вшемуся  полторы
тысячи лет спустя.
   Гунтеру так  и  хотелось  сказать  в  пустоту:  "Ик  им  Гун-нар!  Ик  им
матха-харья!" И готы поняли бы, что имеют дело с воином по имени Гуннар...
   В неплохом знании молодым  Райхертом  готского,  кстати,  была  серьезная
заслуга отца. Детство Гунтера пришлось на двадцатые годы, времена для страны
крайне нелегкие - инфляция, экономический и социальный  кризис  повлияли  на
все области жизни, включая и образование. В 1928 году Вальтеру фон Райхерту,
преподавателю Кельнского университета, пришлось временно оставить  работу  -
кафедру закрыли за неимением средств.
   Вначале отец Гунтера переехал в поместье, рассчитывая год-два прожить  на
проценты с банковских вкладов, а потом, когда дела в государстве  наладятся,
вернуться к  своей  работе.  Надежды  оказались  тщетны  и  необоснованны  -
инфляция сократила состояние Райхертов раз в пятнадцать, и  теперь  сумма  в
полмиллиона марок была не способна рассмешить даже уличного продавца спичек,
Отцу пришлось зарабатывать деньги  частными  уроками  в  Кобленце,  а  мать,
съездив  в  соседнюю   Бельгию,   продала   в   Антверпене   большую   часть
драгоценностей. Слава Богу, скупщик оказался честным и отвалил за бриллианты
прабабушки достаточную сумму в британских фунтах стерлингов.
   Теперь семья могла жить, особо  не  нуждаясь,  благо  золотой  английский
соверен оставался таковым даже в Сибири, Турции или Японии. Однако о прежних
благополучных временах  царствования  кайзера  Вильгельма  родители  Гунтера
вспоминали с изрядной тоской.  Неожиданно  наступившая,  никому  не  нужная,
погубившая Германию Веймарская демократия тупиц и казнокрадов воспринималась
как дурной сон.
   Гунтер довольно рано -  в  шесть  лет  -  научился  читать,  и  скучающий
родитель, решив не отдавать ребенка  в  школу  ("Где  взять  столько  денег?
Прикажете одолжить у господ социал-демократов?"), решил сам  преподать  чаду
курс обычной  средней  школы,  с  некоторыми,  правда,  дополнениями.  Таким
образом, точным наукам в плане обучения отводилось совсем немного времени  -
Райхерт-старший в основном напирал на историю и языки. Недоумевающей супруге
безработный профессор мотивировал свои действия таким образом:
   - Дорогая,  когда  Гунтер  вырастет,  он  сможет  уехать  из  этой  Богом
проклятой страны. В Америку, например! Там всегда нужны люди с головой.
   Получилось так, что, кроме необходимого  в  Америке  английского,  Гунтер
сносно говорил на стародатском,  готском  и  норманно-французском  -  языках
насквозь мертвых, но, по понятиям отца, совершенно необходимых в жизни. Мама
хваталась за голову, постоянно выслушивая от мужа и сына чудовищную  ахинею,
которую они несли целыми неделями - пять дней профессор говорил с  сыном  на
наречии  викингов,  следующие  пять   посвящались   редуцированным   готским
глаголам, потом наступала очередь старофранцузского. Казалось, этому кошмару
не будет конца.
   - Зато он вырастет образованным человеком! - с гордостью заявлял  Вальтер
фон Райхерт и тут  же,  оборачиваясь  к  Гунтеру,  давал  новое  задание:  -
Подтверди, пожалуйста, маме мои слова на наваррском диалекте.
   Смышленое дитя немедленно выдавало языколомную и  для  обычного  человека
донельзя непонятную фразу, долженствующую  обозначать:  "Да,  мол,  я  стану
образованным!"
   Кошмар кончился в начале  тридцатых  годов,  когда  на  выборах  победила
Национал-социалистическая рабочая партия Германии. Новый  канцлер,  господин
Гитлер, незамедлительно сумел раздобыть денег на финансирование  образования
(будто раньше их не было...), и  Вальтер  фон  Райхерт  получил  приглашение
вернуться в университет. Гунтер, сдав положенные экзамены, окончил  школу  в
Кобленце, затем два года учился у отца в  Кельне,  но,  когда  пришло  время
выбирать между обычной службой в армии  и  поступлением  в  летное  училище,
решил стать офицером "Люфтваффе". Как ни странно, знание мертвых  языков  на
избранном поприще ему вовсе не пригодилось...
   Да,  кошмар  кончился  в  1933  году.  Пятнадцати   лет   нестабильности,
экономической и социальной анархии, последствий Версальского мира  словно  и
не было. Народ почувствовал -  начал  возвращаться  порядок...  За  какие-то
полтора года почти не  стало  безработных,  начались  стройки,  снова  ввели
поддержанную буквально всеми всеобщую воинскую повинность. А  это  означало,
что в стране опять будет сильная армия! Наконец, после полутора десятков лет
в Германии начали отмечать праздники...
   Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в  детстве.  Конечно  же,
Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как бы ни было  плохо  с
деньгами  или  продуктами,  но  разве  обычное  домашнее   торжество   может
сравниться с ликованием сотен  тысяч  собравшихся  вместе  людей?  Гунтер  в
сентябре тридцать седьмого оказался а  Берлине  и  стал  свидетелем  приезда
Бенито Муссолини - этот день настолько поразил его воображение, что он долго
не мог прийти в себя. Берлин преобразился - и без того  чистый  и  ухоженный
город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот  до
Вест-Энда протянулась  огромная  триумфальная  аллея  -  драпировки  зданий,
гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамен, бюсты римских  императоров,
национальные флаги... По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни
белых колонн с позолоченными немецкими орлами на  верхушках.  И  потрясающая
музыка  Рихарда  Вагнера,  цветы,  тысячи  горожан  на  улицах,  встречающих
огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей...
   Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском
стадионе - благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей
частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в  густой  толпе,
наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков  прожекторов,  образовав
на черных облаках огненный квадрат.  Режущий  глаза  свет  выхватил  главную
трибуну с  золотым  государственным  гербом,  справа  и  слева  на  колоннах
громоздились титанические чаши с бушующим  живым  пламенем;  потом  к  арене
устремился поток тридцати тысяч  знамен,  вспыхивающие  в  лучах  серебряные
наконечники,  бахрома,  феерия  белого,  красного,   черного,   зеленого   -
национальных цветов Германии и Италии.  Гунтер  не  почувствовал,  как  сам"
собой потекли слезы, - все  забивало  чувство  восторга,  гордости  за  свою
страну, радости от того, что ты немец!..
   - Представление в стиле ревю, - недовольным голосом охарактеризовал потом
Райхерт-старший впечатления сына от поездки  в  столицу.  -  Кабаре,  только
очень большое.
   - Папа! - возмутился Гунтер. - Как ты можешь так?!
   - Могу, - спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого  выражения  лица.  -
Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни.  Я  понимаю,
получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например,
учатся и... э... другие. Вернее, учились.
   - Не понял?
   Старший сделал паузу, достал  сигару  из  коробочки,  откусил  кончик  и,
искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише: .
   - За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность  кулис.  У
нас  в  этом  семестре  выставили  нескольких  студентов  и  преподавателей.
Представь себе, только за то, что они не немцы! Но это полбеды, хотя  многие
из исключенных  подавали  надежды.  Вообрази,  ко  мне  явился  господин  из
полиции, политической, кстати, и вежливо  попросил  прекратить  переписку  с
Оксфордом!
   - Почему? - искренне удивился Гунтер.
   - Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально  работать
без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин
присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому... Впрочем, ты его  не
знаешь...
   - Но при чем тут Гестапо? - Гунтер  вскочил  и  заходил  вперед-назад  по
комнате. - Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в  которых  они
совершенно не смыслят?
   - Реальность, - пожав плечами, повторил Вальтер.  -  Мне  дали  некоторые
разъяснения. Понимаешь,. дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься.
Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас  мол,
головы лучше, чем у иностранцев.
   Зачем подрывать немецкую науку  чужими  мыслями,  наверняка  враждебными?
Немецкая наука - для немцев, а не для англосаксов... "Если вы не  прекратите
переписку, могут последовать неприятности", -  вот  дословная  реконструкция
речи моего визитера. Думай.
   После  этого  разговора  Гунтер  впервые  начал  понимать,  что  Германия
покатилась под уклон. Не может быть  счастливой  страна,  в  которой  ученым
запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране  и
не являются поклонниками Фюрера...
   Внешнее же величие  страны  росло  и  преумножалось.  Месяц  -  перестала
существовать Польша. Две недели - Голландия. Неделя - Норвегия. Сорок дней -
Франция. Щелк-щелк, не страны, а  лесные  орешки.  И  праздники,  торжества,
феерии... Победы. Война.
   Снова в мире установился стереотип при слове "немцы" - злобные личности в
медвежьих шкурах, рогатых шлемах  и  с  боевыми  топорами.  И  поют  "Хорста
Весселя".
   Мрачная картинка...
   Гунтер позднее начал все чаще  замечать  вещи,  названные  отцом  "грубой
реальностью кулис", но по привычке  относил  закрытие  еврейских  магазинов,
высылку за границу писателей или патологическую  нелюбовь  партии  к  Церкви
обычными   недоразумениями   или   же   самовольными    действиями    мелких
руководителей. Но едва  лишь  двигатель  семьдесят  седьмой  машины  начинал
утробно фыркать, а рука ложилась на штурвал - все  несуразности  моментально
забывались. Он же воюет против настоящих врагов, у них такое  же  оружие,  а
думать, зачем и почему поляки, французы или голландцы стали теперь  врагами,
времени не оставалось. Пусть эти трудности разрешают .политики. Армия должна
выполнять приказ и оставаться вне берлинских дрязг и идеологических  перлов.
Рейхсвер всегда  был  вне  политики.  Поэтому-то,  кстати,  Гунтер  отклонил
однажды предложение вступить в НСДАП  -  что  он  забыл  в  партии?  Никаких
репрессий,  впрочем,  не  последовало  -  чиновник,  наведавшийся  в  первую
эскадру, отнесся к решению Гунтера и многих других  офицеров  с  пониманием.
Сказал только, что рано или поздно время для этого придет...
   "Для меня оно не придет никогда, - решил Гунтер после прогулки по Варшаве
и беседы в поезде со служащим "исправительного лагеря". - Эта партия не  для
меня. Надо будет рассказать все отцу, пусть посоветует, как быть дальше".
   Отцу,  конечно,  досталось  больше  всего.  Отпуск  -  событие  вроде  бы
радостное, особенно когда приезжаешь домой не просто  издалека,  а  с  самой
настоящей  войны.  Но  Гунтер  явился  в  Райхерт  в  самом   отвратительном
настроении. Вальтер за ужином попытался выяснить, в чем дело  и  отчего  сын
дуется на весь мир, включая любящих родителей,  однако  добиться  ничего  не
сумел - Гунтер отвечал односложно,  со  злостью  в  голосе,  а  потом  вовсе
отправился спать, не дождавшись десерта. И  даже  рявкнул  на  служанку  без
всякого повода, отчего деревенская девушка, нанятая для работы по дому, едва
не расплакалась.
   Райхерт-старший  поначалу  объяснял  странное  поведение   сына   простой
усталостью  и  не  придал  вечерней  выходке  особого  значения.  Отоспится,
отдохнет  и  придет  в  себя,  не  впервой.  На  следующий  день  обстановка
осложнилась - Гунтер не вышел к завтраку, приказав принести  еду  наверх,  в
свою комнату, а днем, взяв из бара пару бутылок наваррского бренди, попросту
напился. Дальнейшие два дня отпуска сопровождались планомерным и  тщательным
истреблением  имевшихся  в   доме   запасов   спиртного   и   почти   полным
затворничеством. Гунтер даже  не  выходил  гулять,  а  от  предложения  отца
плюнуть на все трудности и, взяв лошадей,  съездить  поохотиться,  отказался
довольно грубо. Мама не знала, что и думать - может, у Гунтера  неприятности
по  службе?  Нет,  скорее  наоборот  -  за  какую-то  непонятную,  но   явно
героическую историю,  случившуюся  во  время  польской  кампании,  его  даже
наградили  железным  крестом,  а   разве   станут   давать   такую   награду
провинившемуся? Или здесь  замешана  женщина?  Тоже  отпадает,  у  него  нет
постоянной подруги после расставания с Хелен,  с  которой  Гунтер  дружил  в
последний год учебы в летной школе. Тогда в чем дело?
   Все оказалось просто и сложно одновременно. Просто - оттого, что  Гунтеру
следовало бы забыть обо всех трудностях или постараться не обращать  на  них
внимания. Ведь в действительности все выглядело  вполне  нормально:  у  него
есть любимая и интересная работа, за которую (немаловажная, кстати,  деталь)
хорошо платят, есть свой дом, родители, начальство,  наконец,  ценит...  Так
подумать - .все, необходимое человеку для спокойной жизни, в наличии, и  нет
поводов убиваться неизвестно почему. Но вот тут-то и  появлялись  сложности,
по мнению Гунтера, напрочь неразрешимые. Даже если позабыть о состоянии  дел
в стране, ("А, черт побери, разве не все в порядке? Люди хорошо живут, никто
не голодает, как десять лет назад, твердая  экономика,  победоносная  война,
опять же"...) то все одно окружающее предстает в самом черном свете. Уныние,
безусловно, грех - стоит ли забывать об этом доброму католику? - но  как  не
впасть в уныние, когда жизнь откровенно не удалась?
   Да, служба, дом, деньги, наконец, есть и с избытком! Только каким дерьмом
все это кажется, когда отсутствует  душевный  покой,  когда  вокруг  нет  ни
одного человека,  которому  можно  просто  исповедоваться  во  всем,  просто
искренне поговорить, когда нет близкой души? Когда нет вообще никого, в  ком
можно быть уверенным до конца?!
   У Гунтера  никогда  не  было  друзей,  и  он  никогда  никого  не  любил.
Приятелей, подружек - пруд пруди.  Настоящих  друзей  не  было,  да  теперь,
наверное, и  не  будет  уже.  Гунтер  окончательно  потерял  веру  в  людей.
Несколько раз, считая, что он нашел друга, Гунтер  открывал  этому  человеку
все закоулки и тайники своей души, но всякий раз оказывалось, что никому нет
до него никакого дела. Им либо просто  пользовались,  а  потом  отбрасывали,
когда надобность в  совместной  работе  или  услугах  отпадала,  либо  прямо
говорили: "Прости, но у меня свои проблемы, и они прежде всего..."  Ожегшись
несколько раз, Гунтер понял: люди злы, себялюбивы и жадны. Все  до  единого.
Особенно женщины - не зря некогда считали, будто женщина  исчадие  сатаны  и
первопричина греха.
   Словом, Гунтер изводил себя  напрасно.  Именно  многочисленное  наслоение
дурных впечатлений (хорошие  почему-то  быстро  забывались...),  переживания
из-за своих, в принципе-то совсем несущественных и мелких  неудач  да  общее
состояние дел в окружавшем его мире и  вызвали  первый  в  жизни  запой.  За
несколько дней начала отпуска Гунтер  выпил,  как  потом  было  из  интереса
подсчитано, два с половиной ведра бренди и коньяку.
   До белой горячки, слава Богу, дело не  дошло,  молодой  организм  успешно
сопротивлялся вливаемому в него огромному количеству  спиртного,  но,  когда
Вальтер фон Райхерт на четвертое утро вошел в  комнату  сына  с  решительным
намерением положить конец творящемуся безобразию, то с трудом узнал любимого
отпрыска. Доблестный офицер германской армии возлежал на кровати, окруженный
пустыми бутылками, бессмысленно пялился  в  потолок  и  вполголоса  напевал:
"Deutshland, Deutshland uberalles". Не брился  Гунтер  с  самого  приезда  и
теперь зарос рыжей щетиной, глаза были  обведены  коричневатыми  кругами,  а
голос изрядно охрип.
   - Ну, рассказывай. - Вальтер фон Райхерт уселся на край кровати и, достав
сигары, предложил одну дорогому чаду, а другую взял сам. -  Говори  все,  до
конца. Я слушаю.
   Гунтер отхлебнул бренди из стоявшей  возле  постели  на  полу  бутылки  и
уставился на отца. Взгляд у него был зверским, словно убить кого-то хотел.
   - Хорошо... Но учти - если бы я не был  пьян,  ты  никогда  бы  этого  не
услышал. Только не говори, что сейчас десять утра и приличные люди  в  такое
время бренди не употребляют...
   - Не буду, - кивнул Райхерт-старший, отобрал попутно у Гунтера бутылку  и
неожиданно приложился сам: - Кстати, неплохое бренди... Так что случилось?
   Гунтеров монолог продолжался три с половиной часа. ...Досталось всем - от
родителей и прежних любовниц до самого Фюрера. Гунтер вывалил  на  отца  все
личные переживания и проблемы, затем,  периодически  опрокидывая  по  рюмке,
перешел к своим впечатлениям от Польши и всего  увиденного  там  и  закончил
долгой обличительной речью, сделавшей бы честь любому прокурору.  Суть  оной
сводилась к следующему: весь мир - дерьмо, страной  правят  идиоты,  ведущие
Германию к катастрофе, люди вокруг -  ублюдки,  а  лично  мне,  Гунтеру  фон
Райхерту, чрезвычайно хреново. Что прикажете делать?
   Все сказанное излагалось довольно бессвязно,  однако  общую  суть  старый
Вальтер уловил. Когда водопад  ругательств,  мрачных  предвидений  и  пьяных
излияний иссяк - Гунтер выдохся и замолк,  -  господин  профессор  поднялся,
прошелся по комнате, заложив руки за спину, и .наконец негромко проговорил:
   - Дурак ты... Нет, безусловно, я понимаю все твои огорчения и  обиды.  Но
прости, во всех личных трудностях стоит обвинять только самого себя.
   - Чего? - возмутился Гунтер. - Папа, согласись... ик!.. что мои,  как  ты
называешь это, "личные трудности" прямо проистекают из состояния дел  вокруг
меня! Просто цепь случайностей привела к данному положению. Не будь войны, я
бы спокойно сидел в твоем университете, а не летал сломя голову, превращая в
пыль дома, построенные не мной. Не окажись я в действующей армии...
   - Тихо, тихо. - Райхерт-старший выставил  перед  собой  ладони.  -  Давай
подумаем  о  том,  что  делать  дальше.  Выходов   два:   либо   немедленное
самоубийство - кстати. пистолет у тебя с собой? - либо следует  попросту  не
обращать внимания на всякие мелочи!
   -  Ты  считаешь  запрещение   тебе   переписываться   с   Оксфордом   или
исправительные лагеря в Польше  мелочами?  Ты  с  ума  сошел!  Ты  прекрасно
знаешь, что начнется в ближайшие  месяцы!  Англия  и  Франция  объявили  нам
войну, потом обязательно влезет Америка, русские тоже наверняка не останутся
в стороне...
   - Русские теперь союзники, - возразил Вальтер. -  А  у  нашего  Фюрера  с
господином Сталиным самые добрые отношения. Америка за  океаном.  Не  скрою,
если вскоре начнутся серьезные боевые действия с французами  и  бельгийцами,
нам придется тяжеловато, но все-таки за нами Россия и Италия...
   - Бред! - рявкнул Гунтер. - Итальянцы ни  на  что  не  способны!  Русские
будут сидеть в своих лесах, пока им не приспичит напасть на нас! Я видел  их
армию в Восточной Польше - очень впечатляет... Россия нас  просто  раздавит,
слишком уж велика!
   - Мы говорим не о высокой политике, -  напомнил  старший,  -  а  о  тебе.
Предлагаю  вот  что  -  просто  забудь  о  всех  переживаниях  и  предоставь
государству и Фюреру решать все  трудности  самостоятельно.  Наш  Адольф  не
вечен, и даже если он сумеет многое напортить, то последствия для народа  не
станут фатальными. И не такое переживали.  А  сам  изволь  привести  себя  в
порядок и делай работу, за которую взялся. Сейчас ты  будешь  отсыпаться  до
завтра, а утром, часов в семь, я жду тебя  возле  конюшни.  Кстати,  почисти
свое ружье... А ключ от бара я спрятал.
   Полдня Гунтер отсыпался, вечером потребовал принести ему горячего  питья,
и желательно побольше, до ночи отпивался чаем с лимоном и светлым  пивом,  к
полуночи осмотрел ружье, но чистить не стал - лень было.
   Наутро, поднявшись с превеликим трудом, Райхерт-младший  выбрался-таки  к
конюшне, не без натуги вспомнив,  где  она  находится.  Завтракать  не  было
никакого желания - еда не