и
распоряжался  сокровищами,  но  в  домашней  жизни  обычай  предписывал  ему
достойную скромность. Старинная мудрость недаром гласила, что сытый сокол не
полетит  на добычу. В  роскоши  пусть  купаются  те,  кому на роду  написано
бояться Сонмора.
     Стену  комнаты  украшал  лишь  один  по-настоящему  драгоценый предмет.
Небольшая каменная мозаика, изображавшая знаменитую  кондарскую крепость под
клубящимися тучами,  пронзенными  одним-единственным  солнечным  лучом.  Луч
символизировал самого  первого Сонмора, спасшего город. По краю картины была
выложена веревка, связанная в петлю и разорванная посередине. Из-за слабости
зрения  УЛОЙХО  не  мог  рассмотреть  подробности  мозаики, но в  том  и  не
нуждался. Это была его собственная работа, некогда подаренная  хозяину дома.
Он знал, что Сонмор ею очень гордился.
     Мастер ждал,  что сейчас их позовут предстать перед Ночным Конисом, как
обычно бывало, когда люди приходили за помощью и советом. Он ошибся. Сонмор,
сопровождаемый смуглолицым телохранителем, вышел к ним сам. Горбун  невольно
оробел и хотел было подняться, но старик замахал на него рукой - сиди, сиди,
мол,  -  и сам опустился на ковер рядом  с сыном. Телохранитель Икташ, он же
правая  рука,  побратим  и   первый  советник  по  воинскому  делу,  скромно
поместился у него за спиной.
     Если бы Волкодав мог сейчас видеть этого лучшего во всем Кондаре бойца,
он, наверное, подметил бы, насколько тот отличался от себя вчерашнего. Вчера
возле  "Зубатки" из-за его плеча глядела смерть, и люди  чувствовали это  за
сотню шагов.  Сейчас никакой угрозы не было  и  в  помине. Просто  вежливый,
спокойный, улыбчивый, не очень молодой человек...
     Сонмор  же был  действительно  стар.  Сухопарый, морщинистый, с редкими
седыми волосами до плеч, он выглядел Луге не отцом, а скорее дедом. Он зачал
красавца  сына  уже  пожилым человеком,  что, вероятно,  оказалось только во
благо наследнику. Умудренный жизнью отец  порою умеет дать сыну  больше, чем
молодой, сам едва оторвавшийся от соски.
     УЛОЙХО  изложил  ему свою просьбу.  Луга  и доверенные,  уже  слышавшие
рассказ  ювелира, почтительно внимали. Дослушав, Сонмор  прищурился и подпер
кулаком  подбородок, и тут за спиной у него тихо шевельнулся  Икташ. Сонмор,
не  один  десяток лет  проведший бок о бок с  верным помощником,  сейчас  же
слегка  отклонился  назад и  чуть повернул голову,  не скашивая  глаз. Икташ
что-то произнес шепотом, еле слышно. Не потому, что у них с Сонмором имелись
какие-то тайны от УЛОЙХО и тем более от Луты с доверенными. Просто Икташ был
скромным советником и не посягал  на власть и влияние, тем  более не метил в
преемники.  Если  ему и  случалось  подать мудрому Сонмору какую-то  дельную
мысль, незачем было выставлять это напоказ. Мало ли  о чем он шепнул  ему на
ухо. Может быть, вообще о чем-то не относившемся к делу!
     Как бы то ни было, Ночной Конис довольно долго молчал, пристально глядя
на сына.
     - Не  получилось  ли, батюшка, что мы с  тобой об одном  и том же?..  -
наконец сказал ему Луга. Сонмор улыбнулся:
     - А я уж испугался, ты у меня так и останешься Младшим...
     Если  вельхи  со  стародавних пор  с подозрением относились к  верховой
езде, почитая ее уделом труса, который, бесславно потеряв колесницу, бежит с
поля сражения,  то у нарлаков еще с кочевых времен обстояло ровно  наоборот.
Чтобы усадить знатного нарлакского воина на повозку, его требовалось сначала
связать. Или изранить уже так, чтобы не держался в седле.
     Мастер УЛОЙХО знатным  воином не был. И вряд ли  кто  осудил бы калеку,
появись он  на улице в тележке, толкаемой широкоплечим слугой. Тем не менее,
когда Луга  явился  за ним, как и  обещал,  на другой день пополудни,  слуга
вывел горбуну кроткого  серого ослика. Мастер с кряхтением забрался в седло,
недоумевая  про  себя,  почему это его приглашали к облюбованному  Сонморами
охраннику, а не наоборот. Луга сам взял ослика под  уздцы и повел со  двора.
За  калиткой ждала  свита:  Кей-  Сонмор мало кого  боялся,  просто  так  уж
приличествовало  молодому  вождю. Шел  среди прочих  и  Тормар,  неудачливый
охранник  из  "Сегванской зубатки".  Он  держался  позади, стараясь не очень
лезть на глаза, и вместо безрукавки с нашитыми кольчужными клочьями одет был
в простую рубаху.
     В  этот день Волкодав едва  не  опоздал  в "Зубатку"  к  полудню, когда
заведению положено  было  открываться.  А все потому, что  с  Эврихом, опять
собравшимся в Дом Близнецов, неожиданно напросилась Сигина.
     -  Я узнала, что туда обязательно придут мои сыновья,  - заявила она по
обыкновению безмятежно. И принялась завязывать тесемки на башмаках.
     Волкодав сперва удивился, но потом  поразмыслил и  понял, что  женщина,
должно быть,  надеялась  обрести своих таинственных сыновей среди  увечных и
болящих. Или по крайней  мере хоть  что-нибудь о них разузнать. Из тех,  кто
обретал помощь и приют у  жрецов,  половина были люди заезжие. Ну, а болезнь
часто пробуждает у человека желание выговориться.  Тот же самый наемник  или
мелкий  торговец,  который  здоровым  ни  за  что  не  станет  беседовать  с
незнакомой старухой,  - лежа пластом, пустится  на всякие хитрости,  лишь бы
странноватая бабка подсела к нему и сердобольно послушала...
     Рассудив так, венн  не стал  ее отговаривать.  Беда только, Сумасшедшая
объявила о своем намерении, когда они  с Эврихом и Рейтамирой уже  собрались
уходить. Ну а  таким быстрым шагом, как молодуха  и тем  более двое  мужчин,
пожилая женщина идти, конечно, не могла.
     - Да мы сами доберемся, - сказал Эврих венну, когда сделалось ясно, что
от лечебницы до  трактира придется  поспевать  бегом.  -  УЖ прямо  чуть  ты
отвернешься, так нас сразу съедят!.. Я сам матушку доведу!
     Волкодаву не хотелось с ним спорить, и он согласно кивнул. Но никуда не
пошел. Что касается "матушки", то Рейтамира именно так называла Сигину еще в
деревне.  Теперь вот  и Эврих,  -  не иначе нарочно затем,  чтобы  доставить
удовольствие Рейтамире. Волкодав чужую женщину  готов был со всем  почтением
именовать  госпожой.  Или  даже  государыней,  если   она  была  почтенна  и
многодетна.  Но  только не  матушкой. Мало ли на  кого она  в  Четырех Дубах
показалась ему похожей. Мать у веннского мужчины оставалась от рождения и до
смерти только одна. Этим словом соплеменники Волкодава не величали ни теток,
ни даже родительницу жены...
     Как  и третьего дня, дверь им  открыл молодой брат  Никила. Он  вежливо
приветствовал гостей и провел их внутрь, и Волкодав, убедившись, что  с  его
спутниками  все путем, помчался в "Зубатку". Поэтому он не видел, как старый
Ученик Близнецов, едва встретившись глазами с Сигиной, на мгновение замер от
изумления,  а  потом сделал  какое-то странное движение - ни  дать ни  взять
собрался  преклонить   перед  нею  колени.  Но  не  преклонил,   ибо  взгляд
Сумасшедшей удержал его, словно ладонь, мягко опущенная на плечо.
     У Кей-Сонмора  был вид человека, приготовившего другу отличный подарок.
Причем такой, который ни в коем случае нельзя вручать впопыхах, между делом.
Того, кому он предназначен, следует должным образом помучить неизвестностью,
истомить предвкушением и даже слегка попугать.  Пусть-ка дойдет до состояния
голодного, чьих ноздрей  достигает влекущий запах еды: и мыслей на ином  уже
не  сосредоточить, а чем  именно пахнет - не разберешь! И как знать, в самом
деле надо ждать приятного насыщения, или...  Пусть, пусть вообразит неведомо
что, разволнуется и даже заподозрит не очень добрую шутку!..
     Вот  чего-чего, а  никаких подозрений  Младший Сонмор от  друга детства
добиться не мог и  сам знал, что не добьется. Всякий раз,  с хитрым прищуром
оглядываясь на горбуна,  Луга  видел  на его  лице лишь  кроткую растерянную
улыбку, полную  беспредельного доверия. И  хотя Кей-Сонмор - видит Священный
Огонь! - ничего худого  не замышлял против названного брата, его всякий  раз
охватывало чувство, похожее на  стыд. За собственное крепкое, здоровое тело.
За  то, что он, если  на то пошло, в  самом деле мог бы сотворить с мастером
УЛОЙХО что только хотел...
     Не   это   ли  наперед   угадывал  Сонмор,  когда  позволил  наследнику
обзавестись таким побратимом?..
     Свита Младшего со  смехом и  шуточками  покружилась по улицам, а потом,
совсем неожиданно для  УЛОЙХО, остановилась  перед  только  что  открывшейся
"Сегванской Зубаткой".
     И когда, твое сердце захлестнет темнота И душа  онемеет в беспросветной
тоске, Ты  подумай: а  может, где-то ждет  тебя Та, Что выходит навстречу со
свечою в руке?
     Эта  искра разгонит навалившийся  мрак. И проложит тропинку в непогожей
ночи...  Ты  поверь:  вдалеке вот-вот  зажжется маяк, Словно  крепкие  руки,
простирая лучи.
     Ты не знаешь, когда он осенит горизонт
     И откуда прольется избавительный свет.
     Просто верь! Эта вера - твой крепчайший заслон.
     Даже думать не смей, что Той, единственной - нет...
     Рейтамира  перебирала струны  нарлакской  лютни, негромко  напевая  для
десятка слушателей.  По городу  медленно, но верно расползалась весть, что в
"Зубатку"  каждый  день  ходит девушка, творящая  складные  песни  на  стихи
знаменитого  галирадца.  Рейтамире  даже успели  дать  прозвище, которое  ее
немало радовало  и смущало: Голос  Декши.  Оказывается,  кондарские ценители
поэзии откуда-то знали, что одноглазому стихотворцу  не  досталось от Божьих
щедрот ни слуха, ни музыкального дара. Многие пробовали сопрягать его строки
со  звучанием  струн,  но,  кажется,  ни  у  кого  не получалось  так, как у
Рейтамиры.  Вот  и обзавелся  Стоум  дюжиной новых  завсегдатаев, покупавших
какое-то угощение только ради того, чтобы хозяин из трактира не гнал.
     Поначалу он вроде  не  возражал против  того,  чтобы  в "Зубатке" кроме
аррантского грамотея подрабатывала еще и певунья.  Действительно, по вечерам
блюда в  деревянной  сушилке порой звенели и дребезжали от дружного  хохота,
когда  Рейтамира,  лукаво   поблескивая  глазами,  дразнила  гостей  песнями
наемников.  Кто-то,  о  ком  она  предпочитала  умалчивать,  ловко  подчищал
непристойные  вирши  таким  образом,  что   откровенную  похабень   заменяли
остроумные  и  смешные   намеки.  Неотесанные  подмастерья,  набивавшиеся  в
"Зубатку"  по вечерам, заворотили было носы. Потом как-то неожиданно поняли,
что в облагороженном виде любимые баллады были еще забавнее прежнего.
     Зато днем Рейтамира  пела совсем другие песни. И слушать  их собирались
люди безденежные до  того, что Стоум  как-то  раз попытался приказать своему
вышибале не пускать их на  порог. "С  чего еще?  -  глядя  на хозяина сверху
вниз, проворчал хмурый венн. - Не шумят, не буянят..."
     ...Орава, поднимавшаяся по  улице снизу, со стороны пристани, с первого
взгляда  показалась Волкодаву странноватой. Рослый, властного вида малый вел
под уздцы ослика с неловко сидевшим на нем горбатым калекой. По бокам шагало
несколько  парней  с  мордами  до  того  откровенно воровскими,  что хоть за
стражей  сразу   беги.  А   замыкал  шествие   старый  знакомый  -   Тормар.
Присмиревший, не поднимающий глаз. Спрятавший  куда-то кожаную безрукавку  -
знак буйного удальца.
     Волкодав  взирал на  приближавшихся  совершенно бесстрастно. Он не знал
Кей-Сонмора в лицо, но был наслышан.
     Между   тем  Луга   остановился  возле  гостеприимно   раскрытой  двери
"Зубатки", легко снял УЛОЙХО с седла, и  все  общество  проследовало  внутрь
мимо посторонившегося венна. Волкодав увидел, как переменился в лице  Стоум,
как мгновенно опустели два лучших стола, и  понял, что не  ошибся. В трактир
снова пожаловали совсем не простые гости.
     Служанки торопливо обмахнули начисто выскобленные столы и - вот уж чего
в "Зубатке" отродясь не водилось - застелили  их скатертями. Бородатый вожак
привычно  распоряжался, заказывая угощение. Свита  устроилась на  скамьях, а
предводитель  и его спутник, как пристало  важным гостям,  на лавке. Молодой
горбун  гладил тонкими пальцами браное льняное полотно скатерти и  озирался,
словно  ожидая кого-то увидеть. Несколько  раз его  взгляд  скользил по лицу
Волкодава, но  сразу  отбегал прочь. Венн заметил на груди у калеки чеканную
цепь, означавшую достоинство мастера ювелирного ремесла.
     - Здесь человек,  в котором Икташ  не нашел слабины,  - склоняясь к уху
названного брата  и заговорщицки  блестя  глазами,  шепнул  ему Луга. - Этот
человек тебе подойдет.
     - Который? - почти жалобно спросил УЛОЙХО. - Их здесь... И все такие...
ну... такие все...
     Маленький ювелир, больше общавшийся с камнями и дорогими металлами, чем
с живыми людьми,  никакого понятия не  имел  о воинских  доблестях. А потому
здоровенный  мясник  или  пекарь  впечатляли  его  куда больше,  чем тот  же
худощавый, невысокий Икташ.
     - А ты попробуй догадайся,  который, - захохотал Кей-Сонмор. - Угадаешь
- девять дней у тебя за мой счет будет служить... Ну? Согласен?
     - Согласен, - сразу ответил УЛОЙХО. Надеяться на выигрыш было глупо, но
даже и почти неминуемая  ошибка дополнительными тратами ему  не грозила. Так
почему бы не попытаться?
     - Эй,  песенница! -  зычно,  во всю  мощь голоса рявкнул вдруг Луга,  и
Волкодав повернул голову. Он уже привык, что  время  от времени в  "Зубатку"
заглядывали  посетители  вроде сегодняшних: с  виду  не знатные и не слишком
богатые, но Стоум перед ними вился вьюном, и, верно, не  без причины. Обычно
эти  гости  держались  тихо и  мирно,  разговаривали  негромко и  платили  с
отменной щедростью,  не требуя  сдачи. И к  Рейтамире,  не  в  пример одному
подгулявшему стражнику, не приставали.
     - Я  слушаю, мой господин,  -  отозвалась  молодая  женщина.  Волкодав,
выкинув  того стражника вон, терпеливо объяснил ей, что доверчиво спешить на
оклик  не  следовало.  А  будут настаивать  -  отвечай,  мол,  чтобы  прежде
попросили  разрешения  у  "брата",  стоящего  при  двери.  До  сих пор довод
неизменно оказывался убедительным...
     На сей  раз  он не понадобился.  Венн только отметил, что,  обращаясь к
Рейтамире,  бородатый  красавец  одним  глазом  косил  на  него.  Не  иначе,
испытывал. Зачем бы?..
     - "Стрекозку" знаешь?  - уже тише  поинтересовался Кей-Сонмор. Волкодав
хорошо  видел,  какая краска залила  чистое лицо  горбуна. "Стрекозку" знали
все,  начиная от прыщавых юнцов и кончая стариками, давно забывшими  то, что
юнцы  только мечтали  постигнуть. Худшее неподобие трудно  было представить.
Рейтамира заколебалась, но в  воздухе блеснула  золотая монета, подброшенная
ловкой ладонью, и  женщина тряхнула головой  -  только блеснули,  скользя по
плечам, тяжелые пряди волос. Проворные пальцы побежали по струнам.
     Сидела, я, помню, в кустах у реки,
     А рыба мои обходила крючки.
     Вдруг вижу: стоит на прибрежной косе
     Парнишка во всей, понимаешь, красе.
     И чешет красавец на том берегу..
     А что он там чешет - сказать не могу!
     Кей-Сонмор первым взвыл от смеха и даже провел рукой по глазам, хотя ни
до  чего действительно смешного Рейтамира еще  не добралась. Просто она,  по
своему обыкновению, пела совсем не ту  "Стрекозку", которой от нее ждали.  В
той рассказ велся от лица  парня, усмотревшего, как в мелкой  заводи нагишом
нежится  девушка: зеленая стрекоза помогала  повествованию,  порхая  по телу
красавицы то туда, то сюда. Парень, конечно, горестно сожалел, что не  может
уподобиться стрекозе, - уж он бы, в отличие от глупого насекомого, знал, как
поступать... И далее певец щедро делился со слушателями любовной наукой.
     Рейтамира  все перевернула вверх дном.  Она  складно и весело  пела  об
упоительных мечтах, одолевших юную рыбачку при виде дебелого увальня.  Народ
стучал  по столам  кружками  и  топал ногами.  Ценители  утонченной  поэзии,
брезгливо потупившие было глаза, ухмылялись в открытую.
     И  вот на песке  распластались штаны, Рубаха  висит на  кусте бузины...
девичье сердечко щемит и поет, Все тело бросает то в холод, то в пот:
     Вот-вот  повернется...  ой,  мамочка-мать!   А  он,   понимаете,  снова
чесать...
     Волкодав, которому тоже было смешно и любопытно, внезапно насторожился:
на улице определенно  творилось что-то  не то. Он  перестал  слушать песню и
выглянул за дверь.
     Человека, как раз свернувшего  с торговой площади  к ним на улицу, знал
весь Кондар. Господин Альпин, будущий Конис, приходился ему родным братом. И
притом младшим. Старший брат был весьма  уязвлен величайшей, как он полагал,
несправедливостью. В самом деле, ну  какая беда,  если он с  юности только и
знал заботы, что растрачивать рано доставшееся  наследство?.. Кондар видывал
правителей и похлеще...
     Вот  уже  лет  пять он  усердно  запивал обиду  вином,  но все  не  мог
проглотить.
     Любимым  же развлечением Беспутного  Брата (так называли  его в городе)
было переодеваться  простолюдином, таскаться  вечерами по шумным трактирам у
пристани и, ввязываясь в кулачные потасовки, сворачивать челюсти и носы. Все
трактирщики давно привыкли к нему и помнили,  что он страшно сердился, когда
его узнавали.  То есть на  самом  деле  не  узнавали  его  только  пьяные до
изумления. Однако что  ты будешь делать со своенравным  вельможей,  которому
непременно нужно было  бить бутылки, переворачивать столы и задирать  подолы
служанкам? Тем
     более государь Альпин без разговоров оплачивал все расходы...
     Беспутному Брату было, как говорили люди,  сорок два  года. Выглядел он
на все шестьдесят:  потасканный, вечно опухший, волосы  неряшливыми клочьями
чуть  не по пояс. Щеки и лоб украшали недавно зажившие ссадины. Они казались
геройскими  следами  очередной драки,  но на  самом  деле ими не были. Когда
старший  родственник государя Альпина бушевал в каком-нибудь кабаке,  никто,
понятно, не решался поднять в ответ кулака, даже недавно прибывшие мореходы:
люди сведущие успевали  объяснить им, что к чему.  Поэтому  Беспутный считал
себя великим и необоримым бойцом. Вот только  стены и каменные углы уступать
ему дорогу почему-то никак не желали.
     Волкодав смотрел, как этот человек приближался  к  "Зубатке", и думал о
том,  что   бесчинства  Альпинова  брата  обыкновенно  происходили  поздними
вечерами. К полудню он хорошо  если  просыпался. Что,  интересно  бы  знать,
нынче подняло его из постели в непривычную рань? И прямиком погнало сюда?..
     Выходит, он поторопился, решив, что после появления Икташа  его оставят
в покое. Дудки! То есть  Волкодав верил в благородных врагов,  но самому ему
они доныне редко  встречались. По пальцам пересчитать можно. И в этом городе
счет им не увеличится. Так значит, теперь  на него еще и всесильного Альпина
вздумали натравить...
     Беспутный успел уже опрокинуть  в себя  несколько кружек,  и теперь ему
срочно  требовалось  добавить.  Волкодав  следил глазами  за  приближавшимся
здоровяком и  молча желал,  чтобы ноги пронесли того  хоть немного подальше.
Например, в "Серебряный Фазан", ставший с некоторых пор более притягательным
для пьянчужек...
     Не повезло. Беспутный отшвырнул попавшего под ноги мальчишку- продавца,
перевернув  его  лоток со  сладостями  (двое слуг, следовавших  в  приличном
отдалении за господином, бросили обиженному монетку), и устремился  прямо на
венна.
     Волкодав не стал отодвигаться с дороги.
     -  Погоди,  любезный,  -   негромко  и  вполне   дружелюбно  сказал  он
Беспутному. - Ты малость ошибся. Тебе не сюда.
     Его  рука  указывала в сторону  "Серебряного  фазана".  И  одновременно
перекрывала вход в "Зубатку".
     -  Я  слышал,  сегодня  там  подают  халисунское вино  из  ягод  твила,
вселяющее храбрость в сердца, - продолжал Волкодав. - Пойдем, я тебя угощу.
     Когда-то  давно,  когда  он только  начинал подрабатывать  вышибалой  и
собирал бесконечные синяки, Мать Кендарат,  не  одобрявшая таких заработков,
все же сжалилась  над совсем диким и  глупым, п