ткий  кривой
кинжал распорол не живот десятника, а рубаху.
   "Это враг. Враг хагана. Он с оружием. -  Менгу  на  мгновение  застыл.  -
Звать других или догонять?  Опять  десять  плетей  заработаю  -  Ховэр  ясно
приказал никуда не уходить  от  костров.  А  пока  буду  кричать  -  человек
убежит..."
   И верный нукер хагана бросился вслед  за  перепрыгнувшим  через  погасший
костер неизвестным.
   * * *
   Цурсог-батор, туменчи войска великого  хагана  Гурцата,  стоял  на  холме
рядом с  шаманами  и  ждал.  Рядом,  едва  слышно  покашливая,  восседал  на
маленькой  длинношерстной  кобылке  Амар,  младший  брат  Ховэра,   большого
сотника. Шаманы тихо сидели в кругу возле умирающего костерка и  еле  слышно
тянули неимоверно древнюю и непонятную  песню,  призванную  даровать  победу
владыке Степи. Победу над кем?
   Цурсог прекрасно понимал, что священная ночь полной весенней  луны  будет
осквернена кровью. Нет, не кровью рабов или пришлых. Умрут мергейты. Родичи.
Но если хаган приказал - значит, так тому и быть. Только  Гурцат  говорит  с
богами. Раз боги сказали сделать то, что будет сделано,  -  никто  не  может
поспорить с Заоблачными.
   - Огни появляются, - пробормотал Амар, посматривая  вниз  из-под  богатой
меховой шапки. - Три... Восемь... Десять.
   И точно - в кольце костров,  разведенных  у  юрт  на  границе  становища,
начало загораться новое пламя. В отдалении, на самом  берегу  Идэра,  весело
поблескивали огненные точки - лагерь гостей и их ближних.
   - Десять. - Амар для верности пересчитал еще раз. - Где одиннадцатый?
   Для Цурсога и брата большого сотника десять огней означали - хотя бы один
из вождей племен уцелел и остался жив. Может быть, этот единственный  теперь
спешит к своим, чтобы предупредить? Значит, надо выводить полутысячу  в  бой
немедленно,  пока  воины  из  дальних   улусов   не   смогли   противостоять
нападению...
   Гурцат так говорил двум командирам засадной полутысячи: "Если  горят  все
одиннадцать костров - значит, вожди либо встали рядом со  мной  и  пойдут  в
битву,  либо  все  отправились  разговаривать  с  Заоблачными.   Если   ханы
согласятся - зажжется двенадцатый костер, самый большой.  Если  огней  будет
меньше - убивайте всех".
   Всхрапнули лошади, шаманы обратили свой  взор  к  полной  луне,  сотники,
повинуясь приказам Амара и туменчи, подняли отряды. В обход большого холма к
лагерю гостей все стремительнее и стремительнее потекла черная лавина. Как и
повелел  хаган,  убивали  всех.  Полутысяча   этой   ночью   потеряла   лишь
восемнадцать человек погибшими. Еще четыре десятка  воинов  были  ранены,  в
основном легко.
   Менгу удивлялся, отчего в лагере  хагана  так  спокойно.  Никаких  лишних
выкриков, мельтешащих людей, напуганных женщин. Будто каждый  (кроме  самого
Менгу) знает, что произойдет в ночь полной луны. Нукеры, стоявшие подле  юрт
тысячников  и  охранявшие  жен  и   достояние   своих   вождей,   равнодушно
вслушиваются в отдаленный, постепенно затихающий шум битвы на берегу и вовсе
не стремятся вынуть оружие из ножен. Словно пребывают в уверенности - хагану
Гурца-ту и его военачальникам не грозит опасность.
   Молодой нукер искал беглеца. Неизвестный человек с кривым  ножом  не  мог
миновать цепь Непобедимых, окруживших первое кольцо юрт, в  которых  обитали
ближайшие родичи и женщины Гурцата. Строй был плотен, а незаменимый и  умный
Ховэр ясно приказал еще днем: после восхода луны за первый  круг  никого  не
выпускать иначе чем по приказу хагана. Того, кто будет прорываться силой,  -
убить.
   Менгу, однако, не знал о строжайших словах большого сотника и, следуя  за
почти неразличимым топотом  сапог  человека,  вылетел  за  большие  палатки,
обступившие юрту хагана, и мигом был схвачен Непобедимыми.
   - Кто такой? - Голос незнакомый,  а  лица  никак  не  разглядеть.  Бывшие
настороже воины мгновенно ухватили Менгу за руки, сбили с ног и  уложили  на
землю  лицом  вниз.  Чья-то  ступня  придавливала  его  голову  к   жесткой,
утоптанной траве.
   - По приказу хагана! - прохрипел нукер, понимая -  чем  дольше  он  здесь
провозится, тем труднее будет найти.. Менгу  сам  не  знал,  кого  ищет,  но
понимал, что от удачи или неудачи поисков зависит не только его судьба.
   - Кто такой? - повторился вопрос.
   - Менгу, десятник охранной тысячи! Под началом большого сотника! Выполняю
приказ хагана!
   Он внезапно понял одно: если Непобедимые не поверят - свистнет  сабля,  и
не будет больше Менгу, сына Алтана из улуса Байшинт.
   - Поднимите его.
   Полусотник взял Менгу за плечи и развернул лицом к лунным лучам.
   - Я тебя видел, - кивнул он и поднял глаза  на  шапку  нукера,  чудом  не
слетевшую  с  головы.  Одно  орлиное  перо.  -  Когда,  интересно,  ты  стал
десятником?
   - Приказ хагана, - упрямо повторил Менгу. - Отпустите!
   - Пусть сияет солнце  над  великим  повелителем,  -  машинально  произнес
полусотник охранного отряда. - За цепь стражи не выпущу. А так - иди.
   Железные ладони нукеров, удерживавшие предплечья Менгу, разжались.
   - Вы не видели только что убегавшего человека? - тяжело выдохнув, спросил
он. - Халат не то золотистый, не то желтый. Из саккаремской  парчи.  В  руке
нож.
   - Нет, - уверенно покачал головой незнакомый  полусотник.  -  Ты  первый,
кого мы схватили. Иначе я бы уже знал.
   - Если появится - убить.  -  Менгу  выкрикнул  это,  отбегая  к  палаткам
первого кольца. И добавил для значительности: - Так повелел владыка Степи!
   Снова темнота. Не слышно шорохов, звука шагов  или  стонов  -  Менгу  еще
возле юрты Гурцата приметил, что беглец был ранен. Может быть, он умер?  Или
затаился в тени одной из юрт? Миновать цепь охраны человек наверняка не  мог
- нукеры стоят в двух-трех шагах друг от  друга,  и  каждый  исполняет  волю
хагана так, словно приказали  заоблачные  боги.  Кузнечик  не  проскользнет.
Значит, неизвестный в желтом халате неподалеку.
   Менгу насторожился. Мешали внезапно  донесшиеся  со  стороны  белой  юрты
голоса  -  военачальники  Гурцата  о  чем-то  совещались,   очень   некстати
появившийся ветерок поднял шуршащую пыль и засвистел между палаток.
   - Где он? - прошептал Менгу, задавая вопрос  самому  себе.  И  осторожным
шагом двинулся вдоль круга юрт, постоянно прислушиваясь.
   Здесь - очень красивая большая палатка темно-синего цвета - живет госпожа
Урдэй, старшая жена хагана, даровавшая  ему  сыновей-наследников.  Каждый  в
войске Гурцата знал, что подходить к юрте Урдэй  ближе  чем  на  пять  шагов
нельзя. Нельзя и заговорить с самыми верными нукерами хагана, стоящими рядом
на страже. Если они и видели беглеца, то все одно помочь не  смогут.  Дальше
стояли юрты братьев  повелителя,  рядом  с  которыми  удивительно  невзрачно
смотрелась старинная, побитая временем кибитка  шамана  Саийгина.  Несколько
юрт других жен.
   Везде  тихо.  Родичи  хагана  спят  или   притворяются,   что   спят,   в
действительности прислушиваясь к почти неразличимым  звукам,  приходящим  из
самого сердца становища.
   Менгу отчаялся. Он  старательно  осматривал  тенистые  стороны  юрт,  где
человек мог скрыться от  беспощадных  синеватых  лучей  ночного  светила,  и
старался  не  обращать  внимания   на   настороженные   взгляды   охранявших
спокойствие нукеров - младших сыновей рода эргелов, из  которого  происходил
сам Гурцат.
   Эту юрту Менгу помнил.  Войлок  был  окрашен  .в  оранжевый  цвет,  ночью
мнившийся коричневым. Сам один раз стоял возле нее на страже, как отдаленный
родственник хагана. Ночей десять назад. Тут живет самая любимая жена Гурцата
- мудрая госпожа Илдиджинь. Вместе с  тремя  рабынями  и  слугой-евнухом  из
Саккарема. Но почему сквозь щель  меж  пологом  и  стеной  юрты  пробивается
легкий, неуловимый свет масляной лампы? С кем шепчется Илдиджинь, забыв, что
ночью ее могут услышать даже в палатках нукеров внешнего круга?
   - Уходи. - Менгу замер и, наклонив голову, вслушался. Разговор был  очень
тихим, большая часть  слов  исчезала  в  хлопанье  колышущегося  на  ветерке
войлока юрты и пронзительных звуках, издаваемых цикадами. - Уходи. Я не могу
тебя принять, Худук. Конечно, я сумею тебя спрятать ва время, но  как  выйти
за пределы лагеря моего мужа?
   - ...Да хранит его Вечное Небо! - Худук-хан произнес  эти  слова  слишком
громко, не сумев сдержать ярость. - Он убил всех! Всех, ты понимаешь?
   - Успокойся, - серебром переливался женский  голосок.  -  И  позволь  мне
перевязать рану. Я думаю так: утром охранную цепь снимут. Я дам тебе  одежды
Джазира, моего евнуха. Если удача, сыном которой  ты  стал  этой  ночью,  не
оставит тебя, утром проберешься на берег Идэра. Дальше поручи свою судьбу  в
руки Заоблачных...
   Ударил порыв ветра, и  речи  госпожи,  разговаривавшей  с  ханом  племени
шайбани, были заглушены. Менгу наконец догадался, кого преследовал -  одного
из  одиннадцати  вождей.  Того,  чью  жизнь   символизировал   одиннадцатый,
погашенный костер.
   "Что теперь делать? - Менгу застыл, будто сосулька  на  горных  водопадах
холодного Идэра. - Говорят, мать Илдиджинь происходила из шайбани... О боги,
кажется, жена хагана - родная племянница Худук-хана! Вот почему он наверняка
разыскивал ее юрту! И она поможет ему сбежать..."
   Менгу соображал  быстро,  но  действовать  ему  мешало  два  соображения.
Во-первых, ворваться ночью  в  жилище  супруги  Гурцата  означало  неминуемо
навлечь на себя гнев повелителя. Во-вторых, закон  говорит:  если  пришел  к
жене, дочери или сестре  своего  господина  без  его  разрешения,  то  пусть
наказанием будет смерть.
   Однако можно ли равнять смерть ничтожного нукера с великой опасностью для
народа мергей-тов? Что надлежит выбрать?
   Если хаган, разговаривающий с Заоблачными, решил, что вожди,  выступившие
против своего народа в тяжелый год, должны умереть, - значит, быть по  сему.
А когда тело человека по имени Менгу умрет, его дух придет к  богам  и  они,
благие  и  справедливые,  рассудят,  правильно  он  поступил   или   достоин
наказания...
   Менгу решился,  шагнул  вперед,  взявшись  за  рукоять  сабли,  оттолкнул
попытавшегося загородить ему дорогу  евнуха  в  черных  одеждах  и,  откинув
полог, вошел в юрту госпожи Илдиджинь.
   -  Ты  кто?  -  Она  настоящая  царевна.  Лицо  гордое,   надменное,   но
одновременно это лицо  красивейшей  из  женщин.  Илдиджинь  знает,  что  муж
водительствует сейчас над всей Степью. Что ни один мужчина, кроме тех,  кого
она хочет видеть, не смеет нарушить покой любимой жены хагана.
   - Менгу, десятник Непобедимых. - Эту фразу нукер  из  Байшинта  попытался
произнести с  достоинством,  стараясь  не  смотреть  в  окрасившиеся  гневом
миндалевидные очи Илдиджинь. И тотчас  смутился.  Он  видел  жен  и  дочерей
хагана только на празднике  Коб-Бар  издали.  Недаром  вся  Степь  говорила:
"Наследницы Гурцата столь же грозны, как отец, и прекрасны  не  менее  своих
матерей". Старшую дочь вождь мергейтов отдал в жены не кому-нибудь, а самому
шаду Саккарема еще два года  назад  -  это  была  плата  за  помощь  конницы
саккаремцев в войне против явившихся из-за синих волн океана меорэ.
   - Уходи прочь, - подражая мужу,  тихо  и  бесстрастно,  сказала  царевна.
Нукера она, разумеется, не узнала. Да разве  возможно  вспомнить  одного  из
многих тысяч воинов, верных Гурцату? Глянув  за  спину  Менгу,  где  маячила
огорченная физиономия евнуха Джазира,  Илдиджинь  добавила:  -  Тебя  завтра
накажут.
   - С кем ты разговариваешь? - Менгу  решил  не  вступать  в  пререкания  с
женщиной. - Кто этот человек?
   Рядом с возлюбленной женой Гурцата сидел, скрестив  ноги,  обнаженный  по
пояс мужчина лет сорока. Правый его бок  скрывался  под  пропитанной  кровью
повязкой, сделанной из длинных  шелковых  лент.  Совсем  недавно  эта  ткань
украшала белый женский чапан госпожи Илдиджинь. Возле правой руки Худук-хана
на кошме лежала сабля без ножен. Не его. Свою он забыл  в  юрте  повелителя.
Это   оружие   принадлежало   евнуху,   призванному   охранять   спокойствие
повелительницы.
   - Прочь! - Женщина встала с подушек и вытянула руку,  указывая  на  полог
юрты. - Или ты, грязный пес, умрешь здесь от моей руки!
   - Кто он? - Менгу тоже был упрям. - Я вижу хана племени шайбани? Худука?
   По  законам  мергейтов  женщина  могла  сражаться  вместе  с   мужчинами.
Илдиджинь, не теряя достоинства, присела и, схватив даже не правой, а  левой
рукой саблю саккаремского евнуха, не разгибаясь, мгновенно нанесла удар. Она
рассчитывала задеть незваного гостя по ногам,  однако  Менгу  успел  вовремя
отскочить и обнажить свое оружие.
   Худук, не обращая внимания на боль  в  ране,  взялся  за  кинжал.  Евнух,
увидев, что госпожа желает убить нарушителя  спокойствия  ее  дома,  схватил
Менгу сзади за шею.
   Говорят, будто евнухи  слабы  и  подобны  женщинам.  Видать,  Джазир  был
исключением из правила. Кроме того, он воспитывался в Саккареме, где  его  и
купили на рынке рабов послы Гурцата, желая  преподнести  подарок  его  жене.
Невероятно сильные холодные  пальцы  надавили  вначале  на  гортань  верного
нукера хагана, затем сжали шейные жилы...
   Илдиджинь остановилась и с улыбкой опустила саблю. Она была уверена,  что
Джазир справится без ее помощи, тем более  что  женщине  пристало  проливать
кровь только в битве, но никак не в драке с низкорожденным десятником.
   Менгу начал терять сознание. Евнух знал, что делал: если пальцами  сильно
надавить на шею справа и слева и, как говорят известнейшие лекари  Мельсины,
закрыть ток крови от сердца к голове, человек на  некоторое  время  будет  в
обмороке. Тогда его можно без труда связать или убить.
   Как ни был силен  и  высокоросл  десятник  Непобедимых,  освободиться  от
скорпионьей хватки Джазира у него  не  получилось.  Илдиджинь  стояла  перед
Менгу, и на ее  губах  мерцала  жестокая  улыбка.  Худук-хан,  остановленный
мимолетным движением руки девушки, замер по левую руку от госпожи.
   -  Не  трогай  моих  родичей,  -  хрустально-чистым  голосом  проговорила
Илдиджинь. - Я неверно сказала. Тебя накажут не завтра, а сейчас.
   И вдруг евнуха схватили сзади за ворот, резко отдернули назад,  а  Менгу,
глаза  которого  уже  заволокло  разноцветным  туманом,  почувствовал,   чте
железная хватка Джазира ослабела. Нукер качнулся вперед и, последним усилием
подняв саблю, ударил острием в грудь остолбеневшего Худук-хана. Илдиджинь не
успела ему помешать.
   Потом Менгу повалился на серую кошму и затих.
   Глава вторая. Граница Саккарема
   Каждый житель саккаремского городка  Шехдада,  начиная  от  распоследнего
крестьянина  и  заканчивая  высокородным  вейгилом  -  управителем   области
Халаибом, был убежден, что неизреченная милость небес никогда не коснется их
пыльного, забытого поселения. Здесь, на границе со Степью,  всегда  было  не
слишком оживленно - кочевники-мергейты в  течение  многих  десятилетий  лишь
изредка появлялись у глиняных стен города, чтобы продать лошадей или овец, а
себе купить  дешевые,  но  добротные  саккаремские  товары.  Ткани,  посуда,
украшения обменивались подданными шада на сочное мясо, бурдюки с кобыльим  и
коровьим молоком, сыр и прочие дары Вечной Степи.
   Мергейты  не   были   многочисленны,   хотя,   как   утверждали   богатые
путешественники из Мельсины или прибрежной Дангары, рискнувшие  пуститься  в
дальние странствия и повидать другие народы, кочевников на самом  деле  куда
больше, чем кажется  обитателям  порубежных  городов  великого  государства.
Якобы  ближе  к  полуночи  и  полуночному  закату  мергейты  возводят  целые
поселения, не зная, правда, что такое дома из дерева  или  камня,  отары  их
неисчислимы, а Степь настолько велика, что  объехать  ее  за  всю  жизнь  не
суждено даже самому завзятому искателю приключений.
   Крестьян или ремесленников не  интересовали  рассказы  младших  отпрысков
богатых семей, которым от скуки возжелалось посмотреть мир и  показать  миру
самих себя. Главное, чтобы мергейты по-прежнему гнали к  границам  Саккарема
жирных баранов, вскормленных на предгорных  пастбищах  или  зеленых  берегах
Идэра, возили творог и  овечий  сыр,  который  с  выгодой  можно  продать  в
полуденной провинции или самой столице, и никогда не приходили бы с войной.
   Стычки на границе происходили редко, но такое бывало.  Мергейты  сами  по
себе воинственны и очень горды - заезжий торговец с ними пошутил, а степняки
мигом за сабли хватаются. Случалось, шальной отряд из дальнего улуса  грабил
и  сжигал  саккаремские  деревни,  и  тогда  вейгил,  правящий   городом   и
наслушавшийся  от  крестьян  жалоб  на  буйных  кочевников,  отправлялся   с
посольством в  близлежащие  улусы  мергейтов  -  требовать  от  ханов  Степи
соблюдения древних уложений о мире меж двумя народами. Ханы сами  отыскивали
нарушителей благочиния и  наказывали  их  по  своим  непонятным  и  жестоким
степным законам.
   Жизнь в захолустном Шехдаде текла сонливо и тягуче, будто жирные  сливки.
Феллахи выращивали пшеницу, некоторые, кто был поближе к мутной,  но  дающей
жизнь реки, умудрялись собирать урожай риса;  люди  ремесла  ковали  железо,
пряли шерсть и  ткали  материю;  купцы  торговали;  высокорожденные  господа
охотились в степи на диких  лошадей  и  сайгаков...  Самыми  запоминающимися
событиями в жизни Шехдада, происшествиями, о  которых  говорили  много  лет,
бывали драки на базаре да редкие стычки меж благородными.
   Года  три  назад  стало  еще  скучнее.  Весной  832  года  от  Откровения
Провозвестника мергейты перестали приходить на границу.  Шехдадцы,  особливо
купцы и ткачи, покупавшие у степняков мясо  и  шерсть,  забеспокоились.  Что
такое могло случиться? Отчего нет гостей из степных улусов?
   Потом начали распространяться непонятные, смутные вести. Будто  явился  в
Степь некий невиданный народ, яростный и жестокий, напал  на  кочевников,  а
сейчас орды пришельцев идут на Саккарем. Говорили, что племя  то  неизвестно
на землях Закатного Материка, дико и кровожадно, а называет оно  себя  вовсе
непроизносимо и чуждо - меорэ. Не меньше луны по Шехдаду бродил слух,  будто
явились  сказочные  псиглавцы,  а  священники-мардибы  в  храмах  Атта-Хаджа
говорили: "Скоро конец мира! Благой Отец явится во всей непознаваемой мощи и
установит свою вековечную власть".
   Конца света ждали недолго. В начале того лета  у  хлипких  ворот  Шехдада
вдруг появился всадник в покрытом пылью  халате.  Воины  стражи,  увидев  на
тюрбане гонца знак Солнцеликого шада Даманхура, немедля провели  человека  к
вейгилу... Пять дней спустя  с  укреплений  города  углядели  приближающееся
войско, идущее от  полудня.  Свои.  Саккаремцы.  Многие  тысячи  конных  под
водительством родного брата шада, царственного  Хадибу,  не  останавливаясь,
миновали Шех-дад и ушли дальше в Степь. В сторону побережья.
   Значительно позже выяснилась правда о внезапном походе шадского войска  и
войне на землях мергейтов. Будто бы на  берега  Великого  океана  обрушилась
неведомая напасть - люди с таинственных дальних островов, выкуренные из дома
извержениями огненных гор, приплыли на лодках и начали выгонять мергейтов  и
саккаремцев с земель предков. Кочевники поначалу не смогли остановить натиск
и откатились дальше, в глубь Степи, уступив прибрежные  улусы  завоевателям.
Тем более что мергейты не имели единого вождя, способного поднять всю Степь.
   - Дикие люди, - пожимали плечами горожане, узнав об  этом.  -  У  нас,  в
благом Саккареме, есть шад, да живет он вечно! И царственный владыка  сумеет
оборонить государство... А мергейты? Нет господина на земле - нет  господина
в голове.
   Верно люди говорили. Государь Даманхур собрал войско, как  пешее,  так  и
конное, и вышвырнул злобных меорэ  обратно  в  океан,  убив  и  пленив  всех
пришельцев,  покусившихся  на  саккаремские  земли.  Потом  к  шаду   явился
посланник из Степи, от Большого Круга ханов. Он сказал: "Помоги. Степь  даст
тебе за помощь лучши