Ты  даже не
знаешь,  кто он и откуда, но почему-то доверяешь ему гораздо больше, чем
мне.  Я ведь не слепой,  сестра,  я все вижу.  Я долго терпел, но теперь
хватит!  Твой батюшка велел мне доставить тебя к жениху, но как только я
что-то советую, твой венн тут же приказывает делать иначе. До сих пор ты
поступала то  так,  то  этак,  чтобы никого не обидеть.  Больше этому не
бывать.  Выбирай,  сестра,  -  я или он!  Я, родич твой, с кем ты вместе
играла! Или прохожий случайный, который сегодня при тебе, а завтра - ищи
ветра в поле! Выбирай!
   Кнесинка Елень в  отчаянии подняла глаза на  телохранителя.  Волкодав
стоял молча и неподвижно.  Он не смотрел на нее. Он пристально следил за
Лучезаром и двумя его молодцами. Опять ее принуждали решать, и не у кого
было спросить совета. Кнесинка подумала о том, что в самом деле немногое
знает про худородного венна. Только то, что прошлое у него действительно
темное и что временами он бывает по-настоящему страшен. И еще кое-что...
Такое, чего она предпочла бы вовсе не знать...
   Она ответила очень тихо, почти шепотом, но твердо:
   - Ныне и  впредь я буду поступать так,  как мне подскажет мой старший
телохранитель, сын веннов, называемый Волкодавом...
   - Я не ослышался, сестра? - спросил Лучезар.
   - Молодец, кнесинка, давно пора, видит Храмн! - с большим облегчением
проговорил Аптахар.
   Мал-Гона разгладил рыжие усы и торжественно кивнул:
   - Праведные слова ты говоришь, бан-риона, в этом святилище.
   - Мужилу сыщем - мигом старшинства отрешим и пояс отымем! - выкрикнул
по-сольвеннски молодой голос. - Не люб! Скажи за нас, Декша!
   К  некоторому удивлению  Волкодава,  на  это  имя  отозвался  ратник,
которого он до сих пор знал как Белоголового. Декше было больно говорить
из-за глаза, но все-таки он сказал:
   - Государыня дело молвит!
   Так  бывает после сражения или иного большого труда.  Почувствовавшие
свою силу люди начинают вершить дела с той же удалой решимостью, что и в
бою.  В  такие мгновения им  все по  плечу,  все удается.  Чего доброго,
ратники еще  и  боярина взялись бы  отрешать воеводского пояса,  но  тут
извне опять послышался шум подошедших людей,  а потом голое велиморского
посланника Дунгорма:
   - Что?.. То есть как жива?.. - И крик: - Пропустите меня к ней!
   Галирадцы не  держали на  Дунгорма зла  и  охотно  пропустили внутрь.
Бледный  и  растрепанный посланник ворвался в  святилище бегом,  что  не
слишком приличествовало вельможе его положения. У него был вид человека,
вправду увидевшего привидение. Его взгляд сразу остановился на кнесинке.
Дунгорм подошел к  ней,  ничего и никого не видя по сторонам,  и упал на
колени.
   - Государыня...  -  Нарлак потянулся коснуться ее руки, но не посмел,
точно опасаясь,  как бы она не растаяла в воздухе.  Кнесинка сама обняла
его,  заставила подняться с  колен,  усадила  рядом.  Обычное  несуетное
достоинство медленно возвращалось к Дунгорму.
   - Что случилось, благородный посланник?
   - Я...  госпожа,  я был уверен,  что ты... - все еще неверным голосом
ответил  Дунгорм.   Осенил  себя  священным  знамением  и  едва  решился
промолвить: - Я видел, как тебя убили внизу!
   Тогда Волкодав понял,  куда подевалась смешливая красавица Варея.  Не
донашивать ей  больше  за  кнесинкой  надеванных платьев,  не  примерять
новых. И шуток по поводу схожести двух девушек тоже больше не будет.
   Дунгорм рассказал, что при первой тревоге его велиморцы живо вскочили
и  встали  в  боевой  строй,  загородившись щитами,  и  без  промедления
поспешили к шатру кнесинки. Но там никого уже не было, а шатер догорал.
   Пока  он  говорил,  Лучезар коротко кивнул  подручным и  молча  вышел
наружу.  Знать,  понял,  что сила впервые была не на его стороне. И даже
хуже тою. Отныне оберегать кнесинку взялись простые ратники и велиморцы.
Ему  больше  не  было  веры.  "Сестра" собиралась впредь  слушать своего
телохранителя.  Дикого венна. Каторжника. Убийцу. А он, Лучезар, если не
хотел вконец осрамить себя и дружину, лучше вовсе не ввязывайся с ними в
спор. Эти тоже все понимали.

   Варея и сегванский воин,  уводивший ее в лес, лежали в сотне шагов от
кострища, что смрадно курилось на месте красивого шерстяного шатра. Двое
хмурых  велиморцев бдительно охраняли  тела.  Стрела-срезень  с  широким
наконечником разорвала сегвану кровеносную жилу на  шее,  но  он не умер
сразу  и  какое-то  время еще  отбивался,  зажимая рану  рукой.  За  это
храбреца изрубили в куски, так что и лица нельзя было узнать.
   А девушке отсекли голову и с торжеством унесли прочь, намотав на руку
толстую косу.
   Вот,  стало быть, почему вдруг возликовали разбойники, вот почему они
не  сразу бросились догонять скрывшихся в  святилище.  Они  решили,  что
благополучно сделали дело, расправившись с кнесинкой.
   Которую кто-то по-прежнему очень хотел истребить...
   Голова   несчастной  служанки  отыскалась  чуть   позже.   "Призраки"
доставили ее назад в разметанный,  лагерь и показали кому-то, кто хорошо
знал  в  лицо дочку галирадского кнеса.  "Не  та!"  -  зло  рявкнул этот
кто-то.  Огрубленная голова полетела в костер,  а разбойники,  досадливо
бранясь, полезли на холм.
   Но к тому времени настоящая кнесинка была уже в безопасности...
   Нашли и Мужилу.  Было видно,  что перед смертью сольвеннский старшина
стоял на коленях и  умолял о  пощаде.  Он даже не вытащил из ножен меча.
Галирадцы не  стали складывать для  него честного костра.  Просто вырыли
яму и погребли его в ней,  уложив набок с коленями, подтянутыми к груди.
Так  когда-то  хоронили рабов,  чтобы  и  на  том  свете служили знатным
хозяевам.
   Его старшинский ремень -  турьей кожи, с серебряными бляхами - вымыли
в   чистой  воде,   пронесли  над  огнем  и  только  потом  опоясали  им
Декшу-Белоголового.
   Вельхи,   удалые  лошадники,   испокон  веку  приучали  добрых  коней
отыскивать всадников,  с которыми разлучила их битва. Почти все воины из
отряда  Мал-Гоны,  за  исключением нескольких,  нашли  своих  лошадей на
разграбленном становище. Умные животные дождались, пока уберутся злодеи,
и  возвратились.  Остальных пришлось разыскивать по  лесу.  Волкодав был
уверен, что Серко придет сам. Да еще Снежинку с собой приведет. Но Серко
не появлялся.
   Уже  совсем  рассвело,  когда  из  чащи  примчался  Мыш  и  с  писком
закружился над головой Волкодава,  а потом метнулся назад, приглашая его
за  собой.  Венн пошел следом,  но Мыш взволнованно верещал и  летел все
быстрее,  так что вскоре Волкодав пустился бегом. Спустя некоторое время
между  деревьями  засеребрилась  белая  шерстка,   послышалось  знакомое
ржание. Снежинка!
   Кобылица тоже  узнала Волкодава,  подбежала навстречу,  принюхалась и
отпрянула: человек пахнул кровью и смертью. Все-таки она позволила взять
себя под уздцы,  и  в  это время из-за  елок,  спотыкаясь на трех ногах,
повесив голову вышел Серко.  В левом плече у него торчали две обломанные
стрелы,  по  крупу вскользь полоснули копьем.  Измученный жеребец дрожал
всем телом,  но плелся за Снежинкой,  не отставая. И кобылица не бросала
его,  ждала  и  ласково фыркала,  хотя  давно уже  могла бы  вернуться к
хозяйке одна.  Волкодав увидел у  Серка  на  копытах кровь.  Боевой конь
знал, как поступать в схватке, когда окружили враги.
   Венн  обнял его  за  шею,  стал  гладить мокрую горячую шерсть.  Конь
застонал и прижался к его плечу головой...
   Когда  Волкодав  зашел  проведать Эртан,  воительница была  в  полном
сознании.  Он подсел к  ней,  погладил ладонью по щеке.  Она повернула к
нему голову и тихо спросила:
   - Ты видел их, Волкодав?..
   Он,  в общем,  понял,  о чем она говорила, но на всякий случай так же
тихо спросил:
   - Кого "их"?
   - Души,  - ответила вельхинка. - Души тех, кто здесь погиб двести лет
назад...
   - Видеть не видел,  -  сказал Волкодав.  -  Но мне казалось,  что они
где-то поблизости.
   - А я видела,  -  прошептала Эртан.  Венн не удивился и не усомнился:
кому еще видеть бесплотные души, если не ей, ведь она сама была на грани
жизни и смерти.  А девушка продолжала:  -  Мне кажется,  мы отомстили за
них...
   Волкодав кивнул.  У него было то же чувство. Хотя болотные разбойники
к Гурцатову воинству никакого отношения не имели, если не считать шлемов
с гребнями. Он медленно проговорил:
   - Мой народ верит,  что те, за кого отомстили, могут вновь родиться и
обрести плоть на земле.

   Госпоже  кнесинке  хотели  поставить  палатку,   но  она  отказалась.
Закройся в  палатке,  и снова начнешь чего-нибудь ждать.  Она свернулась
калачиком под одеялом и попробовала уснуть,  однако сон не шел. Кнесинка
то и  дело открывала глаза и  смотрела на Волкодава,  неподвижно и молча
сидевшего рядом с  ней.  Волосы телохранителя были  снова заплетены так,
как полагалось убийце.

   ...Нянька   рассказывала:   Горкун  Синица  оказался  учтивым  и   не
по-веннски словоохотливым,  малым,  Как он  просиял,  увидев на  столе с
угощением свои  огурцы!  Хитрая Хайгал сама наполняла зеленую стеклянную
чашу  торговца,  расспрашивая о  том  и  о  сем.  Недавнее  покушение на
государыню еще было у  всех на устах,  и  скоро застольная беседа вполне
естественным образом коснулась поединков и знаменитых сражений.
   "Тройку рукой?  Как это - не может быть! - возмутился Горкун деланным
недоверием бабки.  - Да я сам видел на ярмарке, лет... погоди... да, лет
пятнадцать  назад.  Кто?  Уж  прямо  так  и  не  помню!  Кузнец  Межамир
Снегирь!.."
   Два дня спустя Елень Глуздовна с  нянькой сообща выдумали для старухи
предлог побывать на  улице  кузнецов.  Мастер  Удача  подробно обсудил с
Хайгал форму и украшения нового поясного ножа и прямо расцвел, обнаружив
в бабке истинного знатока хороших клинков.  В разговоре замелькали имена
прославленных мечей и их великих создателей. Старуха невзначай упомянула
Межамира Снегиря, и Удача вздохнул.
   "Добрый был мастер,  жалко его...  Почему?  Так ведь он женился в род
Серого Пса,  сама знаешь,  как у  них принято.  А  с  Серыми Псами потом
помнишь что было?..  Грешно говорить,  а  только доброе дело тот сделал,
кто Людоеда в замке спалил..."

   Волкодав,  Волкодав...  Кнесинка смотрела на  последнего Серого  Пса,
неподвижно и молча сидевшего подле нее, и знала, что он никуда не уйдет.
А пока он с ней,  она была в безопасности.  Она передвинулась так, чтобы
колени ощущали тепло его тела. И постепенно задремала.



   Я всякое видел и думал, что знаю, как жить.
   Но мне объяснили: не тем я молился Богам.
   Я должен был жизнь на добро и любовь положить,
   А я предпочел разменять на отмщенье врагам.

   Воздастся врагам, мне сказали. Не ты, так другой
   Над ними свершит приговор справедливой судьбы.
   А ты бы кому-то помог распроститься с тоской,
   Надежду узреть и о горе навеки забыть.

   Ты грешен, сказали, ты книг золотых не читал.
   Ты только сражаться науку одну превзошел.
   Когда воцарится на этой земле Доброта,
   Такие, как ты, не воссядут за праздничный стол.

   Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь
   Свободы и правды крупицы в душе научись...
   Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч,
   Уже не загубят ничью беззащитную жизнь.

   Я буду смотреть издалека на пир мудрецов.
   Пир праведных душ, не замаранных черной виной.
   И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов,
   Туда соберутся однажды спасенные мной.

        12. ПЕСНЯ НАДЕЖДЫ


   Маленькое войско вновь двигалось вперед по Старой дороге.  В  целости
сохранилась одна-единственная повозка -  в основном благодаря тому,  что
маронг действительно не  горел.  Огонь  жадно  лизал  резные красноватые
бортики,  но  уцепиться за  них так и  не  смог.  Теперь в  повозке,  по
непререкаемому распоряжению кнесинки,  устроили  раненых.  Приданое,  ту
часть,   что  удалось  спасти,   перегрузили  на  лошадей.  Будь  вокруг
по-прежнему,  как до Ключинки, дружественная страна, покалеченных вполне
можно было бы оставить в любой придорожной деревне. Людям кнесинки всюду
с радостью предоставили бы и уход,  и защиту.  А по зимнему пути в самый
Галирад  отвезли  бы.  Здесь,  за  Сивуром,  на  дружбу  местных жителей
надеяться не приходилось.
   Если  они  вообще  были  здесь  -  жители.  Государь  Глузд,  недавно
путешествовавший в Велимор, и туда и обратно проезжал по Новой дороге. А
здешними местами дальше Кайеранских трясин не  забирались ни  Эртан,  ни
даже  ее  дедушка.  Воительница сумела припомнить лишь  смутные слухи  о
лесных племенах,  вроде бы приходившихся луговым вельхам дальней родней.
Только родство это,  по ее словам,  было таково, что мало кто стал бы им
гордиться.  Коли уж  лесной клан,  избравший спокойное уединение зеленых
крепей,  заработал малопочтенную кличку "болотного", то здешний народец,
если,  конечно, он вправду был ростком от вельхского корня, следовало бы
назвать самое ласковое трясинным.  Другое дело,  Эртан не  хотела ни  на
кого  попусту наговаривать и  зря  хаять тех,  кого ни  разу в  глаза не
видала.
   Воительница говорила медленно,  почти не раскрывая глаз и  то и  дело
останавливаясь передохнуть.  Иллад вообще не советовал ей разговаривать,
но она не слушала.  Она полулежала в  повозке,  схваченная поперек груди
широкой повязкой.  Как ни бережно правила конем старая Хайгал,  время от
времени колесо неизбежно наезжало на  камень или  попадало в  колдобину.
Тогда  Эртан  молча  серела,  стискивая зубы.  Раненые мужчины время  от
времени  беззлобно препирались,  споря,  чья  очередь устраиваться подле
нее.
   - Может,  я  тоже  кое-что  слышал про  здешний народ,  -  проговорил
Волкодав.  Он оберегал подстреленного разбойниками Серка и вел жеребца в
поводу,  благо поезд и так двигался со скоростью пешехода.  -  От одного
торговца,  - продолжал венн. - Те люди вышли к дороге, и он предложил им
на продажу горшки.  Они только плюнули:  лепка, мол, не прародительская.
Купец так понял, у них если что не принято, значит, не от Светлых Богов.
Он называл их харюками. А те или не те, сам я не знаю.
   - Харюки, - задумчиво отозвалась кнесинка. - По-веннски это, кажется,
значит "угрюмиы"?
   Она  тоже  шагала  пешком,  хотя  Снежинка в  битве  не  пострадала -
Волкодав  сильно  подозревал,  что  кнесинка хотела  разделить с  пешими
ратниками их тяготы и  тем самым уважить простых исходников,  спасших ей
жизнь.
   Что касается Лучезара -  он  больше не  уговаривал "сестру" держаться
поближе к  дружине.  Он  считал себя горько и  несправедливо обиженным и
обиду свою  всячески подчеркивал.  Как  и  намерение по-прежнему служить
кнесинке и  защищать ее,  невзирая ни на что.  Его люди ставили лагерь в
виду остальных,  но  не  рядом.  И  во время переходов держались так же:
вблизи,  но  особняком.  Со  скорбным достоинством ни  за что ни про что
впавших  в  немилость.  Волкодав видел,  что  кнесинку чем  дальше,  тем
сильнее мучила совесть. По его мнению, совершенно напрасно.

   Шли третьи или четвертые сутки с тех пор, как они, с честью похоронив
павших,  покинули Кайераны.  Уже  близок  был  полдневный привал,  когда
кнесинка Елень,  внезапно на  что-то  решившись,  взяла телохранителя за
руку и заставила отойти от повозки, чтобы никто не услышал.
   - Мы  все были неправы,  -  понизив голос,  сказала она Волкодаву.  -
Лучезар -  что  уговорил меня  ехать Старой дорогой.  Я  -  больше всех,
потому что послушалась...  если бы  не  послушалась,  никто не погиб бы,
ведь так?..  -  Голос кнесинки дрожал,  она пыталась говорить твердо, но
он-то  видел,  что Елень Глуздовна была готова заплакать.  -  И  ты  был
неправ,  -  продолжала она.  -  Зря ты ударил Лучезара. Почему ты так не
любишь его? Ну, норов у него не мед, но уж... Он родич мне...
   Волкодав тоскливо посмотрел вокруг и  ничего не  ответил.  А  что тут
отвечать.
   - Молчишь,  -  вздохнула кнесинка.  - Я же вот признаю, что зря здесь
поехала...  - И сердито вскинула на него глаза. - Правду говорят о тебе:
ловок драться, так и думаешь, что кругом прав!
   - Я не бил боярина, госпожа, - мрачно сказал Волкодав.
   - А то я не видела! Венн кивнул:
   - Не видела, госпожа.
   Кнесинка молчала какое-то время,  покусывая губу,  и Волкодав молился
про себя,  чтобы она прекратила этот тягостный для него разговор.  Но на
Око Богов как раз набежало белое облачко, и, наверное, именно потому его
молитва так и пропала впустую.
   - Мне говорили, - вновь начала девушка, - что ты ни разу не обратился
к боярину, только через кого-то. Да я и сама не глухая. Ты венн: значит,
все  это не  просто так.  Вы  стали ссориться сразу,  как только я  тебя
наняла.  Вы оба мне служите,  я  вам обоим верить должна...  а вы съесть
друг друга готовы. Почему?
   Мысленно Волкодав выругался, а вслух сказал:
   - Не стоит об этом говорить, госпожа. Она отрезала:
   - Стоит!  Я  ведь тогда выбрала не  его,  хоть он мне и  родственник!
Должна я после этого хотя бы знать, что у тебя на уме?
   "Государыня,   -  мог  бы  сказать  кнесинке  Волкодав.  -  Меня  все
твои-витязи и бояре,  сколько их есть, по первости проглотить были рады.
Только Правый,  когда понял, что я вместо пса при тебе, все мне простил.
А  Левый еще пуще из шкуры полез,  чтобы меня избыть.  Канаона и Плишку,
ухорезов  своих,  в  телохранители сватал...  Почему?  Ведь  не  дураком
родился?..  Когда через Сибур переправлялись,  мне чуть глотку не  грыз,
чтобы тебя  на  первом пароме отправить.  Сказать тебе,  кнесинка,  кого
велиморцы на  том  берегу под елкой ущучили?..  А  Старая дорога?  Нашел
времечко против нечисти исполниться,  сестру везя к  жениху.  И когда те
полезли, куда его молодцы подевались, хотел бы я знать? Не многовато ли,
госпожа?  А  теперь сама подумай:  кто  в  Галираде первая невеста после
тебя?  Ну-ка, если с тобой... - тьфу, тьфу, тьфу! - ...кого с Аюдоедовьм
сынком   мигом   окрутят,    чтоб   зла    не    держал?..    Правильно:
Варушку-красавицу, Аучезара свет Лугинича сестрицу тупоумненькую..."
   Вот сколько всякого разного мог бы вывалить кнесинке Волкодав. Вполне
возможно,  избавляя тем самым себя и  ее  от множества зол.  Венну легче
было бы откусить себе язык. Он сказал только:
   - Я здесь тебя стеречь, госпожа. А не на родственников наушничать.
   Ветерок шевелил его  волосы,  которые он  только  что  впервые заплел
после сражения обычным порядком.
   Кнесинка поняла,  что не  выжмет из него больше ни слова.  И  сникла,
чуть не  расплакавшись от бессильной досады.  В  свои семнадцать лет она
умела разговаривать на торгу с  шумливым галирадским народом и  убеждать
сивогривых упрямых мужей, годившихся ей в деды. С одним Волкодавом у нее
получалось в  точности по присловью о  косе,  нашедшей на камень.  С той
существенной разницей, что "камня" этого до смерти боялась вся ее свита.
Кто в открытую, кто тайно. Сама кнесинка успела понять: если венн принял
решение,  уговаривать его бесполезно.  Приказывать -  тоже.  А  иногда и
расспрашивать, почему так, а не этак. Вот и решил бы, с какой-то детской
обидой вдруг подумала кнесинка.  Раз и навсегда.  За себя и за меня.  За
нас двоих. Так ведь не хочешь...

   Возвращаясь вместе  с  нею  к  повозке,  Волкодав обратил внимание на
конного  отрока,   быстрой  рысью  скакавшего  от  головы  обоза.  Кроме
Лучезаровичей верхами ездили только дозорные, которых высылали в стороны
и вперед.  Волкодав отметил, как сразу насторожились, подобрались братья
Лихие.  Их дело молодое, страсть хочется кнесинку хоть от чего-нибудь, а
защитить. Сам он не слишком обеспокоился, увидя дозорного. Обнаружься на
дороге что-нибудь вправду опасное,  молодой воин,  надобно думать, иначе
нес бы недобрую весть.  Волкодав видел,  как поворачивались к нему мерно
топавшие ратники,  о  чем-то  спрашивали.  Юноша  в  ответ  махал рукой,
успокаивал. Ратники замедляли шаг.
   Подъехав к повозке,  отрок соскочил наземь и приблизился, ведя рыжего
коня в поводу.
   - Государыня,  -  поклони