е возможное об увиденной днем книге?
   - И еще спросить - может, вы знаете что-нибудь об этой вещи? - Решившись,
сэр Гисборн выложил на  стол  принесенный  с  собой  продолговатый  холщовый
сверток.  -  А  больше  всего  мне   хотелось   бы   понять,   какой   смысл
подразумевается в словах "Lapis exillis" и почему вокруг них так много шума?
   Библиотекарь неторопливо развязал узлы на шнурке, развернул складки ткани
и  долгое  время  безмолвно  созерцал  блестящий  вороненый  металл   бывшей
крестовины меча, украшавшие навершие крохотные камни, похожие  на  агаты,  и
пару змей, обвивающих рассыпавшееся в прах лезвие. Наконец он  заговорил,  и
прозвучавший вопрос заставил Гая недоуменно нахмуриться.
   - Сын мой, тебя наверняка обучали премудростям чтения и письма. Ответь-ка
старику - ведомо ли твоему разуму греческое словечко "апокриф"?
   - Да, - не слишком твердо проговорил ноттингамец. - Я слышал  это  слово,
однако не возьмусь правильно растолковать его значение. Кажется, так именуют
рассказы о деяниях святых, не вошедшие в Писание или Жития. Еще таким именем
обозначали языческие предания,  а  однажды  мой  наставник  упомянул,  будто
существуют апокрифические Евангелия, не  входящие  в  канонический  перечень
книг Библии, но их уже давно никто не видел и не держал в руках. Может,  они
сгорели в огне войн или просто затерялись.
   - Иногда я думаю: каждый человек, пытающийся по мере своих  сил  изменить
привычный уклад жизни на этой земле, создает  свой  собственный  апокриф.  -
Отец Ансельмо поднял свою кружку и покачал ею, любуясь на переливы  света  в
темно-красной жидкости. - Его творение сольется  с  тысячами  тысяч  других,
пройдет  время,  и  уже  никто  не  отличит,  где  ложь,  где  истина,   где
изобретательная человеческая  выдумка.  Такова  и  хранящаяся  здесь  книга.
Возможно, она от первого листа до последнего пропитана ядом ереси; возможно,
содержит мудрость, непохожую  на  нашу.  Я  боюсь  этой  книги,  -  спокойно
продолжил он. отхлебнув вина. - Хозяева  Ренна  берегут  ее,  однако  и  они
страшатся заключенных в ней слов. Порой мне кажется, что книга правит замком
посредством людей, и мне хочется развести большой костер, швырнуть ее туда и
посмеяться, глядя, как пламя пожирает ее страницы. Я стерегу не  библиотеку,
а единственную рукопись. Пока она здесь - она не в силах смущать умы, однако
ее время близится...
   - И что тогда? - затаив дыхание, спросил Гай, не зная, отнести услышанное
к последствиям возлияния, или библиотекарем владеет то же  скрытое  безумие,
что и всеми обитателями Ренн-ле-Шато.
   - Понятия не имею.  -  Старый  монах  заговорщицки  подмигнул  опешившему
гостю. - Думаю, ты сам сможешь это узнать. Только  помни  -  книга  едина  с
lapis exillis, она есть его часть и он сам, в  ней  заключена  его  история,
которую многим бы хотелось вытащить на белый  свет.  -  Он  поднял  палец  и
наставительно  добавил:  -  Да,  вытащить  на  белый  свет   и   рассмотреть
хорошенько. Все прячущееся в  тени  пугает,  но  когда  приходит  день...  -
Выцветшие глазки библиотекаря  подернулись  мечтательной  дымкой.  -  Может,
вашими трудами день доберется до этого места, утонувшего в темноте, и я  еще
услышу от Лоррейна хоть одну песню, в которой не будет проклятий  и  тревог.
Забери свою вещицу, сын мой, и ступай поищи своих друзей. Расскажи  им,  что
старый Ансельмо совсем тронулся умом и каркает, точно ворон на дубу.
   - Значит, про ключ вы ничего не знаете? - уточнил сэр Гисборн, изловив  в
невнятных речах старика понятное слово и мимолетно  пожалев,  что  Франческо
шляется где-то, а не сидит рядом. Мессир Бернардоне  сумел  бы  разобраться,
что к чему.
   - Спроси у тех, кто разговаривает  с  камнями  и  шепчется  с  призраками
минувшего, - хихикнул библиотекарь Ренна. - Спроси у  того,  кто  все  время
молчит, и той, что болтает без умолку, но не  разглашает  секретов.  И  будь
осторожен. У здешних тайн не только быстрые ноги и зоркие глаза.
   -Я  так  и  сделаю,  -  пробормотал  Гай,  пытаясь  сообразить,  кому  из
обитателей замка подошли бы подобные определения. Похоже, тут  все  одержимы
страстью ничего не говорить  напрямую,  даже  служитель  Церкви.  -  Спасибо
вам...
   - Иди, иди, - замахал на него руками отец Ансельмо,  и  гостю  из  Англии
оставалось  только  поспешно  удалиться,  расслышав   брошенное   вслед:   -
Благодарить будешь потом, если захочешь...
   Он выбрался на просторное крыльцо библиотеки и остановился, вдыхая свежий
ночной воздух. В голове слегка шумело - от крепкого вина и от уймы  туманных
предупреждений, и, спускаясь по лестнице в нижний двор, он не сразу  обратил
внимание на приглушенную яростную возню неподалеку от дверей конюшни. Кто-то
взвизгнул, шарахнулся в сторону, не удержавшись на ногах, сэр Гисборн  успел
заметить проблеск рассекающего воздух короткого лезвия и сердито выкрикнуть:
   - Эй, в чем дело? Прекратите!
   Упавший человек неуклюже вскочил  и,  прихрамывая,  опрометью  кинулся  в
спасительную тень между  постройками.  Трое  оставшихся  отскочили  друг  от
друга, тот, что  повыше,  отчетливо  и  злобно  прошипел:  "Я  до  тебя  еще
доберусь!" В ответ, к удивлению Гая, послышался голос  Франческо,  внятно  и
без малейшего признака вежливости растолковавшего неизвестному, что он может
делать  со  своими  угрозами  и  какое  место  является  для  них   наиболее
подобающим.  Услышь  подобные  речения  любая  благовоспитанная  девица,  не
избежать бы ей глубочайшего обморока.
   Из участников поспешно завершившейся  драмы  сэр  Гисборн  застал  только
мессира Бернардоне, стоявшего под факелом и сокрушенно изучавшего распоротый
от плеча до манжеты рукав куртки.  Услышав  приближающиеся  шаги,  Франческо
поспешно сунул в ножны все еще зажатый в ладони  кинжал  и  виновато  развел
руками.
   - Надо полагать, тут проходила мирная беседа? - осведомился Гай,  мельком
отметив  разодранную  рубаху  попутчика  и  явные  свидетельства  того,  что
итальянца по меньшей мере один раз изрядно приложили к стене.
   - Исключительно мирная. -  Франческо  облизнул  разбитую  губу  и  нервно
хмыкнул.
   - И можно узнать предмет сего увлекательного разговора? - не без ехидства
продолжил сэр Гисборн. - Кстати, мне показалось, или их в  самом  деле  было
трое? Чем ты не угодил этим господам? Ты хоть кого-нибудь запомнил?
   - Один из них - Гиллем де Бланшфор, имен остальных не знаю, хотя  в  лицо
узнать могу. - Бернардоне-младший оторвался от стены и сдавленно ойкнул.
   - Гиллему-то ты чем помешал? - недоуменно спросил Гай. - Ты с ним вроде и
не разговаривал... Или, ты уж прости, дело в леди Бланке  или  какой  другой
здешней даме?
   - Чем мешает молодому хозяину в темном коридоре хорошенькая  служанка?  -
уныло вопросил Франческо и, осторожно проведя пальцами по лицу, подытожил: -
Надо было родиться косым на оба глаза или горбатым, на худой конец.
   - О Господи, ну и дом... - Гай наконец сообразил, в чем истинная  причина
драки, и не знал, засмеяться ему, посочувствовать или послать  к  черту  все
куртуазные условности, разыскать Гиллемя и незамысловато  набить  морду,  да
так, чтобы тот месяц-другой не мог подняться. - С тобой все в порядке?
   - Если не считать печального обстоятельства, что  завтра  моя  физиономия
будет по цвету напоминать перезревшую сливу... -  начал  Франческо  и  вдруг
осекся на  полуслове,  вслушиваясь  в  ночную  темноту.  Сэр  Гисборн  хотел
спросить, что его насторожило, но вопрос оказался излишним.
   Звуки виолы. Отчетливо различимые в тишине,  создающие  рваную,  скачущую
мелодию, царапающую по ушам.
   Не сговариваясь, они сорвались с места, толкаясь, взлетели по лестнице  и
остановились, судорожно озираясь. К аккордам прибавился голос - хрипловатый,
навсегда сорванный голос, звучащий, казалось, отовсюду:

   Но страшен стон и душен сон, где светом стала тьма,
   В краю безбожных дударей теперь всегда минор.
   Летит на мертвый Каркассон тоскливая зима.
   И город Альби, в чьих домах ни окон, ни дверей,
   Опять распят
   Гурьбой солдат
   И гордым лязгом шпор.
   Excuscz-moi, вы лживы, монсеньор...

   -  Там!  -  Франческо  наконец  заметил  смутный   человеческий   силуэт,
устроившийся на выступе угловой башни на высоте около шести или семи  локтей
над землей. Гай ошарашенно подумал, как певец смог  вскарабкаться  туда  без
посторонней помощи или надежной веревки с крюком на конце. - На карнизе!
   Песня оборвалась.  Почти  неразличимая  в  лунном  свете  тень  наклонила
всклокоченную голову, снисходительно посмотрев вниз.
   "Этого не может быть, - отстраненно подумал Гай,  цепляясь  за  последние
останки здравого смысла. - Когда он успел добраться до Ренна, если мы видели
его больше двух седмиц назад в Муассаке и он шел  пешком?  Этого  просто  не
может быть. Нам кажется. На самом деле там никого  нет.  Это  мороки  замка.
Наваждение".
   - Погоди! - Франческо подбежал к подножию башни, остановился там,  задрав
голову, и звонко выкрикнул: - Погоди! Это  ведь  не  последний  куплет,  да?
Скажи, это не последний куплет?
   Наверху жалобно звякнула задетая  струна  и  слетели,  кружась,  два  еле
слышных слова:
   - Не последний...
   - Я больше никого не вижу. - Растерянный Франческо отступил назад, тщетно
высматривая только что восседавшую на узкой кромке  карниза  фигуру.  Облако
закрыло луну, а когда ушло - сгинул и человек, называвший себя Лоррейном.
   - Ты ничего не слышал о недавних погромах в городе Альби? - вдруг  быстро
спросил Гай. Итальянец отрицательно покачал головой. - Я так и  думал...  Не
хотел бы я очутиться в шкуре того  монсеньора,  которому  предназначена  эта
песня. Или она для де Транкавелей?
   - Для них или про них? - Франческо поежился на ветру, кутаясь  в  обрывки
некогда приличной одежды.
   - По-моему, для них,  -  задумчиво  протянул  сэр  Гис-борн  и  запоздало
спохватился:
   - Пойдем отсюда. Я кое-что узнал и хочу, чтобы ты помог мне разобраться.
   Выждав мгновение, когда Гай  отвернется,  Франческо  торопливо  проверил,
уцелело ли его сокровище.  Хвала  святому  Бернару  и  Мадонне,  сотворившим
крохотное чудо, - после драки он успел подобрать выпавшую чашу  раньше,  чем
она попалась на глаза мессиру Гисборну, и она по-прежнему оставалась с  ним.
Над зловещими тайнами в самом деле лучше размышлять под крышей  и  в  тепле.
Все-таки он Счастливчик - не появись на редкость вовремя мессир Гай, чем  бы
все закончилось? Он справился с одним из нападавших, но Гиллем и его  второй
дружок вполне могли бы добиться желаемого.
   Глава пятнадцатая. Ни славы, ни победы
   10 октября 1189 года, с раннего утра до вечера
   Замок Ренн-ле-Шато, предгорья Пиренеев

   Дугал видел сон; сон о давно забытом  прошлом.  Дело  происходило  ранней
весной - окрестные холмы в призрачной зеленой дымке,  сладкий  запах  мокрой
земли, черные оседающие сугробы в  оврагах.  Белые  хлопья,  взлетающие  над
тесным ущельем и росой оседающие на  камнях  -  речка  Байнен,  и  без  того
бурная,  после  недавней  паводка  превратилась   в   негодующее   чудовище,
стремящеесз сокрушить все на  своем  пути.  Байнен  яростно  клокотала,  под
грызая стены своего ложа, и даже здесь,  наверху,  ощущалось  чуть  заметное
подрагивание земли под ногами.
   Трое мальчишек-подростков, на вид лет тринадцати-четырнадцати  (на  самом
деле они могли быть намного младше - в здешних краях  люди  быстро  проходят
путь от младенца до старика), топчутся неподалеку от края обрыва.
   Мальчишки ежатся от холодного ветра, хихикают,  подталкивают  друг  друга
все ближе к неровному срезу, за  которым  начинаются  тридцать-сорок  локтей
мокрой  глины,  пронизанной   древесными   корнями,   и   ликующее   безумие
грязно-белой воды в клочьях рваной пены. Примерно на высоте два человеческих
роста вдоль берега шагов на пять-шесть тянется  грозящий  вот-вот  осыпаться
узкий карниз, на котором в состоянии удержаться достаточно ловкий  и  легкий
человек. Например, подросток.
   Мальчишки слишком часто  озираются  по  сторонам  -  если  кто-нибудь  из
взрослых увидит их здесь и поймет, что они задумали, взбучки не миновать. Но
сегодня такой замечательный весенний денек, и все они слишком молоды,  чтобы
всерьез задумываться о  возможной  опасности.  К  тому  же  они  только  что
поспорили, и на кон  поставлено  настоящее  сокровище  -  маленький  кинжал,
подарок отца одному из подростков, будущая награда тому, кто рискнет  пройти
по шаткому выступу над бурлящей Байнен.
   Вожак крохотного отряда  -  долговязый,  тощий,  с  глазами,  лихорадочно
блестящими в предвкушении жутковатого приключения, - стоит на  краю  обрыва,
примериваясь, где удобнее начать спуск. Одно стремительное движение -  и  он
уже за краем, цепко удерживаясь на крутизне, перемещается все ниже  и  ниже,
добирается до карниза, встает на него обеими ногами. Он  задирает  голову  и
вызывающе смотрит снизу вверх на приятелей, чьи лица отсюда кажутся бледными
овальными пятнами. Поток  ревет  и  беснуется,  зажатый  в  ставшие  слишком
тесными стены ущелья. Ему нужно преодолеть от силы пять  или  шесть  больших
шагов, и причина, толкнувшая его на рискованный поступок, кроется вовсе не в
кинжале и не в затаенном  восхищении  друзей.  Ему  нравится  заигрывать  со
смертью, ощущать за плечом ее ледяное дыхание - и всегда ускользать.  Он  ни
мгновения не сомневается, что улизнет и на этот раз. Улизнет, оставив старую
каргу в дураках, и посмеется над ее неуклюжими попытками. Корень, за который
он ухватился, с треском лопается.  Очень  долгое  мгновение  он  смотрит  на
зажатый  в  ладони  обрывок,  покрытый  землей,  затем   бросается   вперед,
распластываясь на мокрой глине и пытаясь  сохранить  равновесие.  Уступ  под
ногами медленно оседает, но мальчишка еще не понимает,  что  случилось.  Это
происходит не с ним, с кем-то другим, а он благополучно  добрался  до  своей
цели и сейчас вскарабкается наверх.
   - Лови! - доносится сверху истошный вопль. - Держи-ись!
   Разматывающаяся веревка задевает его плечо.  Он  медленно,  как  во  сне,
протягивает руку, пальцы на мгновение ощущают  надежный  колючий  волос,  но
карниз начинает  стремительно  осыпаться,  увлекая  его  за  собой.  Он  еще
успевает бросить взгляд вверх, на удаляющиеся перекошенные лица, и подумать:
"Интересно, я сначала разобьюсь или захлебнусь?"
   Он падает молча, и спустя пару ударов сердца Байнен принимает его  вместе
с лавиной щебенки, вырванных с корнем растений и комьев глины. Черные  камни
в пенящейся воде похожи на зубы бешеной собаки, и эти равнодушные челюсти  с
размаху смыкаются на нем.
   Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит,  приходит
в себя, судорожно пытается  вскочить  и  снова  кричит  -  на  этот  раз  от
ослепительно белой молнии боли, пронзающей левую руку. Нет худа  без  добра:
вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно  осталось
позади, вместе с друзьями детства  и  падением  в  реку.  В  тот  промозглый
весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели  выволокли  его
наверх - трясущегося от пережитого прикосновения  старухи  с  косой,  но  не
угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему  они  всегда  поддерживают
его, какой бы замысел ни пришел ему в голову, считая их поступок само  собой
разумеющимся. Разве он не был среди них самым сообразительным и решительным?
Друзья защищали его перед сверстниками, когда  их  компания  сталкивалась  с
другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора  положить  конец
проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда... Когда что?
   Когда игра перестала быть игрой и  обернулась  безжалостной  жизнью.  Они
погибли, дав ему возможность скрыться. Он твердо знал: в последний миг своей
суматошной жизни сквозь дрожащее пламя свечей он увидит  их  лица,  навсегда
оставшиеся молодыми, лица не осуждающие, но вопрошающие  -  исполнил  ли  он
данное обещание?
   - Я старался, - пробормотал он. - Видит Бог, я очень старался.
   Он оперся на правую руку - в ладонь впились острые ребра крохотных камней
- и осторожно сел. Перед глазами плавали разноцветные точки, и он ничуть  не
удивился, нащупав на затылке, под  слипшимися  в  колтун  волосами,  широкий
рваный шрам. Ему еще повезло, он не размозжил голову, с размаху  брякнувшись
на дно  оврага.  Докучно  саднили  царапины  -  множество  незначительных  и
несколько глубоких, начавших  заплывать  кровью.  Слева,  под  ребрами,  при
малейшем движении  остро  напоминала  о  себе  не  слишком  удачная  попытка
сбежавшего противника проделать в нем  небольшую  дырку.  Разрезанная  ткань
рубахи и  пледа  присохла  кране,  и  он  скривился,  представив,  с  какими
мучениями придется ее отдирать. На мелочи вроде сорванных ногтей и  разбитых
губ он не обратил внимания.
   Хуже всего обстояли дела с левой  рукой.  Ее  пришлось  перекладывать  на
колени,  точно  некий  посторонний  предмет.  Там  она  и  осталась  лежать,
напоминая фиолетово-багровый распухший окорок, потерявший всякую возможность
двигаться  и  кое-где  насквозь  пронзенный  неожиданно  белыми  и   чистыми
обломками кости. К счастью, кровяные жилы и связки вроде не пострадали, хотя
крови на нем самом и на валунах поблизости хватало с избытком.
   - Случались деньки и получше, - мрачно поделился он с  безмолвной  стеной
оврага, носившей заметные следы его отчаянных попыток остановить  скольжение
по склону.
   Рука, сломанная по меньшей мере в двух, если не в трех местах, сгорала  в
безжалостном незримом огне.  -  Но  коли  в  этом  мире  за  все  приходится
платить... Он еле успел отклониться в сторону - его вырвало. Обломки  костей
с  отчетливым  скрежетом  терлись  друг  о  друга.  Любому   известно,   что
человеческое тело, к сожалению, не настолько выносливо, как хотелось  бы,  а
люди оружия рискуют собой гораздо чаще остальных. Он соглашался с этим и  не
собирался чрезмерно  огорчаться  по  поводу  нынешнего  невезения.  В  конце
концов, кто лет пять назад устроил лихие скачки  с  препятствиями  на  плохо
объезженной лошади, завершившиеся  месяцем  унылого  пребывания  в  лазарете
какого-то крохотного монастыря? Вот то-то же.
   ...Сегодня все обстояло намного серьезнее. Ему необходима помощь,  и  как
можно скорее, иначе придется всю оставшуюся жизнь  обходиться  одной  рукой.
Кроме того, если он  не  вернется  к  утру,  его  компаньонам,  и  без  того
находящимся  в  незавидном  положении,  начнут  задавать  разные  неприятные
вопросы, и не приведи Господь, чтобы монахи из Алье явились именно сегодня.
   Наконец, ему  теперь  известно  кое-что  из  того,  что  обитатели  замка
предпочли бы держать в глубочайшей  тайне.  Только  как  могла  выйти  такая
нелепица: он валяется здесь (луна вот-вот скроется за вершинами,  значит,  с
момента падения миновало не меньше четверти часа), а  его  законная  добыча,
его враг, разгуливает на свободе? Перед взглядом памяти мелькнули отрывистые
картины  схватки:  отчаянная  попытка  дотянуться  до  собственного  ножа  и
увернуться  от  полосующего  воздух  узкого  серповидного  лезвия,   скрежет
разбрасываемой гальки, звон столкнувшихся кинжалов, пропущенный удар в  лицо
- черт, больно ведь! Потом... потом ему удалось вывернуть руку противника и,
безжалостно молотя ее по камням, заставить того разжать пальцы  и  выпустить
клинок. Лишившись оружия, добыча истошно завизжала и попыталась кусаться, но
присмирела, несколько раз чувствительно схлопотав по физиономии и ребрам.
   И тут  наконец-то  получивший  возможность  разглядеть  противника  Дугал
несколько опешил, торопливо решая, что предпринять. Связать пойманного зверя
и притащить к воротам замка? Никто не поверит его рассказу, и  граф  Редэ  в
первую очередь. Может, прикончить? Неподалеку протекает Од, столкнуть труп в
реку... Через день или два он всплывет ниже по течению, никто не  догадается
связать смерть на охоте с гостям