ий раз Аргиле,  наверное,  голову мыла ещ„ мать.
Аргила разжал кулак и что-то протянул на ладони:
     - На, возьми, это тебе... кремн„вый дикарь... Там мой остров.
     П„с  взял протянутый камень.  Он  помнил,  как  отчаянно пытался маленький
подбиральщик найти  в  просеянных кучах  руды  хоть  что-нибудь  ценное  и  тем
заработать лишний  кусок  плохо  провяленной рыбы.  Потомственного морехода  от
одного вида этой рыбы должно было,  прямо скажем,  стошнить.  П„с же видел, как
Аргила едва не дош„л до потери достоинства,  когда ему посулили объедки.  И вот
теперь  он  отдавал  в  подарок  находку,  благодаря которой мог  действительно
наесться досыта.  Может,  даже и  не один раз.  Камень -  дивной воды кремн„вый
дикарь размером в полкулака - был прозрачен и чист, и внутри виднелись пушистые
заснеженные сосны.  Крохотные, но самые что ни есть настоящие, неизвестно какой
причудой подземных Богов туда помещ„нные...
     Аргила вдруг спросил:
     - Тебе снятся сны, венн? П„с кивнул:
     - Снятся.
     - А мне перестали,  -  сказал Аргила и опять улыбнулся.  -  Раньше я часто
видел свой остров. Мы называли его островом Старой Яблони...
     П„с помедлил, но вс„-таки проговорил:
     - Вы тоже ушли из-за ледяных великанов?
     - Нет.  У нас есть свой великан, но маленький и совсем не злой. Он жив„т в
седловине горы,  между  вершинами.  Я  поднимался туда...  Там  высятся красные
скалы,  обросшие мхом... И растут цветы, их у нас называют "детьми снегов", они
похожи на маленькие белые зв„зды... Из-под великана теч„т ручей,
     Прыгающий по камням...  Гора прикрывает долину от ветра,  и  сверху раст„т
сосновый лес,  а внизу -  яблони... К нам всегда собирается множество кораблей.
Осенью -  за  яблоками,  за м„дом и  всякими лакомствами,  которые умеют делать
только у нас...  А весной -  за яблочным вином...  И просто чтобы полюбоваться,
как  цветут наши сады...  Тогда устраивают праздник и  большой торг...  Корабли
приходят и с острова Печальной Бер„зы, и с острова Закатных Вершин...
     - Закатных Вершин?.. - настороженно переспросил П„с.
     - Да.  Там  раньше жил  кунс Винитарий.  Туда тоже пока ещ„  не  добрались
великаны,  но  храбрый кунс  не  стал дожидаться погибели и  ув„л сво„ племя на
Берег...
     П„с выдохнул. Аргила услышал нечто вроде стона и рычания одновременно.
     - А не было, - спросил венн, - у этого Винитария прозвища "Людоед"?
     - Было,  -  удивился Аргила. - Мой отец говорил, так прозвали кунса за то,
что он  в  молодости отведал плоти пленного недруга.  Так поступали в  старину,
перенимая мужество достойных врагов,  но  теперь  люди  измельчали,  и  племени
Закатных Вершин не очень понравилось деяние кунса... А ты откуда знаешь о н„м?
     Венн долго молчал. Наконец выговорил:
     - Мы позволили ему занять земли рядом с  нашими,  через реку,  и у нас был
мир. Мы верили слову кунса и не ждали предательства. В нашем роду было двадцать
восемь женщин и тридцать мужчин. Теперь нас больше нет.
     - Есть ты, - тихо сказал Аргила. П„с смотрел мимо него.
     - Нет. Меня тоже нет.
     Аргила не стал спрашивать почему. Он только вздохнул:
     - А на нас напал молодой Зоралик с острова Хмурого Человека. Люди говорят,
он вс„ хочет доказать старому кунсу Забану, будто тот ему и вправду отец. Он на
многих нападает,  но  пока ему  не  очень вез„т.  Вот и  у  нас он  не  решился
высадиться на  берег и  захватил всего лишь  лодку,  с  которой мы,  мальчишки,
ставили ярус  на  камбалу...  Зоралик очень гневался из-за  неудачи и  всех нас
продал аррантам... а они... У тебя на родине выпадал зимой снег?
     - Да. Наши леса похожи на те, что в тво„м камне.
     - У  нас тоже было много снега и почти весь залив зимой замерзал.  Я бегал
на коньках...  Дедушка выточил их из бычьей кости,  чтобы не ст„рлись, я крепко
завязывал ремешки... Не говори, что тебя нет. Ты есть... Прощай, брат.
     П„с ответил:
     - И ты прощай, брат.
     ...Однажды  в  деревню  потомков Серого  Пса  приш„л  высокий  седобородый
старик,  назвавшийся Учеником  Близнецов,  и  попросил  разрешения обосноваться
поблизости.
     "Старые люди не должны селиться одни, - сказала большуха. - Как вышло, что
ты жив„шь сиротой?"
     Пришелец объяснил,  что так велела ему его вера.  Он собирался выстроить в
лесу шалаш или  выкопать над  берегом Светыни пещерку.  Но  на  другой же  день
почувствовал себя худо -  простыл в пути - и волей-неволей задержался в большом
доме,  где за ним присматривали старухи и ребятня.  Когда же старик выздоровел,
наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело - дать гостю уйти в
метель и мороз, на верную погибель?
     Щенок отлично помнил его морщинистые руки,  добрые глаза и длинную, пышную
бороду.  Сколько было волосков в той бороде, столько же и рассказов о Близнецах
жило  в  памяти старика.  Серые  Псы  слушали его  с  любопытством,  коротая за
домашней работой зимние сумерки. Иногда же, наоборот, жрец просил их рассказать
о  своей вере.  Однажды он  попросил мальчишек смастерить ему костяное писало и
надрать гладкой бер„сты с поленьев, приготовленных для очага.
     "Зачем тебе?" - спросили его.
     "Запишу ваши сказания", - ответил старик.
     Куда подевались те берестяные листы, испещр„нные чужеземными письменами? В
ночь  разгрома старый мудрец взывал к  милосердию,  творил священное знамение и
пытался прикрыть собой раненых и детей.  Пока кто-то из комесов Людоеда не сн„с
ему мимоходом седую голову с плеч...

     Каттай сидел  на  сво„м тюфячке в  передней комнате покоев Шаркута.  Сидел
очень неподвижно и тихо и смотрел в щель не до конца прикрытой двери,  что вела
во внутреннюю хоромину. Горное сено в тюфячке успело слежаться и утратить былой
аромат,  колючие стебельки лезли  наружу  сквозь  ткань.  Несколько дней  назад
Каттай хотел попросить у  своего покровителя немного соломы или  нового сена  и
почти собрался с духом,  но что-то помешало ему. А теперь это не имело никакого
значения.
     Каттай  держал  на  коленях  маленький узелок  и  смотрел в  щель.  Он  не
торопился. Он ждал. "Прости, мама. Я в самом деле очень хотел тебя выкупить..."
     Сразу  три  опала  из  числа  найденных на  "его"  двадцать девятом уровне
удостоились отправки в  Сокровищницу.  Большой  ч„рный,  из-за  которого Шаркут
своротил нос меднокожему;  умелая полировка превратила ущерб, нанес„нный камню,
в  его  достоинство,  позволив  обнажить  внутренние слои  с  их  сине-зел„ными
переливами. Затем огненный, мысленно прозванный Каттаем "Славой Южного Зуба". И
третий.  Наполовину облачно-голубой с кровавыми бликами,  наполовину искристый,
мозаично-многоцветный...
     "...И выстроить дом. Я так хотел, чтобы всем было хорошо".
     Даже теперь Каттай ничего не мог с собою поделать - вс„ представлял, каким
вышел бы из мастерской Армара тот последний самоцвет, оставшийся неизвлеч„нным.
Самый прекрасный.  Не  узнавший прикосновения подпилков и  шлифовальных кругов,
лишь удар подземных мечей,  поливших его  человеческой кровью...  Как  играла и
сияла  бы  его  вечная радуга в  тонких лучах,  направляемых с  потолка,  среди
прозрачных брызг чистого ручейка...
     "А может,  это был сам Истовик-камень,  никому не дающийся в руки? Вот и я
лишь увидел его, а коснуться так и не смог..."
     В перечне дурных страстей, от коих якобы оберегали опалы, первой значилась
жадность.  "Что же вы, камни? Почему никого не остановили?.. Чего ради помешали
мне зорче увидеть Опасность?..  А  может...  может,  я  сам не  захотел вовремя
заметить е„?.."  Ответ покоился далеко внизу.  По  ту  сторону навечно запертой
двери.
     На сей раз, отправляясь с камнями в Долину, Шаркут не посадил Каттая перед
собой на седло.  Каттай был наказан.  Нет,  его не приковали на цепь и не стали
пороть.  Шаркут просто забрал его "ходачиху" и запретил покидать покои -  разве
что по нужде.  Вернувшись,  распорядитель нетерпеливо отпер дверь опочивальни и
прошагал внутрь, зажав в кулаке нечто, показавшееся Каттаю маленькой деревянной
коробочкой.  У  него не было этой коробочки,  когда он уезжал.  Он не сказал ни
слова и даже не потрудился как следует прикрыть за собой дверь.  Так вед„т себя
человек, боящийся опоздать на свидание с чем-то очень для него дорогим... Скоро
обоняния  юного  халисунца достиг  уже  знакомый сладкий  запах,  чуть  заметно
приправленный оттенком затхлости и разложения. Мальчик благословил Лунное Небо,
поняв, что в одной самой последней милости ему вс„ же не будет отказано.
     "Я уповал на праведное служение... Я хотел быть добрым рабом..."
     Во внутреннем покое серебро звякало о стекло,  булькала жидкость -  сперва
из бутыли в  глубокую чашу,  потом из чаши в горло жаждущего человека...  Когда
вс„ затихло, Каттай осторожно поднялся на ноги и вош„л.
     В  углу хоромины стоял стол,  служивший не  для еды.  Он был вечно завален
образцами  камней  и  породы,  бумажными и  пергаментными листами  с  рисунками
уровней и  толстыми книгами -  в одних,  оставленных предшественниками Шаркута,
нынешний распорядитель что-то искал,  другие составлял сам,  и  они были ещ„ не
закончены. Сюда же, на стол, он бросил отобранную "ходачиху" Каттая. Он не стал
е„  прятать,  зная,  что  послушный маленький раб  без  спросу  ни  к  чему  не
притронется.
     Сейчас  Шаркут сидел  за  этим  столом,  неестественно выпрямившись,  так,
словно у него одеревенел позвоночник, и смотрел в одну точку. Рот распорядителя
был  приоткрыт,  по  бороде протянулась нитка тягучей слюны.  Перед ним  стояла
круглая чаша с  лужицей недопитого вина,  собравшейся на вогнутом дне.  А подле
чаши  -  резная  деревянная коробочка  с  откинутой крышкой.  Внутри  коробочки
виднелась щепоть ничем вроде бы  не примечательных мелких кристаллов.  На вид -
та же соль. Только серая.
     Щедрая награда, оплаченная восемнадцатью жизнями...
     ...А  там,  куда был устремл„н неподвижный взгляд распорядителя,  на столе
покоился кусок резного сердолика величиной примерно в полкирпича. Камень любви,
навеки  привязывающий к  женщине  сердце  мужчины...  Он  был  слоистым  -  где
потемнее,  где посветлее, где нежно-телесного цвета. Неведомый камнерез - уж не
сам  ли  Шаркут  -  искусно изваял  сидящую женщину и  двух  маленьких девочек,
смеющихся у  не„ на коленях.  Над ними склонялся цветущий розовый куст,  у  ног
женщины   ласково  т„рлась  большая  пушистая  кошка...   Каттай   знал,   кому
предназначались Посмертные Тела,  вырезанные из сердолика.  Жене Шаркута и двум
его  дочерям.  Они  умерли от  заразной болезни.  Много лет назад.  После чего,
собственно, он перебрался сюда и забыл обо вс„м, кроме своего дела.
     Наверное, Шаркут был сейчас с ними: разговаривал, смеялся, ощущал знакомое
прикосновение рук...
     Каттай взял со стола "ходачиху" и беззвучно вышел, держа в руках узелок.
     "Прости меня, мама..."

     Блаженное забыть„, вызываемое дурманом, раствор„нным в вине, обычно длится
недолго.  Зато  пробуждение  неизменно  оказывается  мучительным.  Когда  из-за
хребтов на востоке выплыло позднее зимнее солнце, Шаркут вернулся из странствия
по иным мирам и -  как всегда в таких случаях,  злой, с раскалывающимся от боли
затылком -  крикнул своего  лозоходца.  Каттая тоже  ожидала честно заслуженная
награда.  У Шаркута была приготовлена для него нить о четыр„х глиняных бусинах,
каждая с  хитроумной печатью на  обожж„нном боку.  По  числу камней,  найденных
мальчиком для Сокровищницы.  "Заполнишь эту нить целиком,  -  собирался сказать
Каттаю распорядитель, - будет тебе вольная..."
     К  изумлению,  а  потом  и  к  некоторому  испугу  Шаркута,  лозоходец  не
отозвался.  Не примчался,  как обычно,  бегом,  спрашивая, что будет угодно его
милостивому господину. Надсмотрщики, разосланные на поиски, вернулись ни с чем.
Каттая не сумели найти ни в отхожем месте неподал„ку,  ни у глубокого колодца с
подъ„мником,  за  работой которого ему  так  нравилось наблюдать...  Ни  даже в
забое, где махал киркой его клейм„нный приятель-венн.
     Каттай просто исчез.
     Через  несколько дней  другой лозоходец,  гораздо менее даровитый,  приш„л
помолиться Белому Каменот„су.  И там,  на могиле,  увидел среди священных даров
резную серебряную серьгу.  Тогда поняли,  что  вдогонку восемнадцати рабам уш„л
девятнадцатый.   К   оставленной  им  "ходачихе"  так  никто  и   не  отважился
притронуться.
     "Дай мне руку, отец. Проводи меня..."

     Псу снился сон.
     Из беспредельного моря поднималась двуглавая гора,  окутанная облаками.  В
распадке между вершинами,  там,  где из-за  близости к  престолу Небес не  смел
расти даже мох,  лежал,  сверкая на солнце, маленький белоснежный ледник. Плечи
горы окутывал изумрудный плащ хвойного леса, а ниже, в уютной долине, сбегающей
к морю,  стояли дворы. Длинные дома под т„плыми, низко нахлобученными земляными
крышами, поросшими густой зел„ной травой. И за каждым - розовые и белые облака,
непонятно каким  чудом  удерживаемые на  тверди.  Это  цвели  яблони.  И  пч„лы
хлопотливо гудели над ними, торопясь собрать медовый сок и пыльцу...
     Венн из  рода Серого Пса  проснулся и  понял,  что увидел чужой сон.  Сон,
который никогда больше не  приснится маленькому Аргиле...  Некоторое время  П„с
лежал  с  открытыми глазами,  хмурясь и  разглядывая знакомые извивы  слоев  на
щербатом  каменном  потолке.   Это  бывает:   только  что  л„г  -   и  внезапно
пробуждаешься,   чувствуя  себя  так,   будто  полностью  отдохнул.   П„с  знал
обманчивость  подобного  ощущения.   Если  поверить  ему,   позже  расплатишься
головокружением и дрожью в ногах. А венну предстояло рубить тв„рдый камень и за
безногого халисунца Динарка,  и - наполовину - за чернокожего Мхабра, то и дело
сгибавшегося в убийственных приступах кашля...
     И тем не менее.
     "Я выйду отсюда. Я убью Людоеда".
     П„с был ещ„ очень молод. И, как все юные, в своих размышлениях устремлялся
сразу к  главному,  не  задерживаясь на  мелочах.  Он  не  тратил времени всуе,
прикидывая, каким образом вырвется на свободу. Его заботило нечто гораздо более
важное.  Он собирался справиться с воином,  вкушавшим плоть храбрых недругов за
много лет до того, как у Серого Пса народился ещ„ один правнук.
     "Я убью Людоеда. Тогда наши м„ртвые получат отмщение, и их душам позволено
будет вновь обрести на земле пристанище плоти..."
     Он  видел кунса Винитария в  бою,  со  щитом и  тяж„лым копь„м.  Он  видел
Харгелла с  его палкой,  и  эта палка чуть не повышибла ему все зубы.  Он видел
рудничных надсмотрщиков и  их  кнуты,  против которых не решались пойти крепкие
рабы с кувалдами и кайлами...
     От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, как цыплята от ястреба.
И первым убежал бы Харгелл.
     "Моего отца так и не взяли мечом.  Только стрелой в спину. А я Волчонка-то
паршивого не сумел как следует вздуть,  когда мы схватились. Что же я сделал не
так?"
     П„с  поднялся,  стараясь поменьше звякать цепями.  "Когда я  бросил Аргиле
обломок  кошачьего глаза,  Волчонок стоял  слева,  допустим,  вот  здесь...  Он
закричал и схватил меня за плечо,  замахиваясь кулаком... вот так... Я взял его
руку  и  повернул...  вот  так...  и  Волчонок полетел было  наземь,  но  сразу
вскочил... да..."
     Цепь,  увлеч„нная размашистым движением,  вс„-таки зацепила камень,  издав
отч„тливый лязг.  П„с поспешно подхватил е„,  но  лучше бы  он  этого не делал!
Прислон„нные к  стене,  рядом стояли вверх рукоятками оба кайла,  тяж„лый лом и
молоток  халисунца вместе  с  зубилом.  И  кто  только  додумался оставить  все
инструменты стоймя,  вместо того чтобы честь честью сложить их  на полу?..  "Ты
сам  и   оставил".   Расплата  за  глупость  воистину  недолго  заставила  себя
дожидаться.  Одно  кайло потянуло за  собой другое,  П„с,  д„рнувшийся поймать,
второпях промахнулся закованными руками,  и  стук,  с которым пришлись о камень
толстые деревянные рукояти,  показался оглушительно громким.  Зазвенел,  падая,
молоток,  тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стене
лом.  Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол,  чтобы
ещ„  и  подпрыгнуть на  н„м.  Эхо  со  стоном промчалось по  забою,  невыносимо
заметалось меж  стен,  словно  в  кузнице,  когда  отцовы  помощники брались за
кувалды...
     Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели,  продирая глаза и силясь
спросонья что-то сообразить. Оба, как и П„с, только-только легли.
     - Ты что же это делаешь,  болван разнесчастный!..  -  первым насел на него
халисунец. - Дубина, сопляк репоголовый, шишка еловая!.. Плясать взялся посреди
ночи?..
     Смущ„нный П„с  молча выслушивал многопетельные поношения.  Несправедливыми
их никак нельзя было назвать.
     - Хватит ругать парня,  Динарк,  -  проговорил Мхабр.  В  душном забое его
полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-ч„рного камня кровавика, и
Псу  опять показалось:  сейчас,  вот  сейчас он  вспомнит нечто очень важное...
Однако смутное видение забрезжило и исчезло,  он лишь натолкнулся на обвиняющий
взгляд халисунца. П„с не знал, что с калеки была Мхабром взята жестокая клятва:
если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедром подарке, то не от
Динарка.  А мономатанец продолжал: - Ты, я вижу, зря времени не теряешь. Правду
ли  говорят,  будто тебя заковали и  выжгли клеймо за то,  что ты кому-то возле
отвалов голову проломил?
     Серый П„с давно не считал себя обязанным отвечать всякому,  кто его брался
расспрашивать.  Но  сехаба говорил так,  словно имел на  то право.  Так говорят
только  надел„нные  Правдой  Вождя.  Вдобавок  П„с  чувствовал себя  виноватым:
помешал людям спать. Он нехотя буркнул:
     - Может, и проломил... Мхабр усмехнулся:
     - А  двигаешься,  словно никогда крови человеческой не  видал и  видеть не
хочешь.
     - Что?..
     - Ты  муху-то  не сумеешь прихлопнуть,  если ноги будешь ставить так,  как
сейчас. И дышать, как сейчас дышишь.
     П„с  на  это  мог  бы  возразить,  что  злополучный Сфенгар  был  даже  не
единственным,  чью душу ему довелось отправить на святой суд Небес. Первым стал
молодой воин-сегван: в ночь предательства человек Людоеда ловил за волосы мать,
но встретил копь„ двенадцатилетнего сына.  Сегван уже замахивался мечом, однако
л„гкое  охотничье  копьецо  оказалось  проворнее...  Глупо,  впрочем,  было  бы
хвалиться  тем,  что  случилось  давно.  И  объяснялось  отнюдь  не  умением  и
мастерством,  а  отчаянной  яростью  мальчишки,  вступившегося за  мать.  Лучше
вспомнить,   как  бестолково  он  пытался  расквасить  морду  Волчонку.   Каким
жгуче-неожиданным оказался удар  кнута  Гвалиора,  прекративший их  драку.  Как
позже он не сумел отбиться от надсмотрщиков,  когда его подвешивали на стене...
И П„с промолчал, соглашаясь и признавая, что Мхабр молвил сущую правду.
     Сехаба  тяжело поднялся.  Ч„рного исполина,  выросшего под  жарким солнцем
Мономатаны,  рудничный кашель приканчивал буквально на  глазах.  Выносливость и
прежняя сила исчезали день ото  дня.  Скоро,  очень скоро Хозяйка Тьма отпустит
его душу в  Прохладную Тень...  Но Мхабр выпрямился и  пов„л плечами,  и  в его
осанке появилось грозное величие,  по  которому люди  безошибочно узнают вождя.
Даже голого, исхудалого и в кандалах. Он сказал:
     - Я был воином. Вот смотри, как это делается у нас...

     С тобой хоть однажды было такое?
     Чтоб небо кружилось над головою,
     Чтоб ч„рные точки перед глазами
     Метались огненными роями?
     Чтоб воздух горло палил на вдохе,
     Не достигая бьющихся л„гких,
     И на лопатках прела рубаха,
     Мокрая от безотч„тного страха?
     И ты созна„шь: свалилось на темя
     Такое, что вылечит только время,
     Но в завтра тебе заглядывать жутко,
     Ты хочешь вернуть минувшие сутки,
     Где было уютно и так тепло,
     Где ЭТО еще не произошло...

     ...Бывало? И длилось бол