может,  хоть
кто-то из девок успеет-таки добежать до кулижек. Детей донести...
   Тучи разворачивались огромными крыльями. Шаршава оглянулся с  вершины
холма, и ему  померещились  в  них,  очень  далеко,  мертвенные  отсветы
молний. Там, на юге,  упираясь  белой  макушкой  в  самые  что  ни  есть
небесные своды, стояла грозовая  "наковальня"  -  только  превосходившая
всё, что Шаршава до  сих  пор  видел.  Тем  не  менее  в  воздухе  пахло
по-прежнему снегом, а не дождём.
   Край туч подобрался к солнцу, висевшему по-осеннему низко, и река Ель
обратилась в свинец. Угасли и все прочие краски:  надвигалась  первая  в
череде предзимних непогод, после которых  от  роскошных  лесных  нарядов
останутся одни голые прутья. Ветер стал  ощутимо  порывистым.  Потом  на
траву начали ложиться густые липкие хлопья.  Кузнец  вновь  обернулся  и
увидел, что холмы на дальнем берегу Челны сделались едва различимы.
   Резче прежнего дохнул ветер и  принёс  голоса  своры,  выпущенной  по
следу.
   - Ох... ох-ох-ох... ох... ох-ох-ох... - неторопливо и грозно выводили
самые низкие.
   - Ах, а-ах! Ах, а-ах! -  с  кровожадной  уверенностью  вторили  более
высокие.
   - Иииии-уууууу!!! - тянули самые пронзительные.
   Всё вместе складывалось в хор, поистине жуткий и потрясающий.  В  нём
не было слов, но беглецам  они  и  не  требовались  -  и  так  прекрасно
понимали, о чём поют.
   Это была древняя, как само время, Песнь Ночи... Песнь длинных  клыков
и железных челюстей, мозжащих живое. Никому в здравом уме не хотелось бы
услышать  её  у  себя  за  спиной.  Шаршава  вздрогнул  и   побежал,   и
одновременно с ним побежали храбрые девки. Псы  шли  рысью,  то  и  дело
оглядываясь. У Застои клокотал глубоко в груди глухой, грозный рык.
   Там, где Ель изгибалась, словно кибить натянутого для выстрела  лука,
стало окончательно ясно: уйти не удастся.
   -  Ты  ступай,  сестрица  любимая,  -  напутствовали  девки  плачущую
Эрминтар. - Поспешай. Деток сбереги...
   Заюшка всё пыталась ей объяснить, какую как  звали,  но  поняла,  что
толку не получится всё равно,  и  замахала  руками:  поторопись!  Может,
успеешь... У них с Оленюшкой тоже было оружие - ножи  да  топорики,  без
которых не пускается в странствие ни один правильный  венн.  Они  встали
рядом с Шаршавой, перекрывая неровный след Эрминтар. Всех  не  всех,  но
кого-нибудь они да положат, а остальных на время займут.  Глядишь,  таки
доковыляет хроменькая до обетованных кулижек...
   Застоя с Игрицей, держа пышные  хвосты  флагами,  вышли  вперёд.  Кто
налетит первым, узнает их зубы. И сокрушительную мощь  яростных  пастей,
способных  раздробить  всё,  что  в  них  попадёт.  Настоящие   веннские
волкодавы - это вам  не  какие-нибудь  "гуртовщики  пленных",  привыкшие
ненаказуемо рвать беспомощных и безоружных...  Это  -  воины.  Ну?!  Кто
сунется?!.
   ...А  вот  и  сунутся.  Пелена  летящего  снега  многое   скрадывала,
загораживая от глаз, но плотные  тени,  равномерно  подскакивавшие,  как
поплавки на волнах, и каждая - с двумя рубиново  горящими  огоньками,  -
угадывались сразу и безошибочно.
   Вот она, стало быть, и пришла. Последняя битва...

   Торопится время, течёт, как песок,
   Незваная Гостья спешит на порог... -

   Всплыло в памяти у Шаршавы.

   С деревьев мороз обрывает наряд,
   Но юные листья из почек глядят.
   Доколе другим улыбнётся заря,
   Незваная Гостья, ликуешь ты зря...

   Он чуть  не  запел  древнюю  Песнь  вслух.  Крик  Оленюшки  отвлёк  и
остановил его. Шаршава посмотрел туда, куда указывала её вытянутая рука.
   Первым, разорвав быстрыми крыльями  снежную  пелену,  с  воинственным
воплем пронёсся крылатый зверёк - чёрный, большеухий, пушистый.
   А за ним, в струях липкого снега, словно выткавшись  из  этих  струй,
возник ещё один пёс... Хотя нет, всё не так. "Ещё один" - это сказано не
про него. Окутанный пепельным саваном метели, к ним без  великой  спешки
приближался  кобель,  рядом  с  которым  сам  Застоя   сразу   показался
безобидным щенком. По траве ступал Пёс из тех, кого немногие  счастливые
охотники,  один  раз  увидев,  потом  вспоминают  всю   жизнь.   Гордый,
громадный,  широкогрудый,  одетый  в  словно  бы  мерцающую  собственным
светом, живым золотом и серебром затканную серую шубу...
   Страшный справедливостью своей силы.
   А на ошейнике, вправленная в крепкую кожу, залепленная снегом, но всё
равно явственно видимая, сверкала гранёная бусина.
   Подошёл - и Застоя упал перед ним на брюхо,  как  ничтожный  щенок  -
перед властным повелевать Вожаком...
   И только рвавшиеся к  добыче  "гуртовщики"  не  почувствовали  ничего
необычного и не остановились. Собственно, они уже  не  были  собаками  в
полном смысле слова, разве лишь по внешнему облику, точно так же  как  и
их хозяева, псиглавцы, уже не были в полном смысле людьми. Мчавшиеся  на
четырёх лапах создания не знали ни чести, ни уважения, ни пощады  старым
и слабым. Они памятовали только одно. Догони! Разорви! Убей!
   Они налетели...
   Молодого и ретивого предводителя свалил угодивший  между  глаз  болт,
пущенный из самострела. Это  обернулась  к  погоне  замаявшаяся  удирать
Эрминтар. Лежал, оказывается, в её сумке  с  пожитками  не  один  только
вязальный крючок...
   Свирепую суку, наметившуюся было в  обход,  -  мстить  за  дружка,  -
перехватила Игрица. Сцепившись, они покатились по забитой снегом  траве,
крича от раздирающей ярости.
   На Застое повисло сразу несколько кобелей. Он ощутил в  зубах  чьё-то
горло - и сдавил, пустив в ход всю мощь челюстей, и выдавил  жизнь,  как
выдавил бы из волка, потому что здесь тоже был не поединок ради чести, а
смерть. Его хозяйка замахнулась острым топориком,  бросаясь  на  подмогу
любимцу.
   Оленюшка воткнула кулак с  ножом  в  разинутую  пасть,  взметнувшуюся
навстречу. Обух в другой руке довершил дело, погасив светящиеся  яростью
глаза. Может, этого и не хватило бы, но под лопаткой бешеной  твари  уже
торчал второй болт, нацеленный Эрминтар.
   Шаршава свой топорик давно потерял  и  не  мог  наклониться  за  ним,
потому что тогда  его  сразу  сбили  бы  с  ног.  Он  сам  ухватил  пару
гладкошёрстных  лап,  отмеченных  бледно-бурыми  полосами,  -  и   пошёл
охаживать прочих ещё живой тушей, словно дубиной. Он гвоздил и  гвоздил,
одними костями сокрушая другие, не считая убитых  врагов  и  не  замечая
ран, достававшихся ему самому, и всё  пытался  найти  глазами  Эрминтар,
чтобы крикнуть, приказать ей: "Уходи!.." - ибо понимал, что против своры
"гуртовщиков" им не выстоять всё равно. Ещё немного, и их повалят одного
за другим, и тогда...
   А потом, как-то неожиданно, кругом сделалось пусто. Биться стало не с
кем. Кузнец отшвырнул измочаленный  остов,  утративший  даже  отдалённое
сходство с ладным живым существом, и огляделся.
   Две ищейки - кажется, последние уцелевшие, - удирали, поджав  хвосты,
прочь. Вернулись ли они к своим  хозяевам,  так  и  осталось  не  ведомо
никому; дело в том, что псиглавцев с тех пор и  самих  никто  больше  не
видел. Разбрелись ли они, почувствовав себя ни к чему не пригодными  без
наводящей страх своры? Или просто  погибли,  застигнутые  суровой  зимой
посреди чужой и обиженной ими страны?..
   ...Игрица, поскуливая, облизывала  морду  Застои,  умывала  друга  от
крови.  Кобель,  не   успевший   толком   отойти   от   боевого   угара,
отворачивался, люто озираясь: где? что?.. кого ещё рвать?..
   Заюшка бежала туда, где неловко сидела в снегу так и  не  влезшая  на
безопасное дерево Эрминтар.  Сегванка,  бросив  самострел,  прижимала  к
груди два тёплых кулька. Кошка выгибала спину, стоя у неё на плече...
   И легче лёгкого было определить, в  каком  месте  злее  всего  кипела
неравная битва.
   Там теперь стояла на коленях Шаршавина названая сестрица. И  обнимала
сплошь окровавленного Пса, покоившегося  на  куче  вражеских  тел.  Было
видно, что собаки наёмников налетали на него, как прибой  на  скалу.  И,
как  тот  прибой,  откатывались  обратно.  Кроме  тех,  что   оставались
бездыханными  лежать  на  земле.  Оленюшка  плакала,   обнимала   своего
спасителя и гладила, гладила...
   Шептала что-то ему на ухо.
   Называла какое-то имя...
   Большая летучая мышь сидела у неё на плече, словно у себя дома.
   Шаршава увидел, как Пёс приподнял голову и ткнулся носом ей в щёку. А
потом... Потом серая шуба под рукой  Оленюшки  вдруг  подалась  и  стала
спадать, открывая израненное и голое человеческое тело.
   Метель ещё длилась, не давая видеть впереди стену красного  леса,  но
вместе с ветром, сквозь ветер и снег в лица  людям  с  северной  стороны
веяло чем-то большим,  чем  просто  тепло.  Входите,  детушки,  входите,
долгожданные. Вы здесь дома, вы здесь свои...

***

   По реке Край, именуемой саккаремцами Малик, а соседями-халисунцами  -
Марлог, прокатился со стороны гор косматый  вал  наводнения.  Он  многое
смёл и попортил, пощадив только пограничный остров Хайрог и  одноимённую
деревню на нём, в разное время принадлежавшую то Саккарему, то Халисуну.
Жители деревни истово молились, вознося  благодарение  кто  Богине,  кто
Лунному Небу за то, что им досталось для жительства такое доброе  место.
И лишь старый мастер, возведший на своём веку не  один  десяток  мостов,
удовлетворённо гладил длинную бороду и с торжеством говорил двоим  своим
молодым  нанимателям:  "Ну?  Убедились,  что   я   вправду   знаю,   где
строительство затевать?.."

***

   Спустя месяцы, когда гнев  Богини,  излитый  на  многогрешную  землю,
окончательно  утих  и  подземные  содрогания  прекратились,  не  в  меру
любопытные люди отправились посмотреть, что же стало на месте каторжного
рудника. Снарядил поход  солнцеликий  шад  Саккарема,  а  возглавил  его
учёный аррант, Лечитель наследницы по имени Эврих из Феда.
   Дорога  оказалась  местами  очень  сильно  разрушена,  а  кое-где   и
завалена. Но любовь к  знаниям  есть  одно  из  сильнейших  человеческих
побуждений, и, будучи таковым, не признаёт неодолимых преград. Эврих  со
спутниками осилили весь путь до конца, несмотря даже на  то,  что  скоро
были вынуждены оставить лошадей и день  за  днём  пробираться  пешими  в
глубину горной страны.
   Выйдя на достопамятный перевал,  они  увидели  перед  собой  обширное
озеро... Дыхание подземного тепла ещё не дало ему зарасти льдом, и  даст
ли  -  неведомо.  Вода  в  озере   даже   под   пасмурным   небом   была
ярко-бирюзового  цвета.  Она   не   отражала   окружающих   пиков.   Над
поверхностью бродили колеблемые воздухом  завитки  и  волокна  тумана...
Густые испарения обнимали подножие большой скалы, одиноко  возвышавшейся
посередине.
   Со   стороны   перевала   скала   напоминала   коня,   скачущего   по
предрассветной степи. Верхом на коне сидели двое. Мужчина и женщина.
   Походники долго смотрели на них, стоя  на  изломанном  гребне  бывшей
дороги...  Эврих  с  Тартунгом  и  Афаргой.  Дикерона,  Поющий   Цветок,
Шамарган. Однорукий  Аптахар.  И  кунс  Винитар  с  молодой  супругой  -
кнесинкой Елень.
   По  пути  назад  Дикерона  вдруг  начал   скрести   пальцами   шрамы,
бугрившиеся у него на месте глаз, и на чём свет стоит клясть Волкодава.

***

   По одной из бесчисленных дорог степного Шо-Ситайна семенил  маленький
ослик. На нём ехала  маленькая  седовласая  женщина  в  серых  шерстяных
шароварах и синей стёганой безрукавке. Вечер уже зажигал малиновым огнём
вершину далёкого Харан Киира. Кан-Кендарат не  спеша  ехала  на  восток,
навстречу сгущавшейся тени и зеленоватому серебру полной луны, и  гадала
про себя, встретится ли ей сегодня её Подруга.
   Она очень обрадовалась, завидев её впереди, сидевшую на  камне  возле
края дороги. Кан-Кендарат покинула седло, женщины поклонились друг другу
и пошли дальше бок о бок, беседуя и смеясь.
   И лишь очень внимательный наблюдатель  заметил  бы,  что  ни  та,  ни
другая не касалась ногами земли.

***

   В веннских землях стояла коренная зима. Дремали  занесённые  глубоким
снегом леса, белыми дорогами лежали укрытые толстым льдом реки, и солнце
розовело в морозной дымке, восходя над крышами разбросанных далеко  одна
от другой деревень.
   В такую вот палючую стужу, когда плевок мёрз на лету, к околице  рода
Синицы вышел чужой человек.  Неведомо  как  продрался  он  через  густые
чащобы, не зная пути, и свалился у  открытых  ворот,  потеряв  последние
силы.
   Первыми его нашли, конечно, собаки,  на  лай  прибежали  дети,  потом
взрослые. Человек был близок к смерти, но ещё жив. Венны отнесли  его  в
большой общинный дом, стали отогревать и выхаживать.
   Вначале он показался им стариком:  измождённое  лицо,  длинные  белые
волосы и борода, почти сплошь седая. Он  был  жестоко  простужен,  очень
кашлял и долго не мог выговорить разумного слова. У него была  при  себе
почти пустая  котомка.  Единственной  вещью,  отыскавшейся  в  ней,  был
маленький стеклянный светильник. Венны заботились о больном,  кормили  с
ложечки, поили добрыми снадобьями на медвежьем сале  и  на  меду.  Когда
немочь стала мало-помалу его отпускать, с ним сумел объясниться  Горкун,
ездивший торговать в стольный Галирад и знавший много разных наречий. Он
же, Горкун, определил, что чужой  человек  был  жрецом  Богов-Близнецов,
мало ведомых веннам. Свидетельством тому было одеяние, красное справа  и
зелёное слева, когда-то яркое и красивое,  но  теперь  почти  утратившее
цвета.
   Чужой человек, да ещё больной, - что дитя. Веннские дети  подружились
с пришельцем, стали  понемногу  учить  его  своему  языку.  Он  оказался
понятливым и  к  первым  оттепелям  неплохо  овладел  правильной  речью.
Однажды он попросил мальчишек смастерить ему костяное писало  и  надрать
гладкой берёсты с поленьев, приготовленных для очага.
   - Зачем тебе? - спросили его.
   Жрец, раньше звавшийся Хономером, ответил:
   - Запишу ваши сказания...
   11 января 2000 - 21 июля 2003




    Мария СЕМЕНОВА
   ВОЛКОДАВ IV
    ЗНАМЕНИЕ ПУТИ

    OCR WayFinder


Анонс

   Роман  "Волкодав",  впервые  напечатанный  в  1995  году,  не  только
завоевал любовь миллионов читателей,  но  и  открыл  российской  публике
новый литературный жанр - "славянская фэнтези". Вслед за  первой  книгой
были  опубликованы  "Волкодав.   Право   на   поединок"   и   "Волкодав.
Истовик-камень". "Волкодав. Знамение пути" продолжает историю последнего
воина из рода Серого Пса.
   Все  чаще  Волкодав  будет  терзаться   вопросом   о   своем   земном
предназначении.  Ради  какого  свершения  судьба  хранила  его  во  тьме
подземных рудников, выводила живым из смертельных поединков, оберегала в
ледяной пустыне и среди языков беспощадного пламени? Лишь в  назначенный
срок  предначертанное  откроется  ему...  Но   прежде   Волкодава   ждет
смертельный поединок с кровным  врагом,  отважным  и  достойным  воином,
человеком, которого в другой жизни он предпочел  бы  считать  другом.  С
сыном Людоеда - прославленным кунсом Винитаром.

   Автор сердечно благодарит
   Владимира Тагировича Тагирова,
   Павла Вячеславовича Молитвина,
   Ирину Сергеевну Костину,
   Александра Сергеевича Расовского,
   Адель Левтовну Геворкян,
   Наталью Васильевну Герасименко,
   Игоря Александровича Сухачёва,
   Александра Григорьевича Таненя,
   Наталью Александровну Ожигову,
   Сергея Александровича Романюгу,
   Рамиля Равильевича Бикинеева,
   Олега Николаевича Мелентьева,
   Леона Леоновича Абрамова - за ценнейшую информацию и советы,
   Хокана Норелиуса (Швеция) и
   Дмитрия Олеговича Фурманского - за компьютерную поддержку, а также
   Издательство "Азбука" - за понимание и терпение в  сложной  жизненной
ситуации.

   В низкое небо смотрят глазницы
   Улиц пустых и гулких дворов.
   Медленный вихрь листает страницы
   Воспоминаний, мыслей и слов.
   Не передвинешь - названы сроки,
   И не возьмёшь с собой за порог
   Писем забытых жёлтые строки
   В траурных лентах старых дорог.
   Холодно что-то стало на свете...
   Всё обретает истинный вид:
   Милой улыбки нет на портрете -
   Злая усмешка губы кривит.
   А ведь когда-то - дальше от края -
   Думал, что вечно будешь любим...
   Саваном пыли след заметает
   Времени ветер - неумолим.

1. Ожидание

   Отгорел закат,  и  полная  луна  облила  лес  зеленоватым  мертвенным
серебром. Неживой блеск ночного светила превратил тёплую  медь  сосен  в
травленый булат старинных клинков. Было тихо, только чуть слышно лепетал
вдалеке речной перекат. Это Звор, младший сын великой Светыни, спешил  к
матери и точил на своём пути землю, обнажая древние валуны.
   Крылатая тень пронеслась между  землёй  и  луной.  Беззвучный  силуэт
скользнул по ветвям, по нежной лесной траве... по спине большого  серого
зверя, бежавшего через лес. Зверь был похож на волка и состоял с  ним  в
тесном  родстве,  что,  впрочем,  не  мешало  двум  родственникам   люто
ненавидеть  друг  друга.  Через  лес  бежал  матёрый  кобель  знаменитой
веннской породы. Молчаливый, широкогрудый, поджарый - и сущая  погибель,
когда доходило до когтей и клыков.
   Сосновые леса  раскинулись  по  холмам,  и  из  распадка  в  распадок
тянулась натоптанная тропа, по которой жители ближнего селения ходили  в
гости к соседям. Она вилась всё больше низинами. Кто полезет  на  крутой
каменистый холм, если можно его обойти?
   Пёс бежал когда  по  тропинке,  когда  напрямик,  через  черничник  и
вереск. Это не были его родные места, но он бежал очень уверенно, потому
что знал, куда лежал его путь. Серебристый  мех  блестел  и  искрился  в
свете луны. А на шее у пса приминал пышную гриву широкий ошейник.  Знак,
которым люди издавна метят своих зверей,  отделяя  их  от  дикого  мира.
Ничего особенного этот ошейник собою не представлял. Не был он  свит  из
золочёных  шнуров,  не  был  украшен  резными  серебряными  пластинками.
Простая потрёпанная кожа в два слоя, соединённая дратвой. В разное время
прошлись по ней чьи-то когти и зубы,  виднелся  даже  глубокий  след  от
ножа...
   Только поигрывала  в  прозрачном  луче  большая  хрустальная  бусина,
намертво вделанная в тяжёлый ремень.
   На макушке одного холма пёс остановился. Потом сел.
   Южный склон этого  холма  когда-то  давно,  много  людских  поколений
назад, размок от непрестанных дождей и сполз вниз весь целиком,  обнажив
каменную скалу. Подобных скат по окрестным местам известно было  немало,
но этот каменный лик превосходил все прочие. Он  нависал  с  севера  над
небольшой долиной между холмами, прикрывая её от колючих ветров.  Внизу,
у гранитного подножия,  протекал  Белый  ручей  -  сын  могучего  Звора,
шустрый  внучек   Светыни.   В   какой-нибудь   другой   стране,   менее
взысканной от Богов реками и  озёрами,  Белый
сошёл бы за  средних  размеров  речушку.  Здесь,  однако,  изобильный  и
глубокий поток десяти шагов в ширину считался ручьём.
   Весной на холмах таяли снежные сугробы высотой взрослому  мужчине  по
шею. Талая вода текла вниз, и ручей разливался. Поднимался он достаточно
высоко - избы стояли на  почтительном  удалении  от  бережка,  там,  где
присутствие печного  огня  уже  не  могло  оскорбить  живущего  в  ручье
Водяного. Возле самой воды стояла одна только кузница,  да  и  то  -  на
пригорке, над особо устроенной запрудой. Всем известно, что у кузнеца  с
Водяным свой завет.
   Другой, и не менее чтимый, завет требует  устраивать  кузницу  опричь
людского жилья. Это оттого, что кузнец творит Тайну и беседует с  Небом,
а всякое дело, требующее высокого сосредоточения духа, лучше совершается
в уединении. Что ж, в деревне, где жили венны из рода Пятнистых  Оленей,
кузница была поставлена честно. Человек злоязычный сказал бы, пожалуй, -
могли  выстроить  и  подальше.  Этак  у   болота   за   лесом.   Человек
доброжелательный указал бы злоречивому на ручей: кузня  всё-таки  стояла
на другой стороне. То есть, как от прадедов повелось, - почти  в  другом
мире, ведь все знают