ычный ход.
   Волкодав успел услышать одинокий крик серой птицы, летящей  в  тумане
над великой Светынью.
   А больше не было совсем ничего.

***

   То, что происходило теперь на руднике, язык не поворачивался  назвать
ни побегом, ни бунтом, ни  даже  восстанием.  В  общем-то  началось  всё
именно с этого, но, когда Южный Зуб  жутко  содрогнулся  от  подошвы  до
самой вершины и со стоном как бы осел - пока ещё незаметно для глаза, но
очень внятно для всех прочих чувств, обостряющихся у жителей подземелий,
- население обречённого муравейника как-то сразу перестало  делиться  на
надсмотрщиков и рабов и сделалось просто сообществом  людей,  пытавшихся
спасти свою жизнь. Гвалиор размыкал чьи-то цепи,  всей  кожей  чувствуя,
как снизу поднимается... нечто. Не обвал и не  потоп,  -  нечто  гораздо
худшее...
   Окончательное.
   Гибель грозила не какому-то  отдельному  забою  или  даже  нескольким
уровням. Южный Зуб  просто  переставал  быть.  Медленно  и  неотвратимо.
Надобно думать, в недрах Среднего и Большого тоже почувствовали признаки
беды и подняли тревогу. У них там времени будет побольше. Их счастье. Но
и там спасутся не все.
   Торопливо распотрошив  последний  замок,  Гвалиор  следом  за  рабами
выскочил в штрек. Бегущая толпа подхватила его и повлекла  к  лестницам.
Кто-то лез в бадьи,  поднимаемые  колёсами,  ещё  крутившимися  наверху.
Кто-то тащил обессилевшего товарища. Кто-то, наоборот, старался выгадать
толику расстояния, сшибив с ног другого. Кто-то уже  лежал  бездыханным,
затоптанный в  толчее.  У  многих  цепи  выглядели  не  разомкнутыми,  а
разбитыми.  Пожалуй,  таких  было  большинство.  Гвалиор,   оглядываясь,
побежал вместе со всеми. Одолевая одну из ступенек на следующий уровень,
он увидел, как далеко позади, из прохода вниз, ударил прозрачный  клинок
в сажень шириной. Он коснулся потолка штрека и вошёл в  него,  почти  не
встретив сопротивления. Рухнули  камни,  а  по  полу  штрека  покатилась
кипящая волна пара... или чего-то, отдалённо  напоминавшего  пар...  или
чего-то, что вовсе не было паром...
   У Гвалиора выросли крылья,  он  взлетел  вверх  по  лестнице  гораздо
быстрее, чем когда-либо спускался по ней вниз.
   Беда рабов была в том, что, проводя всю жизнь в забое, они  не  знали
расположения подземных ходов. Знали только немногие, ещё некоторым успел
объяснить Гвалиор. Из этих некоторых хорошо если десяток не удрал  сразу
наружу, озаботившись  направлять  людей,  толпами  поднимавшихся  снизу.
Гвалиор  со  своими  надсмотрщиками,  сообразившими,   что   происходит,
присоединился к ним и стал указывать дорогу. Каторжане мелькали мимо,  и
Гвалиор мог бы поклясться, что многих узнал. В том числе многих из  тех,
кого давно не было на свете. Он дал бы голову на отсечение, что видел  в
толпе чернокожего Мхабра и  маленького  подбиральщика,  сегвана  Аргалу.
Дикая мысль посетила его: что же за бедствие ожидало  Самоцветные  горы,
если даже мёртвые покидали их, не смея остаться?..
   Когда людской поток  поредел,  Гвалиор  снялся  со  своего  места  на
пересечении штреков  и  выбежал  в  большой  зал.  Здесь  когда-то  была
"святая" площадка для поединков надсмотрщика и раба; её давно  заровняли
по приказу старшего назирателя  Церагата,  ибо  на  ней  произошёл  бой,
давший начало опасной рудничной легенде. Отсюда  было  уже  недалеко  до
Западных-Верхних ворот, означавших спасение. На  середине  зала  Гвалиор
услышал сзади испуганные крики заблудившихся - и вернулся, чтобы позвать
отставших за собой. Скоро мимо него пробежали двое рабов,  саккаремец  и
вельх. Они тащили на плечах безногого калеку, старого халисунца Динарка.
Тот клял  их  страшными  словами,  обзывая  выродками  мулов,  опившихся
ослиной мочи... и умолял  бросить  его,  не  отягощать  своего  бегства.
Гвалиор указал им правильный путь, заглянул в глубину штрека,  убедился,
что там больше никого не было, - и снова во всю прыть рванул через зал.
   И там, посередине, на бывшей "святой" площадке, его догнало то  самое
нечто, поднимавшееся из растревоженной глубины.
   В спину дохнул жар, равного которому нельзя ощутить, даже сунув  руку
прямо в огонь, и почти тотчас его ступни окунулись в то, от чего исходил
этот чудовищный жар.  Гвалиор  посмотрел  вниз,  увидел,  как  мгновенно
вспыхнули сапоги, и  больше  вниз  не  смотрел.  Он  вообще  перестал  о
чём-либо думать и просто бежал,  срывая  голос  от  ужаса,  -  так,  как
никогда в жизни не бегал и уж точно более  не  побежит.  Через  "святую"
площадку, якобы сработанную некогда то  ли  Горбатым  Рудокопом,  то  ли
Белым  Каменотёсом.  Дальше  через  зал  и  потом  в  длинную   штольню,
выводившую к Западным-Верхним...
   И  только  когда  ворота  остались  позади,  а  под  ногами  уверенно
заскрипел снег, Гвалиор опустил глаза посмотреть, есть  ли  у  него  ещё
ноги. Он увидел, что прочные сапоги сгорели дотла и рассыпались  пеплом,
и вместе с ними сгорели кожаные  штаны  до  самых  колен.  Но  на  ногах
остались  шерстяные  носки,  связанные  конопатой,  и  эти  носки   были
целёхоньки. И ноги в них - тоже.
   Гвалиор заплакал,  давая  себе  и  Божьим  Небесам  какие-то  клятвы,
которых не взялся бы осознанно повторить. И побежал дальше,  потому  что
останавливаться на  склоне  Южного  Зуба,  уходившего  в  небытие,  было
нельзя. Судьба судила ему оказаться одним из последних, кто спасся.

***

   Эврих смотрел в небо, и  то,  что  он  там  видел,  вызывало  желание
немедленно преклонить колена в молитве. С  севера  на  Самоцветные  горы
надвигалась туча, которую можно было смело назвать праматерью всех  гроз
этого мира. Она наводила на мысль о Небесной Горе его веры,  седалище  и
святыне аррантских Богов. Она была громадна,  как  может  быть  громадно
лишь  нечто,  порождённое  Небесами.  Она  плыла  над   величественными,
окутанными снеговой дымкой хребтами, и те у её подножия казались кучками
песка, насыпанными в детской игре.
   Она  шла  со  стороны,  противоположной  солнцу,  и  оттого  казалась
особенно непроглядной.
   Так  вот  чем  разрешалась  предгрозовая  жара,  все  последние   дни
кутавшая, как одеялом, северный Саккарем, вот  откуда  исходили  раскаты
далёкого грома, словно бы копившего силы перед наступающей битвой...
   - Странно, - сказал купец Ксоо Тарким. Эврих вздрогнул, возвращаясь к
реальности, но оказалось, что торговец  рабами  имел  в  виду  вовсе  не
необычность небесных  явлений.  Его  заботили  совсем  другие  дела.  Он
пояснил:
   - Здесь нас раньше всегда встречал рудничный  распорядитель...  Э,  а
это ещё что такое?..
   Его караван одолевал подъём к последнему перевалу.  Уже  хорошо  были
видны все три  Зуба,  подъездные  пути  и  чернеющие  ворота  штолен  на
склонах... Вершины покрывал никогда не таявший снег, и ветры высокогорий
тревожили  его,  забавляясь,  пуская  в  полёт  тончайшие,   пронизанные
радужным солнцем плащи. Сегодня эти плащи в самом деле  выглядели  более
чем необычно. Так, как если  бы  их  составляли  не  ледяные  кристаллы,
удерживаемые движением воздуха... а пар, бьющий откуда-то снизу.
   Вроде бы ко всему привычные лошади, тянувшие повозку,  всё  неохотнее
продвигались вперёд, возница ругался и щёлкал кнутом. Они  выбрались  на
самый гребень перевала... и тут кони остановились  уже  окончательно,  и
никто больше не гнал их вперёд.
   Теперь были видны зевы не только самых верхних штолен,  но  и  нижние
выходы, расположенные  почти  у  подножий...  И  вот  из  них-то  тугими
толстыми струями исходил пар. Караван Ксоо Таркима ещё отделяло  от  них
изрядное расстояние, но и здесь, на другом  краю  обширной  долины,  уже
начинали   чувствоваться   толчки.   Это   не   были   толчки   обычного
землетрясения. Где-то отделялись неимоверно громадные глыбы  и  медленно
погружались, плавно падали вниз, и эхо их падения заставляло содрогаться
горную дорогу под ногами людей. Кони стояли, крепко упираясь копытами  и
пригнув головы, как против сильного  ветра.  Они  не  срывались  бежать,
потому что здесь им ничто не грозило и они это  знали.  Но  вот  сделать
хоть шаг дальше их не заставила бы никакая сила на свете.
   Струи пара появлялись из всё новых штолен, выше и выше... Даже горный
ветер, напоённый морозом вечных снегов,  не  мог  сразу  охладить  их  и
развеять, и они султанами уходили ввысь,  собираясь  в  плотное  облако.
Там, где они тянулись по склонам, снег и лёд быстро  истаивали,  обнажая
мокрые скалы... И те - или это казалось? - очень скоро  начинали  терять
угловатые  очертания,  оплывать...  Что-то  подтачивало  горы   изнутри,
неотвратимо   пробиваясь   наружу.   Горный   воздух   сообщает   глазам
необыкновенную зоркость, и  Эврих  обратил  внимание  на  тёмные  пятна,
расползавшиеся от гор в разные стороны, в том числе и  к  перевалу,  где
стоял караван. Аррант не сразу сообразил, что это бежали сотенные,  если
не тысячные толпы людей.
   Ему  со  спутниками  выпало  присутствовать  при  окончании   истории
Самоцветных гор. И поистине страшен был этот конец.
   Язва, много веков  осквернявшая  тело  Земли,  наконец-то  вызрела  и
собиралась прорваться.
   Потом Эвриху показалось, будто Южный Зуб, гуще двух других  окутанный
паром, начал словно бы уменьшаться... Аррант даже зажмурился,  смаргивая
излишнее напряжение... Нет,  зрение  не  обмануло  его.  Громадная  гора
проваливалась, падала внутрь себя, уходила вниз, как если бы её  подошва
утратила под собою опору.
   Другое дело, такое движение по самой природе своей не может  быть  ни
стремительным, ни даже быстрым. Так - медлительно и  величаво  -  падает
громадное  дерево,  подрубленное  в  лесу.  Так  опрокидывается   волна,
порождённая океанским накатом...
   Солнце скрылось, и сразу стало темно. Из грозовой тучи ударила первая
молния. Она залила всю долину трепещущим мертвенным  светом  и  пришлась
как раз в вершину рушившейся горы. Эврих не был  уверен,  слышал  ли  он
громовый раскат. Молния заставила его вскинуть голову,  и  его  потрясло
то, что он увидел вверху. Облако,  образованное  поднявшимся  паром,  на
глазах обретало некий внутренний порядок, облик и жизнь. В  небесах  над
горами вставал на дыбы, бил копытами чудовищный конь, и сидевший в седле
не сдерживал разъярённого скакуна. Одна его рука простиралась над гривой
жеребца, другая тянулась к мечу...
   Средний Зуб, а  за  ним  и  гигантский  Большой  начинали  крениться,
нависая над проваливавшимся Южным, готовясь уйти туда  же,  куда  уходил
он... Снизу бил уже не просто пар,  но  струи  чего-то  более  плотного,
сверкавшие в свете молний, подобно  мечам.  Там,  где  они  ударялись  о
склоны кренящихся гор,  могучие  скалы  взлетали,  словно  комья  грязи,
подброшенные пинком, и крошились на лету в пыль.
   Эврих увидел  лицо  Ксоо  Таркима.  Торговец  рабами  что-то  истошно
кричал, размахивая руками  и  указывая  назад,  на  дорогу,  откуда  они
приехали. Эврих удивился, осознав, что не может разобрать  ни  звука,  и
только тут понял, какой силы гром исходил  от  гибнувших  гор.  Кажется,
Тарким призывал к немедленному и поспешному бегству. Эврих отвернулся от
него и снова стал смотреть вдаль.
   Прихоть обезумевших ветров на какой-то  миг  раздвинула  погребальный
саван пара, окутавший едва не треть горизонта, и Эврих увидел то, о  чём
рассказывал ему никогда  не  бывавший  там  Волкодав:  Долину,  лежавшую
позади  рудника.  Круглую   каменную   оспину-"цирк",   место   странных
пузырчатых холмов и роскошного леса, выросшего на  идущем  снизу  тепле.
Там обитали  Хозяева,  там  помещалась  Сокровищница,  собравшая  лучшие
камни, когда-либо добытые и обработанные в Самоцветных  горах...  Теперь
поперёк Долины пролегла широкая трещина, и из неё  многовёрстной  стеной
вздымался... не огонь, что-то гораздо  хуже  и  смертоносней  огня.  Лес
оставался  зелёным  лишь  у  отвесных  обрамляющих  стен,  на  остальном
пространстве Долины он был чёрен и мёртв, и  что  там  теперь  делалось,
человеческий ум отказывался постигать.  Эврих  увидел,  как  исполинский
ломоть земли с холмами и остовами домов  откололся  от  края,  утрачивая
опору, и начал опрокидываться, точно льдина  на  вздыбленной  половодьем
реке...
   Камни Сокровищницы, не имевшие выражаемой числами цены, уходили туда,
откуда пришли, и с ними уходил их древний Хранитель. Может, он был  даже
рад такому окончанию своего долгого, слишком долгого века. И уж вовсе не
подлежало сомнению, что ни один из смертных ещё  не  удостаивался  столь
драгоценной гробницы, - и вряд ли удостоится впредь...
   А люди снизу всё бежали, отчаянно  бежали  по  рушащейся  под  ногами
земле, - вверх по склонам, туда, где была надежда спастись. Эврих  время
от времени поглядывал на  толпу,  волею  случая  избравшую  для  бегства
подъездной тракт, выводивший  как  раз  к  "их"  перевалу.  Люди  успели
взобраться достаточно высоко, они  были  на  расстоянии,  которое  Эврих
отважился бы назвать близким. Он  уже  различал  отдельные  лица,  когда
сразу два Зуба - Средний и Большой -  всё-таки  начали  разваливаться  и
рушиться туда, где раньше стоял Южный, а  теперь  клокотала  поглотившая
его прорва - месиво из тающего камня и чего-то, что казалось водой,  но,
наверное, всё же не было ею, потому что не может, не имеет права быть на
свете подобной воды.
   Под тяжестью падающих навзничь гор прорва тяжело  всколыхнулась...  и
выстрелила в разные стороны густыми фонтанами этой самой не-воды пополам
с камнем и паром. Как лужа, по которой топнул ногой великан.
   Один из фонтанов, тяжеловесно взметнувшись, помешкал  в  измерявшейся
сотнями саженей вышине... и начал невыносимо медленно  оседать...  прямо
туда, где из последних сил бежали вверх почти уже спасшиеся люди. Ветер,
подувший со стороны гор, стал вдруг ощутимо горячим...
   - Афарга!.. - закричал Эврих, но лишь зря надорвал горло.  Его  голос
был так же беззвучен, как и все прочие  голоса  -  кроме  голоса  Земли,
корчившейся в очистительных муках.
   Однако крик не понадобился. Афарга увидела то же,  что  и  аррант.  С
плеч девушки упал на дорогу меховой  плащ,  которым  она  укрывалась  от
горного холода... и в луче  света  пронзительно  вспыхнуло  огненно-алое
одеяние. Афарга вскинула руки, словно поднимая над головой остроконечный
щит своей родины... Его  можно  было  даже  увидеть.  Там,  высоко,  где
ударилась о  преграду  падавшая  из-под  облаков  смерть.  Не  зря  жили
одиннадцать  поколений  Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами.  Их   наследница
отдавала всё, что было завещано ей ушедшими в  Прохладную  Тень,  и  щит
выдержал. Клубящаяся смерть стекла по нему и обвалилась на склон гораздо
ниже бегущих. Тень Мхабра улыбалась  на  небесах,  видя  подвиг  младшей
сестрёнки. Афарга зашаталась, у неё ослабели колени.  Тартунг  подхватил
её на руки и увидел, что девушка торжествовала. "Ты видел! - прочитал он
по движению губ. - Я могу не только сжигать..." Потом она закрыла глаза.
   А Эврих тщетно искал Волкодава  среди  спасшихся,  достигших  наконец
каравана.

***

   Между тем Волкодаву уже не было особого дела ни до  Самоцветных  гор,
ни до иных забот и хлопот этого мира.  Так  оставляют  душу  переживания
дальней дороги, когда человек наконец открывает калитку  и  возвращается
ДОМОЙ.
   Его только слегка удивило, когда,  шагнув  за  порог  смерти,  он  не
обнаружил себя на уводящем круто  вверх  каменистом  откосе,  о  котором
учила его вера. Камни под ногами окажутся  прижизненными  поступками,  с
детства знал Волкодав, и одни будут надёжной опорой твоему  восхождению,
а другие сразу покатятся вниз...
   Ничего подобного: он стоял на  цветущем  лугу,  на  роскошной  мягкой
траве. Он в недоумении оглянулся и увидел этот откос у себя за спиной. И
там, далеко внизу, в иных сферах  бытия,  что-то  происходило.  Неистово
вихрились чёрные и белые облака, били исполинские молнии,  вздымались  и
опадали не правдоподобные тени...  Смотреть  туда  было  всё  равно  что
вспоминать позавчерашний сон, к тому же несбывшийся,  и  Волкодав  пошёл
вперёд, с наслаждением ступая босиком по тёплой  земле.  Любопытный  Мыш
немедленно снялся с его плеча и помчался исследовать новое  и  необычное
место. Он был по-прежнему с Волкодавом, да и могло ли случиться иначе?..
Венн поправил за спиной Солнечный Пламень и двинулся следом за ним.
   Он едва успел сделать несколько  шагов,  когда  из  травы  перед  ним
поднялось  величественное  Существо.  Могучий  Пёс  такой   мудрости   и
благородства, что захотелось немедленно склониться перед ним до земли, -
Волкодав понял, что встречать его вышел сам Предок.
   Каково же было его изумление, когда Предок... первым поклонился  ему.
А потом,  выпрямившись  и  встряхнувшись,  накинул  ему  на  плечи  свою
искрящуюся, живым золотом и серебром затканную шубу.
   Это была величайшая честь, которой Предок мог удостоить Потомка.

***

   Когда беглецы увидели реку Ель, стало ясно, которая  из  двух  сестёр
больше отвечала Матери Светыни и норовом, и красой. Челна, хотя вроде бы
давала всему руслу "чело", была неторопливой, мутноватой и  сонной.  Ель
же  падала  с  севера  хрустальным  потоком,  разогнанным  в   гранитных
теснинах, налетала с такой стремительной удалью,  подхватывая  сестрицу,
что та, ни дать ни взять оробев, в месте слияния давала изрядный крюк  к
югу.
   Тут уже от лодки стало совсем мало проку.  Течения  Ели  ей  было  не
одолеть даже под парусом, тем паче на вёслах.
   Одно утешало: от стрелицы  было
уже не так далеко до заветных кулижек. Может, хоть они оградят?..
   Лодку загнали  в  тихую  заводь,  в  заросли  ивы,  и  там  тщательно
спрятали. Хотя не подлежало сомнению, что если псиглавцы доберутся сюда,
то найдут её без труда. А ведь они  доберутся.  И  найдут.  Такова  была
слава этих людей. Встав однажды  на  след,  они  его  не  теряли.  И  не
прекращали погони.
   - Были вы мне доброй семьёй... - ступив на берег, сказала Эрминтар. -
А теперь не поминайте лихом... Бегите.
   В лодке, под парусом, у послушного руля, она в самом  деле  выглядела
прекрасной. Сухой берег вновь  сделал  её  неповоротливой  и  неуклюжей,
негодной к поспешному бегу сквозь лес и кусты, вверх-вниз по  каменистым
холмам.
   Оленюшка покачала головой.
   - Мы - венны, - сказала она. - И ты тоже наша теперь. А у нас сестриц
не бросают.
   Шаршава, не тратя зря времени, припал на колено:
   - Полезай на закорки.
   От его левой руки по-прежнему не было проку, но ноги держали  крепко.
Уж как-нибудь хватит их крепости и на двоих.
   Осень богато разукрасила северный лес, подарив вкраплениям лиственной
зелени богатство всех мыслимых красок. Красавица Ель лежала  в  берегах,
словно  драгоценное  отражение  неба.  Её  сапфирную  синеву  постепенно
затягивала мутно-белёсая пелена. В юго-западной стороне горизонта уже не
первый день почти неподвижно стояла ровная стена облаков; сегодня с утра
эти облака взялись вдруг набухать, темнея и  разрастаясь,  и  в  дыхании
ветра начал  чувствоваться  тот  особый  острый  холод,  что  предвещает
появление снега.
   - Буря идёт, - сказала Заюшка.
   Они с Оленюшкой  несли  детей.  Псы  трусили  по  пятам,  навьюченные
поклажей.
   - Может, следы заметёт? - понадеялась Эрминтар.
   Выросшая на острове посреди моря, она ничего  не  смыслила  в  лесной
жизни.
   - Обязательно заметёт, - сказал ей Шаршава.
   Он-то знал, легко ли сбить со следа  натасканную  ищейку.  Тем  более
такую, какими были  "гуртовщики  пленных",  поколениями  охотившиеся  на
людей. Ещё он, как любой венн, знал травы, отшибающие нюх  у  собак.  Но
эти травы нужно было ещё разыскать, собрать, приготовить, на  что  никто
не намерен был давать им время... да  и  какая  сила  в  них  сейчас,  в
травах, когда всё засыпает, всё готовится под снег уходить?..
   Что ж, у него был за поясом добрый дроворубный топор. И в правой руке
ещё оставалось достаточно силы. Сразу его не  повалят.  И,