ержался особняком. Очень интересно... Традиции Аэтоса не  допускают  ничего
подобного. Два десятка, две сотни, две тысячи... Но никогда поодиночке.
   Нардарец бросил взгляд на Асверуса, тоже заметившего необычность. Аррант,
краем глаза наблюдавший за напросившимися  в  легион  варварами,  неожиданно
пояснил:
   - Мой друг умер два дня назад от лихорадки. Легат позволил  мне  пойти  в
бой. В самый последний.
   "Смертник, - догадался Драйбен. - Когда один из "беркутов"  погибает  или
умирает, его друг дерется до последнего, стараясь положить как можно  больше
врагов, и не щадит своей жизни. Полагаю, мергейтам с этим  легионером  лучше
не сталкиваться лицом к лицу, - ему уже нечего терять. А если останется  жив
- покроет себя позором. Все-таки напарник умер, что ни говори, на  войне,  и
неважно, поразила ли  его  сталь  противника  или  внезапная  болезнь...  Не
позавидуешь парню".
   - Мое имя - Асверус Лаур, из Нардара. Младший сын кониса  Юстиния  Лаура,
носителя золотой короны, - отрекомендовался младший отпрыск княжеской семьи.
- Мой друг и оруженосец носит имя Драйбена из Кешта. Он мой родственник.
   Последовала  долгая  пауза.  По  законам  вежливости  арранту   следовало
назваться, однако он молчал,  сумрачно  озирая  песчаную  равнину.  Нагретый
воздух создавал впечатление, будто пески слегка колышутся, и размывал черную
волну накатывавшихся со стороны солнца мергейтов.
   - Теперь у меня нет имени, - твердо сказал аррант, когда  молчание  стало
невыносимым. - Оно вернется, только когда я  встречусь  со  своим  братом  в
Элизиуме, месте отдохновения и радости.
   Легионер  отвернулся,  а  Асверус  незаметно  покрутил  закрытым   латной
перчаткой пальцем у виска, словно говоря Драйбену: "Я же предупреждал -  они
все как один психи!"
   Более взрослый и опытный Драйбен только посочувствовал арранту.  Все-таки
того с детства воспитывали в духе излишне суровых для  варварского  материка
Длинной Земли аэтосийских законов, каковые считались предосудительными  даже
в родной для легионера Аррантиаде. В эпархии Аэтоса -  единственного  города
Острова, лишь формально подчиненного власти басилевсов и сохранившего  почти
полную независимость от Арра, - уложения были на редкость жестки.  Аэтос  не
прославился  выдающимися   поэтами,   историками   или   волшебниками,   там
запрещались лицедейские представления и азартные игры,  не  приветствовались
"дома отдохновения", а воспитание молодежи полностью возлагалось на  военную
знать. Многоученый Драйбен назвал бы  Аэтос  образцом  "страны,  управляемой
мечом".  Если  раньше  считалось,  что  многие  чужие  расы  -  к   примеру,
бессмертные  альбы  или  вилии  -  превосходят  человека,  то,  как   видно,
управители Аэтоса задались целью создать  людей,  превосходящих  все  прочее
человеческое сообщество. Расовые уложения в этой  аррантской  провинции,  по
мнению многих, стали не просто жестокими, но бесчеловечными. В  Университете
Нарлака и медресе Мельсины Саккаремской пожилые мудрецы откровенно  говорили
о том, что в Аэтосе выращивают не людей,  а  породистых  животных,  как  раз
более беспокоясь  о  "породистости",  нежели  о  духе.  Ибо,  как  известно,
величайший поэт, сочинитель, астролог или любой иной ученый муж  может  быть
горбуном, одноглазым, а  то  и  вовсе  пораженным  проказой,  чему  несчетно
примеров в мировой истории.
   Однако  аэтосийцы  не  обращали  внимания   на   злословие   варваров   и
придерживались традиций,  установленных  в  суровые  времена  Черного  неба.
Подверженные болезням новорожденные сбрасывались в море со скалы, являвшейся
одновременно главным святилищем Аэтоса,  родившиеся  девочки  отдавались  на
воспитание в  соседние  эпархии  Аррантиады,  в  городе  оставлялись  только
мальчики, для восполнения поколений покупались  самые  здоровые  и  красивые
рабыни, процветал культ физической силы и красоты,  взрослым  аэтосийцам  (а
таковым житель города считался с четырнадцати лет)  запрещалось  вступать  в
постоянный  брак  с  женщиной,  ибо,  как   речется   через   знаменитейшего
аррантского пророка Лаверида Гереция, женщина - орудие совращения.
   Дословно текст многомудрейшего Лаверида гласил: "Речи  женщины  жгут  как
огонь. Горче смерти женщина, потому что она - сеть, сердце  ее  -  силки,  а
руки - оковы и много сильных убиты ею.  Другие  говорят,  будто  она  сосуд,
вмещающий в себя все пороки Нижней Сферы, в  коей  обитает  вековечное  зло.
Однако я не могу поверить,  что  Создатель  Вселенной  при  сотворении  мира
сознательно поселил в нем столь растленное  создание,  не  снабдив  хотя  бы
какими-нибудь добрыми качествами..."
   На последнюю строку Лаверида предпочитали  не  обращать  внимания.  Аэтос
продолжал оставаться городом мужчин и вместилищем воинственности,  ибо,  как
не раз утверждали его вожди, нет ничего  слаще  битвы,  для  которой  создан
человек.
   В Аррантиаде давно не случалось войн, потому  аэтосийский  легион  "Сизый
беркут" можно было встретить как на Закатном, так и Восходном  материках  во
время  любых  сражений,  происходивших  в  последние  столетия  в   колониях
Аррантиады, отстаивавших свои территории от варваров, да где угодно, лишь бы
в округе звенел  металл  о  металл  и  представлялся  случай  показать  свою
Неслыханную доблесть.
   Таковы были знания  Драйбена  об  аэтосийском  легионе,  не  замедлившем,
естественно, ввязаться в  кровавую  бойню,  начавшуюся  в  пределах  Длинной
Земли. В то  же  время  арранты,  составлявшие  "Сизый  беркут",  словно  во
искупление потерь, лишавших  их  многочисленных  радостей  бытия,  оказались
людьми крайне гостеприимными, преданными союзникам и друзьям, верными  слову
и всегда заканчивающими начатое дело. Драйбен, ничуть не принимая  дикарские
и  мрачноватые  обычаи  "Беркута",  питал  к  аррантам  расположение,  какое
испытывают умудренные годами седобородые  старцы  к  необузданному  и  плохо
воспитанному, однако предприимчивому и жизнерадостному юношеству. По крайней
мере, он не сомневался в боеспособности легиона. На  всем  протяжении  своей
истории "Беркут" никогда не терпел  поражения,  а  если  и  отступал,  то  с
честью.
   - Нас двое, - осторожно начал Драйбен, пристально разглядывая арранта. На
вид тот казался не старше  двадцати  -  двадцати  двух  лет,  темно-серые  с
зелеными искорками глаза, волосы цвета созревшей пшеницы, нос без  горбинки,
а скорее вздернутый. И конечно, как и все легионеры  Аэтоса,  этот  тип  был
довольно высок и необычайно  силен.  Что  ни  говори,  а  заключение  мэтров
Нарлакского Университета о "породистых  животных"  имеет  под  собой  веские
основания. - Нас двое, а ты один. Понимаю, что  ты  не  привык  сражаться  в
тройке, но, если одного из нас убьют, войдешь в пару?
   Аррант помолчал, но потом все-таки буркнул:
   - Поглядим. Вы бы готовились, скоро начнется.
   И точно: передовой отряд  степняков  уже  находился  на  расстоянии  трех
арбалетных выстрелов от строя тяжелой пехоты, готовой принять на себя первый
удар.
   * * *
   Если бы шад Саккарема Даманхур или один из его тысячников смог бы  сейчас
увидеть хагана Вечной Степи Гурцата,  то  не  задумался  бы  над  дальнейшим
решением - отвести войска и не вступать в сражение.
   Хаган ехал на кауром жеребце, во взгляде  узких  темных  глаз  плескалось
безумие. Рядом медленно рысил неоседланный белый конь бога войны, над спиной
которого различалась невнятная тень, составленная из кружащихся  черно-бурых
хлопьев и незаметных под солнцем розовых огоньков. Она отдаленно  напоминала
человеческий силуэт, но человеком не была.
   Ни Даманхур, ни Гурцат, никто из предводителей  обеих  армий,  сошедшихся
для решающего сражения в глубине халисунской пустыни, не обратил внимания на
появившееся грозовое облако. Столь редкостное для  песчаных  равнин  явление
возникло над скалами Аласора; буйный вихрь сгустившихся туч уже  посверкивал
фиолетовыми молниями, грохотали  раскаты,  достойные  увековечить  в  памяти
потомков жезл аррантского  Громовержца  или  молнемечущий  молот  одного  из
сегванских  богов,  завывал  ветер,  кружившийся  пока  лишь  над   хлипкими
развалинами забытого святилища.
   ...Старый гриф, восседавший на  краю  скалистого  уступа,  забеспокоился.
Птица почувствовала приближение неясной угрозы, а вернее, двух  сил,  шедших
навстречу друг другу. Первая - из-за спины, из  глубины  скал,  опасная,  но
понятая - некое волшебство, созданное  давным-давно  тварями,  о  которых  у
ширококрылой птицы не осталось  воспоминаний.  И  вторая  -  чужеродная,  не
несущая зла и добра, но только серый туман безвестности. Она надвигалась  со
стороны пустыни.
   Гриф, клацнув когтями по камню,  подошел  к  гнезду,  в  котором  голодно
попискивал такой красивый и маленький пушистый птенец, и  заслонил  детеныша
крыльями. Он сознавал, что если силы столкнутся, то он не сумеет  сохранить,
защитив своим телом птенца.
   ...Призрачное чудовище,  восседавшее  на  белом  коне,  вдруг  распахнуло
невесомые крылья. Это послужило сигналом. Тысячники,  будто  ощутив  толчок,
глянули на хагана.
   Гурцат,  в  глазах  которого  на  мгновение  появился  проблеск   обычной
человеческой мысли, вяло махнул рукой и очень тихо сказал по-мергейтски:
   - Вперед.
   Это слово было обращено к туменчи Менгу.
   - Вперед! Алха! - рявкнул  молодой  десятитысячник  остальным,  передавая
приказ хагана. И все равно Менгу глодала  неприятная  мысль:  "Если  это  не
конец, то начало конца. Или что?.."
   Получившие приказ передовые  тумены  перешли  с  рыси  на  галоп.  Спустя
несколько мгновений над двумя армиями воспарили тучи оперенных стрел, первые
(далеко не первые) жертвы Хозяина Самоцветных гор пали под взрывающие  песок
копыта, кровь упала в пыль, и скрестились клинки.
   Битва при Аласоре началась.
   Часть третья. Силы божественных
   Nomen illi mors, nomen illi vita.
   [Имя ему смерть, имя ему жизнь (лат.).]
   Глава тринадцатая. Развлечения по-аррантски и обед по-варварски
   Аррантиада вполне справедливо заслуживала наименования  страны  безумцев.
Среди аристократии благословенного Острова эксцентричность и нетривиальность
поступков считались правилом хорошего тона, и  частенько  весь  Арр,  затаив
дыхание, следил за  выходками  сенаторов,  их  жен,  отпрысков  и  ближайших
родственников. Бытие патрицианских  семей  служило  неиссякающим  источником
сплетен  и  сюжетов  лицедейских  представлений.  Кончилось  все  тем,   что
известнейший аррантский поэт, богач и весельчак Фиван Герий  учредил  своего
рода приз за самую необычную эскападу: он писал в честь отличившегося особую
шутливую оду, приказывал выгравировать стихи на листе серебра и торжественно
вручал подарок в день праздника  середины  лета.  В  прошлом  году  внимания
златоустого   Фивана   удостоился   сенатор   Триб.   Сей   почтенный    муж
облагодетельствовал жителей некоей деревни на Аланиольском побережье,  набив
корабль золотыми монетами и затопив его неподалеку от берега. Желаете быстро
разбогатеть - ныряйте.  Правда,  в  утонувшей  галере  находилось  несколько
разъятых коровьих туш, запах крови немедля привлек акул... Тут-то и началось
настоящее веселье. В итоге хищные рыбы сожрали  или  покалечили  около  трех
десятков рабов и крестьян, но те, кто успел вывернуться  и  поднять  со  дна
груз кесариев, стал богатым  человеком.  Впрочем,  проделку  сенатора  Триба
вскоре признали скучноватой, ибо ее не осенял отблеск благородного безумия.
   Вне подозрений оставалась только семья кесаря. То есть  басилисса  Лоллия
Тиберия и ее Божественный супруг могли  развлекаться  как  угодно,  порождая
десятки самых невероятных баек, передававшихся аррантами друг  другу  как  в
дорогих заведениях Арра наподобие дома Ректины Нуцерии, так и в тошнотворных
вертепах Нижнего города. Но  прямо  посмеяться  над  близкими  басилевса  не
осмеливался никто: вступал в действие закон об  оскорблении  величества,  за
нарушение которого полагалось только одно фатальное наказание  -  смерть  на
столбе.
   Молодой и пылкой басилиссе жизнь во дворцах  Хрустального  мыса  казалась
излишне размеренной и  невероятно  тоскливой.  Тем  более  сам  Царь-Солнце,
пользуясь положением признанного  владыки  Острова  Великолепных,  развеивал
скуку самыми невероятными способами. Однако Лоллия, каковая носила и  второе
имя - Валерида, оставалась  басилиссой,  человеком,  влияние  которого  лишь
немногим уступало силе кесаря или первого  всадника  Сената  Луция  Вителия.
Красавица Лоллия,  поселившись  на  Хрустальном  мысе,  поскучала  несколько
седмиц, а  потом  твердо  уяснила:  за  ней  никто  не  следит,  для  кесаря
супружеская измена, конечно,  неприятна,  но  считается  чем-то  само  собой
разумеющимся, и, если зеленоглазая  Лоллия  соблюдет  главное  правило:  "Не
попадайся", она может делать все, что ей заблагорассудится.
   Развлечения Лоллии превзошли все ожидания патрициев. Правда, об этом мало
кто знал, а знающие предпочитали помалкивать,  -  кесарисса  не  может  быть
объектом сплетен, а распускать слухи о любимой жене  Тибериса  себе  дороже.
Благородная дочь эпарха начала охоту на мужчин, да и то не  на  всех,  а  на
тех, которые ей понравятся. Она познакомилась с владелицей одного из  лучших
"гостевых домов"  столицы,  небезызвестной.  Ректиной,  рассказывали,  будто
кесариссу, переодетую обычной  уличной  шлюхой,  видели  даже  в  лупанариях
гавани... Грубые, хотя и в чем-то очаровательные матросы как аррантских, так
и чужеземных кораблей ей вскоре наскучили, и супруга Божественного  устроила
постоянную засаду у госпожи Ректины. В конце концов, здесь безопасно и  вряд
ли тебя запросто изнасилуют  четверо  пьяных  моряков  (и  такое  с  Лоллией
случилось во время ее похождений в гавани,  после  чего  она  половину  луны
залечивала синяки и не показывалась в обществе, но осталась  довольна  столь
необычным  приключением),  а  иногда  к  Ректине  заходили  люди,  способные
привлечь любвеобильную кесариссу. Представителями аррантской  знати  она  не
интересовалась - скучно и знакомо до отвращения. Кроме того, они  непременно
пытались втянуть ее в свои бездарные интриги, будто проведенная с ними  ночь
Лоллию к чему-то обязывала.
   Кесарисса стала куда более разборчивой. Теперь она  обращала  внимание  в
основном на приезжих, и желательно чужестранцев, ибо среди женщин Аррантиады
ходили самые невероятные  слухи  о  мужских  способностях  варваров.  Черные
мономатанцы ее разочаровали - много шума из ничего. Лучше других, по  мнению
повелительницы Острова, были шо-ситайнские горцы, а  вот  настоящие  дикари,
обитающие на полуночи материка Длинной Земли,  в  списке  ее  многочисленных
побед отсутствовали, и Лоллия даже  не  питала  надежды  таковых  встретить.
Можно, конечно, поискать -  вельхи,  галирадцы-сольвенны  или  маны  изредка
попадались на работорговых рынках, но  покупать  себе  раба  специально  для
телесных услад?.. Фи! Это уже дурной тон. В конце концов, она  басилисса,  а
не захолустная престарелая вдова из мелкопоместных аристократов.
   Одно время у Лоллии появилось желание совратить кого-нибудь из аэтосийцев
- узнать, настолько ли мужественны обитатели города воинов, как  утверждают.
Подвернулся и случай - несколько лун назад легион "Сизый беркут" отправлялся
из Арра  на  материк.  Однако  медноволосую  и  простенько  одетую  портовую
"волчицу" (так в Аррантиаде называли шлюх) выставили  с  корабля  Аэтоса  со
скандалом. Обидно, но что делать...
   Лучшим своим любовником Лоллия  полагала  посланника  шаданата  Саккарем,
Туринхура из Мельсины,  одного  из  младших  сыновей  тамошнего  повелителя,
отправленного  в  Аррантиаду  представлять  свое   государство   в   столице
Божественного. Однако молодой Туринхур вскоре замучил Лоллию  своей  бешеной
ревностью. Она наотрез отказалась с ним встречаться, после чего тот явился в
дом Ректины с вооруженной охраной и едва не  учинил  дипломатический  казус.
Госпожа Ректина, как смогла,  успокоила  страстного  Туринхура,  а  затем  в
беседе один  на  один  разъяснила,  что  здесь  не  варварский  Саккарем,  а
просвещенная Аррантиада, и каково же будет выглядеть  обвинение  со  стороны
господина посла в неверности, направленное не против  кого-нибудь,  а  самой
кесариссы?.. Тем более что все свидетели единодушно подтвердят: Божественная
Лоллия никогда не посещала лупанарий Ректины, а некая Валерида -  лишь  одна
из многочисленных девочек, служащих в доме госпожи.
   Уяснив возможные последствия скандала, Туринхур успокоился и вскоре нашел
себе утешение.
   Лоллия отличалась не  только  взбалмошностью,  но  и  редкостным  умом  -
недаром воспитывалась в доме одного из приближенных басилевса. Она понимала,
что ее развлечения не должны  переходить  определенных  разумных  границ,  с
первого взгляда могла определить, чего ждать от выбранного ею человека и как
следует себя с ним вести, и... И она опять начинала  скучать.  Пресыщенность
не давала радости.
   Почти две  седмицы  кесарисса  пребывала  в  угнетенном  состоянии  духа.
Приближался праздник жертвоприношения Молнемечущему,  она,  конечно,  слегка
отведет душу во время грандиозного шествия и самого обряда, но сейчас Лоллия
чувствовала себя более чем одиноко.  Благородная  Ректина  доставляла  в  ее
комнату лучшие книги и редкие лакомства, жена  Тибериса,  скрывая  лицо  под
накидкой, ходила на представления в амфитеатры, на  звериные  бои  и  скачки
(проигрывая огромные деньги) и уже начинала подумывать, что ее  пристального
внимания пока не удостоились казармы гладиаторов.  Только  в  одиночку  туда
лезть страшно, войдешь и не  выйдешь,  а  компаньонок  для  столь  безумного
предприятия не найти. Девочки Ректины отнюдь не дуры и понимают,  чем  может
грозить столь захватывающее, но одновременно опасное предприятие.
   Может, совратить для разнообразия собственного мужа?
   С чувством полной безнадежности Лоллия выглянула  в  глазок,  позволявший
обозреть обширный  сад  заведения  госпожи  Ректины,  страдальчески  провела
взглядом по собравшемуся обществу...  Самодовольные  молодые  хлыщи.  Лоллия
искала удовольствий не только для тела, но и для  души,  ей  было  интересно
общаться с необычными и знающими больше нее  людьми,  способными  рассказать
что-то новое и рассеять ее скуку. Ага, а это кто такой?
   Не слишком высокого, но крепкого легионера в  пурпурном  плаще  кесарисса
доселе  не  видела.  В  дом  Ректины  наведывались  в  основном   постоянные
посетители: сыночки сенаторов или эпархов,  поэты  и  сочинители,  легаты  и
трибуны  войска,  стоящего  в  Арре.  Иногда  -  богатые  приезжие.  Новичок
толстосумом никак не выглядел. На  панцире  -  знак  десятника  колониальных
войск, одежда  добротная,  но  непритязательная.  Обычный  гость  недорогого
лупанария, какие во множестве встречаются  на  границе  кварталов  плебса  и
патрицианских холмов. Что он делает здесь,  где  стоимость  кисти  винограда
равна его жалованию за седмицу?
   И все-таки Лоллия заметила, что новый обитатель сада Ректины  с  радостью
принят хозяйкой и пользуется всеми возможными благами ее дома. Значит, сумел
заплатить. Басилисса примкнула к глазку, наблюдая, и через  некоторое  время
поняла: этот человек не тот, за кого себя выдает.  Лоллия  достаточно  долго
общалась с военными, чтобы знать образ их поведения. И потом, он не  аррант!
Говорит правильно, хотя и с легким акцентом, осведомлен о подробностях жизни
страны, но движения, жесты, манера речи - чужие.  Конечно,  такое  возможно,
если он много лет жил в колониях,  однако  легионеры,  удерживающие  во  имя
славы басилевса заморские земли, никогда  не  пренебрегают  традициями.  Это
знак отличия арранта от варвара. Вот сейчас, во время тоста,  произнесенного
каким-то завитым юнцом, все отлили из чаш несколько капель вина на пол,  что
означало жертвоприношение покровителю дома. Легионер отпил сразу.  Никто  не
заметил нарушения одног