сятков слов,  в  число  которых  входили
"подъем", "привал", "стой",  да  иногда,  в  виде  большого  одолжения,  мог
махнуть рукой в сторону  реки,  причудливой  скалы  или  поселка,  соизволив
невнятно бросить их название. Попытки расспросить о конечной  цели  пути  не
имели успеха - возможно, проводник даже не понимал языка, на котором  с  ним
пытались говорить. В здешних местах бытовало свое наречие: чудовищная  смесь
провансальского с языками горных  племен,  остатками  диалекта  вестготов  и
слов, чье происхождение вообще не поддавалось опознанию.  Оставалось  только
ехать  по  узкой  немощеной  дороге  вслед  за  неспешно  выступающим  мулом
проводника, гадать о  том,  где  завершится  это  странное  путешествие,  да
смахивать небывало въедливую белую пыль, толстым слоем покрывавшую всадников
и лошадей.
   Унылые, хотя и не лишенные диковатого своеобразия земли  начались  как-то
сразу, стоило путникам покинуть цветущие, плодородные угодья вдоль Арьежа  и
перебраться через цепочку невысоких, но  неприветливых  и  усеянных  следами
недавних оползней холмов к руслу Од. Здесь словно начиналась иная страна,  и
она сразу же познакомила гостей с одной своей  неприятной  особенностью.  На
первом же привале Мак-Лауд  неосмотрительно  хлебнул  воды  из  струившегося
между камней ручейка, на удивление прозрачного и чистого, тут же с  гримасой
отвращения сплюнул и разочарованно объявил:
   - Горькая!
   Не поверивший Франческо сунулся проверить, спустя миг подтвердив:
   - Действительно горькая... И кислая вдобавок. Гай не решился  последовать
примеру попутчиков, доверившись наилучшим знатокам природы - лошадям, дружно
отвернувшим морды от притягательного журчания,  и  мимолетной  презрительной
ухмылке проводника, исподлобья следившего  за  явственным  огорчением  своих
подопечных.
   Водой для людей  и  коней,  как  выяснилось,  в  здешних  краях  надлежит
запасаться заранее в поселениях, имеющих достаточно глубокие  колодцы.  Один
такой источник принадлежал на равных правах городишке Лиму и  расположенному
чуть выше него аббатству Сент-Илере - замкнутого  вида  маленькой  крепости,
обосновавшейся на вершине холма и напоминающей нос тонущего  корабля.  После
Лиму потянулись  изрезанные  глубокими  оврагами  плоскогорья,  за  которыми
поднималась неровная горная  гряда,  коричнево-пепельная  на  голубом  фоне.
Однажды  вдалеке  промелькнули   смутные   очертания   причудливого   замка,
оседлавшего макушку отвесной скалы, при виде  которого  Франческо  сдержанно
ахнул от восхищения, а проводник, нехотя обернувшись, процедил  единственное
слово:
   - Монсегюр.
   Все попытки разузнать, что такое  этот  Монсегюр,  какие  Умельцы  смогли
возвести крепость на совершенно неприступной горе и  кому  она  принадлежит,
разбились о непробиваемую стену молчания. Исчезнувший  вскоре  замок  так  и
остался  в  памяти  -  еще  одной  неразрешенной  загадкой  таинственной   и
непостижимой. За несколько последних дней они  хорошо  научились  отыскивать
различные тайны но пока ни к одной не подобрали  решения.  Расхотелось  даже
говорить о них - слишком жаркими и слишком неподходящими  для  доверительных
бесед выглядели эти места. В них самих, казалось,  заключены  некие  мрачные
секреты, и Гай колебался, отвечая себе на вопрос - хотел бы он их узнать или
нет? Скорее всего нет: ему, так же  как  и  его  спутникам,  вполне  хватало
собственных неурядиц.
   Все началось еще в Тулузе,  когда  из  перевязанного  веревками  кожаного
мешка на стол в комнате гостиницы "Конь и  подкова"  явились  три  небольших
сундучка черного дерева с  окантовкой  в  виде  бронзовых  веточек  лавра  и
пшеничных колосьев. Сэр Гисборн не мог в точности  сказать,  как  долго  они
молча  пялились  на  эти  простые  и  изящные  изделия   рук   человеческих,
предназначенные для хранения мелкой утвари,  а  также  различных  бумаг  или
книг. Сундучки, как  полагалось  бессловесным  и  лишенным  души  созданиям,
смирно выстроились в ряд, взирая на людей темными отверстиями скважин.
   Первым лопнуло терпение у Мак-Лауда, всегда  предпочитавшего  решительные
действия долгим размышлениям.
   - Одно из двух, - заявил он,  -  или  перед  нами  часть  наследия  моего
погибшего хозяина, или мастерская, делающая такие игрушки,  решила  завалить
своими изделиями всю Европу. Еще можно предположить, что мне  мерещится,  но
тогда что видите вы?
   - Три небольших сундука из мореного кедра с полировкой, -  с  готовностью
ответил Франческо. - Сработанных, если не ошибаюсь, в Милане  или  в  Генуе.
Лично я не замечаю в них ничего необычного.
   - Они похожи на те, которые мы пытаемся  разыскать,  -  невнятно  пояснил
Гай,  вспомнив,  что  их  неожиданный  попутчик  представления  не  имеет  о
поручении из Англии, и, поколебавшись, решился:  -  Теперь  я  тоже  склонен
думать, что надо попытаться открыть их. Если кто-то сейчас заведет  печь  об
обыскивании чужой собственности и попытке воровства, я согласен принять этот
грех на себя.
   Стремительно меняющееся выражение лица Франческо убедительно  доказывало,
что ему нисколько не  хочется  подвергать  своих  новых  знакомых  опасности
согрешить, но продолжать оставаться  в  неведении  относительно  содержимого
сундуков тоже невозможно. Наконец он выдавил:
   - Если монна Изабелла спросит, кто шарил в ее вещах, я скажу, что это моя
вина... Но как мы его откроем? У меня нет ключей. Будем взламывать?
   - Обещайте, что промолчите о моих скромных талантах, - криво  ухмыльнулся
Дугал.
   - Френсис, мистрисс Изабель останется в приятном  неведении  относительно
судьбы своего достояния,  так  неосторожно  доверенного  тебе.  Гай,  сделай
одолжение - как только я скажу "начали", медленно считай вслух.
   - Зачем? - удивился странности просьбы сэр Гисборн.
   - Увидишь - узнаешь. - С этими словами Мак-Лауд начал лихорадочно  рыться
в  своем  мешке,  пока   не   отыскал   тщательно   завязанный   кошель   из
темно-коричневой замши. В  нем,  как  выяснилось,  содержался  завернутый  в
отдельные тряпки набор диковинного вида приспособлений, смахивающих на плоды
союзов между различными ножами, шильями, крючками, похожими на рыболовные, и
отвертками. Все они ярко блестели хорошо  заточенными  краями  и  попахивали
маслом, что доказывало неустанную заботу владельца. Дугал с задумчивым видом
разложил непонятные предметы на столе, по очереди  поднял  сундучки,  выбрав
наиболее легкий и кратко пояснив, что обычно люди складывают самое важное  в
одном месте, а этого "важного" вряд ли наберется много. После чего  повернул
сундук набок, неизвестно ради чего заглянул в скважину и скомандовал:
   - Начали!
   Гай  послушно  проговорил  "один",  "два"...  сбился  на   счете   "три",
завороженный  стремительным  мельканием  загадочных  инструментов  и  быстро
смекнув, что видит обыкновеннейшие отмычки для незаметного вскрытия дверных,
сундучных и иных замков. Ящик сопротивлялся недолго, раздался щелчок, легкий
сухой треск, и крышка отскочила.
   - Семь, - со сдержанным уважением проговорил Франческо и подался  вперед,
с любопытством заглядывая внутрь сундука. Гай хмыкнул и  сокрушенно  покачал
головой, что долженствовало означать: "С кем я только связался?"
   -  Между  прочим,  я  редко  злоупотребляю  своими  умениями,   -   точно
оправдываясь, сказал шотландец. - Не портить же хорошую вещь, в самом деле?
   Сэр Гисборн ничего не ответил,  предоставив  компаньону  самому  выяснять
непростые отношения с собственной  совестью.  Его  куда  больше  притягивала
внутренность сундучка, выложенная посекшимся  лиловым  бархатом,  и  десяток
заключенных в ней свитков. Кроме бумаг, в ящике обнаружилась плоская  резная
шкатулка из  желтоватой  кости  -  судя  по  размерам,  предназначенная  для
хранения какой-то книги.
   - Глянем? - полувопросительно-полуутвердительно произнес Мак-Лауд  и,  не
дожидаясь ответа, вытащил  шкатулку,  поставив  ее  отдельно,  затем  извлек
свитки, ссыпав их в мгновенно раскатившуюся похрустывающую горку.  Почти  на
всех посланиях болтались привешенные на  витых  шелковых  шнурках  печати  -
тяжелые, зеленого или кроваво-коричневого  сургуча,  с  глубоко  вдавленными
изображениям  гербов.  Каждое   письмо   посередине   опоясывала   тщательно
завязанная несколькими узелками крученая нить.
   Гай неожиданно  понял  (словно  еле  слышный  печальный  голос  вкрадчиво
прошелестел ему на ухо), что, как только они развернут  и  прочтут  хотя  бы
один из свитков, ничто больше не станет прежним.  Это  тот  самый  поступок,
который невозможно исправить или искупить, но который необходимо  совершить,
хотя твоя душа и твое воспитание отчаянно  сопротивляются.  После  не  будет
никакой обратной дороги, но в какой-то мере это даже  к  лучшему.  Сожженный
мост - самое верное, хотя и безжалостное средство заставить армию  двигаться
вперед, и только вперед.
   Поэтому сэр Гисборн протянул  руку,  взял  первое  попавшееся  письмо,  с
некоторым усилием распутал хитроумные узлы  (краем  уха  слыша  протестующий
шепот Франческо) и развернул лист на столе, придавив края  тяжелыми  медными
подсвечниками. Дугал немедленно перегнулся через стол,  увидел  ровные  ряды
строчек, выведенных ярко-красными чернилами, и озадаченно спросил:
   - Слушайте, это на каком языке?
   Подобных букв - округлых, напоминающих ряды  бегущих  волн,  -  Гаю  тоже
раньше видеть не доводилось, но Франческо твердо сказал:
   - На греческом. Нет,  прочитать  и  перевести  я  не  смогу.  Мне  просто
довелось увидеть, как выглядит греческий  алфавит  в  письменном  виде  -  в
Ливорно, там живут ромеи и греки, а я оттуда отправлялся во  Францию.  -  Он
помялся и нерешительно добавил: - Раз мы вскрыли одно послание и  ничего  не
поняли, может, с другим повезет больше?
   Следующее письмо вскрывал Мак-Лауд, и удача  его  не  оставила  -  свиток
заполняли привычные латинские буквы вперемешку с цифрами,  однако  разгадать
смысл этого текста мог только человек осведомленный.  Гай  предположил,  что
перед ними долговая расписка или перечень отправленных куда-то и  полученных
сумм.
   Франческо,  тщательно  изучив  записи  на  листке,  согласился   с   ним,
многозначительно отметив, что отправитель позаботился  не  указывать  имена,
названия торговых домов или городов, ограничившись незамысловатыми:  "Пришло
столько-то", "уплачено столько-то", "долг такой-то". На месте подписи стояла
маленькая синеватая печать, скорее всего небрежно оттиснутая кольцом, -  еле
различимая птица с развернутыми крыльями.
   Обозлившийся Мак-Лауд принялся вскрывать все письма подряд, однако ничего
нового не нашлось - те же строчки сухих цифр, иногда датированных (Гай нашел
пометки от сентября прошлого года до марта нынешнего), краткие  сообщения  о
выполненных поручениях (здесь встречались имена, но ни сэр Гисборн,  ни  его
компаньон не могли припомнить, чтобы слышали о таких людях) и, наконец, даже
не письмо - второпях набросанная записка, принесшая некоторый ценный улов. В
ней стояло имя  адресата  -  "мэтру  Уильяму  Лоншану,  передать  лично",  и
сообщалось, что переговоры проведены  успешно,  противная  сторона  выразила
согласие с большинством предложений, но опасается брать на  себя  какие-либо
обязательства и предпочла бы отложить выполнение намеченного до  наступления
осени или зимы.
   - "Писано на день святого Георгия, год 1189", - вполголоса прочел Гай.  -
Вторая половина апреля. Интересно, о чем  и  с  кем  договаривался  покойный
канцлер?
   - Лучше спроси: этот договор отменили  в  день  его  смерти  или  нет?  -
посоветовал Дугал. Он небрежно отодвинул рассыпанные листы,  облокотился  на
стол, положил подбородок на сдвинутые кулаки и  вопросителгоо  воззрился  на
компаньона  глазами  цвета  недозрелых  орехов.  -  Что  теперь?   Вскрывать
остальные? Я могу...
   - Верю, - кивнул Гай. - Но стоит ли? Допустим, мы найдем еще кипу  бумаг,
предназначенных непонятно кому и гласящих неизвестно о чем.
   - Я мог бы попробовать разобраться в  этих  записях,  -  робко  заикнулся
Франческо, и оба рыцаря точно сейчас вспомнили, что рядом с  ними  находится
представитель торгового сословия, рожденный и  воспитанный  среди  закладных
бумаг, счетов и доверенностей. - Даже по такой малости можно проследить пути
упомянутых сумм. Но мне понадобится время, причем изрядное -  от  седмицы  и
больше, а также дополнительные сведения и возможность  заглянуть  в  учетные
книги некоторых торговых домов, за что придется заплатить...
   - Думаю, это пока  обождет,  -  рассудил  Гай.  -  Подведем  итоги  наших
невеселых  размышлений  и  открытий.  Как  выражаются   господа   законники,
главнейший  вопрос  таков:  считать  ли  найденные  нами  пергаменты  частью
приснопамятного архива господина де Лоншана? Если считать, то возникает  еще
два вопроса: что нам с ними делать и как они попали к мистрисс Уэстмор?
   - Три, - поправил Мак-Лауд. - Не  два  вопроса,  а  три.  Куда  подевался
остальной архив? Впрочем, сейчас это не слишком важно. Не важно и содержимое
других ящиков и обстоятельства, при которых оно попало к  нашей  пронырливой
Изабель. Я даже готов поверить, будто она не знала,  что  везет.  Может,  ее
покойный дружок Ле Гарру передал  ей  не  только  золото,  но  и  сундуки  с
бумагами. Честное слово, это не имеет значения.
   - Как не имеет значения? - опеицил сэр Гисборн.
   - А вот так, - ехидно хмыкнул шотландец. -  Единственное  обстоятельство,
по-настоящему значимое в этой истории,  таково:  какой-то  тип  очень  хочет
заполучить эти бумажки себе. Я не сомневаюсь, как только мы  прибудем...  не
знаю куда, но куда-то нас должны привезти... первое, что мы услышим,  будет:
"Женщина против бумаг". И знаешь, что я на это отвечу?
   - Что? - против воли заинтересовавшись, спросил Гай.
   - Нет, - отчетливо выговорил Дугал. - Я скажу - "нет", и ты меня  всецело
поддержишь. Потому что начинает действовать одно из правил  игры,  такой  же
древней, как этот грешный мир. Игра зовется:  "Обмани  ближнего  своего",  и
выучиться в нее играть проще простого. Фрэнсис, я прав?
   - В  какой-то  мере  да,  -  осторожно  подтвердил  Франческо,  терпеливо
дожидавшийся новой возможности вступить в разговор.
   - Отлично!  Гай,  как  ни  жаль,  но  тебе  придется  позабыть  про  твое
возвышенное воспитание вместе с прочей ерундой и начинать  срочно  осваивать
азы сложной науки вранья. Иначе нам всем конец. Итак, запоминай:  если  дело
складывается не в твою пользу, тебя зажали в угол и жизни тебе  осталось  от
силы на сказать: "Господи, прости!", что мало делать?
   - Вести себя так, будто главный  здесь  -  ты,  -  вполголоса  проговорил
итальянец. - Делать вид, будто тебе известно все, о  чем  думают  и  говорят
твои враги, и ты в любой миг можешь справиться с ними.
   - Слушай мальчика, он речет неоспоримую истину, - хохотнул Мак-Лауд.  Гай
закатил глаза, но вступать в спор не решился. - Теперь глянем на наше  дело.
К нам в руки угодила некая вещь, явно очень дорогая.  Зато  наши  противники
держат у себя человека, которого нам желательно видеть живым и  на  свободе.
Они хотят получить то, чем владеем мы. Мы не хотим это отдавать, но не прочь
вернуть нашего человека. Как поступить?
   - Не знаю, - растерялся сэр Гисборн. - Наверное,  придется  расстаться  с
бумагами... Да,  но  что  мы  скажем  дома,  в  Лондоне?  Выходит,  сундуки,
лоншановы они или нет, отдавать нельзя. Как же тогда мистрисс Уэстмор?
   - Придется крутиться, как червяк на  крючке.  -  Дугалу,  казалось,  даже
нравилось  придумывать  себе  и  компаньонам  новые  трудности  вдобавок   к
имеющимся. - Надеюсь, вы поняли  главное:  мы  не  станем  менять  архив  на
женщину. Придется любым способом убедить наших соперников, что мы не шутим и
не  моргнув  глазом  пожертвуем  мистрисс  Уэстмор.  Да  не  корчите   таких
страдальческих рож, ничего с ней  не  случится!  В  нынешней  заварушке  она
теперь самый важный человек. Без нее невозможны никакие переговоры. Если нам
немедля не предъявят ее, живую и здоровую, они  и  клочка  бумажки  из  этих
сундуков не получат, неужели не понятно? Когда мы ее  увидим  и  побеседуем,
тогда будем соображать, как быть дальше. В крайнем случае сунем  им  в  зубы
часть архива - авось подавятся.
   - По-моему, будет лучше, если нам удастся создать впечатление, что мы  не
располагаем    этими    бумагами,    -    задумчиво    проговорил     мессир
Бер-нардоне-младший,  шестым  или  седьмым  чувством  угадав,  что  с  этого
мгновения его безмолвно включили на равных правах в  компанию.  -  Например,
что мы заранее спрятали их в определенном месте, которое откроем только  при
выполнении наших условий...
   - Или не откроем. Правильно! -  одобрил  Мак-Лауд.  -  Для  правдоподобия
помашем у них перед носом несколькими листами... Гай? Эй, что с тобой?
   - У меня от ваших коварных замыслов уже  голова  кругом  идет,  -  честно
признался сэр Гисборн. - Я понимаю, что вы правы  и  что  иногда  приходится
действовать... скажем так, не вполне законно. Однако все эти  рассуждения  о
допустимости лжи...
   - Не бери в голову, - отмахнулся Дугал. - Понимаешь если  бы  можно  было
обойтись без излишней словесной чепухи, я бы только порадовался. Но такое уж
у нас везение. Придется потерпеть. Мне, сам понимаешь, особого доверия никто
не окажет, так что большинство разговоров падает на тебя.  Мистрисс  Изабель
трудно  назвать  прекрасной  девицей,  но  вытащить  из   неприятностей   ее
необходимо.
   - Не спорю, - вздохнул Гай. - Просто сомневаюсь, что у меня получится.
   - Почаще напоминай себе, что в противном случае  не  видать  нам  никакой
Палестины как своих ушей, - с некоторым злорадством посоветовал компаньон. -
Мы же тут, считай, никто. Чужаки в чужой стране, сгинем - ни одна живая душа
не вспомнит. Я-то давно привык полагаться только на себя...
   - Похоже, я скоро тоже начну привыкать, - мрачно сказал сэр Гисборн.
   Франческо  посмотрел  на  обоих  извиняющимся  взглядом,   словно   хотел
попросить прощения за то, что невольно послужил причиной  всех  обрушившихся
на них неурядиц, и начал собирать разлетевшиеся по всему  столу  пергаменты,
снова перевязывая их шнурками и  укладывая  в  сундук.  Гай  рассеянно  взял
резную шкатулку, повертел в руках, открыл - выстланная темно-лиловым  фетром
внутренность пустовала. Какую бы книгу  ни  предполагалось  сюда  поместить,
сейчас она находилась где-то  в  ином  месте.  Не  исключено,  конечно,  что
шкатулка сама по  себе  представляла  Ценность.  Еще  бы,  желтоватая  кость
диковинного животного из Полуденных стран, покрытая мелким резным узором  из
переплетающихся иззубренных листьев, тонких веток и цветочных головок, могла
быть очень высоко оценена любителями редкостей. Сэр Гисборн не знал, когда и
где могли сделать  такую  вещь,  и  тихонько  спросил  Франческо.  Итальянцу
хватило одного пристального взгляда и  нескольких  быстрых  поглаживаний  по
бокам и крышке.
   - Ромейская работа, около пятидесяти или  шестидесяти  лет  назад.  Кость
лишь слегка изменила цвет. В таких шкатулках иногда держат дорогие книги, но
чаще используют под драгоценности.
   - Она принадлежала мистрисс Изабель? - почему-то сорвалось с языка у сэра
Гисборна.
   Франческо немного подумал, вспоминая, и покачал головой:
   - Не знаю. Во всяком случае, раньше такой вещи я у нее не видел.
   На следующее утро они покинули гостиницу "Конь и подкова", а вслед за ней
и Тулузу с ее домами розового камня, воздухом, в котором витал тающий аромат
минувшего празднества, и  неведомыми  любителями  подкидывать,  замысловатые
загадки. Дорога в графство Фуа, как заранее выяснил Мак-Лауд, была одной  их
трех, что начинались от Старых ворот столицы. Раздумывать над тем, кто будет
ожидать компаньонов в указанном месте, не пришлось: в жидкой лужице тени под
старым искривленным тополем терпеливо скучали двое - пегий  мул  в  сбруе  с
вылинявшими кисточками и его  в