым
корчмарём. Он ответил сегвану вежливо:
   - Прости, уважаемый, если я чего-то не понимаю.  Сам  я  на  Островах
никогда не бывал и, милостью Трёхрогого, никогда туда не  поеду,  ибо  я
веду свой род из тёплых земель и навряд ли  вынесу  непрестанный  мороз,
царящий  во  владениях  твоего  племени.  Но  я  слышал  от  опытных   и
заслуживших всяческое доверие путешественников, будто у себя  на  родине
вы разводите крепконогих лаек, чтобы они  таскали  по  снегу  саночки  с
людьми и поклажей...
   - Это так, - важно кивнул Ригномер. - Ну и что?
   - Так не объяснишь ли ты мне, каким  образом  сумеют,  скажем,  шесть
ваших лаек сообща тянуть сани, если они только и думают, как бы в  брюхе
друг у дружки пошарить?
   Сегван расхохотался до того громко и весело,  что  было  слышно  даже
сквозь  рык  кобелей,  сцепившихся  на  Кругу,  и   возгласы   зрителей,
стремившихся подбодрить бойцов.
   - Это верно, корчмарь! Тебе не откажешь в осведомлённости!  Радостно,
что даже и этой Богами забытой дыры достигла слава наших  ездовых  псов.
Но когда длиннобородый Храмн создавал здешний уголок  мира,  Он,  верно,
успел уже утомиться. Оттого Он не пожелал, чтобы здесь обитали  воистину
крепкие да грозные люди и  звери!  Овечьи  пастухи  Шо-Ситайна  называют
своих псов волкодавами, но, поверь мне, тутошняя собачня даже издали  не
видала настоящего волка! Те, которые бегают здесь по степи,  это,  чтобы
хуже не сказать, не волки, а сущая мелюзга!  Их  сравнивать  с  Истинным
Зверем, вправду заслужившим название  волка,  -  что  салаку  равнять  с
зубастой форелью! Понимаешь, о чём я толкую? Те премудрые  землепроходцы
хоть раз говорили тебе, вельх, про волков с наших северных  побережий?..
Чтобы такого одолеть, потребны не корноухие шавки  с  вашего  Круга,  но
истинные бойцы, усердные и бесстрашные в схватке! Такие, которые родятся
только у нас! "Достойные имён" - вот как мы их называем!
   Выпалив  единым  духом  столь  длинную  речь,  Бойцовый  Петух  гордо
разгладил густую русую  бороду.  Он  глядел  победителем,  но  Айр-Донн,
нимало не смутившись, только пожал плечами. Он сказал:
   - Пастухи рубят щенкам уши и хвосты, чтобы не мог схватить враг и  не
цеплялись мерзкие колючки, раздражающие тело. Но, поверь мне, это никого
не делает шавками. И осмелюсь напомнить тебе, господин мой, что в степях
Шо-Ситайна водятся не только  волки,  показавшиеся  тебе  мелковатыми...
Видишь пса, в чьём меху греет ноги Непререкаемый? Его кличка  Тхваргхел,
сиречь Саблезуб. Ему ещё не исполнилось года, когда к стаду  подобралась
гиена, охочая до нежных ягнят. Но стадо стерегли  чуткие  псы,  и  гиена
отправилась дальше, туда, где, как ей показалось, ждала добыча  полегче.
Она унюхала палатку, а рядом с палаткой... Видишь там, в  Кругу,  юношу,
облечённого  достоинством  Младшего  Судьи?  Это  самый  последний   сын
Непререкаемого.  Тогда  он  был  совсем  маленьким  мальчиком.  И  гиена
отважилась напасть на него, поскольку щенок, игравший  с  мальчиком,  не
показался ей противником, которого стоило  бы  опасаться.  Но  Тхваргхел
встал у неё на пути! Когда прибежал хозяин и с  ним  матёрые  приотарные
псы, он лежал страшно  израненный,  но  не  выпускал  задушенную  гиену.
Задушенную! А ему, повторю тебе, тогда ещё годика не исполнилось. И надо
ли  говорить,  что  мальчик,  которого  он  защитил,  не  получил   даже
царапины... Ну, то есть  я  совсем  не  желаю  приуменьшить  доблесть  и
достоинство твоих островных псов. Я не знаю и не  желаю  знать,  что  за
чудовищ рождает ваша скованная льдами земля, но нисколько не сомневаюсь,
что уж с гиеной-то "достойные имён" совладали бы без труда. И не  только
кобели, но даже и суки...
   Люди,  стоявшие  поблизости,  позже  с   удовольствием   рассказывали
знакомым,  что  Ригномер  испытал  пусть  кратковременное,  зато   самое
настоящее замешательство. И то верно! Вежливый корчмарь вряд ли  богател
бы год от года, как это до сих пор у него получалось, если  бы  не  умел
должным образом разговаривать с такими  вот  Ригномерами  и  ещё  с  кем
похуже. И улыбаться им так, чтобы не дать никаких поводов для обиды.  Да
при всём том от своего не отходить ни на пядь.
   Что же касается гиен, то полосатые шкуры время от времени  вывешивали
на торгу. Люди, приходившие на  торг  в  сопровождении  домашних  собак,
старались обходить шкуры подальше: даром ли  говорят  опытные  охотники,
будто пёс, наступивший на тень  гиены,  разом  лишается  и  смелости,  и
чутья! Ростом и весом такая зверюга нимало не  уступит  матёрому  кобелю
местных пород, а силой челюстей, пожалуй,  и  превзойдёт.  Заявить  этак
небрежно, что, мол, некий пёс брал гиен  дюжинами,  -  людей  насмешить.
Однако Ригномер не зря звался Бойцовым Петухом. Все  знают,  каковы  эти
петухи. Окати водой из ведра - отряхнулся и снова  хоть  сейчас  в  бой.
Сегван тут же высмотрел у края площадки троих молодых парней и  двинулся
к ним, бормоча как бы про себя, но достаточно громко, так, чтобы  слышал
народ:
   - Вот наконец-то собаки, которые хоть в хвосте упряжки, но смогли  бы
бежать.
   Псы, привлёкшие его внимание, в  самом  деле  отличались  от  степных
волкодавов не  меньше,  чем  их  хозяева  -  от  примелькавшегося  глазу
тин-виленского люда. На земле растянулись пушистые белые звери, чей  вид
рождал невольные мысли об ослепительно чистых горных снегах. Они  лежали
у хозяйских ног, не удерживаемые ни ошейниками, ни поводками,  роскошные
и неколебимо спокойные, уверенные в  себе,  друг  в  друге  и  в  людях,
связанных с ними святым правом крови.  Люди  -  трое  молодых  горцев  с
Заоблачного кряжа - следили за поединком, ещё длившимся на,  Кругу,  без
видимого любопытства. А псы их - так и вовсе со скукой.
   - Славные малыши, - подойдя, похвалил собак Ригномер. И  обратился  к
горцам:
   - Отчего вы, ребята, не выставите их на бой?
   Ответил самый младший из троих, казавшийся ещё и  самым  светлокожим.
"Полукровка!" - презрительно определил про себя Ригномер.
   - Отец Небо создал  утавегу,  наказав  им  быть  нашими  братьями,  -
проговорил  светлокожий  на  неплохом  нарлакском:  эта  молвь  была   в
Тин-Виле-не наиболее употребительна.  -  А  у  нас  не  принято  мужчине
посылать брата драться вместо  себя,  чтобы  доблесть  одного  возмещала
недостаток мужества, свойственный другому.
   - Я понял, - засмеялся Ригномер. -  Вы  боитесь,  что  здешние  бойцы
попортят вашим собачкам белые шкурки, а матери отстегают  вас  потом  за
ущерб?
   Это было уже чистой воды злословие, ибо у троих молодых горцев висели
на поясах кинжалы  с  рукоятями,  выложенными  бирюзой:  знак  мужества,
испытанного в бою. Конечно, мать в  своём  праве  -  вольна  и  ремешком
вытянуть детище, будь сын хоть вождём. Но лишь  последний  дурак  станет
над этим смеяться, да ещё вслух. А название  "утавегу"  переводилось  на
языки окрестных народов как "белые духи, приносящие смерть", и три  пса,
лениво дремавшие на земле, по виду вполне соответствовали своей славе.
   Один  из  двоих   горцев,   постарше,   сдержанно   проворчал   нечто
неодобрительное, и светлокожий, оглянувшись, перевёл:
   - Что касается псов, мой брат советует тебе взять дорогой  серебряный
кубок и пойти заколачивать им гвозди. А  потом  с  презрением  выбросить
испорченное сокровище, говоря, что оно никуда не годится против обычного
молотка.
   Третий, рослый,  с  цветными  шнурками  в  волосах  -  знак  недавней
женитьбы, - неторопливо добавил по-нарлакски:
   - И что ты взялся чужими собаками распоряжаться,  сегван?  Купи  себе
пса и вытворяй всё, на что совести хватит...
   - Отчего ж не купить? - подбоченился Ригномер. На  нём  была  хорошая
рубашка из тонко выделанной кожи и сине-полосатые штаны, заправленные  в
сапоги с кисточками. - И куплю! Вот хоть ваших! Не столь хороши они, как
мне бы хотелось, да ладно уж. Как у нас говорят, на  безрыбье  и  баклан
рыба. По две овцы серебром за каждого! Ну?.. Всё равно больше вам  никто
не предложит!
   Вот этого ему определённо не следовало  говорить.  Ой  не  следовало.
Нет, оскорблённые горцы не станут накидываться на обидчика с  кинжалами.
Тех, кто так поступил бы,  итигулы  отказывались  признавать  за  мужей,
достойных называться мужами. Просто Ригномер в пылу бахвальства забыл  о
своём промысле. Не в пример разумному и  рачительному  Айр-Донну,  всего
пуще боявшемуся отвратить посетителей от порога "Белого Коня". Так  вот,
последние  года  три  итигулы  были  нередкими   гостями   на   обильном
тин-виленском торгу. Они привозили дары  своего  околозвёздного  края  -
муку из земляного яблока, придававшую неповторимый  вкус  хлебу,  и  ещё
удивительно тёплые, но притом тонкие, словно шёлк, красивейшие ткани  из
шерсти горных козлов. Это совсем особая шерсть. Такую не  достать  нигде
на равнинах, да и в горах она - немалая  редкость.  Рогатые  скакуны  по
кручам теряют её, почёсывая шеи о кусты и шершавые камни. Не одни сапоги
стопчешь на скалах, собирая крохотные, уносимые  ветром  клочки,  покуда
набьёшь хоть малый мешочек! Горцы, однако, занимались этим из  поколения
в поколение, ибо награда за труды и  опасности  ожидала  немалая.  Столь
мягкого и невесомого пуха не нащипать ни из шубы прирученного козла,  ни
из шкуры добытого. Ясно, что цена итигульских тканей опять-таки мало  не
доставала до звёзд. Купцы тем не менее их отрывали с  руками  и  спешили
увезти через  море  -  аррантским  и  халисунским  вельможам,  ко  двору
солнцеликого саккаремского шада. Возил и Ригномер... прежде  возил.  Мог
бы и дальше возить. Но - вырвалось неуклюжее слово, и,  надобно  lумать,
отныне достанутся ему дивные ткани разве что через перекупщиков. То бишь
втридорога. Какая месть более уязвит человека, привыкшего всё мерить  на
серебро?..
   И тут  прозвучал  дружный  крик  зрителей,  безотрывно  следивших  за
поединком псов на Кругу. Все оглянулись - даже те, кто  успел  отвлечься
от схватки, показавшейся скучной, и заняться другими делами.  А  не  зря
говорят завсегдатаи собачьих боёв: смотри в оба, не то всё и  произойдёт
именно тогда, когда ты отлучишься по нужде!
   Грозен и нешуточно могуч был Чёрный кобель, многими между  собой  уже
загодя названный победителем. Но даже и он в  конце  концов  притомился,
таскавши Рыжего плашмя по всему Кругу. Вот он  утвердился  посередине  и
надумал  позволить  себе  краткую  передышку,   а   заодно   перехватить
супротивника пожёстче, так чтобы  уж  теперь-то  точно  его  додавить  и
вынудить сдаться... Ан не тут-то было! Хитрован Рыжий, сумевший  сберечь
вполне достаточно сил, улучил миг и взметнулся с земли мощным  и  гибким
движением охотящейся змеи, наконец-то подкараулившей дичь!
   И железной пастью сгрёб соперника за основание уха!
   Некоторое время Чёрный отважно терпел его хват, но  истинные  знатоки
уже видели, что он проиграл. И  точно.  Пустив  эхо  гулять  по  склонам
Следа, над Кругом взлетел жалобный лай. Это кричал  Чёрный,  сдаваясь  и
моля о пощаде.
   Уж на что закалён  и  крепок  на  боль  степной  волкодав,  а  и  его
выносливости положен предел. Не  зря-таки  режут  хвосты  и  уши  щенкам
заботливые хозяева-пастухи! Вырастет пёс - и  хоть  палкой  его  колоти,
хоть пинай сапогом, хоть зубами трепли за толстую шкуру,  он  не  подаст
голоса, не пожалуется только озлится. Но если ухватят его за  хвост,  за
вислое ухо или, вот как сейчас, за корень обрезанного - и  всё,  и  злые
враги непременно добьют бедолагу, пока он беспомощно вертится и  визжит,
и пелена страдания застилает ему глаза.
   Однако в  жилах  четвероногих  бойцов  Шо-Ситайна  течёт  благородная
кровь. Стоило Чёрному окончательно прекратить  сопротивляться,  и  Рыжий
расцепил челюсти, выпуская побитого. Но Чёрный слишком привык побеждать.
Исчез стиснувший ухо капкан, и  пёс  счёл,  что  рановато  признал  себя
побеждённым. Рыжий уже вытряхнул пыль из шкуры и,  гордо  приосанившись,
направился прочь. Через Круг спешили хозяева - разводить псов. И тут  то
Чёрный с рыком кинулся вдогон победителю!
   Непререкаемый досадливо покачал головой и приподнял с колен свой жезл
- передать сыну, чтобы тот просунул его между зубами Чёрного и остановил
бой, грозивший превратиться в никчёмную драку...
   Хвала Отцу Небу - не понадобилось.
   Ощутив сзади движение забывшего о вежестве  противоборца,  Рыжий  так
оборотился навстречу,  что