ьше чем миг?
     Тогда ты Отчаяние постиг.

     7. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВЕТ

     Как  утверждали сведущие  люди,  некогда  здесь  грохотал подземный поток.
Много лет  назад умелые проходчики отвели его  в  сторону;  тогда ещ„  не  были
построены водяные мельницы,  и  вода  только мешала.  Осушенное русло  потока -
несколько  больших  залов,  соедин„нных между  собой  "дудками"<Д у  д  к  а  -
вытянутый   в   длину   подземный  проход   естественного  или   искусственного
происхождения>,  -  теперь вовсю  использовалось людьми.  В  наклонных колодцах
вырубили  ступени,  в  отвесных  поставили скрипучие лестницы и  подъ„мники для
руды. В залах, где некогда покоились не видевшие света оз„ра, после спуска воды
начали было ст„сывать камень, выравнивая полы, загроможд„нные упавшими глыбами.
Но отступились,  вовремя осознав непомерную огромность работы.  Это был труд на
десять  поколений впер„д.  Его  бы,  несомненно,  предприняли,  пожелай Хозяева
устроить в залах дворцы. Но потомки первых старателей предпочитали жить сейчас,
а  не в сомнительном будущем,  и к тому же почти не показывались на руднике.  И
затею  с  полами  благополучно забросили,  ограничившись деревянными  мостками,
опиравшимися где на подт„санную скалу,  где на прочные сваи. Однако в некоторых
нижних залах сохранились участки,  обработанные ещ„ тогда,  в старину.  И,  как
водится,  рудничная молва наделяла эти клочки ровной скалы особыми свойствами и
едва ли  не  святостью.  Предание гласило,  будто здесь,  каждый в  сво„ время,
трудились и Горбатый Рудокоп,  и Белый Каменот„с.  Потому-то вс„,  что могло на
этих площадках случиться,  происходило исключительно по манию и  под присмотром
незримых покровителей рудничного люда.
     По крайней мере, невольники в это верили свято...
     Надсмотрщик Гвалиор неторопливо шагал вдоль длинной вереницы позвякивающих
цепями каторжников.  Он жил в Самоцветных горах вот уже скоро шесть лет, и рабы
хорошо  знали  его.  Всем  было  известно -  он  не  начн„т без  дела  орать  и
размахивать во все стороны кнутом.  Оттого,  когда он сопровождал невольников с
одних выработок на другие,  они вели себя смирно и шли,  куда он приказывал, не
затевая препирательств и  ссор.  Чтобы в  следующий раз  к  ним  не  приставили
какого-нибудь зверюгу,  назначенного Церагатом...  Оттого и сам Гвалиор, вместо
того чтобы настороженно озираться и держать оружие наготове,  просто ш„л, думая
о   приятном.   Скоро   в   очередной  раз   приедет   благородный  саккаремец,
добродетельный купец Ксоо  Тарким.  С  ним  прибудет двоюродный дядя  Гвалиора,
Харгелл.  Он увез„т домой скопившийся заработок и письмо для невесты. А Гвалиор
получит ответ девушки на послание, написанное им в прошлом году...
     Какой она стала теперь, его Эреза? Наверное, повзрослела, стала полнотелой
красавицей.   Была  ведь  совсем  девчушкой,  когда  расставались...  Пугливой,
голенастой девчушкой...
     Гвалиор нахмурился,  вздохнул и  подумал о  заветной фляжке с аметистом на
донце,  сохраняемой во  внутреннем  кармане  одежды.  Правду  молвить,  письмо,
полученное год назад, его не слишком обрадовало. Гвалиор читать умел плохо, он,
собственно,  кроме этих е„  писем,  ничего и  не читал.  Зачем ему,  он ведь не
рудослов, не разметчик и не мастер гранильщиков... Но даже будь он грамотеем из
грамотеев,  таким,  как  Шаркут,  -  легко  ли  с  определ„нностью рассудить по
короткой грамотке,  нацарапанной даже не самой девушкой, а с е„ слов соседом?..
Которому  скромная  нардарская невеста,  конечно,  ни  за  что  не  доверила бы
сокровенного?..
     И  вс„-таки...  Он  долго не  мог понять,  что же ему не понравилось в  е„
письме, но потом сообразил. Она обращалась словно бы не к будущему супругу, а к
чужому человеку,  с  которым ей приходится быть милой и вежливой не по душевной
склонности, а просто потому, что так принято...
     Наверное,   Гвалиор  вовсе  поглупел  от  рудничного  смрада,  вот  ему  и
мерещилось.  Конечно,  она  просто отвыкла и  немного подзабыла его за  все эти
годы.  А  может,  даже чуточку побаивается его нынешнего,  жд„т и в то же время
страшится его  возвращения.  Она  помнит застенчивого и  ласкового паренька,  а
верн„тся мат„рый мужик,  огрубевший, видевший мир, привыкший к дракам и ругани.
Как  принять его,  как  заново разглядеть в  н„м  того,  кого украдкой целовала
когда-то?..
     "Здравствуй,  Эреза,  -  в  тысячный раз начал он  мысленно повторять сво„
давным-давно приготовленное послание,  и  по телу безо всякого вина разбежалось
тепло.  -  Мне осталось здесь служить год,  самое большее два.  Тогда я вернусь
вместе с дядей Харгеллом, и мы сыграем нашу свадьбу. Не очень пышную, но перед;
людьми будет не стыдно..."
     Голова   длинной   цепочки  кандальников  преодолела  последнюю  ступеньку
довольно крутого  хода  и  выползла в  обширный зал.  Гвалиор оставил радостные
мысли  о  будущей  свадьбе и  поспешил впер„д.  В  этом  зале  имелась "святая"
площадка. А значит, следовало держать ухо востро.
     Большая пещера  была  хорошо освещена.  Вернее,  здесь  горели вс„  те  же
масляные светильники, что и повсюду, и не в большем количестве, - просто камень
и свисавшие с потолка сталактиты были почти совсем белыми в тех местах,  где их
не успела покрыть жирная копоть.  Поэтому здесь всегда казалось светлее,  чем в
соседних залах, прогрызенных водой в бурой и почти ч„рной породе.
     И Гвалиор сразу увидел,  что сбылись его худшие ожидания. По краю "святой"
площадки прохаживался молодой надсмотрщик,  которого Гвалиор очень хорошо знал.
Этого пария -  тогда ещ„  мальчишку -  прив„з на  рудник вс„  тот  же  торговец
рабами,  Ксоо Тарким.  С  тех  пор  прошло четыре года.  Мальчишка стал молодым
мужчиной,  ловким,  широкоплечим.  А  кроме  того,  жестоким и  очень  опасным.
Настолько, насколько может быть опасен сын дикого племени, отошедший от порядка
жизни,   установленного  предками.  Любимец  и  выученик  Церагата  по-прежнему
оставался рабом,  но  среди надсмотрщиков рабов была половина,  и  свободные не
очень-то   задирали  перед  ними  носы.   Так  гласил  воистину  мудрый  закон,
существовавший столько  же,  сколько и  сам  рудник.  Надсмотрщики должны  быть
заодно.  А уж если приспичит выяснять между собой отношения -  то как мужчина с
мужчиной,  а не как хозяин и раб.  Так вот, насколько Гвалиору было известно, с
этим парнем предпочитали не  связываться.  По  мнению многих,  он  очень хорошо
соответствовал своему родовому прозвищу: Волк.
     Как  раз  когда  Гвалиор  выбрался по  крутым  ступенькам из  дудки,  Волк
похлопал себя руками по б„драм и с широкой ухмылкой обратился к кандальникам:
     - Эй, крысоеды! Ну что... это самое... хочет кто-нибудь на свободу?..
     Это был ещ„ один закон,  испокон веку чтимый в  Самоцветных горах.  Иногда
надсмотрщиков тянуло развлечься,  и  тогда  кто-нибудь из  них  предлагал рабам
поединок,   ведь   истинный  вкус  удовольствию  доставляет  некоторый  оттенок
опасности.  Вызвавшегося раба расковывали, и он - с голыми руками или с камнем,
выхваченным из-под ног -  должен был драться против надсмотрщика,  вооруж„нного
кнутом и кинжалом,  а нередко ещ„ и в кольчуге. Тем не менее желающий находился
всегда,  ибо тому, кто побь„т надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок
до смерти. И тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их
не носить.  Он или выйдет на свободу, или погибнет. До сих пор, как все отлично
знали,  надсмотрщики побеждали неизменно: таким пут„м на свободу за всю историю
Самоцветных гор не  вышел ещ„ ни  один человек.  Однако раб для поединка раз за
разом отыскивался.  Иные думали -  кто-то  же  станет когда-нибудь первым,  так
почему бы не я?  Вс„ должно с  кого-то начаться,  так почему не с  меня?..  Для
других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийственной мести...
     Гвалиор лишь  досадливо покачал головой,  когда  из  вереницы,  которую он
сопровождал, отозвался дрогнувший от волнения голос:
     - Найд„тся!
     Говорил молодой вельх,  проведший неполный год под земл„й. "А ведь чуял я,
что этим вс„ кончится!.."  Вельх,  как многие его соплеменники,  был отчаянным,
горячим и  дерзким до  безрассудства.  Гвалиор не единожды отводил от него гнев
других надсмотрщиков,  спасая от порки,  а  может быть,  и от смерти.  Парен„к,
однако, вс„ же наш„л где свернуть себе шею. Соседи-кандальники невольно от него
откачнулись,  а  он остался стоять гордо и прямо,  отдел„нный ото всех незримой
стеной одиночества...  и обреч„нности. Уж таков был этот народ. Герои вельхских
сказаний шли  в  свою  последнюю битву,  сопровождаемые целым  хором знамений и
пророчеств,  сулящих погибель. Им снились недобрые сны, а верные кони не желали
становиться в  колесничную упряжь и  обнюхивали хозяев,  роняя горькие слезы...
Какие сны посещали в эту ночь юношу-вельха,  никто уже не узнает.  "Не терпится
тебе на тот свет,  -  мысленно плюнул Гвалиор.  -  Что ж..." Он знал, как звали
парня.  Мал-Нахта. Мал-Нахта из семьи Белой Гривы, осевшей на востоке, на самой
границе Вечной Степи.
     Гвалиор ничего  не  смог  бы  сделать для  него,  даже  если  бы  захотел.
Вызвавшемуся на поединок обратной дороги нет.
     Волк,  конечно, прив„л с собой работника, вооруж„нного зубилом и молотком,
и  тот -  нога за ногу -  попл„лся расковывать вельха.  Именно попл„лся.  Никто
никогда не видел, чтобы этот работник спешил или хоть делал что-нибудь споро. У
такого дело в  руках не горит,  от него не дожд„шься ни яркой вспышки души,  ни
ответа на шутку.  У него и лицо-то было медленное, похожее на плохо пропеч„нный
блин: широкое, толстогубое, с глазами, точно у мороженой рыбины...
     Мал-Нахта  нетерпеливо шагнул ему  навстречу,  а  когда молоток стукнул по
обушку зубила -  запел. "У мужчины, идущего в бой, должна звучать в душе песня,
- говорил его народ. - Слышишь ли ты е„, воин?.."
     Это была старинная баллада о каком-то благородном воителе,  который во имя
чести пош„л даже против воли Богов -  за что и  был после смерти взят Ими прямо
на небеса.
     ...Строптивого и  горячего вельха,  тем не  менее,  до  сих пор не считали
опасным. Поэтому работнику пришлось освобождать его лишь от ошейника. Мал-Нахта
мотнул головой и убрал пятерн„й с глаз сальные космы,  бывшие когда-то светлыми
прядями, волнистыми и густыми, - истинным украшением воина.
     - Ну, иди сюда, - усмехнулся Волк.
     И  вельх пош„л.  Пош„л,  на глазах распрямляясь,  сбрасывая груз рабства и
становясь красивым, мужественным и гордым. Но Гвалиор поймал себя на мысли: это
ид„т не боец, готовый зубами выдирать победу в беспощадной схватке без поддавок
и  правил.  Это шествует на последнее священнодействие герой,  посвятивший себя
Богам.  Таких прославляют сказители.  Но  таким и  место в  сказаниях,  а  не в
настоящем сражении...
     Под  ноги  Мал-Нахте  попался  продолговатый обломок камня,  заостр„нный с
одного конца.  Юноша проворно нагнулся за ним и стиснул в ладони.  Камень л„г в
руку ухватисто и удобно. "Не иначе, кто-то из рабов обтесал и подбросил сюда, -
тотчас приш„л к  верному выводу Гвалиор.  Почти шесть лет  работы надсмотрщиком
его многому научили. - Вот хитроумные стервецы!.."
     Волк ждал противника,  опустив руки и  не спеша браться ни за кнут,  ни за
кинжал.
     - Эй,  вельх!  -  сказал он затем. - Ты кое-что забыл, как я посмотрю. Или
твоя мать родила тебя не от мужа? Ваше племя, я слышал, дер„тся всегда голяком!
Поди сними штаны, я тебя подожду!
     Вельхи действительно уважали благородную наготу воина,  идущего на  святой
бой.  Волк хорошо знал,  что делал: оскорбление угодило точно в цель. Мал-Нахту
точно хлестнуло, он бросился впер„д, пригибаясь и готовя руку с оружием-камнем.
Волк того только и  ждал.  И  с ответом не оплошал.  Он чуть посторонился...  и
встретил невольника жестоким и  быстрым пинком в  колено,  начисто раздробившим
сустав.
     Толпа   кандальников  качнулась  и   сдавленно  ахнула,   потом  загудела.
Собственно,  едва начавшийся поединок был кончен.  Сильный и яростный вельх так
ничего и не смог поделать против Волка,  не сумел даже коснуться его. Теперь он
умр„т.  Униженный и беспомощный.  Как многие прежде него -  и как предстоит ещ„
многим...
     Мал-Нахте понадобилась вся сила и гордость духа,  чтобы не завыть от боли,
внезапно заслонившей весь мир. Он скорчился на каменной площадке, скрипя зубами
и стискивая изувеченное колено, но потом вс„ же разомкнул руки и приподнялся.
     Волк не торопясь обходил его кругом,  выжидая с усмешкой: ну что, дескать,
вс„?.. Ничего больше не будет?.. Так-таки и не удастся развлечься?..
     Вслух он сказал:
     - А я думал, вы, вельхи, способны на большее. Значит, правду люди болтают,
будто  вы...  как  его...  только и  умеете заводить вражеские рати  в  болота!
Честный бой - не для вас!..
     Молодой раб вряд ли толком слышал его.  Даже сквозь многомесячную грязь на
забывших солнце щеках было видно,  что боль в  разбитом колене отогнала от лица
всю кровь,  оставив кожу изжелта-восковой,  как у  мертвеца.  Вельх,  наверное,
понял,  что гибель,  почти обещанная самим выходом на  поединок,  сделалась уже
неминуемой.
     Оставалось лишь принять е„ с достоинством. Совершить последний поступок. О
котором никогда не узнают дома. Никогда не узнают и не запомнят...
     Мал-Нахта привстал,  опираясь на здоровую ногу,  и снова запел.  Спутанные
волосы падали ему на лицо,  но кто-то разглядел:  он не открывал глаз. Чтобы не
так  видны были текущие из  них слезы страдания.  Чтобы не  поддаться искушению
жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать...
     Гвалиору не хотелось на это смотреть,  и он не смотрел. Ему, надсмотрщику,
положено было приглядывать за  порядком,  за  тем,  чтобы каторжники не  начали
бушевать  и  не  бросились  все  разом,   учиняя  бунт.  Такое  тоже  случалось
когда-то...
     А  Волк не  торопился.  Он  вытащил из-за пояса кнут,  развернул его...  и
хлестнул вельха, нацеливая меткий удар как можно унизительнее:
     - Я же сказал - иди снимай штаны, я подожду!..
     Мал-Нахта вздрогнул, но продолжал петь. Волк ударил его ещ„ дважды, однако
голос гибнущего только обр„л некую глубину и торжественность.  Он, сроднившийся
с  мыслью о  смерти,  уже  видел перед собой такие пределы,  куда обиды бренной
плоти просто не мог ли долететь.  Как и оскорбления, вылетающие из человеческих
уст.  Волк понимал немного по-вельхски. Он решил не дать рабу довершить песнь и
тем самым,  возможно,  наслать на него.  Волка,  проклятие.  Решено -  сделано!
Молодой надсмотрщик нахмурился,  вынул  кинжал,  взял  Мал-Нахту  за  волосы  и
быстрым движением,  ни  слова не  говоря,  расс„к ему  горло.  Этак  спокойно и
деловито, словно курице, предназначенной в суп.
     Ему,  собственно,  с  человеком разделаться и  было вс„  равно что  курице
голову отвернуть.  Все это знали,  но  пускай лишний раз убедятся,  не  вредно.
Среди  кандальников,  смотревших  на  поединок,  были  закоренелые насильники и
убийцы.  Но были и такие,  кто крысу-то, повадившуюся в забой, камнем пришибить
не мог...
     Волк  легко  отступил,  чтобы не  замарать новые кожаные штаны.  Мал-Нахта
захлебнулся кровью  и  свалился набок,  утрачивая достоинство,  которое силился
сохранить.  Тело,  уже не направляемое гаснущим сознанием, забилось некрасиво и
непристойно.  Перерезанные сосуды струями и  брызгами извергали из  него жизнь.
Потом алое биение начало утихать и наконец совсем успокоилось.  Руки, вскинутые
было к шее,  вытянулись,  из них уш„л суетливый судорожный трепет. Лицо вельха,
перекошенное внезапной гримасой изумления,  ужаса,  смертной муки  и  понимания
конца,  стало  разглаживаться.  Пока  не  застыло,  вновь  сделавшись красивым,
спокойным и чистым...
     Волк нагнулся и  вытер клинок о  тряпь„ его  одежды,  где  оно осталось не
заляпано кровью.
     - Убрать падаль! - - распорядился он громко.
     Двое  служителей  из  тех,   что  сбрасывали  м„ртвых  в   отвалы,   взяли
называвшегося Мал-Нахтой за  руки  и  ноги  и  равнодушно закинули в  тележку -
неестественно податливое тело сложилось в ней так,  как никогда не сложилось бы
живое,   имеющее   потребность  дышать.   Надсмотрщики  немедля  погнали  толпу
кандальников  дальше,  через  большой  подземный  зал,  к  следующей  дудке,  к
деревянным  ступеням...  в  новые  выработки  и  забои.  Зашаркали  по  мосткам
бесчисленные босые ступни,  потащились,  брякая,  ножные цепи опасных, и кто-то
первым зав„л известную всему руднику Песню Отчаяния.
     Не ждите, невесты! Не свидимся с вами:
     Живыми  уже  не  верн„мся домой.  Сокрытые камнем,  ушедшие в  камень,  Мы
избраны вечной Хозяйкою Тьмой.
     Она нам постелет роскошное ложе,  Подарит, лаская, прекраснейший сон - Что
странником неким, случайно захожим, Последний привет будет вам донес„н...
     Гвалиор угрюмо шагал  вдоль  вереницы рабов,  держа наперевес короткое,  с
толстым  древком  копь„...  когда  его  отточенный службой  взгляд  выхватил  в
безликой,  равномерно колышущейся толпе ещ„ двоих старых знакомых.  У  одного в
бороде  и  волосах,   ч„рных  от  природы,   было  полно  седины,  а  обе  ноги
отсутствовали ниже  середины голени -  с  того места,  где  у  него,  Гвалиора,
начинались сапоги.  Второй  был  молодой дикарь из  племени веннов,  ровесник и
бывший друг Волка.  Такой же рослый и широкоплечий,  но, в отличие от Волка, не
наживший на костях мяса и жирка -  лишь кандалы опасного. Он тащил безногого на
закорках, и тот, держась за его плечи, вовсю венна ругал.
     - ...О  ч„м  толкую,  ты,  лесной пень!..  -  расслышал Гвалиор.  -  Знаю,
примериваешься... И думать не моги, ясно тебе?!
     Венн покосился на Гвалиора,  когда тот подош„л. Большинство рабов за косой
взгляд на надсмотрщика тотчас схлопотали бы по загривку, но Гвалиор не ударил.
     - А то я не знаю,  что у тебя на уме!..  - сказал он венну. - Обдумываешь,
где  и  в  ч„м  ошибся этот бедняга!..  И  уж  ты-то,  конечно,  его  ошибки не
повторишь!..
     Венн промолчал, размеренно шагая впер„д.
     - Вот и я ему о том же,  -  подхватил халисунец.  -  Ты, господин, человек
разумный и справедливый,  ну хоть ты ему объясни!..  Погибнет зазря,  кто тогда
обо мне, калеке, заботиться будет? А?.. Тебе Мхабр перед смертью что завещал?..
     На  сей  раз венн по  имени Серый П„с даже не  повернул головы,  продолжая
ровно шагать вверх по ступенькам.  Хотя мог бы ответить обоим.  Например,  так:
"Вождь сехаба,  умирая, велел мне быть воином. Это значит - внимательно слушать
себя и тот мир,  в котором живу. И если выпадет биться с человеком без чести, я
не  поведу  себя  так,  словно передо мной  -  благороднейший из  героев..."  И
Гвалиору он мог бы сказать:  "Для начала я повязал бы волосы,  чтобы не лезли в
глаза.  И не бросился бы первым на Волка, даже если бы он всячески оскорбил мою
мать.  Напавший сразу обнаруживает свои сильные и слабые стороны и позволяет их
использовать тому,  с кем сражается. И вместо того, чтобы петь геройскую песнь,
я  хоть камнем бы  Волку в  глаз ткнул,  когда он резать меня подош„л.  Или ещ„
что-нибудь сделал. Не стоял бы перед ним, как баран..."
     Но Серый П„с не сказал совсем ничего,  и этому тоже имелась причина. "Если
волк уже  уволок козл„нка,  всякий скажет тебе,  что проще пареной репы было бы
ему помешать.  Все мы очень умные, когда смотрим со стороны, - и я в том числе.
Сам-то я  каков буду молодец,  когда настанет мо„ время выйти на поединок?  А я
выйду.  Настанет ещ„ мой день.  Если раньше не  погибну где-нибудь в  забое под
рухнувшими камнями.  Дважды я  выскакивал и  калеку выд„ргивал -  удастся ли  в
третий?.."
     - Его  звали Мал-Нахта!  -  мрачно проговорил Гвалиор.  -  Мал-Нахта кланд
Ладкенн Эах -  из семьи Белой Гривы!  Если ты,  сопляк, так здорово знаешь, как
надо было биться, почему ты сегодня не вышел вместо него?
     - Вот