вечернем ветру.  Ощущение  было  такое,  как  будто  он
напрочь содрал с себя кожу. Что ж, это  и к лучшему. Вытащив из ножен боевой
нож,  он  очертил  на  земле  ровный круг,  обведя  им  обе  котомки  и тихо
потрескивавший костерок. Он ждал пришествия мстительных душ только на третью
ночь, но  в  таком  деле,  как  всем  отлично известно, лишняя  осторожность
повредить не  могла.  Взяв мокрую одежду,  он принялся  поворачивать ее  над
костром.  Слабенькое пламя  не столько сушило  плотное  полотно и  тем более
кожаные  штаны,  сколько  пропитывало  их  запахом дыма. Круг  еще оставался
незамкнутым.  Эврих принес воды.  повесил котелок над огнем,  бросил в  него
размокать   пригоршню   душистых  кореньев,  разрезал  прошлогодний   кочан,
купленный  у  Браноха, потом сходил в  дальний  конец поляны  и  вернулся  с
перышком дикого чеснока.
     - Есть будешь? - на всякий случай спросил он Волкодава.
     Он не  зря знал венна уже почти три года  и заранее  догадывался, каков
будет ответ. И в самом деле, тот  только покачал головой. Убивший нечист. Он
не  смеет  молиться  в  святилище и прикасаться к жене.  А также причащаться
человеческой пищи. И уж подавно •- делить ее с другими людьми...
     - Когда ты  убил Лучезара,  ты ел, -  почти жалобно  сказал Эврих.  - И
когда на государыню покушались...
     Волкодав даже не повернул головы. "Может, и ел", - было написано у него
на лице. Жизнь боярина Лучезара он взял на Божьем  суде,  и это, по сути, не
могло считаться убийством. Его руку вели Солнце, Молния  и  Огонь. Сами Боги
судили  Свой  суд,  - не смешно ли после этого опасаться мести  какой-то там
ничтожной  души?.. А  когда он сворачивал шею убийце, напавшему на  кнесинку
Елень, он исполнял долг воина: защищал  госпожу. И защитил. И  Морана Смерть
тут же  утащила  Своего  поклонника  в чертоги Исподнего Мира.  Но  так, как
сегодня... или  три года  назад,  когда он шел  убивать  кунса Винитария  по
прозвищу   Людоед...  вот  это  было  убийство   самое   настоящее.  Заранее
обдуманное.  Хладнокровное.  И  безжалостное.  Вот  после таких-то  деяний и
следует опасаться всего, чего угодно.
     Но пускаться  в  объяснения Волкодаву  не хотелось, и он не стал ничего
говорить.  Эврих  отрезал  себе хлеба  и  все косился  на  венна,  помешивая
деревянной  ложкой  вкусно пахнувшую похлебку. Когда капуста  сварилась,  он
чуть не с отвращением принялся за еду.
     Молодой  аррант  не  на  шутку  беспокоился о  своем  спутнике.  Бывали
мгновения досады и злости, когда ему хотелось живьем проглотить неотесанного
варвара, не  понимавшего  толку в прекрасном.  Бывало  и так,  что  Волкодав
смертельно  раздражал ученого  грамотея самой  своей силой,  помноженной  на
воинское мастерство. Мастерству этому, что греха таить, Эврих временами люто
завидовал и порой даже говорил себе, что Боги Небесной Горы могли бы получше
думать, кого награждать подобным искусством...
     Однако потом опять что-то случалось, и оказывалось, что Волкодав не так
уж несокрушим. Вот как теперь. И тогда-то на Эвриха  нападал самый настоящий
страх.
     Страх потерять его.
     В такие дни он был рад простить "варвару" все  его прегрешения. За годы
знакомства  аррант видел  Волкодава,  что называется, во  всех видах. В  том
числе и беспомощным, истекающим кровью. И  отлично знал, что венн был далеко
не бессмертен.
     Каким  мелким  и недостойным казалось ему тогда все  то, что в  обычное
время злило и раздражало!..
     Хватит, оборвал себя молодой аррант. Нам  еще долгий путь предстоит. Мы
должны попасть на другой конец света и вернуться назад, а я помимо прочего -
написать   книгу,   достойную   Силионской    библиотеки.    Чтобы    другие
путешественники,  собираясь сюда, заказывали себе ее список мелкими буквами,
для удобства в дороге, как я Салегриново "Описание". Так что, чем плакаться,
доставай-ка, приятель, перо и чернила...
     Волкодав снова взялся за нож и замкнул оберегающий круг.
     Два дня затем  не происходило совсем  ничего. Венн и аррант пробирались
вперед, иногда следуя едва заметной тропе, иногда - вовсе  без дороги. Места
кругом были  настолько красивые, что Эврих временами спрашивал себя, - и как
вышло, что здесь почти никто не  живет?.. Неужели все дело в  том, что зимой
эти  узкие,  глубокие долины  наверняка  скрывались в  непроходимом снегу, и
пройти там, где  лезли между скалами они с  Волкодавом,  делалось уже совсем
невозможно?..
     Гораздо  более  похожим на правду  выглядело  объяснение,  изложенное у
Салеррина. Эврих  не  поленился  и  на одном из  привалов  вслух  прочел его
Волкодаву:
     -  "Во  дни так называемой Последней войны, вызвавшей гибель  племен  и
целых  держав, прокатившиеся завоевания нередко возбуждали самую прискорбную
рознь внутри  исконных народов, затронутых  водоворотом  сражений. Достойные
всяческого доверия путешественники,  побывавшие  в различных  уголках света,
сообщают нам предания о, кровавых усобицах,  следовавших за  уходом  чуждого
войска.
     Те, кого прежде объединял  общий враг, обращались  друг против друга  и
сражались  с  яростью, перед которой  поистине  меркли все ужасы  вражеского
нашествия.   Так  и  случилось,  что   иные  края,  некогда  процветающие  и
оживленные, превратились в сущее захолустье, а некоторые совсем  обезлюдели.
Примером  тому..." Засечного кряжа он тут не упоминает, но как по-твоему, не
было тут чего-то такого?..
     - Не знаю, - проворчал Волкодав. - Может, и было.
     Эвриху сначала  захотелось  немедленно  отыскать  подтверждение  словам
Салегрина  и  обнаружить  где-нибудь   руины  селения  с  еще  не  до  конца
проржавевшими  головками стрел,  торчащими в трухлявых остатках  домов.  Нет
лучшего  начала  для  самостоятельного   труда,  нежели  подтверждение  либо
опровержение  мнений,  высказанных  мудрецами  давних времен!..  Однако  все
вокруг  дышало  такой  ликующей   жизнью,  что   Эвриху   постепенно  совсем
расхотелось искать  следы  минувших  сражений.  Тверди,  не  тверди  себе  о
беспристрастности  ученого,  - слишком  мало  радости выяснить,  что даже  и
посреди хватающей за душу красоты люди убивали людей...
     Порою   мечтательный   аррант   обозревал  зеленые   кручи,  увенчанные
лиловатыми гранитными пиками,  щурился, вглядываясь в ледяное сияние далеких
хребтов, прислушивался  к  звону прыгавших  по скалам ручьев... и ему  снова
казалось, что он был дома, в своем родном мире,  где человеку от человека не
нужно ждать подлости  и погибели. И  стоит перевалить еще один гребень,  как
откроется мирная маленькая деревушка: ульи,  пасущиеся овцы, речка и запруда
на ней, пушистые псы,  с приветливым лаем бегущие навстречу гостям, дерновые
крыши домов, любопытные дети, пестрые гуси во главе с величавыми, осанистыми
вожаками...
     А  того  лучше - хижина  или пещерка святого  мудреца,  удалившегося от
людской суеты!..
     ...Потом Эврих вспоминал, где  находится.  Достаточно было  одного-двух
наемных  отрядов вроде того, который побывал  возле Утеса Сломанных Крыльев,
чтобы разбросанные по горам деревушки начали обзаводиться зубчатыми тынами в
два  человеческих  роста.  Или,  чего  доброго,  жители  совсем их покинули,
перебрались  под защиту больших городов...  А святые  отшельники ушли выше в
горы,  туда,   где   они  назывались   Замковыми,  Замковыми,  Ограждающими,
Железными... Может, именно  так  оно  все  и  случилось  два  века назад?  И
Засечный  кряж  стоял  необитаемым,  точно  брошенный  дом,  и,  как  всякий
брошенный дом, пользовался славой  скверного места, так что даже  властители
сопредельных держав - сольвеннской и нарлакской - очень редко приезжали сюда
на охоту?..
     Впрочем,  любоваться  и  рассуждать  приходилось  урывками,  в  краткие
мгновения,  когда удавалось отвести глаза  от  опасной крутизны под ногами и
перевести дух.  После сражения  с  наемниками  Волкодав заспешил,  точно  на
пожар,  а по здешним косогорам  он ходил,  как не  всякие люди поспели бы по
ровной дороге. К  середине  первого  же дня  Эврих буквально  высунул язык и
несколько  раз  был  близок  к  тому,  чтобы  попросить  поблажки.  Гордость
заставляла  стискивать зубы.  Он  лишь сверлил  взглядом  спину ненавистного
венна  и  сам  поражался, как  это  вышло, что  не  далее  как  накануне  он
беспокоился за  этого человека. Сделается с ним  что-нибудь,  пожалуй. Держи
карман шире.
     Время  от  времени  он  выбирал  впереди  синеющий  гребень  и   угрюмо
загадывал: если не помру и все-таки взберусь на него - упаду  уже точно. Вот
только  ноги почему-то  раз за разом исполняли все то,  чего  боялись глаза.
Эврих  взбирался на загаданный  гребень... и, вместо  того чтобы упасть  без
сил, отыскивал впереди новый...
     Вечером,  когда Волкодав посмотрел на  небо  и  облюбовал  для  ночлега
каменистый  пятачок под  свесом скалы, молодой  аррант  пребывал в состоянии
животного  безразличия. Ни  пища, ни  костер  не стоили того, чтобы ради них
шевелиться.  Эврих даже  не стал  раздеваться или  раскладывать  одеяло.  Он
просто сел прямо на  жесткий щебень, обнял  свой заплечный мешок и мгновенно
уснул. О Боги Небесной Горы!.. А ведь  он считал себя выносливым и  крепким,
и, во имя  Посланца, не без некоторых оснований. Сам небось напросился в это
путешествие с Волкодавом, который...
     Венн  разбудил его  некоторое время спустя, уже в  сумерках. Эврих кое-
как  разодрал прочно слипшиеся веки и увидел,  что под  скалой  был  натянут
полог  и  теплился   костерок.  Обоняния  мученика  коснулся  запах  горячей
похлебки, и живот  тотчас отозвался голодной судорогой. Волкодав сидел подле
Эвриха  на корточках, держа в руках кусок хлеба,  ложку, луковицу и котелок.
Он не стал насмехаться.
     Под утро с  моря поползли серые клочковатые  тучи. Они накрывали берег,
упирались  в отвесную стену дальних хребтов и застревали  на месте, медленно
вращаясь,  клубясь  и  помалу  утекая  за перевалы. Зябкий  день  разгорелся
неохотно,  словно  стояла  не  цветущая  весна,  а  глубокая   осень.  Тучи,
напоминавшие  грязновато-серые   комья   только   что  состриженной  шерсти,
цеплялись  мокрыми  космами за  гребни предгорий. Все  кругом  кутал тяжелый
плотный  туман, серебристым  бисером оседавший на волосах и одежде. Время от
времени принимался моросить дождь.
     Потемневшие скалы и молчаливые, нахохлившиеся деревья едва проглядывали
в сплошном молоке. Проснувшийся Эврих  высунул нос из- под одеяла, посмотрел
кругом и  испытал ни с чем не сравнимое облегчение. После вчерашних трудов у
него жаловалось все тело, даже  между ребрами почему-то болело, хотя валунов
он  не  ворочал.   Однако  было   очевидно,  что  сегодня   выдастся  отдых.
Здравомыслящие  люди  в  такую  погоду  смирно сидят  там, где  их  застигло
ненастье. Иначе недолго и заблудиться на первой же каменной осыпи. Или вовсе
провалиться  в  тартарары,  поскользнувшись   на  снежнике.  Молодой  аррант
счастливо улыбнулся и вновь прикрыл было глаза - досматривать сны...
     - Вылезай, - сказал ему Волкодав. Он появился с другой стороны  полога,
неся котелок с прозрачной  водой из ручья.  Повесил котелок на перекладину и
стал оживлять костер.
     - Заблудимся!  -  простонал аррант.  При  мысли  о  том,  что вчерашнее
истязание  будет  продолжено, на  глаза навернулись слезы. Он  забыл  даже о
гордости: - Ну не видно же ничего!..
     Волкодав покачал головой:
     - Не заблудимся. Мне показали дорогу. - И пояснил: - Виллы.
     Мыш выглянул  у него  из-за пазухи, сладко зевнул и спрятался обратно в
тепло. Эврих отчаянно позавидовал беззаботному зверьку, у которого всего- то
и было в жизни важных дел: набить брюшко чем-нибудь вкусным, вволю поиграть,
потом   найти  хороший  уголок   для  сна...  повстречать  в   лесу  веселую
подружку-летунью...  Иногда, когда бывало тяжко, Эвриху хотелось стать таким
же созданием, не отягощенным  особой разумностью, а стало быть,  и печалями,
которые несет  с собой  разум. Эврих заскрипел зубами  и выбрался  наружу, в
холод и сырость. Спорить с венном было бесполезно.
     Весь этот день, как и предыдущий, они шли вперед, Зато я умней,  мрачно
думал Эврих, разглядывая заплечный мешок на спине  Волкодава. Я ученый.  Моя
книга уже хранится в Силионской библиотеке, ее люди читают. Напишу и вторую,
если... этот...  этот...  меня до  смерти не загонит.  Тоже...  вообразил...
только драке и выучился...
     При этом  молодой аррант  вполне отчетливо сознавал, что  погубил  себя
сам.  А нечего  было навязываться в  путешествие, которое Волкодав собирался
предпринять в  одиночку. Нечего теперь сетовать на обстоятельства, взывающие
не  к  познаниям  мудреца,  а  к  выучке   воина  и  звериной  выносливости,
позволяющей  шагать  сутки за сутками.  Каковые способности и были в  полной
мере  присущи тупому  неразвитому  варвару.  И скорее  неприличны  ему,  без
сомнения лучшему выпускнику Силиона...
     Еще Эврих знал: если на  них вдруг кто нападет, сам он это поймет разве
только  когда Волкодав  схватит меч и  примется защищаться. А  его,  умного,
пожалуй еще и  отшвырнет  себе за спину. Чтобы  не  путался под  ногами и не
погиб от первого же удара...
     Держать ухо востро полагалось, конечно, обоим. Но Эврих  скоро до  того
отупел от усталости, что предоставил делать это одному Волкодаву. Самому ему
было уже ни  до  чего. Он знал только, что надо было ИДТИ. По возможности не
отставая от варвара. Остальное могло пропадать пропадом.
     О Боги Небесной Горы!..
     Грубый венн просто шел себе и шел.  Молча. И не жравши с позавчерашнего
дня.
     Между тем, в довершение всех несчастий, тропу,  изредка возникавшую под
ногами,  основательно  размочил  медленный  дождик:  коварные  камни  так  и
норовили вывернуться  из-под ноги. Эврих скользил и раз  за разом валился на
колени, пачкая штаны  и  нарядные кожаные сапоги.  Потом с  большой неохотой
вставал,  пользуясь  благовидным предлогом перевести дух.  Сегодня  ему было
даже  не высмотреть вдалеке подходящего  гребня,  чтобы  на нем свалиться  и
умереть.  Стоило загадать  приметную  скалу,  как  она  либо  скрывалась  за
полотнищами тумана, либо, наоборот, откуда-то  возникала другая  похожая  на
нее - поди разбери!..
     К середине дня,  когда  они  остановились  у небольшого  ручья,  глухое
раздражение  Эвриха  переросло  в  кровожадную  ненависть.  Теперь  он  знал
совершенно точно, что венн издевался, намеренно унижая его. Иначе зачем было
бы  устраивать  подобную  спешку?  Гнались,  что  ли,  за  ними?..  Или  они
опаздывали куда?..
     Злоба помогла подстегнуть не только  тело. Одолевая несколько последних
подъемов и  спусков, Эврих  заставлял измотанный разум трудиться, подбирая и
складывая достойные слова. Правда, как только удалось сесть и вытянуть ноги,
слова эти  как-то сами  собой поблекли и потускнели, сменившись  замогильной
тоской: совсем скоро придется ведь снова вставать...
     Волкодав зачерпнул котелком воды  из  ручья, приволок откуда-то длинную
корягу и стал потрошить ее  топориком, стесывая влажную  древесину и обнажая
сухую. Эврих безразлично следил за его  действиями. Потом до него постепенно
дошло, что,  раз  появились дрова, значит, самые  высокие безлесные перевалы
остались-таки за спиной. Однако сил обрадоваться этому уже не было.
     Венн снял с огня закипевший котелок, вытащил хлеб, густо намазал ломоть
топленым салом  из  глиняного  горшочка, покрошил  сверху  пол-  луковицы  и
протянул все это Эвриху. Лицо у арранта  было серое, осунувшееся, но зеленые
глаза горели непокорством и злобой. Если бы венн не занялся привалом, ученый
просто свалился бы и уснул прямо под моросящим дождем. Чувствовалось, что он
придушить был готов своего спутника и  еще  пуще -  себя  самого за то,  что
раскис.  Он взял  хлеб  и  стал  его  есть, запивая  горячей водой прямо  из
котелка. Сперва - с отвращением, потом - с видимым  удовольствием.  Злоба  в
глазах постепенно таяла.
     - Куда гонишь?.. - хрипло спросил он наконец, облизывая губы и подбирая
с ладони последнюю крошку. Волкодав пожал плечами:
     - Если сегодня дойдем до реки, завтра уже Нарлак. Люди... деревня...
     Эврих мрачно спросил:
     - Тебя там что, невеста ждет?.. Несешься... как нетерпеливый жених...
     Венн провел  ладонью по  волосам  и  жесткой  щетинистой бороде,  потом
стряхнул с руки воду. Объяснять не хотелось, и он промолчал.
     У реки  было красивое имя:  Ренна.  Она  текла с  северовостока, вбирая
сотни горных ручьев, питаемых вечными ледниками. В своих верховьях она резво
прыгала со скалы на скалу, но на равнине, как и у многих горных рек, жизнь у
нее не задалась.  Вырываясь в  широкую  долину, отделявшую Засечный кряж  от
холмов северного Нарлака,  Ренна быстро  теряла и дикую  красоту, и  разбег,
растекаясь десятками мелководных проток. Порою эти протоки совсем скрывались
в рыжих  напластованиях гальки, медленно сочась сквозь них  к уже недалекому
морю.  Оба края долины  густо заросли ракитой  и тростником,  в неторопливой
воде  омутков  плавали лягушки, перебирались с  берега на  берег ужи. Однако
посередине долины, на ржавых галечных россыпях,  не было  заметно ни единого
кустика.  И  знающий человек понимал с  первого взгляда,  что  обычно сонная
Ренна временами бывала страшна.
     Несколько  раз  за лето  случалось  так, что  с Закатного  моря налетал
крутящийся  смерч.  Люди знали, что это пытался обрести плоть древний  Змей,
пособник Темных Богов. Насосавшись морской соленой воды, он яростно мчался в
горы, но неизменно  распарывал  брюхо об острые пики, падал вниз и вдребезги
расшибался  о  скалы.  Тогда с  небес  хлестало  так, будто  прорвалась сама
Твердь, а  кроткая Ренна стряхивала спячку и  превращалась в бешеный  поток.
Этот поток ворочал  каменные глыбы, играючи  уносил  выдранные  деревья  и с
ревом  хлестал  желтоватыми  клубящимися  волнами.  В  такие дни  с  высоких
приморских  скал была  отчетливо заметна мутная речная  струя, вдававшаяся в
море не менее чем на полверсты.
     А потом иссякала вода, принесенная в брюхе жадного Змея, и Ренна  вновь
успокаивалась,  затихала.  Снова  цвела  по  берегам мать-и-мачеха,  кричали
лягушки,  клонились над  омутами  ивы,  выросшие на безопасной  высоте вдоль
обрывов...
     В этот  вечер Ренна  текла  спокойно.  Ее можно  было перейти,  даже не
замочив ног, - стоило лишь немного попетлять по  галечным косам. Продравшись
следом  за  Волкодавом сквозь заросли  ракиты,  Эврих  перепрыгнул  узенькую
протоку, и хруст гальки под  сапогами  показался ему  победными  трубами. Он
выдюжил. Выстоял. Продержался. На том берегу отдых.
     Он даже сказал себе,  что  можно было бы  идти еще и еще. Где  наша  ни
пропадала.  Не так уж  и страшна оказалась гонка,  которую неизвестно  зачем
устроил ему Волкодав! Будет зато, о чем с гордостью вспомнить...
     С этой мыслью Эврих закрыл глаза и свалился на мелкие камушки,  потеряв
сознание.  Вот что получается, когда долго  держишь себя  в кулаке,  а потом
ослабишь мертвую хватку.
     Он  почти  сразу   очнулся.  И,  не  открывая  глаз,  ощутил,  что  его
покачивает, как в колыбели. Было ощущение движения, только ногами перебирать
почему-то  не  приходилось.  То есть его  ноги попросту  свисали, не касаясь
земли.  Эврих  поднял ресницы. Прямо  у его лица  было  человеческое  плечо,
обтянутое влажной кожаной курткой. На плече, перехваченном матерчатой лямкой
заплечного  мешка,  сидел   недовольно   нахохлившийся  Мыш.  Глаза  зверька
светились в густеющих сумерках, как два  серебряных  уголька. Выше виднелась
знакомая русоволосая  голова, потемневшая  от  дождя. Еще выше плыло  мокрое
серое небо,  где-то внизу размеренно поскрипывала  и  чавкала галька. Аррант
пошевелился и понял, что Волкодав  нес его на руках. Его разобрала обида, он
решил высвободиться:
     - Пусти!..
     К  его  изумлению,  венн  улыбнулся.  Улыбка  получилась виновата