даже нелепое обещание, сгоряча данное им монне Бьянке, - вернуться  в  замок
Ренн, и снисходительно-вежливую улыбку ее молчаливого и загадочного брата из
числа тех, что  зовутся  "себе  на  уме".  Четверка  начала  спуск  вниз  по
широкому, сочащемуся водой коридору... и угодила прямиком в  это  непонятное
облако. Франческо услышал отчаянный выкрик Изабель: "Держитесь вместе!  Ради
всего святого, держитесь вместе!", а  затем  его  вместе  с  лошадьми  точно
накрыло приливной волной и потащило за собой в  глубины  неведомого  океана.
Все пропало - звуки, голоса попутчиков, ощущение движения,  осталось  только
непроглядное марево.
   И  вот  теперь  он  находился  неизвестно   где.   Впрочем,   их   честно
предупредили, что подземные ходы Ренна отличаются своеобразием и  в  отличие
от прочих сооружений подобного рода совершенно  не  обязательно  выводят  на
поверхность земли. Оно и понятно: разве можно ожидать  чего-то  хорошего  от
двери, открываемой ключом, взятым у демона?  Да,  тогда  этот  путь  казался
наилучшим из возможных - через ворота все равно не выпустят, потайная  дверь
- под охраной. Так сказал Тьерри, но Франческо заподозрил, что средний -  и,
возможно, отныне единственный  -  из  наследников  семейства  де  Транкавель
слегка покривил душой, преследуя какие-то  свои  загадочные  цели.  Впрочем,
какая разница, солгал Тьерри или нет? Они здесь, они потеряли друг друга,  и
он представления не имеет, как отсюда выбираться.
   Какое-то время Франческо с ужасом размышлял, не Чистилище ли это -  место
неприкаянных душ, не заслуживших ни награды  райского  света,  ни  проклятых
темных  подземелий  ада.  Очнувшийся  от  обморока  здравый  смысл  въедливо
напомнил, что в Чистилище вряд ли бы пустили животных, а лошади  по-прежнему
оставались с ним  и  мало  походили  на  бестелесных  призраков.  Он  слышал
размеренные вздохи темно-солового  Фламандца,  принадлежавшего  мессиру  Гаю
Гисборну и временно перешедшего в его пользование,  чувствовал,  как  справа
натягивается и ослабевает  притороченный  к  седлу  ремень,  что  тянется  к
уздечке серого жеребца Мак-Лауда, как пыхтит  идущая  слева  гнедая  кобыла,
груженная уцелевшей поклажей, и все больше убеждался:  лошади  -  настоящие.
Кроме того, он сам продолжал испытывать вполне бренные чувства, скорее всего
невозможные в Ином мире: неудобство от сидения в непривычном  седле,  ноющую
боль в наскоро вправленной руке и, как это  ни  смешно,  сильнейшее  желание
перекусить.
   Кони, не понукаемые и не направляемые человеком, неспешно рысили  вперед,
поднимая вокруг себя облачка сероватой пыли. Здесь все - и небо, и  земля  -
носило тот или иной оттенок серого. Этот цвет уныния  вскоре  щедро  окрасил
безрадостные размышления Франческо. Равнина не имела пределов  и  каких-либо
примет, без сгинувшего солнца невозможно  определить  направление,  и  самое
главное - неясно, куда вообще держать путь. Может, на самом деле он все  еще
находится в подземном коридоре? Лошади ведь  не  испугались  ни  призрачного
тумана, ни того, что внезапно очутились в совершенно  ином  месте.  Животных
наваждениями  не  обманешь  -  их  разум  слишком  прост,  чтобы  осознавать
несуществующее. Они спокойны, и. если положиться на  них,  возможно,  лошади
благополучно довезут его до конца подземного хода, где все мороки непременно
сгинут. А если не довезут? Если они тоже обмануты?  Что  ж  ему  теперь,  до
конца жизни ехать через эту пустыню, словно засыпанную пеплом,  над  которой
не светит солнце и не носится ветер?
   Вскоре он усомнился и  в  том,  что  едет.  Лошади,  конечно,  перебирали
ногами, но вокруг ничто  не  менялось.  Даже  парочка  темно-синих  размытых
облаков, висевших над линией горизонта, не двигалась с места.  Он  постоянно
озирался по сторонам, но не замечал ничего,  хоть  немного  напоминающего  о
жизни,  оставшейся  там,  наверху.  Теперь  даже  Ренн   и   его   обитатели
вспоминались с тоскливым сожалением - при всех своих недостатках они все  же
как-никак живые люди. Интересно, после всего случившегося оставят  они  свои
далекоидущие замыслы  или  нет?  Франческо  казалось,  что  и  не  подумают.
Вдобавок он сомневался, чтобы людей, вольно или невольно  принесших  столько
неприятностей, так легко отпустили на все  четыре  стороны.  Растворенное  в
крови  умение  предвидеть  вероятную  опасность  позвякивало   в   тревожный
колокольчик, и в иное время Франческе непременно  уделил  бы  ему  все  свое
внимание. Но сейчас... сейчас его занимало другое.
   Он нерешительно потянул за жесткие поводья - конь Гая,  конечно,  обладал
на редкость спокойным характером, но кто знает, захочет  ли  он  подчиниться
незнакомому всаднику?  Соловый  тряхнул  головой  и  послушно  встал.  Сзади
недовольно зафыркал Билах, Франческо не мог в точности  сказать,  зачем  ему
понадобилось останавливаться. Это место на равнине ничем  не  отличалось  от
прочих, но в голове его кружилось несколько догадок, нуждавшихся в проверке.
Он спрыгнул на землю, подняв облачко  пыли,  взлетевшее  медленно  и  как-то
сонно, точно под водой. Больше всего он боялся выпустить из  рук  поводья  и
еще - что лошадям вздумается покинуть его посреди этого безжизненного поля.
   Отойдя на шаг в сторону - ровно  столько  позволяла  длина  повода  -  он
наклонился, с внезапно обострившимся вниманием вглядываясь в  серую,  слегка
неровную поверхность. Он не заметил этого с  высоты  седла,  зато  отчетливо
видел теперь: кости, множество костей. Облепленные непонятной серой  коркой,
ноздреватой и потрескавшейся, отчасти  смахивающей  на  растущие  у  берегов
Средиземного моря кораллы, под ногами у него лежали кости людей и  животных,
рассыпающиеся при малейшем прикосновении.  Он  успел  разглядеть  поблизости
вытянутый лошадиный череп, с которого свисало подобие  истлевшей  уздечки  с
позеленевшими бронзовыми пряжками, изящно выгнутые арки человеческих  ребер,
чью-то  оторванную  кисть  со  сложенными  в  неприличном  жесте  костяшками
пальцев... Его вдруг затрясло, он шагнул назад, прижавшись лицом  к  теплому
лошадиному боку, мерно поднимавшемуся и опускавшемуся.
   "Я еду через поле давно отгремевшего боя. - Ему очень  хотелось  завопить
от ужаса, но обитавшая где-то  в  глубине  души  капелька  самообладания  не
позволяла. -  Не  знаю,  что  за  сражение  здесь  гремело,  но  лучше  тебе
постараться взять себя в  руки.  Это  всего  лишь  кости.  Они  не  способны
причинить тебе никакого вреда". Однако малейшая попытка  представить,  какое
количество людей способна вместить эта бескрайняя равнина,  повергал  его  в
холодный,  всхлипывающий  кошмар.  Он  почему-то  вспомнил  услышанное  (или
прочитанное где-то?) высказывание, над смыслом которого никогда  всерьез  не
задумывался, сочтя его противоречащим учению Церкви: "Не существует ни  рая,
ни ада, потому что не пришел еще Страшный Суд и не  настало  время  отличать
праведников  от  грешников.  Кара  не  коснется  злых  раньше,   чем   будут
вознаграждены добрые, и лишь в конце света добрые семена будут  окончательно
отделены от плевел. Ни одна душа не обитает в аду, ибо она еще не  осуждена,
и ни одна душа не пребывает в раю, ибо не настал еще час ее  вознаграждения;
но души всех умерших дожидаются  своего  срока  sub  altare  Dei,  у  алтаря
Господня..."
   Монотонный голос,  произносивший  слово  за  словом,  неумолчно  гудел  в
голове, и Франческо вдруг вскинул стиснутую в кулак руку и  с  силой  ударил
себя по виску. Перед глазами вспыхнула россыпь  искр,  но  заунывное  чтение
прервалось.
   - Я не сойду с ума, - слегка  дрожащим,  но  упрямым  голосом  проговорил
молодой человек. - Может, это  испытание,  смысла  которого  я  не  в  силах
понять, но я не сойду с ума...
   Потеря рассудка, способности здраво мыслить и рассуждать всегда  казалась
ему самым страшным из всего, что может случиться в жизни человека.
   Он вскарабкался обратно в седло  -  неловко  и  неуклюже,  точно  древний
старик.
   Почудилось,  будто  лошади  косятся  на  него  с  недоумением  и  скрытым
разочарованием,  безмолвно  ворча:  "Мы-то  надеялись,  что   ты,   человек,
додумаешься, как нам попасть домой, в привычный  мир  с  зеленой  травкой  и
солнцем, но ты даже на это не способен!"
   Хруст костей, безжалостно перемалываемых  лошадиными  копытами  в  легкую
пыль, казалось, зазвучал громче и приобрел, если так можно выразиться, некую
осмысленность. Франческо невольно вслушался, вскоре различив повторяемую  на
разные лады одну и ту же фразу: "Это ты виноват. Из-за тебя мы здесь. Ты мог
бы спасти нас, а вместо этого предпочел отойти в сторону. Ты виноват".
   - Что я сделал не так? - тоскливо спросил Франческо, отстранение напомнив
себе,  чем  закончился  его  предыдущий  разговор  с  призрачными  голосами,
требовавшими  открыть  некую  дверь.  Тогда  его  спасло  появление  Бланки,
велевшей голосам оставить гостя Ренна в покое, но запретную дверь он  и  его
спутники все-таки открыли. Пусть не тогда, позже, -  и  чего  добились?  Ему
везет, он еще жив, но что сейчас происходит с его попутчиками? Какие мрачные
чудеса разворачиваются перед их глазами?
   "Они здесь, - обрадованно зашелестело вокруг.  -  Они  остались  с  нами,
чтобы никогда не воскреснуть. Ты виноват.  Ты  повернулся  и  ушел,  сказав,
будто тебе не по силам эта ноша и ты не хочешь сломаться под ее тяжестью".
   - Какая ноша? Почему мои друзья здесь? Они  умерли?  -  Франческо  поймал
себя на том, что говорит вслух, задавая вопросы несуществующим собеседникам,
что, как известно, является наивернейшим признаком подступающего безумия.  -
Почему их лишили надежды на спасение? В чем я совершил ошибку?
   "Нас победили. - Над пеплом равнины  пронесся  короткий  и  еле  заметный
порыв ветра, первый за все время пребывания незваного гостя с поверхности. -
Последняя Битва состоялась и была проиграна, потому что  ослабевшие  людские
души начали повторять то, чему их научил ты:
   "Это меня не касается". Ты мог бы научить людей  смелости,  но  предпочел
отсиживаться в своем тихом углу".
   - Я никого ничему не учил! - завопил Франческо.  -  Кто  я  такой,  чтобы
учить, если сам ничего не знаю?
   Молчание. Глухие ритмичные удары шести пар опускающихся на землю копыт.
   - Я никого ничему не учил, слышите? И не собираюсь этого делать!  Я  хочу
выбраться отсюда, только и всего!
   "Перестань нести чушь. - Этот слегка раздраженный голос  Франческо  узнал
сразу и застыл с полуоткрытым ртом. Тихий, твердый голосок из  невообразимой
дали, голосок его предчувствий  и  смутных  надежд  на  лучшее.  -  Кого  ты
обманываешь - самого себя? Последняя Битва еще не состоялась и  наступит  не
скоро, но приготовлениям к ней не суждено прекратиться никогда".
   - Но как мне быть? - Он растерянно посмотрел на неподвижное  небо,  точно
надеялся увидеть  там  ответ,  начертанный  огненными  буквами.  Голосок  не
отвечал, сказав все, что считал нужным. Хор призраков тоже примолк. -  Какую
ношу я должен взять и куда ее нести?  Где  я  оступился?  Эй,  скажите  хоть
что-нибудь!
   Застывшая, мертвая тишина покинутого поля  сражения.  Ни  единого  звука,
никакого движения,  крохотные  точки,  ползущие  из  ниоткуда  в  никуда  по
навсегда опустевшему миру, - три лошади и человек. Франческо никогда еще  не
испытывал  такого  ошеломляющего  одиночества  -  сколько  он  себя  помнил,
поблизости   всегда   находились   люди,   семья,   родственники,   дорожные
попутчики... Он не умел быть один.
   - Мне надлежит свершить нечто важное в этом мире, - выговорил он немеющим
языком и услышал тихий, жалобный звук - словно порвалась верхняя струна  его
виолы, самая тонкая и самая щемящая. Он подумал о чаше, наверняка оставшейся
стоять на окне их комнаты в Ренне. Он хотел взять ее с собой,  но  не  смог:
сначала не решился, потом - не успел. Его попутчики скорее всего  просто  не
обратили на нее внимания, и он не  собирался  обвинять  их  -  вряд  ли  они
разглядели бы в невзрачном деревянном кубке то,  что  померещилось  ему,  то
могущество, которое он самоуверенно попытался разбудить. Чаша вернется туда,
откуда он ее забрал, - в крипту под  часовней  Святой  Магдалины.  Вернется,
чтобы  впредь  не  появляться  на  свет,  теперь  хозяева  Ренна   об   этом
позаботятся...
   Призрачный звон повторился, сделался сильнее. Франческо устало  огляделся
- может, ему приготовили новый подвох?
   Шагах в  тридцати  вспыхнуло  блекло-желтоватое  сияние,  сквозь  которое
отчетливо просматривались два стоящих рядом человеческих  силуэта.  По  мере
того как свет мерк, фигуры обретали отчетливость  и  осязаемость,  становясь
все более и более узнаваемыми.
   Изабель опять услышала раздающийся где-то поблизости  тяжелый  топот.  По
весьма приблизительным подсчетам, она прошагала уже не меньше лиги,  и  этот
путь стал дорогой от холодного ужаса, сковывавшего мысли и движения  толстой
коркой льда, до всевозрастающего раздражения. С ней ничего  не  происходило.
Она шла по коридору с  угрожающе  низким  потолком,  через  тусклый  свет  и
полумрак.
   Пятнадцать шагов - очередной факел с подтеками  смолы  и  черной  полосой
копоти на стене. Под ногами хлюпали лужицы стоячей воды,  время  от  времени
она поднималась или спускалась по лестницам, открывала  двери  -  одинаковые
двери из темно-желтого дерева, укрепленные бронзовыми полосами, закрытые, но
не запертые. Ручками на дверях служили латунные головы  всевозможных  хищных
животных,  сжимавших  в  зубах  сплетенные  из  колючек  кольца.  Иногда  ей
казалось, будто она улавливает запахи - в основном раскаленного металла  или
застоявшейся воды, но раз повеяло цветущим лугом, а еще  -  звуки:  вскрики,
попискивания, шлепанье тяжелых капель с потолка.
   В каком-то месте ее настигло звучание далекого  хора,  тянувшего  низкое,
перекатывающееся по бесконечным переходам "о-о-о", от которого чуть  заметно
подрагивали стены.
   Сначала она боялась. Потом ей надоело подпрыгивать при каждом  шорохе,  и
она начала злиться. Раз уж она угодила сюда, это неспроста. Вокруг ничего не
менялось - коридор, выложенный темно-серыми,  плохо  обработанными  плитами,
сочащаяся между швов вода, налет блекло-зеленого мха на стыках между стенами
и полом. Никто не бросался из темноты, не выл дурным голосом  и  не  пытался
пролезть сквозь стены.
   Отыскать выход пока тоже не удалось.
   Изабель остановилась на очередной  развилке,  посмотрела  влево-вправо  и
пожалела, что у нее не оказалось с собой ничего, чем она могла бы  оставлять
знаки на стенах. Вполне возможно, она уже давно бродит по кругу - полутемные
коридоры ничем друг от друга не отличаются. Можно, конечно, выцарапывать  на
замшелых  стенах  стрелки  кинжалом,  но  жаль  портить  лезвие.   Она   уже
сообразила,  что  угодила  в  какой-то  огромный  и   запутанный   лабиринт,
попыталась вспомнить все, что знала о подобных  сооружениях,  но  додумалась
только до одной полезной вещи -  на  каждом  ветвлении  сворачивала  налево.
Мысль, что лабиринт может вообще не иметь выхода, она старалась  гнать,  как
только та осмеливалась показать свою чешуйчатую морду, распяленную в гнусной
ухмылке. Она не впадет в панику. Возможно, по сравнению с остальными ей  еще
повезло -  она  всего  лишь  бродит  по  гигантской  пустующей  норе.  Чутье
утверждало, что она по-прежнему находится глубоко под землей, и  Изабель  не
видела причин оспаривать его выводы. Она всего лишь хотела поскорее убраться
отсюда и по возможности отыскать своих попутчиков.
   Из левого коридора несло гнилью и прелыми листьями. Изабель  принюхалась,
недовольно  скривилась,  поколебалась,  но  все  же   пошла   вперед,   чуть
пригнувшись и сжимая в  руке  кинжал  с  тонким  острым  лезвием.  Пока  она
использовала его только один раз, и то не по назначению  -  после  некоторых
размышлений отрезала подол собственного платья до колен,  чтобы  не  мешался
под ногами. Неровно обрезанные лоскуты тщательно обернула вокруг  ладоней  -
не перчатки, но хоть какая-то защита.
   "Мак-Лауд носит юбку, и ничего,  никто  над  ним  не  смеется,  -  угрюмо
размышляла она, возясь с плотной тканью, не желавшей  поддаваться  стали.  -
Впрочем, только полный дурак рискнет острить по  поводу  его  одежды...  или
манеры разговаривать... или поведения... Черт, я бы не  отказалась  от  пары
штанов - наплевать на приличия, зато  бегать  удобно".  Бегать,  как  упрямо
подсказывало ее сердце, придется еще много.
   - Из огня да в полымя, - вслух проговорила Изабель,  -  пытаясь  хотя  бы
звучанием собственного голоса  разогнать  осязаемо  висящую  вокруг  хрупкую
тишину. Кожаные сапожки еле слышно шлепали  по  неровным  плитам  пола,  она
чувствовала, что натерла мозоли на обеих ногах. Еще  немного  -  и  придется
искать укромное местечко для отдыха, хотя вряд ли она сможет заставить  себя
вздремнуть здесь,  в  этом  месте.  Поэтому  она  шагала  дальше  и  дальше,
пристально вглядываясь в полумрак в поисках малейшего движения,  вслушиваясь
и раздумывая о том, как быть. В миг первоначального испуга, когда она пришла
в себя в тупике коридора, ее, точно безжалостная молния,  пронзила  мысль  -
вдруг ей целую унылую вечность предстоит скитаться по равнодушным  пустынным
коридорам? Отблески этого кошмара еще порой мелькали  в  уме,  затмевая  все
здравые соображения.
   "Возможно, мне все это только кажется, - упрямо твердила она. - Я сплю  и
вижу сон".
   От этой мысли становилось еще хуже. Любые сны рано или поздно подходят  к
концу, и что она увидит, когда проснется? Комнату в замке  Ренн  и  тусклые,
похожие  на  фальшивые  медяки,  погасшие  глаза   наследника   фамилии   де
Тран-кавель? Лучше уж мрачный лабиринт... За все в конечном счете приходится
расплачиваться.
   Она замерла, повернув голову  и  насторожившись.  Нет,  не  показалось  -
издалека доносились непонятные звуки, похожие  на  ритмичное  "топ-топ-топ".
Убежать или пойти навстречу? Бегство выглядело более разумным - вряд ли  тут
можно  наткнуться  на   доброго   самаритянина   или   другого   такого   же
заблудившегося странника. Это местечко мало походило  на  излюбленное  место
уединенных прогулок.
   "Смотря чьих прогулок. - Изабель поежилась и навострила уши. - И зачем  я
только позволила им совершить такую глупость? Мы могли бы попробовать бежать
другим путем. Могли бы... Кого ты пытаешься обмануть? Нам не оставили  иного
выбора. Не скули, пошевеливайся, если хочешь жить!"
   Следующая развилка предоставляла ей целых четыре возможных  пути,  и  она
упрямо выбрала самый крайний, левый. Топот сделался отчетливее,  теперь  она
уже не  сомневалась,  что  поблизости  бродит  некое  крупное  создание.  Не
человек, слишком тяжелые и частые шаги. Животное. Скорее всего опасное.  Она
пошла быстрее, настойчиво  твердя  себе,  что  не  должна,  не  имеет  права
срываться на бессмысленный  бег.  Если  она  побежит,  зверь  услышит  ее  и
наверняка захочет разузнать, кто забрел в его владения. Пока она ведет  себя
тихо, у нее остается возможность проскользнуть  незамеченной.  Здесь  должен
быть выход. Какой прок создавать лабиринт без выхода, ведь  тогда  пропадает
само его содержание и цель? Во сне она сейчас или наяву - не имеет значения.
У нее есть долг и невыполненные обязательства, и никакие запутанные коридоры
не заставят ее сдаться, захныкать и истошно звать на помощь.
   "Выберешься  -  сможешь  вволю  порыдать,  и  желательно  на  чьем-нибудь
надежном   плече,   -   хмыкнула   она,   перепрыгивая   через   расплывчато
поблескивающую лужу. - А сейчас помалкивай".
   Она едва не споткнулась о ступеньку ведущей  вверх  лестницы  и  поспешно
начала подниматься, стараясь одновременно коситься назад  и  вперед.  На  ум
пришло совершенно неожиданное и  несвоевременное  воспоминание.  Однажды  ей
довелось побывать на острове Крит, в городе Капее, и  вместе  с  несколькими
друзьями  она  отправилась  посмотреть   на   развалины   царск