шим  величие  его  господина.  В  войске  не  находилось
недовольных, а если таковые вдруг и появлялись,  судьбу  их  решал  железный
приказ  Гурцата:  "Изрекшего  слово  супротив  воли  хагана,  а  значит,   и
Заоблачных должно казнить без промедления".  Впрочем,  тумены  безоговорочно
поддерживали  все  решения  повелителя.  Мергейты  получили  обширнейшие   и
прекрасные земли, десятки тысяч рабов, немыслимые  богатства,  но  почему-то
хотелось еще больше. Больше золота, которое частенько  просто  выбрасывалось
на дорогу, чтобы не отягощать коня, больше шелка, чтобы вытирать  взмыленные
бока тех же самых коней, больше баранины, но не для того, чтобы готовить  из
нее изысканные  саккаремские  блюда  с  удивительными  приправами,  но  лишь
наскоро сварить ее в котле без соли и набить брюхо...  Саккаремская  роскошь
беспощадно уничтожалась и преследовалась: Гурцат запретил воинам есть  пищу,
приготовленную по рецептам  полуденных  мастеров,  носить  парчовые  чапаны,
воевать на красивых и высоких саккаремских лошадях. Разрешалось только брать
в бой более совершенное и крепкое оружие, созданное кузнецами разгромленного
шаданата. Яса-приказ хагана гласил  о  тщательном  сохранении  образа  жизни
Вечной  Степи.  Мергейтам  ни  к  чему  привыкать  к  традициям  изнеженного
Саккарема.
   "Значит, боятся? - подумал Менгу, покачиваясь в седле. - Быть  не  может!
Хаган уверяет всех туменчи, что  саккаремцы  полностью  уничтожены,  а  наши
лазутчики каждый день приносят донесения о громадном войске, собранном возле
гор Дангары... Как видно, сбежавший шад  собирается  всей  оставшейся  силой
нанести по нам последний удар, который станет решающим..."
   Менгу молчал. В последние седмицы ему  многое  не  нравилось  и  вызывало
подозрение. Его господин, Гурцат, стал бледен и излишне вспыльчив, хотя  его
ум  сохранял  прежнюю  остроту  и   решительность.   Десятитысячники-туменчи
выполняли распоряжения повелителя быстрее, чем родившаяся в Сфере Заоблачных
молния достигает земли, но в  то  же  время  сторонились  его.  И  еще  этот
Подарок...
   Менгу и Берикей были единственными, кто покинул Скрытую Пещеру  вместе  с
хаганом, пройдя через удивительные ворота, выведшие их из глубин Самоцветных
гор прямиком к улусу, называемому саккаремцами  Мельсиной.  Тот  день  Менгу
плохо запомнил: слишком много непонятных и мрачных событий тогда  произошло.
Стала камнем любимая жена хагана, затем по воле неведомого бога, в  верности
которому присягнул Гурцат, покинул  круги  мира  уважаемый  среди  мергейтов
шаман  Саийгин,  исчез  неизвестно  куда  беловолосый  советник  повелителя,
который, собственно, и привел хагана в горы, обещая  тому  открыть  источник
вечной мудрости и силы... Менгу  напомнил  об  оставшихся  в  долине  воинах
сотни, спросил Гурцата, зачем он бросает на  произвол  судьбы  лучших  своих
нукеров, но хаган, криво усмехнувшись углом  рта,  ответил:  "Теперь  они  у
Заоблачных, пусть боги заботятся..."
   Берикей,  наполовину  саккаремец,  наполовину  мергейт,  после   краткого
пребывания в Пещере стал не в себе, будто  бы  заболел.  .Он  слушал  только
приказы хагана, смотрел на повелителя лишенными разума глазами, а когда  тот
даже на самый краткий срок забывал о  нем,  впадал  в  необузданную  ярость.
Именно Берикей, много раз бывавший в  Мельсине,  по  приказу  Гурцата  повел
отборную сотню самых опытных нукеров на штурм Синей башни, и  именно  о  нем
уцелевшие жители Мельсины передавали самые жуткие легенды, в которых из тьмы
ночи являлся безумный воин  со  взглядом  демона  и  окровавленными  руками.
Гурцат знал что-то о причинах охватившего Берикея помешательства,  но  Менгу
не осмеливался спрашивать и только с возрастающим удивлением  наблюдал,  как
хаган отправляет молодого саккаремца в самые  опасные  бои.  Берикей  всегда
возвращался невредимым,  пускай  весь  его  отряд,  кроме  нескольких  самых
стойких воинов, погибал.
   Теперь Берикей также ехал справа от хагана,  оглядывая  невидящим  взором
туман. Он больше напоминал верного сторожевого пса, который, не  раздумывая,
бросится в драку и отдаст жизнь за господина.
   Но даже  безумие  Берикея  не  стало  самым  худшим  из  случившегося  за
последние дни. Хуже всего был Подарок.
   Как такового Подарка  не  существовало.  Повелитель  Самоцветных  гор  не
вручал Гурцату никакой определенной вещи вроде волшебного кольца, камня  или
магического талисмана. Обитавший в пещере бог просто сказал хагану: "Протяни
руку, раскрой ладонь и получишь то, за чем пришел". Насколько  видел  Менгу,
длань хагана осталась пустой, но в тот же миг Гурцат крепко стиснул в кулаке
нечто. Эта незримая вещь принадлежала только хагану и, видимо, наделяла  его
способностями, необычайными для человека. Спустя несколько дней после штурма
Мельсины Менгу наконец сумел понять, чем именно  одарил  Гурцата  Повелитель
Самоцветных гор.
   После событий в горах Менгу держался  настороже,  чутко  прислушиваясь  и
присматриваясь  ко  всему  происходившему  в  лагере  -  не   только   из-за
неутоленного любопытства, но также из-за ясно  различимого  чувства  близкой
опасности.
   Все самое необходимое для ведения войны  слишком  часто  оказывалось  под
рукой господина. Нужные карты (хотя Менгу, отвечавший в  ставке  Гурцата  за
получение сведений от дозоров и лазутчиков, прекрасно знал, что такого плана
в хранилище свитков, коим заведовал переметнувшийся к мергейтам  многоученый
саккаремец, точно нет), почтовые голуби, всегда летевшие  именно  туда,  где
находились командиры разрозненных  степных  отрядов...  Но  это  мелочи,  на
которые в суматохе боев можно  не  обратить  внимания.  Наиболее  чудовищным
стало проявление силы подарка, виденное Менгу  лишь  однажды.  Это  едва  не
стоило ему жизни, хотя подарок не обращал внимания ни на самого Менгу, ни на
других людей.
   Тогда он прибежал со срочным донесением от туменчи  Цурсога,  добивавшего
остатки саккарем-ской  конницы,  не  успевшей  покинуть  Междуречье.  Цурсог
просил  у  хагана  подкреплений,  и  приказ   Гурцата   следовало   получить
немедленно. Мрачные тургауды ни за что не хотели пропускать  новоиспеченного
тысячника в шатер Гурцата,  но  Менгу  использовал  свою  власть,  отстранил
телохранителей, стоявших у входа в  юрту,  вошел,  сразу  пав  на  колени  и
коснувшись лбом потертой войлочной кошмы, которую хаган не желал  менять  на
лучшую саккаремскую парчу. Потом  он  поднял  глаза  и  увидел  перед  собой
госпожу Илдиджинь. Самую любимую и самую верную жену повелителя, сгинувшую в
недрах Пещеры по воле  ее  Хозяина.  Живую  -  спокойные  миндальные  глаза,
мимолетная мягкая улыбка, вечно блуждающая на ее  губах,  красивое  лицо  не
девушки, но умудренной жизнью женщины... От нее и пахло, как от Илдиджинь, -
чистым войлоком, свежим молоком и пахучей травкой, которую женщины  носят  в
мешочке на шее.
   - Убирайся! - Менгу вздрогнул  от  яростного  вскрика  Гурцата,  внезапно
появившегося за спиной призрака. Хаган был полуодет, красен и  зол.  -  Вон,
негодяй!
   - Г-господин... - заикнулся Менгу и снова склонился, прикрыв глаза,  лишь
бы не видеть безмятежного лица давно погибшей жены хагана. - Цурсог  прислал
свиток... Просит тумен в помощь...
   - Убей его, - послышался ласковый женский голос.  -  Он  видел  меня.  Он
чувствует мою сущность, а наш общий повелитель просил тебя хранить тайну.
   Хаган резко выдохнул, словно сбрасывая пелену безумия, и прорычал:
   - Моя жена никогда не советовала мне убивать  Менгу,  уходи!  И  ты  тоже
прочь!
   Тысячник, сообразив, что внезапно раскрыл тайну Подарка, а самое  главное
- услышал из уст призрака слова  о  том,  что  и  у  хагана  есть  господин,
похолодел и начал отползать к  пологу.  Но  любопытство  превозмогло  страх,
Менгу на мгновение  поднял  глаза  и  успел  заметить,  как  женский  силуэт
исчезает, растворяясь в кружении розовых искр. Хаган, наклонившись, поднял с
кошмы нечто невидимое и засунул в кошель, висящий на поясе штанов.
   - Это не госпожа, - угрюмо,  будто  оправдываясь,  бросил  Гурцат  своему
верному тысячнику. - Это лишь ее облик. Скажи кому нужно, что  я  приказываю
помочь туменчи Цурсогу. - Он вдруг побагровел, как закатное солнце, и резким
голосом выкрикнул: - Убирайся! Сколько можно повторять - вон!
   Менгу кубарем выкатился  из  юрты,  провожаемый  бесстрастными  взглядами
тургаудов и холодными глазами Берикея, тоже  стоявшего  на  страже  рядом  с
круглой войлочной палаткой.
   "Заоблачные, просветите мой разум! - Не ощущая своих ног, тысячник  шагал
к юртам, где жили туменчи, командовавшие самыми крупными отрядами войска.  -
Неужели... Неужели хаган спит с призраком своей жены? Теперь понятно, откуда
он знает все и про  всех.  Подарок  может  становиться  чем  угодно  по  его
желанию..."
   Менгу многое знал, но молчал. Молчал и сейчас,  на  рассвете  прохладного
дня окончания лета,  когда  отряд  хагана  двигался  в  глубину  опустевшего
Халисуна, - жители закатного берега Урмии бежали к Дангарскому полуострову и
прибрежным городам халисунских джайдов, бросив созревшие поля, бросив дома и
отпустив скотину, которую не сумели угнать с собой, на вольный выпас.  Менгу
знал - недаром его прадед был шаманом, а бабка со  стороны  матери  -  самой
почитаемой колдуньей кюрийена Байшинт. Молодой тысячник не умел  говорить  с
богами и не владел  никакими  тайнами  колдунов  -  не  мог  даже  волшебным
способом подозвать к себе лошадь, а  этим  даром,  доставшимся  от  предков,
владели многие в войске. Зато наследие прадеда давало ему возможность острее
других чувствовать присутствие  Чужака.  Он  видел  его:  на  белой  лошади,
постоянно  следующей  за  конем   Гурцата,   громоздилось   очень   неясное,
расплывчатое облачко, будто составленное из хлопьев  серого  пепла.  Изредка
силуэт напоминал человека, иногда животное, а чаще просто представлял  собой
клубок  играющих  и  вертящихся  в  непрестанном  вихре  крупиц  чужеродного
творения.
   Ясного, откровенного зла в  Призраке  Менгу  не  чувствовал.  Зло  -  оно
понятно и недвусмысленно. Однажды, когда Менгу исполнилось всего  тринадцать
весен, он пас баранов в предгорьях вместе с двумя братьями и видел,  как  из
щели в камне вышел горный дэв. Не просто дух гор, а то злобное создание, что
режет овец, забирает людские души и пьет кровь у живых. Тогда их спасло чудо
- Заоблачные послали падающую  звезду,  и  ее  свет  прогнал  дэва.  Но  эти
мгновения, когда перед тремя насмерть перепуганными  мальчишка-ми-мергейтами
колыхалось бесформенное, наполненное ядом ненависти к жизни создание,  Менгу
не забыл посейчас. Той ночью он видел чистое зло, существовавшее в этом мире
с самых предначальных времен, когда еще не  было  ни  жизни,  ни  людей,  ни
коней.
   Подарок Гурцата не был злом как таковым, однако создавал зло. Почему так?
   Ехали долго, остановились  только  один  раз,  вскоре  после  полудня,  -
напоить лошадей и слегка  перекусить.  Менгу  почти  не  разговаривал  ни  с
Танхоем, ни со своим приятелем Булганом, которого поставил  сотником  войска
всего поллуны назад ради дружбы и желания иметь верного  человека  за  своим
плечом. Затем плодородные земли оборвались, уступив  место  глине  и  первым
песчаным наносам. Постепенно наползали  сумерки,  и  наконец,  когда  солнце
коснулось нижним краем горизонта и  вошел  в  свои  права  час  Совы,  хаган
приказал остановиться. Впереди лежала только пустыня Альбакан, где-то за  ее
барханами скрывался великий город Меддаи, позади виднелась синеватая  полоса
Дангарских гор, у подножия которых враги хагана  еще  тешились  надеждой  на
победу.
   Гурцат вместе с непременным Берикеем отъехал  в  сторону  шагов  на  сто,
сказав остальным не двигаться с места. Белый  конь  бога  войны  послушно  и
понуро брел за лошадкой повелителя. Сейчас, перед  наступлением  колдовского
ночного времени,  Менгу  все  яснее  различал  кружащиеся  над  холкой  коня
холодные искры. Подарок по-прежнему сопровождал Гурцата, не желая отставать.
   Менгу напрягся,  продолжая  смотреть  вслед  своему  господину.  Закатное
солнце погасло, и слабенький мерцающий туман над  белым  конем  вдруг  начал
постепенно приобретать все более четкие очертания,  пока  наконец  не  обрел
форму и тело.
   Волк. Крупный черный степной волк.
   - Иди, - различил Менгу  на  самом  излете  слуха  голос  хагана.  Гурцат
обращался к существу. доброжелательно помахивавшему пушистым хвостом  у  ног
его коня. - Ступай и накажи их. Я буду ждать здесь.
   Когда наступила  темнота,  устроившийся  прямо  на  песке  и  накрывшийся
провонявшей  лошадиным  потом  войлочной  попоной  Менгу  задрожал,  услышав
нарастающий  вой  диких  стай.  Как  видно,  посланец  Гурцата  -   Подарок,
обернувшийся волчьим вожаком, - собирал свое войско.
   - Прости меня, почтенный мардиб, но  женщинам  запрещен  вход  в  Золотой
храм. - Очень высокий, здоровенный и пузатый халитт,  казавшийся  невероятно
сильным, преградил Фарру дорогу. - Если госпожа хочет помолиться, пусть идет
через два квартала в святилище Великой Дочери.
   - Я не могу ее бросить, - сквозь зубы процедил Фарр, сжимая во вспотевшей
ладони клочок пергамента  с  печатью  аттали  эт-Убаийяда,  позволявший  ему
беспрепятственно проходить через все  посты  Священной  стражи  и  проводить
друзей, числом не больше двух. Чуть  позади  переминалась  с  ноги  на  ногу
Фейран, укутавшая лицо до  самых  глаз  белым  шелковым  платком,  опять  же
подаренным Кэрисом. - Пропустите, именем Атта-Хаджа!
   - Есть закон, - упрямо сказал халитт. - Женщинам нельзя. Если ты  боишься
за ее безопасность, оставь госпожу здесь. Я и мои  стражники  присмотрим  и,
если надо, обороним от любого недруга.
   - Ну... - Атт-Кадир смущенно посмотрел на Фейран и прошептал: -  Тогда  я
сейчас быстро сбегаю к аттали... Подождешь?
   Десяток  Священной  стражи,  охранявший  боковой  вход  в  Золотой  храм,
предназначенный лишь для мардибов, а никак не для обычных прихожан, выглядел
довольно грозной боевой силой - плохих воинов правители  Меддаи  никогда  не
нанимали. Из летописей давно минувших войн становилось ясно:  стража  Белого
города еще не знала поражений.
   Заметив легкий кивок Фейран, атт-Кадир нырнул в низкий  дверной  проем  и
очень скорым шагом, почти бегом, ринулся  в  сторону  главного  алтаря,  где
многомудрый  аттали  эт-Убаийяд  возносил  моления  Предвечному  и  курились
бесценные благовония, радовавшие верховного бога Саккаре-ма. Еще в  коридоре
Фарр различил старческий голос аттали, монотонно, но в  то  же  время  очень
мелодично произносившего сурьи из Книги  Провозвестника,  и  пение  храмовых
служек.
   Боковой проход вывел юного мардиба к  правому  приделу  алтаря,  и,  едва
выглянув из полутьмы коридора, он понял: отвлекать мудрейшего сейчас нельзя,
это  святотатство.  Никогда,  даже  в  бури,  пожары,   во   времена   самых
невообразимых бедствий, службы в главном храме  Атта-Хаджа  не  прерывались.
Предвечный ревнив и наказывает своих слуг за нерадение. Но все-таки...
   Фарр атт-Кадир, который еще недавно был всего  лишь  учеником  при  храме
Шехдада, никогда бы не решился на подобное. Нынешний Фарр почувствовал,  что
есть  вещи  поважнее  мерных  речитативов  молитв  для  ублажения  тщеславия
Атта-Хаджа. Вдобавок его  подтолкнуло  что-то  странное  -  будто  бы  голос
Кэриса, появившийся в голове: "Быстрее, дубина! Скажи все эт-Убаийяду!"
   Фарра встретил изумленный взгляд аттали, узревшего краем глаза  нарушение
извечного благочиния, - мальчишка неуверенным  шагом  пересек  площадку,  на
которой стоял мраморный, с выложенными цветными камнями и золотом  завитками
чудесных растений алтарь, с  которого  поднимались  струйки  сладкого  дыма,
уходящие  под  необъятный  купол  храма,  и  вдруг   простерся   ниц   перед
первосвященником.
   Эт-Убаийяд зыркнул на  служек,  сделав  какой-то  знак  ладонью,  и  хор,
заглушая изумленные возгласы собравшихся в храме людей, затянул гимн  "Хвала
в вышних Атта-Хаджу". Сам аттали опустился на колени перед  алтарем,  совсем
рядом с атт-Кадиром, коснулся лицом мрамора и едва слышно прошипел:
   - Если ты не принес важной вести, я лишу тебя звания мардиба, святотатец!
Говори!
   - Меня прислал, - заикнулся Фарр, - Кэрис. Дэв. Надвигается  беда.  После
полуночи на Меддаи должны напасть.
   - Мергейты?  -  уточнил  мудрейший,  не  поднимая  лица  от  пола,  чтобы
прихожане не заметили, как аттали во  время  божественных  песнопений  ведет
мирской разговор.
   - Хуже. Дэв и девица по имени Фейран, наша предсказательница, сочли,  что
Повелитель Самоцветных гор получил власть над дикими зверями.  Стаи  волков,
может быть, гиены... Прикажи халиттам  защитить  людей!  Звери  неподвластны
воле Атта-Хаджа...
   - Ему подвластно все, - чуть слышно вздохнул эт-Убаийяд. - Я верю  твоему
дэву, да простят меня высшие Силы. Пойди обратно за  алтарь,  сейчас  я  все
закончу.
   Фарр, ерзая по полу, отполз к выходу в коридор, аттали же взглядом указал
певцам замолкнуть, поднялся и вместо  ожидаемой  несколькими  сотнями  людей
сурьи, восхваляющей Отца и Дочь, Повелительницу Моря, произнес:
   - Братия! - Хитро построенные своды Золотого  храма  отразили  и  усилили
слабый голосок древнего старика, а  потому  эт-Убаийяда  услышал  каждый.  -
Возвращайтесь к семьям и возьмите оружие! Мне принесли  безрадостную  весть:
черное колдовство безбожного  владыки  мергейтов,  дарованное  ему  демонами
Нижней Сферы, пробудило к жизни силы, враждебные миру людей. Если  вдруг  на
улицах Белого града вы узрите диких животных, убивайте их. Не думайте о том,
что вы отнимаете жизнь, - вы лишаете сил Тьму. Идите,  да  хранит  вас  всех
Атта-Хадж!
   Эт-Убаийяд изрядно напугал прихожан своими  зловещими  словами,  но  люди
послушались: аттали никогда ничего  не  говорит  без  оснований,  ибо  он  -
наследник Провозвестника  и  осиян  благостью  Предвечного.  Сам  мудрейший,
приказав хору исполнить заключительный молебен, направился к ожидавшему  его
атт-Кадиру.
   - Первый раз,  -  мрачно  изрек  он,  -  за  девятьсот  лет  нарушен  ход
божественного служения. Надеюсь, ты не ошибаешься и Дэв не пошутил.
   - Нет-нет, - горячо возразил  Фарр,  следуя  за  эт-Убаийядом  к  скрытым
помещениям храма, где хранились летописи и сокровища. - Можно попросить тебя
об одной милости? У входа ждет прорицательница Фейран. Я боюсь за нее,  хотя
она и осталась под охраной халиттов.
   - Еще одно нарушение  старинных  уложений,  -  на  ходу  покачал  головой
аттали. - Ладно, в такие времена все меняется. Кюртан! -  Один  из  храмовых
слуг незаметно возник из едва разгоняемого  сальными  свечами  полумрака.  -
Снаружи, у закатного входа, ожидает некая молодая девица. Приведи ее  в  мою
комнату. Скажи страже, что это моя воля.
   - Э-э... - Служка раскрыл рот,  но,  перехватив  грозный  и  не  терпящий
возражения взгляд эт-Убаийяда, побежал выполнять  приказ.  Аттали  проворчал
ему вдогонку:
   - И немедленно собери сотников Священной стражи! Всех,  кого  найдешь!  А
ты, Фарр, сейчас расскажешь все, о чем знаешь. О Предвечный, сколько  же  от
вас неприятностей!
   * * *
   Способны ли четыре человека перевернуть вверх дном весь Священный  город,
покой которого не нарушался столетиями? Кэрис и  его  друзья  доказали,  что
ничего невозможного нет. Дэв недаром долгие годы жил среди  людей  в  разных
обличьях: то воина, то книжника или обычного пастуха. Его опыт пригодился  -
Кэрис почти полный десяток лет (правда, случилось  это  не  меньше  столетия
назад) служил в армии великого Нарлака,  добравшись  аж  до  чина  пехотного
тысячника, и знал, как командовать войском. Драйбен, носивший  сейчас  маску
одного из командиров Священной стражи, помогал, как мог.
   За половину оборота клепсидры они сумели поднять четыре  отряда  халиттов
по тридцать человек  каждый,  усилить  внутреннюю  стражу  на  полуденной  и
восходной гр