иротами, и тогда
мой  любимый  стал  супругом  вдове.  Так велит  древний обычай, уже забытый
кворрами, но бережно хранимый у очагов шанов. Я помогала жене моего любимого
и его новым детям...
     Ее голос снова  прервался.  Напряженное чрево  размеренно  сокращалось,
готовясь извергнуть дитя.
     -  И вновь прошу  тебя:  не  сердись  на мое любопытство, -  проговорил
Эврих.  -  Видишь ли, у многих народов принято  мужчине водить столько  жен,
скольких он  может наделить кровом, пищей и любовью. И я слышал также, будто
есть племена, где  могучие и властные женщины правят семьями, направляя дела
многих мужей...
     Он услышал,  как фыркнул  за его спиной Волкодав. - Отец  Небо  в Своей
премудрости создал  многое, что кажется нам  странным и даже  непотребным, -
ответила Раг. - Мы, шаны, усматриваем в этом лишь повод еще раз преклониться
перед  Ним и ощутить  свою малость. Поучая земные  племена. Отец Небо уделял
каждому ту толику мудрости, которую этот народ был в  состоянии постичь. Мы,
впрочем, находим, что преподанные  нам заветы наиболее достойны свободного и
разумного племени. У нас каждый мужчина дает пропитание только одной жене, а
каждая жена шьет рубашки только одному мужу...
     Волкодав проверил пальцем нагревшуюся  воду, отодвинул  котелок от огня
и,  прихватив  его сквозь рукава, натянутые на ладони, перелил  содержимое в
пустой  бурдюк.  Мыш немедленно  устроился  на  бурдюке, радуясь теплу. Венн
заново наполнил котелок чистым колотым льдом и поставил его в жар синеватого
пламени,  поедавшего куски горючего камня  огневца.  Этот темно-серый, жирно
блестевший камень давал много золы и, сгорая, распространял премерзкую вонь,
но лучшего топлива в пещере найти было нельзя. И на том  спасибо  неведомой,
но, видимо, благосклонной Силе, обитавшей в недрах горы...
     Он  видел, что у Эвриха все  шло путем. Неприметное  волшебство арранта
обняло исстрадавшуюся  душу  женщины  и  прямо-таки  на  руках унесло ее  от
колодца боли  и  ужаса,  в который она уже было приготовилась кануть. Теперь
шанка родит - спокойно и без мучений,  и не будет никакого ущерба ни ей,  ни
ребенку... Оставалось позаботиться о малом.
     Согнав  недовольно  раскричавшегося  Мыша,  Волкодав  потеплее  закутал
бурдюк,  опустился на  корточки  возле Раг  и показал  ей рукоять Солнечного
Пламени:
     - Станешь рожать, не беспокойся  ни о какой нечисти,  госпожа. Вот этот
меч ее  сюда не допустит...  - Повернулся к  Эвриху  и велел: - Буду  нужен,
зови.
     Выудил из котомки головку чеснока и ушел.
     Ему  сразу не понравилось то, что происходило снаружи. Когда перелезали
забор и покидали деревню, ночь  была не то чтобы теплой, но пар изо рта, как
теперь, все-таки не валил.  И вот с  северо-запада неизвестно с  какой стати
задул режущий ветер, летевший словно бы из самого сердца ледяной пустоты. Он
еще не  принес  облаков,  способных  затянуть серп  месяца  и  звезды,  ярко
мерцавшие в небесных потоках. Воющий вихрь тревожил снежные одежды вершин, и
залитые  ночным  светом хребты  представали  чередой  шагающих  великанов  в
развевающихся  белых  плащах.  Волкодав  ощутил, как  понемногу  заползает в
сердце черная жуть. Север и запад - скверные стороны горизонта.  Там умирает
солнце, там холод  и  ночь. Оттуда  не  может прийти ничто хорошее, и пример
тому - сегваны, некогда явившиеся с Островов. Разумные люди даже печь в доме
помещают в северном углу - необоримой заступой от всяческой нечисти, лезущей
погубить  живое  гнездо... Волкодав  весьма  сомневался, что  его  хиленький
костерок, разожженный вдобавок  не на честном дереве,  а на подземном камне,
сумеет кого-нибудь защитить. На  добрую  сталь  надежды было побольше.  Венн
помнил: когда  почтенные женщины под  руки  уводили его мать в баню - давать
жизнь младшим братикам и сестричкам, -  отец  всегда шел вместе  с женой,  а
братья матери обнажали мечи  и несли дозор у двери, покуда не  раздавался из
бани пронзительный  младенческий  крик. Ибо известно: нечисть,  спешащая  на
теплую кровь, ничего так не боится, как благороднейшего  изделия  кузнеца  в
руке воина, не склонного к шуткам... Волкодав снова посмотрел на небо. Ветер
подхватывал и раздирал клочья снежных  полотнищ, швыряя их на  склоны белыми
крутящимися смерчами. Шаткие столбы летящего снега опадали на камни  и снова
вздымались, двигаясь в одном направлении. Прямо к нему.
     Невидимая рука словно нацеливала бредущие призраки  на устье расселины,
где стоял  Волкодав... Ему  не хотелось думать, чем  могут обернуться рослые
смерчи,  если  позволить им  добраться до цели. И что вообще получится, если
они проникнут  в пещеру.  И  задержит ли их преграда, остановившая  Элдагову
стрелу, он не стал даже гадать.
     Враг шел на него,  и он собирался принять бой. Может быть, безнадежный.
Очень  даже  может быть. Скрыться негде, отступать  - некуда, драться  же  с
неведомой силой... Волкодав вытащил из кожаного кармашка два  длинных тонких
шнура,  которые  на всякий  случай  всегда  в нем таскал, и привязал один  к
висевшему  на  поясе  топору,  а  второй  - к рукояти  боевого  ножа.  Потом
обратился лицом к югу и  начал  молиться,  хотя не очень-то ждал, чтобы  его
молитву услышали. Может ли голос, обращенный  к Светлым Богам, достигнуть Их
слуха в горах? Да еще в двух шагах от входа в какое-то подземелье?..
     Снежные столбы только еще перебирались через ложбину,  а  ветер уже нес
тончайшую  морозную  пыль, ранившую  глаза. Стрелы  холодных  порывов  легко
пронизывали одежду, достигая тела, вымораживая из него жизнь и тепло. Черное
небо над  головой вызвало в  памяти рассказы Тилорна. Волкодав  почувствовал
себя   крохотной   живой  искоркой  посреди  гигантского   ледяного   мрака,
разделившего  миры.  Может ли  такая  искорка  хоть  мгновение противостоять
вечной Тьме,  если,  говорят,  однажды  ее  дыхание погасит  даже  Солнце  и
первосотворенные звезды?.. Волкодав выбрал себе удобное место, где его никто
не сумел бы обойти, и стал ждать.
     Когда  ко  входу  в  расселину  устремился  качающийся  столб летящего,
крутящегося снега, венн сделал шаг  и встал у него на пути. Это не кан-киро,
где  нападающему  вежливо  освобождают  дорогу,  а  потом столь  же  вежливо
помогают  исчерпать и  рассеять враждебный порыв.  Так можно  делать, пока в
твоем противнике есть хоть  что-то человеческое и остается надежда заставить
его призадуматься.  На  Волкодава же  двигалось воплощенное  Зло,  Зло такой
высокой пробы, что способность принимать облик человека, животного или иного
живого существа  была им уже  утрачена,  поскольку  нет  созданий изначально
злых, есть только  отошедшие от Добра...  но  не до такой степени! Худший из
земных  душегубов и  даже черных  волшебников все же  когда-то  был  грудным
малышом и улыбался матери,  когда  та склонялась над ним. Этим не  было дано
даже смутной памяти  о  чем-то чистом  и светлом: какими видел их  Волкодав,
такими они и  возникли. Порою  вихрящийся снег  обретал смутное  сходство  с
человеческими фигурами, но  не мог удержать внятного облика  и летел дальше,
бескрыло перелетая с камня на камень.
     - Ну, идите сюда!.. - зарычал Волкодав.
     Боевой нож, подаренный слепым Дикероной,  коротко свистнул,  распарывая
мчавшийся навстречу ветер.  Смазаный для верности чесноком, он попал в самую
середину снежного призрака, и  Волкодаву  померещился где-то за гранью слуха
чудовищный хриплый рев.  Белая тень взмахнула  бесформенным  подобием рук  и
распалась  поземкой,  превращаясь в  снежную кляксу на  темно-бурых  камнях.
Теперь это был самый обычный снег, на который можно ступать без  боязни, что
кто-нибудь  схватит  за  ноги.  Волкодав торопливо  подтянул  нож  обратно к
себе...
     Он еще улучил мгновение задуматься, какие такие духи столь упорно лезли
в пещеру. И  кто мог быть их повелителем. Потом снежных привидений сделалось
больше,  и думать  стало недосуг.  Как всегда,  когда  начиналась  настоящая
битва, сознание  словно  бы отодвигалось  в сторонку,  передавая свою власть
какому-то  более  древнему разуму, коренившемуся  непосредственно  в теле. И
этот разум знал: никто из стаи белой нечисти не должен проникнуть  в пещеру.
Никто. Ни единая тварь.
     Вот  стало некогда  метать  нож и топор,  и Волкодав перехватил  секиру
левой  рукой, а  правой вытащил  меч.  Рукоять Солнечного Пламени показалась
необъяснимо горячей.  Быть может, меч  вправду  не  зря носил  свое  имя,  и
наседающие морозные привидения разбудили в нем  заложенную  когда-то частицу
огня?.. Очередная  бесформенная  тварь метнула ему  в лицо пригоршню ледяных
игл, Волкодав метнулся в сторону и, уже летя через  голову кувырком,  срубил
крутящийся столб ударом меча. Он явственно услышал шипение и  увидел струйку
пара, сорвавшуюся с клинка.
     Потом он понял, что рано или  поздно его сомнут и затопчут.  Сколько-то
он  еще  сможет  сражаться,  но  потом  Харан  Кипр  подтвердит  свою  славу
заповедной горы, с которой не уходят живыми смертные нечестивцы. Венн оценил
собственные силы  и попытался  прикинуть,  продержится ли  до  рассвета.  На
рассвете  вся  эта  пакость  должна  исчезнуть  сама  собой.  Рассыпаться  и
пропасть, сраженная солнечными лучами. Волкодав все никак не мог сообразить,
скоро ли появится солнце.  Ему  казалось, ночь тянулась  уже  очень долго. С
другой стороны, если верить движению звезд... Звезд?
     Спасаясь  от очередного заряда  колючего ледяного крошева,  он выгнулся
назад и упал на спину прямо в пятно осыпавшейся поземки.  Топорище слетело с
ладони,  и секира, вертясь на шнуре, срезала  белый смерч, качавшийся слева.
Солнечный Пламень вскинулся в правой руке и полоснул невесомую плоть второго
такого же привидения, уже склонившегося над упавшим.  Освобожденные снежинки
пронеслись тонкой кисеей, и в  долю мгновения перед прыжком, поставившим его
на ноги. Волкодав увидел над собой небо.
     Его северная половина была, как и  прежде, занята равнодушно мерцавшими
звездами. Южную  половину занимала исполинская тень. Как  раз когда Волкодав
взвился с земли и приготовился к новой сшибке, оттуда, с юга, донесся глухой
раскат  грома. Бесформенные чудовища  так  и  отпрянули, словно  испугавшись
чего-то,  и венн  смог рассмотреть больше. На  Заоблачный  кряж  надвигалась
гроза. Со стороны  не такого уж далекого моря летела колесница разгневанного
Бога Грозы,  и тому, кто  породил убийственный северный  вихрь  и  наслал на
Харан  Киир   зловещие  порождения  Тьмы,   пощады   ждать  не  приходилось.
Громоздившиеся  тучи  легко  одолевали  вершины,   взбирались  на  перевалы,
касались  макушками  небесного  купола,  и  с   одной  стороны  их  освещало
серебряное сияние месяца,  а с другой... С другой стороны угадывался далекий
пепельный свет еще не вставшего солнца.
     Вот  сверху  вниз резанула лиловым огнем  ослепительная рогатая молния!
Горные хребты до основания  потряс удар такой  яростной силы, что Волкодав с
облегчением понял:
     помощь пришла. Гроза шла против ветра, хотя праздник Хозяина Громов уже
миновал. Вот теперь многострадальная Раг спокойно произведет на свет живого,
победно  кричащего  малыша,  и  можно будет  посмотреть,  ошибся  ли  Эврих,
предсказывая девчонку.  В эту ночь  Темные Боги не  возрадуются жертве.  Ибо
когда раздается  голос Бога  Грозы, всяческая нечисть  и нежить  спасается в
глубокие норы и долго не смеет высунуться наружу...
     Скоро  хлынет  очистительный  дождь  и  без  следа  растопит  все  зло,
покушавшееся на людей. Но пока гроза только-только подходила, и духи мороза,
чуя погибель,  еще  отчаяннее  устремились вперед.  Словно порывались отбить
нечто очень важное для себя и для Тех, чьи гигантские тени угадывались между
звездами с северной стороны гор.
     Неужели  ребенку Раг предначертана  какая-то особенная  судьба, могущая
прозвучать в кругах мироздания?..  Подумав так, Волкодав  почувствовал  себя
причастным  к судьбам Вселенной  и понял, каково приходилось его отдаленному
предку,  великому Кузнецу,  помогавшему  Богу Грозы отстаивать мир во  время
Великой Тьмы. Нет, сказал он себе. Правду все- таки говорят, будто с тех пор
мир  измельчал. Или это я такой  скудоумный, что совсем не хочу  помышлять о
высоких  вещах?.. Я должен  защитить женщину. И ее дитя,  виновное  только в
том, что  надумало  именно теперь явиться на  свет.  А уж что этому младенцу
предназначили Боги, я того не знаю. И знать не хочу...
     У  него  был  отличный  топор,  насаженный  на дубовое  топорище. Вдоль
ухоженного  лезвия  бежал  священный узор:  вереница  зубцов  с  насаженными
кружками.  Очередная молния  вспорола  грозовой мрак над горами,  и Волкодав
видел, как мертвенный отсвет коснулся металла  и задержался на нем,  облекая
топор  чуть заметной мерцающей пеленой. Белое чудовище, выросшее  было перед
венном, сначала отпрянуло, а потом рассыпалось еще прежде, чем его коснулась
секира. Вот когда стало радостно и легко на душе!.. Сделав быстрое движение,
он  чиркнул  топором поперек расселины сзади  себя, оставив  на земле тускло
светившуюся  черту  от одной скальной  стены до другой.  И  ринулся  вперед,
потому что святыни святынями, но для полной уверенности  следовало самому за
всем присмотреть...
     Он вернулся в  пещеру, когда наконец  прекратилась нескончаемо  длинная
ночь и  солнце, объявившееся за облаками, превратило  сплошную  черную стену
ливня  в потоки  серого жемчуга. Колесница  Бога Грозы удалилась на север, и
где-то там, в Небесах, еще продолжалась борьба.
     Волкодаву показалось,  что  в пещере было тепло. Насколько вообще может
быть  тепло  в  подземелье  со  стенами,  сложенными  наполовину  из  камня,
наполовину изо  льда. УМНЫЙ  Эврих  догадался  набрать горючих  обломков,  и
костер  весело дымил  посередине пещеры. Отсветы  огня  мешались  с  бликами
зеленого  сияния, затаившегося в  глубине подземного  хода. После  битвы  со
снежными вихрями зеленый туман показался венну знакомым  и родным существом.
И  если уж на  то  пошло, это существо, как и сам  он,  только  что  уцелело
благодаря  чуду Бога Грозы. А значит, никакого  зла в нем не было. И быть не
могло.
     Раг крепко спала под  стеной,  держа  у  груди живой комочек,  даже  не
подозревавший о том, как удивительно и странно начался его земной путь.
     - Дочка... - тихо,  чтобы  не потревожить женщину и дитя, сказал Эврих.
Вид  у арранта  был такой,  словно  это он,  а  не Раг  только  что  изведал
родильные муки. Все-таки ученый  подбросил  на ладони кусок жирно блестящего
темно-серого камня и спросил: - Вы топили этим на каторге?..
     - Нет, -  сказал Волкодав.  - Там было  недалеко до  сердца горы, и оно
грело нас круглый  год...  А  этот  камень... Я знаю,  что он  может гореть,
потому что однажды из-за него случился пожар и погибли проходчики...
     Он присел на корточки возле огня и тщательно отжал мокрые волосы. Потом
стащил куртку и рубашку и  повесил сушиться, растянув на шнурке, пропущенном
в рукава.  Эврих с  интересом следил  за его действиями: вот уж чувствуется,
что человек привык к  подземельям, и ни  убавить  тут, ни прибавить. И не то
чтобы Волкодав делал нечто, не укладывавшееся в привычные рамки. Важно было,
как он это делал. Понаблюдав за ним некоторое время, молодой аррант огорошил
венна вопросом:
     - Скажи, друг мой, ты не боишься  пещер? Волкодав  некогда слышал краем
уха,  будто человеку такой, как у него, жизни чего-то полагалось бояться. То
ли низких сводов над головой, то ли, наоборот, открытых  пространств. Тилорн
в  свое  время до одурения  расспрашивал его  на  сей счет и даже по  своему
обыкновению сказал  какое-то ученое слово.  Волкодав не запомнил ни  ученого
названия, ни  того, чего  же  именно  он  теперь  был  обязан  всеми  силами
избегать. Выглядеть дремучим невеждой не хотелось, и венн буркнул:
     - Может, и боюсь. Это что, имеет значение?
     -  Я не ставлю под сомнение твою сме... - с некоторой обидой начал было
Эврих, но Волкодав спасся от него бегством: без особых затей подхватил топор
и ушел в глубь  пещеры,  туда, где  дрожала  зеленая радуга  и где,  по  его
представлениям, богаче был пласт  огневца. Хотя  оставалось неясным,  на кой
ляд запасать топливо, если скоро перестанет  дождь и можно будет  уходить из
пещеры.
     -  О  Мать Премудрости!..  - донеслась  из-за  спины  горестная  жалоба
Эвриха.  - Истинно, Ты  была  милосерднее к добродетельному  Салегрину.  Сей
ученый  муж все записывал  со слов внушающих уважение путешественников и  не
имел дела  с варварами,  которые... Волкодав!.. Ты  только не заблудись  там
смотри!..
     В  последнем  возгласе  арранта  звучало  искреннее беспокойство.  Венн
удалился,  улыбаясь  в усы. Он не  очень понимал  людей,  способных где-либо
заблудиться.  И уж  подавно -  в  пещерах,  где не найдется  двух одинаковых
поворотов, лазов и даже глыб, вывалившихся  из стены, которые можно  было бы
спутать!..
     Он  довольно  долго  стучал обухом  топора,  обкалывая  серые  комья  и
располагая  добытое  таким  образом,  чтобы  попавший  сюда  человек,  менее
сведущий в делах подземного мира, сумел догадаться, что здесь можно устроить
костер.  Оставалось позаботиться, чтобы человек  этот не  поджег весь пласт,
вызвав по недомыслию пожар целой горы. Пока  венн обдумывал, как  это  лучше
устроить, его взгляд упал на сплошь  ледяную и довольно гладкую стену, возле
которой  волнующимися  клубами плавал зеленый туман.  Он поймал себя на том,
что совсем почти перестал обращать внимание  на светящееся облачко, поначалу
такое  необъяснимое и жутковатое... И все-таки  привычная настороженность не
до  конца в нем  задремала.  Что-то  кольнуло его, он  опустил топор,  начал
всматриваться в темную глубину льда... и наконец разглядел примерно в аршине
от поверхности перевернутый человеческий силуэт.
     Волкодаву  не  требовалось  объяснять,  как  такое  бывает.  Несчастный
провалился в трещину ледника и замерз в  ней, переломав руки и  ноги. И было
это давно, очень давно. Снег  и ледяное  крошево, заполнившие могилу, успели
слежаться  и под  собственной  тяжестью  превратиться  в  глыбу  прозрачного
монолитного  льда. Для этого  требовался не один век.  А  уж для того, чтобы
оказаться на самом дне когда-то обширного ледника, под слоями камня и земли,
рядом с неизвестно какими водами промытой пещерой...
     Венн  подошел  поближе к  стене и вгляделся,  напрягая зрение.  Мертвый
человек висел  к нему  лицом. Его рот был страдальчески приоткрыт, возле губ
так и застыло  во  льду облачко вытекшей  крови.  Эге! да  ему  еще  и ребра
раздавило, смекнул Волкодав. Как мучился небось, бедолага!
     А в  остальном  лицо  выглядело  совершенно  живым, даже глаза остались
открытыми. Красивое, совсем  молодое лицо... И  руки, явно принадлежавшие не
воину и не мастеровому. Такими только пером  по  пергаменту водить. Или  еще
что-нибудь в том же духе делать. Волкодав отступил от стены и неодобрительно
покачал головой. Это скверно, когда мертвым отказывают в честном  погребении
и бросают там, где застигла их  жестокая смерть. Юноша  был в легкой одежде,
чем-то  напоминавшей излюбленное одеяние Эвриха, и в сандалиях на босу ногу.
По  заснеженным горам в таком виде не  лазят. Значит, не  сам  сдуру или  по
неопытности провалился в  ледяную ловушку.  Его туда  сбросили. Может, еще и
постояли в свое удовольствие наверху, слушая, как постепенно затихает далеко
под ногами беспомощный стон обреченного...
     Волкодав отвернулся  от  замученного и пошел туда, где  оставил  топор.
Работа предстояла  долгая  и  нелегкая.  Примерился - и шарахнул топором  по
стене, сразу отколов изрядный кусок...
     Эврих,  как  и  следовало  ожидать,  скоро  явился  на грохот  падающих
обломков.  Он  сразу  понял,  в  чем  дело,  и намерение  Волкодава поначалу
заставило его скривиться:
     - У нас не считают добродетелью тревожить кости умерших...
     Венн даже