домой.  Туда,  где  ждет  лавка,  застланная пуховой
периной.  И  мисочка с  финиками и  мытым изюмом для услаждения души.  И
руки-ноги никто оторвать не  норовит...  Зачем муки принимать,  пусть бы
мужики друг друга ломали.  Ей -  себя холить,  ей -  по садику с цветами
заморскими неспешно гулять...
   Трое  мужчин  сидели  на   корточках  вокруг  и   на   всякий  случай
помалкивали,  и  о том,  что телохранителям следовало еще и озираться по
сторонам, памятовал один Волкодав.
   Кнесинка встала,  решительно высморкалась и  что  было силы вцепилась
здоровой рукой в запястье Лихослава:
   - Давай!
   - Государыня... - струсил отрок. Волкодав вмешался:
   - Давай, Лихослав, только... во всю силу - со мной одним.
   Юнцу  всегда охота скорей прихвастнуть едва  добытым умением,  скорее
пустить в  ход науку,  особенно воинскую...  Волкодав был старше братьев
всего-то года,  может, на три, но, думая так, чувствовал себя едва ли не
дедом мальчишкам.  Лихослав с  запозданием,  но  все же  сообразил,  что
здесь,  как и  на мечах,  не сразу хватают острые боевые клинки,  сперва
балуются деревянными. И в памяти затвердится, и не убьешь никого...
   Он крутанулся, ринул кнесинку и уложил ее в колючую травку, но на сей
раз - с примерной осторожностью. Еще придет время жилы в схватке тянуть.
Потом они  поменялись местами,  кнесинка шмякнула оземь парня на  голову
больше себя и топнула ногой:
   - Не моги поддаваться!
   Когда ехали домой,  Волкодав приметил, что она берегла левую руку. Он
задумался,  как  обычно,  с  трудом  подыскивая слова,  и,  только когда
впереди уже замаячила городская стена, наконец спросил:
   - Надо ли  трудить себя так,  госпожа?  Не  ты  нас,  мы тебя хранить
уряжались...
   Слова он  нашел все же не самые разумные.  Едва выговорив,  сам понял
это и стал ждать:  сейчас осердится и скажет -  без тебя, дескать, знаю,
что надо мне,  чего не надо.  Кнесинка сдвинула брови и стала поправлять
серебряные обручья,  хотя  багровые пятна  начавших проступать синяков и
так были надежно спрятаны рукавами.
   - Я дочь вождя,  -  сказала девушка.  -  Если я взялась,  я не должна
отступать.
   Дочь вождя,  подумал Волкодав.  Самое печальное, что получалось у нее
на удивление хорошо.  Верно же говорят: за что ни возьмутся вожди, все у
них спорится лучше,  чем у обычных людей.  Может, потому и спорится, что
помнит хороший вождь, на ком держится удача народа. Вот и дочерям вождей
нету равных ни в  красоте,  ни в  ловкости,  ни в  уме.  Ни в  стойкости
душевной...
   А  еще говорили,  будто лицом и телом кнесинка Елень была сущая мать.
Мать-воительница. Вот и думай: к добру это? Или не к добру?..

   Лето близилось к исходу,  и в городе все чаще поговаривали о том, что
государь  Глузд,   мол,   совсем  скоро  вернется.   Волкодав  не  очень
любопытствовал,  куда он  уехал,  но все же узнал:  кнес проводил лето в
большой и могущественной стране Велимор, договариваясь там о торговле и,
случись что,  о  военной подмоге.  Нет,  не  то чтобы кто-нибудь угрожал
Галираду или,  тем  более,  могучему Велимору.  Просто  сольвенны хотели
заручиться добрым расположением сильного и воинственного соседа.  Что же
до Велимора, то и ему, верно, небезразлична была дружба крепкой северной
державы.  Ибо, как всем было хорошо известно, Галирад никому себя доселе
в обиду не давал...
   В  Велиморе Волкодав не  бывал и  знал эту  страну больше по  слухам.
Лежала она,  как  говорили,  в  самом сердце Замковых гор,  и  вели туда
считанные дороги, все как одна проходившие извилистыми глухими ущельями.
И  было у  этих ущелий одно общее свойство.  На  некотором расстоянии от
входа скалы совсем перекрывали их, смыкаясь над головами. Все, кто бывал
в Велиморе,  в один голос утверждали,  что в этих каменных тоннелях было
удивительно неуютно.  Гораздо  хуже,  чем  в  обычных теснинах или  даже
пещерах.  Стоило,  однако, выйти из-под сплошного свода по ту или другую
сторону - и мерзкое ощущение пропадало бесследно...
   Но тем не исчерпывались велиморские чудеса.  Высоки и  едва проходимы
были  заснеженные кряжи  Замковых гор  -  недаром сольвенны выводили это
название то ли от "замка",  то ли от "замка", - но уж и не таковы, чтобы
вовсе  невозможно  было  их  одолеть.  Находились бесстрашные скалолазы,
которые взбирались на  неприступные кручи и  даже пересекали весь горный
край,  попадая из страны сольвеннов прямиком в Нарлак.  Так вот: те, кто
пренебрегал путеводными ущельями,  предпочитая иные дороги,  не  находил
между  хребтами никаких  признаков большой  и  богатой страны.  То  есть
вообще ничего,  кроме роскошных лугов,  ослепительного снега на вершинах
да немногочисленных горских племен, беспощадно резавшихся друг с другом.
К  слову сказать,  ни о каком Велиморе обитатели внутренних долин слыхом
не слыхивали.
   Те же,  кто,  втягивая голову в плечи,  проходил под давящими сводами
скал, рассказывали о городах, окруженных исполинскими каменными стенами,
о великолепных дворцах,  изобильной торговле и о мириадах рабов,  день и
ночь приумножавших достаток державы...
   Когда  велиморцев  спрашивали,   в  чем  же  тут  дело,   они  обычно
посмеивались и  отвечали,  мол,  Боги  хранят  их  страну,  не  допуская
неведомых и недобрых людей. Поэтому кое-кто еще называл Велимор Опричной
Страной,   сиречь  особенной,   отдельной,  несхожей.  Велиморцам  такое
название не  особенно нравилось,  они предпочитали именовать свою страну
Потаенной.
   Но самое удивительное, по мнению Волкодава, заключалось в другом. Ему
приходилось иметь дело с  уроженцами Потаенной Державы,  и  однажды он с
изумлением убедился:  своего,  коренного,  только ему присущего народа в
Велиморе отроду не было.  Там жили сегваны,  вельхи, нарлаки, халисунцы,
сольвенны и невесть кто еще,  но не было единого своего языка,  обычая и
веры.  Ни  дать  ни  взять обнаружили когда-то  и  заселили пустую землю
выходцы из всех племен, обитавших вокруг...
   Если бы  кто спросил Волкодава,  он мог бы рассказать,  что его народ
издавна с большим недоверием относился к Замковым горам и ко всему,  что
исходило оттуда.  Венны называли эти горы Железными и утверждали,  будто
ими, как железным замком, Бог Грозы запер когда-то Темных Богов и всякую
нечисть,  воспретив показываться в  дневной мир.  Сольвенны тоже помнили
кое-что из  древних легенд.  "Опричный" в  их языке было словом вовсе не
лестным. Соплеменники Волкодава выражались еще непочтительней. Именовали
Опричную,  она же Потаенная, страну - Кромешной. Что, в общем, в старину
тоже попросту значило - "лежащая наособицу, КРОМЕ"...
   Над теми,  кто в  это веровал,  люди грамотные и  просвещенные дружно
смеялись.

   Как  и  предвидел Волкодав,  боярину  Кругу  страшно  не  понравились
бесконечные отлучки молодой кнесинки.  И  то сказать,  виданное ли дело!
Вместо того чтобы чинно гулять возле крома,  прясть,  почивать у  себя в
горнице или,  на худой конец,  возиться с цветами (занятие для чернавки,
но ладно уж,  чем бы дитя ни тешилось...),  его "дочка" скакала с троими
телохранителями неизвестно  куда.  Иногда  она  брала  с  собой  сокола,
отговариваясь охотой,  но  дичи  назад почему-то  не  привозила.  Только
выглядела усталой, как будто гонялась самое меньшее за кабаном.
   Боярин рад был бы учинить ей какой следует расспрос, а то и отеческой
рукою оттрепать за  уши непослушное детище.  Да только как подступиться,
чтобы в случае чего ей же не вышло стыда?
   Поразмыслив, Крут решил для начала хорошенько взяться за венна. Благо
таинственные отлучки кнесинки начались именно с его появлением в кроме.
   Однажды он отозвал телохранителя в сторонку и крепко сгреб за рукав.
   - Куда девочку чуть не каждый день тащишь?  -  зарокотал он грозно. -
Почему она, как с вами съездит, ходит, словно вы ее там палками били?
   Волкодав посмотрел на крепкие узловатые пальцы,  державшие его рукав.
Он мог бы вырваться, но не стал этого делать. Он ответил ровным голосом:
   - Госпожа  едет,  куда  пожелает,  а  мы  ее  сопровождаем.  А  когда
останавливаемся,  госпожа делает то,  что ей по душе. А мы следим, чтобы
никто ее не обидел.
   Если он  что-нибудь понимал,  боярину до смерти хотелось свернуть ему
нос в противоположную сторону.  Но Правый удержался.  Толку не будет,  а
греха уж  точно не  оберешься.  Если не  самого настоящего срама.  Да  и
стоило ли ссориться с висельником,  за которым "дочка" всяко была как за
стеной... На том, стало быть, и завершился их разговор.
   Выждав время, боярин взял за грудки обоих братьев Лихих. Но и тут ему
суждена была неудача.  Два  молодых негодяя предпочитали угождать своему
наставнику,   а  не  воеводе,   и  молчали,  как  истуканы.  Тогда  Крут
поразмыслил еще и  отважился на последнее средство.  Явившись в хоромы к
кнесинке,  он  завел  с  нею  разговор о  девичьем стыде и  о  том,  что
батюшка-кнес,  возвернувшись, не иначе как спустит с него, седобородого,
шкуру,  прослышав,  что  он,  недотепа,  куда-то  отпускал  дитятко  без
подобающей свиты.  Все  рассчитав наперед,  хитрец  воевода  для  начала
принялся навязывать в  спутницы кнесинке целый курятник боярских дочек и
иных знатных девиц. Вроде сестры Лучезара, Варушки, красивой, но неумной
и вечно сонной девки. При мысли о том, что Варушка и еще с десяток таких
же  станут сопровождать ее  во  время  поездок верхом,  Елень  Глуздовна
пришла в  ужас и довольно легко согласилась брать с собой хотя бы старую
няньку.  Чего, собственно, и добивался боярин. Он был одним из немногих,
кого  вредная старуха не  гнала за  порог помелом,  а,  считая приличным
человеком, всячески приваживала и ласкала.

   На другой день Волкодав сидел на крыльце и  слушал сквозь приоткрытую
дверь,  как нянька собирала корзиночку еды и заодно порицала своевольное
дитятко, не желавшее сидеть дома.
   - Мед выложи,  нянюшка,  -  сказала ей кнесинка.  - И пряники выложи.
Принеси лучше сала,  хлеба,  мяса копченого да луковку и чеснока головку
не позабудь...
   Старуха возмущенно молчала некоторое время, потом прошамкала:
   - Яблоки выкладывать не буду,  ты уж как хочешь. И пряники оставлю. В
водичке размочу, мне, беззубой, как раз...
   Посадив  в  седло  кнесинку,  Волкодав  покосился на  братьев  Лихих,
собиравшихся держать стремя няньке.  Он думал, ей выведут ослика или, на
худой  конец,  послушного мула.  Ничего подобного.  Конюх  подвел старой
бабке темно-гнедого верткого мерина,  и седло на нем было мужское. Парни
приблизились,  нерешительно переглядываясь.  Старуха  зашипела  на  них,
мигом собрала подол бесформенной черной рубахи, под которой обнаружились
черные же шаровары, и вспрыгнула в седло так, будто с детства не слезала
с коня. Волкодав только головой покачал. Нянька вела свой род из племени
ичендаров, обитавшего, между прочим, в тех самых Замковых горах.
   Добравшись на  полянку,  он  послал  близнецов  осмотреть  лесочек  и
убедиться, что никто не приметил частых наездов кнесинки и не приготовил
засады.  Потом дал юной правительнице переодеться в мужские штаны и стал
объяснять,  что  делать,  если схватили сразу за  обе  руки.  Нянька тем
временем устроилась на  попоне  возле  корзинки со  съестными припасами,
разложила шитье  и  принялась за  работу.  Кнесинка погодя тоже  сделает
несколько стежков.
   Чтобы можно было не кривя душою ответить, чем занимались: "Мы шили!"
   - Силой даже не пробуй,  государыня,  -  наставлял Волкодав. - Он все
равно будет сильнее. Да не спеши, само после придет...
   Кнесинка,  нахмурив брови,  сосредоточенно вырывалась. Венн держал ее
чуть повыше запястий,  очень осторожно,  чтобы в самом деле не наградить
синяками,  но ей казалось, будто руки заперли в выстланные жесткой кожей
колодки. Ищи не ищи слабину, нет ее.
   - Вам,  мужикам,  о силе хорошо рассуждать,  - промучившись некоторое
время безо всякого толку, обиделась девушка. - Сами чуть что...
   Старуха отложила вышивку, потом проворно поднялась и подошла к ним.
   - А ну,  пусти девочку!  - взъелась она на Волкодава. - Такому только
доверься, все руки пооторвет!
   - Нянюшка!  -  возмутилась кнесинка  Елень,  Волкодав  выпустил ее  и
повернулся к старухе.
   - Я-то не оторву,  -  сказал он.  -  Я  к  тому,  чтобы другой кто не
оторвал. - И протянул руку: - Хочешь, убедись, что госпоже нет обиды...
   Коричневая,  морщинистая  старухина  лапка  с  удивительной быстротой
исчезла под  длинным,  до  пят,  черным шелковым волосником.  Когда  она
вынырнула  наружу,  в  ней  подрагивала острая,  точно  стилет,  длинная
шпилька.  Блестящее лезвие  до  половины  покрывала засохшая  желтоватая
пленка.
   - Уж как-нибудь и дитятко обороню,  и себя!..  Она, вероятно, в самом
деле  что-то  умела.  Лет  этак пятьдесят назад,  когда ее  посадили над
колыбелью матери нынешней кнесинки.  Зря, что ли, она прозывалась Хайгал
- Разящее Копье.  Да.  Волкодав мог  бы  одним  щелчком избавиться и  от
шпильки,  и от старухи.  Что там он -  любой из братьев Лихих, к которым
она благополучно встала спиной...
   - Грозна ты, бабушка, - сказал Волкодав миролюбиво. - Как же ты врага
встретишь,  если  уж  меня,  телохранителя,  ядовитой булавкой потчевать
собралась.
   - Нянюшка,  -  повторила кнесинка Елень. Бабка смотрела на них темным
старческим взором,  не торопясь уступать. Наверняка, она и сама понимала
- сколько она  ни  хорохорься,  молодые ловкие парни  оборонят "дитятко"
гораздо лучше нее.  Но просто так сознаться в  этом она не могла.  Зачем
ей, старой, тогда на свете-то жить?..
   Волкодав  строго  покосился  на   ухмылявшихся  близнецов  и   сказал
кнесинке:
   - Успокой няньку, госпожа, пускай видит, что ты и сама себя отстоишь.
   Когда кнесинка в третий раз грянула его оземь, старуха заулыбалась, а
после  седьмого  спрятала наконец  свою  шпильку.  За  это  время  Елень
Глуздовна совершила,  кажется,  все  мыслимые ошибки;  если противник не
вовсе дурак, он вывернулся бы из любого положения, давая отпор. Волкодав
еще объяснит ей это. Но не теперь.
   Нянька растаяла окончательно,  когда подошло время передохнуть,  и ее
девочка,  ополоснувшись в  реке,  вместе с троими прожорливыми молодцами
взялась за свежий хлеб и  вкусное мясо.  Не понадобилось ее уговаривать,
как дома, отведать кусочек...

   Дальнейшего ни  близнецы,  ни  Волкодав сами не видели.  Но кто-то из
вездесущих и  всезнающих слуг  подсмотрел,  как  боярин Крут подступил к
старой рабыне с  какими-то  расспросами.  О  чем  он  пытался дознаться,
осталось,  правда,  никому не  ведомо.  Ясно  было одно:  ничего из  тех
расспросов не вышло. Бабка только таинственно закатывала глаза...
   Однажды вечером в кром прилетел маленький,  усталый сизый голубь.  Он
юркнул в  голубятню,  и  там  его  сразу заприметил молодой сын  рабыни,
приставленный ухаживать за птицами. Юноша осторожно изловил кормившегося
голубя и  побежал с  ним к боярину Кругу.  Воевода снял со спинки сизаря
крохотный мешочек и  бережно вытащил письмо,  начертанное на  тончайшем,
полупрозрачном листе.  Такие делали из  мягкой сердцевины мономатанского
камыша,  расплющенной и  высушенной на  солнце.  Крут прочитал письмо и.
пошел к кнесинке Елень.
   Волкодав знал  только,  что  с  голубем прибыло послание от  государя
Глузда. О чем говорилось в письме, никто ему, телохранителю, докладывать
не стал,  а сам он не спрашивал. Он видел только, что кнесинка сделалась
задумчива и, пожалуй, даже грустна. Это удивило его, Она любила отца и с
нетерпением ждала его,  так  почему?..  Волкодав сперва решил даже,  что
кнес заболел и задерживается в Велиморе, но потом понял, что дело было в
чем-то другом. Если бы кнес заболел, Елень Глуздовна, надо думать, бегом
бросилась бы в храм - советоваться и молиться. Но нет. Кнесинка говорила
с  волхвами не  чаще обычного.  И  вообще вела себя почти как всегда.  В
конце концов Волкодав решил, что дело его не касалось.
   Он  надеялся,   глупец,   что  кнесинка  удовольствуется  несколькими
простыми приемами,  позволяющими себя отстоять от случайного наглеца.  А
того лучше,  не  пересилит отвращения к  жестокому и  совсем не женскому
делу.  Ничуть не  бывало.  Она  метала нож,  примеривала руку  к  мечу и
стреляла из  самострела.  Благо  тот  взводился с  помощью рычага  и  не
требовал такой силы, как лук.
   Как-то  раз,  когда кони  уже  рысили домой,  кнесинка Елень спросила
Волкодава, как женятся венны.
   - Когда девушка взрослеет,  парни приходят просить бус, - ответил он.
- Если мать позволяет. Потом она одного из них выберет...
   Кнесинка выслушала его и надолго задумалась.  Волкодав видел, что она
хотела о  чем-то спросить его,  но не решалась.  Несколько раз она почти
собиралась с  духом и  даже открывала рот,  но  в  последний миг  все же
отступалась. И наконец спросила совсем о другом:
   - А бывает, что девушку выдают не за того, за кого она сама хочет?
   Волкодав считал  себя  человеком пожившим и  кое-что  повидавшим,  но
привыкнуть к тому,  что у большинства народов девушку выдавали, так и не
мог. У веннов девушка брала себе мужа. Он ответил:
   - Бывает,  когда это  нужно для рода...  Но  так чаще поступают не  с
девушкой, а с парнем.
   - А случается,  что девушка идет против воли и убегает с тем,  кто ей
нравится?
   - Случается,  госпожа,  -  кивнул Волкодав. - Редко, правда. У нас не
считают, что это хорошо.
   Веннская Правда состояла из  многих законов,  и  был между ними один,
осуждавший не в меру властных родителей,  чьи дети,  отчаявшись избежать
постылого брака,  накладывали на себя руки. В роду Серого Пса такого, по
счастью,  никогда не  бывало,  и  Волкодав не  стал  ничего рассказывать
кнесинке. Зачем?..
   Она же вдруг решилась и,  отводя глаза, наконец-то задала мучивший ее
вопрос:
   - А  может  ли  ваша  девушка...  сама  сказать мужчине,  что  он  ей
понравился? Волкодав ответил:
   - Так чаще всего и делается,  госпожа. - Поразмыслил и добавил: - Та,
что подарила мне бусину, сама ко мне подошла...
   - Да  она  ж  дите  несмышленое!  -  неожиданно рассердилась кнесинка
Елень.  -  Во имя Золотых Ключей! Десять лет!.. Что, вот так сунула тебе
бусину, и женись?..
   - Она дала,  а я взял,  госпожа, - терпеливо объяснил Волкодав. - Мог
не брать.  А жениться...  Может,  она кого получше найдет... Или мать не
восхочет...
   Тем более, что матери-то я не больно понравился, добавил он про себя.
Что ж,  бусина в его волосах маленькую баловницу ни к чему не обязывала.
По  веннскому обычаю,  радужная горошина на ремешке у  холостого мужчины
обозначала лишь,  что он собирался хранить верность подарившей ее.  Пока
она не возьмет его в мужья. Или не предпочтет кого-то иного...
   Кнесинка,  однако,  за  что-то рассердилась на телохранителя и  вдруг
погнала кобылицу.  Волкодав без промедления ударил пятками Серка. Ученый
жеребец  тотчас  встрепенулся и  в  несколько могучих скачков,  которыми
славилась его  порода,  настиг  не  успевшую набрать  скорость Снежинку.
Волкодав схватил кобылицу под уздцы и остановил.
   Он  ждал,  что госпожа напустится на  него за самоуправство,  но нет.
Кнесинка неподвижно сидела в  седле,  опустив голову,  и  как-то  жалко,
пришибленно  молчала.   Волкодав  тоже  ничего  не  сказал.  Подоспевшие
близнецы виновато переглядывались,  понимая,  что от  них двоих кнесинка
могла бы и ускакать.
   Елень  Глуздовна  вздохнула  и  двинулась дальше  понурым,  медленным
шагом...

   Уже  показались впереди островерхие галирадские башни,  когда  дорога
вынесла  навстречу  возвращавшимся одинокого  всадника.  Волкодав  сразу
узнал боярина Крута и  только вздохнул.  Было ясно:  на  сей  раз Правый
твердо вознамерился вызнать все,  что  он,  по  его  мнению,  обязан был
знать.  То-то он и  отроков с  собой не привел.  На случай,  если все же
всплывет какой-нибудь срам.
   Он поставил вороного поперек дороги,  потом спешился и сложил руки на
широченной груди.  И захочешь, не больно объедешь. Только кто